Львиная доля серой мышки

Дарья Донцова, 2017

Вопрос на засыпку – как выглядит домовой? Вы спросите, да кто ж его видел? А вот Татьяна Сергеева видела существо, кое иначе, чем домовым, не назовешь – это похожее на гигантскую мышь лохматое создание с торчащими квадратными ушами! Но выяснять, откуда и зачем появилось в ее доме сие чудо чудное, Тане некогда – ее спецбригада проводит новое расследование. Платон Персакис и его матушка, сделав открытие, что жена Платона родила детей вовсе не от него, пожелали узнать, чьи же они. Однако не ставя в известность об этом их мать. Что ж желание клиента – закон! И тут… выяснилось такое! Как говорится, многие знания – многие печали…

Глава 8

Галина Леонидовна откинулась на спинку стула.

— Елена умерла полгода назад. Ее сын Петя погиб раньше. Он пил похлеще матери, трезвым я его никогда не видела, он пьяным попал под машину, выскочив на дорогу. Рома умер в одиннадцать лет от лейкоза, что, собственно, закономерно, ведь если мать, будучи беременной, не расстается с бутылкой, то не стоит удивляться никаким болезням малыша. Наоборот, странно, что остальные трое детей на свет здоровыми явились. Уж не знаю почему, но Володя ничего крепче кефира никогда не пил. Впрочем, Егор тоже к спиртному не прикасался. Наверное, так получилось, потому что они первые сыновья. Лена тогда не употребляла алкоголь каждый день. Володю она вообще трезвая носила, говорила: «Отец ребенка на мне женится, вот только с женой разведется». Но тот не торопился законную супругу бросать, и тогда Ленка от него же еще и Егора родила. Глупее поступка я не знаю. Решила мужика к себе привязать, думала, тот при появлении второго сына расчувствуется и быстро отношения оформит. Куда там! Любовник не идиот оказался. Зачем ему нужна дура, у которой ни профессии, ни ума, ни красоты, ну ничего хорошего нет, а только пара крикунов?

Воронова снова поставила локти на стол.

— Вы поняли, что к моменту отравления Елены эрзац-алкоголем детей осталось трое?

Я кивнула.

— Володя, Егор и Мартина. Первый сын имел семью: жену Ксюшу, мальчика Гену и девочку Лесю.

— Олеся — ангел, — заулыбалась ученая дама. — Отличница, умница, приветливая, услужливая… Ни одной дурной черты девочки назвать не могу, ее все вокруг любят. Кто бабушкам-соседкам в зимнее время в гололед в магазин бегает? Олеся. И просить ее не надо, сама в квартиру старушки позвонит и скажет: «На улице каток, не выходите сегодня, все вам принесу, и хлеб, и молоко, и сахар». Ксюша иногда говорила: «Леську мне Господь за Гену послал».

— Мальчик рос очень хулиганистым? — уточнила я.

Галина Леонидовна махнула рукой.

— Не передать словами! С шести лет вещи из дома таскать начал. А уж хитер… Ни разу в милицию не попал, знал, у кого тащить можно, кто его не сдаст. С тринадцати годков пристрастился к наркотикам. В шестнадцать из дома ушел и поселился… у Ленки. Думаю, парень воровал, на добычу дурь покупал, а доброй бабушке, которая его пригрела-приютила, алкоголь приносил.

Собеседница открыла ящик стола, вынула тубу с лекарством, положила в рот таблетку, потом сделала пару глотков воды из бутылки и пояснила:

— От нервов мне доктор прописал. Без особой радости вспоминаю все, что с Леной связано. И вот ведь что она за человек была — даже на собственных похоронах ухитрилась семье нагадить.

— Это как? — удивилась я.

— Прощались с ней в ритуальном зале крематория, — вздохнув, стала рассказывать профессор. — Володя к тому времени стал солидным бизнесменом. Не из беспредельно богатых, но крепко стоящих на ногах. Он создатель фирмы «Молодильное яблоко».

— Замороженные овощи и фрукты, — кивнула я. — Хороший товар, иногда покупаю вишню этой марки, очень вкусная.

— Работал он как вол, — продолжала Галина Леонидовна, — и Ксюша мужу помогала. У них поле было в Краснодарском крае, теплицы под Москвой, несколько заводов в разных концах России, где овощи-фрукты и зелень мыли-чистили да в банки-пакеты раскладывали, плюс еще сеть закупочных контор — у населения брали грибы, клюкву, чернику… Все деньги Вова с Ксюшей в развитие производства вкладывали, в быту скромно жили. Супруги ездили на одной машине, не новой. Ксюша одевалась прекрасно, но не слишком дорого, всякие бренды ее не волновали. Она посещала парикмахерскую около дома, много лет у одного мастера стриглась, у Иры Кушуевой. Жили они в той квартире, которую купили, когда дела у Володи только-только в гору пошли. Четыре комнаты в обычном доме. Ремонт сделали хороший, но без позолоты, без паркета из красного дерева с перламутром. По тусовкам не бегали. Незадолго до смерти Елены журнал «Выход в свет» пригласил Лесю на бал дебютанток. Но она туда не пошла. Я знала о предстоящем торжестве и спросила девочку: «Ангел мой, какое платье тебе сошьют?» Леся спокойно ответила: «Тетя Галя, у меня нет желания ехать на мероприятие. Оно затевается, чтобы люди могли показать свое богатство, вызвать зависть у тех девочек, которые никогда не попадут на праздник. Мне это не по вкусу. И устроители велят явиться с женихом. А я в выпускном классе, о поступлении в университет думаю, мне не до мальчиков». Я очень удивилась: «Неужели тебе не хочется покрасоваться в стильном эксклюзивном платье на людях, а потом увидеть свое фото на страницах модных изданий?» Она спокойно ответила: «Нет». Ясное дело, Володя мать за свой счет хоронил.

Рассказчица потерла лоб ладонью и снова отхлебнула воды из бутылки, пояснив:

— Голову что-то схватило… Наверное, опять дождь начался. Погода постоянно меняется, а я реагирую. Старею, похоже. Так вот, слушайте далее. Когда гроб с телом Елены установили в ритуальном зале, распорядитель сказала какие-то слова и обратилась к родственникам: «Кто хочет первым попрощаться?» И тишина! Женщина решила, что все разбиты горем, поэтому молчат, и решила присутствующих приободрить. «Понимаю, очень трудно говорить, когда от боли горло перехватывает. Ведь ушла из жизни прекрасная мать, лучшая в мире бабушка, хозяйка семьи…» И декламирует стандартный текст, от которого у нормальных людей слезы льются. Но наша ситуация распорядительнице была неизвестна. Я голову опустила, про себя думаю: «Когда ж ты, наконец, заткнешься? Володя, Ксюша, Егор, Леся молчат, никто не рыдает. Отсутствие слез показалось ведущей неправильным, она сделала быстрое движение рукой. Откуда ни возьмись, появились три бабульки, прямо как из-под земли материализовались, и давай выть по нотам: «Леночка, дорогая, на кого ты нас покинула! Зачем так рано ушла!» Тут Володя и не выдержал: «Перестаньте, — говорит, — хватит затягивать процедуру. Пусть гроб уезжает. Мы уже простились».

Вспомнив об этом, Воронова тяжело вздохнула, не прерывая повествования.

— Выходим мы из зала, идем к машинам, подбегает к Вове одна из плакальщиц, ручонку протягивает: «Сыночек, дай нам на помин душеньки твоей мамочки. Уж как она тебя любила, как любила, как любила…» Володя был добрым человеком, он подавал даже нищим, которые на перекрестках в окна машин стучат. А тут аж в лице переменился: «Вали, бабка, прочь, не было у меня доброй матери». Ксюша мужа за руку схватила. «Бабушка, уходите, мы вас истерить у гроба не приглашали. Если деньги за фальшивые рыдания получить хотите, то это не к нам». Старуха вмиг изменилась, улыбка с лица ее съехала, появился оскал, и совсем иная речь из ее рта полилась: «Спасибо на добром слове, благодарствуйте, что объяснили, не ударили. За доброту вашу правду сообщу. Я будущее ясно вижу, от меня ничего не скрыто. Не захотели о матери поплакать? Что ж, ваше право. Не самый хороший человек она была, пила в темную голову. Но ведь мать! Могла бы аборт сделать, но нет, родила деток, жизнь им подарила. За одно это в ножки ей поклониться надо, а наследничкам поперек себя о покойной что-то доброе сказать. Однако никто не вымолвил: «Мамочка, прости нас, мы виноваты, что ты дни свои в пьяном угаре провела, не лечили тебя». Думаете, больно покойной сделали? Нет. Она обозлилась. И быстро вас всех за собой уведет. Следом пойдете. Никого на земле не останется». Я ногами к земле приросла. Откуда бабка знает, что Ленка была алкоголичкой? Может, она правда ясновидящая? А старуха дальше вещает, на Вову и Ксюшу пальцем показывая: «На том свете у матери и свекрови прощения вымаливать станете. Даже на платок ей пожадились, покойницу простоволосой упокоили. Грешно это». Потом на меня глянула: «И ты за ними двинешься, недолго жить осталось. А девочка врет родителям, врет, врет… Плохо с ней станется, ой, плохо». Потом перекрестила нас: «Да будет так, аминь!» — и вмиг в толпе исчезла. Мы стояли на парковке, там автобусов-машин полно и людей, как муравьев. Крематорий самый большой в Подмосковье, одновременно много похорон, вся толпа в черном. Плакальщица просто растворилась в массе женщин с покрытыми головами. Мы молча в автомобиль сели, домой поехали, поминки не устраивали. Не хотелось за столом сидеть — что хорошего вспомнить можем о Елене? И вот катим в полной тишине…

Галина Леонидовна прервала рассказ и опять сделала несколько глотков из бутылки.

— Вдруг Володя затормозил и быстро заговорил, обернувшись и глядя на Лесю: «Когда бабка твердила, мол, девчонка врет родителям, я вспомнил недавний случай. Как-то заехал инспектировать один из своих магазинов, паркуюсь, гляжу — моя дочурка шагает. В одной руке портфель, в другой пакет из дешевого супермаркета. Ты меня не заметила, мимо пронеслась, в подъезд вошла. Я удивился: что ты в этом доме забыла? Вечером спросил: «Приметил тебя на улице Касьянова. Зачем ты там разгуливала?» И ты ответила: «Одноклассница заболела, классная руководительница велела ей книгу по внеклассному чтению отнести». Я твоим словам поверил, а сейчас, когда злыдня про ложь выкрикивала, меня осенило. К чему пакет с продуктами был? Да к тому, что там, в подъезде, куда ты зарулила, мать моя жила! Вот только до меня сейчас доперло, лишь сию минуту догадался… Ах я болван! Выходит, ты к бабке ходила? Жрачку ей и Генке таскала?»

Профессор отвлеклась от рассказа, посмотрела на меня в упор.

— Сразу объясню: для моего племянника и тон, и лексика не характерные. «Жрачка» не его слово, и голос он на моей памяти ни на кого из членов семьи не повышал. Даже с Геннадием спокойно общался, а мне, в отличие от него, уже на первой минуте беседы с наркоманом хотелось парню нос дверью прищемить. Леся, услышав грубые слова отца, заплакала: «Да, я заглядывала к ним». И тут у Владимира все стоп-краны сорвало. Что он орал, повторять не стану, смысл его речи таков: «Объясни, зачем ты таскалась в гости к Елене?» А Олесенька от его допроса в истерику впала: «Она же моя бабушка, единственная. Я ее люблю. И брата тоже. Им есть было нечего, в квартире грязь. Приносила продукты, но немного, понимала, что они сыр-колбасу на водку или уколы поменяют. Налью два стакана кефира, сделаю пару бутербродов, и все. Ну еще раз в неделю полы, посуду и сантехнику им помою. Папа, я не твои деньги тратила, свои — я одноклассникам доклады за плату пишу. Простите меня, я их любила. Пусть бабулечка плохой человек была, но она же моя родная. А мы на прощании с ней ничего хорошего не сказали, хотя в последний раз видели в крематории. И сейчас не на поминки едем. Это не по-человечески».

Ученая дама вздохнула.

— Вот такая она девочка, Олеся. Просто ангел… Тогда ее отец вдруг у какого-то трактира притормозил, сказал нам: «Пойдемте, помянем мать. Права Леся, нельзя на умершего человека обиду таить». Часа два мы сидели, поели, попили, и вдруг Ксюша спрашивает: «Леся, а ты бабку, которая при крематории пасется, знаешь?» — «Нет, — удивилась девочка, — впервые ее сегодня видела». Ксения к мужу повернулась: «Откуда же тогда ей известно, что девочка родителей обманывала?» Мой племянник опешил. Потом заявил: «Не знаю. Но логическое объяснение этому точно есть» А Ксению затрясло в ознобе, и она воскликнула: «Бабка — вещунья! Мы скоро умрем!»