Десерт детства

Дарья Ситкова

«Десерт детства» приглашает детей 90-х вернуться в эпоху нашего детства – в мир наших игр, наших кумиров, угощений, которые нынче никого не удивляют, в мир бытовой обстановки, где телевизор «Рубин» и «Дисней» в выходные.Не обошлось и без конфликта поколений, а также сложных взаимоотношений между подростками. Книга обязательно вас растрогает – равнодушным не уйдет никто.

Квартира

В нашей квартире было две комнаты: одна — моя (ее называли всегда «комнатка», и это название за ней закрепилось), а вторая — зал, который ночью был спальней дедушки и бабушки, а днем становился нашей гостиной.

Зал был довольно большим. Бабушка часто переклеивала в нем обои, обычно выбирая причудливые узоры или композиции из осенних листьев — дизайн, к которому часто тяготеет старшее поколение. Потолок тщательно побелен — впрочем, как и остальные потолки в квартире.

На потолке висела люстра со снимающимися резными подвесками, имитировавшими хрусталь. Раз в несколько месяцев бабушка снимала ее, мыла мыльной водой — и люстра снова блестела. Еще на потолке можно было обнаружить жирные пятна: во-первых, от моих игрушек-лизунов, а во-вторых — от убитых комаров. Если залетал большой комар, бабушка гонялась за ним с тряпкой, а я «мочила» его книгами: подкрадывалась и тихонько «шлепала», оставляя кровяной след; бабушка, ругаясь, пыталась стереть его мокрой тряпкой. (Такие тряпки мы делали из ненужной одежды — маек, моих полинялых футболок. Чаще всего они использовались на кухне — в качестве ветоши.)

На окнах в зале — плотные шторы и тюль. У стены — громоздкий шкаф с зеркальными дверцами и всякой всячиной. Именно в него пряталась лучшая посуда, которой пользовались только по особым случаям, и хрустальные рюмочки для крепких напитков. Один из ящиков был примотан веревочкой — сломался, а чинить его никто не собирался. Ящик так и норовил сорваться с веревочки и однажды даже набил мне шишку.

В этом же шкафу хранились старые письма, старые календари и, самое главное, — все наши фотоальбомы.

Бабушка очень возмущалась, когда я начинала рыться в шкафу. У нее до сих пор хранится огромная коллекция отрывных календарей с пожелтевшими листочками. В одном из календарей она отмечала те дни, когда меня посещали мама или отец. Иногда они приходили вместе, но такое бывало только по праздникам: например, на Новый год.

Хранились в шкафу и старые письма моего отца из армии — о том, как он скучает по нам: маме, бабушке и мне. Не верится, что совсем недавно люди писали друг другу письма — другой связи ведь не было, — и томительное ожидание вознаграждалось конвертом с дорогими сердцу буквами. Чаще всего каждое письмо перечитывалось несколько раз…

Я очень любила все это рассматривать и листать. В нижней части шкафа, за дверцами, одна из которых постоянно соскальзывала с петель, хранились бабушкины журналы с домашними советами и с любовными романами.

У стены стоял раскладной диван с деревянными ручками и такие же кресла, там же размещался маленький журнальный столик. Между подлокотником кресла и столом было пространство, куда я могла просунуть ноги, чтобы подразнить кошку, — она всегда любила «поохотиться» за детскими пальчиками. Иногда я привязывала фантик к ниточке — получался шелестящий бант — и бегала из одной комнаты в другую, заставляя кошку выполнять кардиоупражнения. После 20 минут такой беготни она высовывала розовый влажный язычок и тяжело дышала. «Загоняла! Оставь животное в покое», — возмущалась бабушка.

За журнальным столиком проходили ужины — кто-то сидел за столом, а кто-то располагался на диване. Диван обязательно застилался желтым покрывалом с бахромой; такие же надевались и на кресла.

Конечно, сердце гостиной — «Рубин» — со временем заменил более современный телевизор.

У стены стоял большой тяжёлый шкаф, предназначенный для хранения одежды и постельного белья. Я в нем часто пряталась, когда мы с подружками играли в прятки у нас дома. Как же трудно было протирать на нем пыль! Приходилось залезать на табурет и вставать на носочки, рискуя свалиться.

Свои блузки и кофты бабушка навешивала на угол тяжелой межкомнатной двери.

Пол зала был застелен большим серым паласом с огромными красными розами, на который постоянно липла кошачья шерсть. На стене над диваном висел толстенный зеленый ковер. На него бабушка вешала игрушки, которые я мастерила на занятиях в кружке по вязанию. Вязаные мишки и зайчики, подвешенные за ниточку, выглядели немного странно, но гордость тем, что их связала именно я, смягчала некоторую сомнительность этой картины.

Если бабушка затевала уборку, она обычно длилась полдня, а потом мы шли гулять. Думаю, можно не уточнять, что в уборке я принимала самое непосредственное участие: все мы в детстве были мамиными или бабушкиными помощницами.

Бабушка часто переставляла мебель — в одиночку передвигала комод, шкафы, диван… Не знаю, как у нее хватало сил, но ей определенно нравилось вносить в интерьер что-то новенькое.

Во время уборки я протирала пыль на серванте, вытирала каждый пузырек — и одеколон «Шипр» ярко-зеленого цвета, и «Огуречный». Запах у одеколона был слабый, но жутко спиртовой; часто бабушка делала мне из него компрессы: увлажняла им вату, прикладывала на горло, заматывала бинтом, а затем укутывала теплым зимним шарфиком. Становилось тепло и даже жарко…

Одеколон помогал и в других случаях: когда очередной фломастер прекращал писать, он заправлялся тем же «Шипром». Делалось это так: «попка» фломастера вытаскивалась (чаще всего зубами), и внутрь заливалась пара капель одеколона — впрочем, иногда ограничиться парой капель не удавалось, и одеколон стекал по запястьям. Далее «попка» закрывалась, и фломастер должен был немного полежать. После этой процедуры он снова был пригоден для рисования.

Иногда я, расшалившись, вытаскивала мягкий стержень фломастера и елозила им по бумаге, пачкая руки и получая максимум удовольствия. После такого варварства, конечно, фломастер подлежал утилизации.

Помимо одеколона на серванте стояла парфюмерная вода «Кобра» в интересном флаконе: круглый черный пузырек с обвивающей его черной змеей. У змеи был металлический желтый хвост и такая же голова, украшенная вдобавок красными рубиновыми глазами. Когда пузырек опустел, бабушка не выкинула его, а оставила «для красоты». Ту же декоративную функцию выполняла и закончившаяся мамина помада: эффектный тюбик в виде лебедя гордо красовался на комоде. Эта помада не давала мне покоя, и я часто брала её поиграть.

Мамины вещи всегда притягивали меня как магнит. Мне нравилось всё: ее лаки для ногтей, заколки, резинки… Но она очень ревностно относилась к своим вещам и была не в восторге, если я брала что-то без спроса. Дома каким-то чудом обнаружились её туфли (тогда моя нога ещё помещалась в её обувь). Туфли были странные, но мне они казались обувью принцессы: тяжеленные, на шпильке, с большим бантом… Я надевала их и крутилась перед зеркалом (наверное, все девчонки так делают).

Но вернемся к уборке. После одеколона я протирала влажной тряпочкой прямоугольный белый флакон с туалетной водой «Кассандра», а потом приступала к самому сложному: моей коллекции игрушек-киндеров. Сначала они сметались в кучу со стеклянной полки (опустевшая полка тщательно протиралась тряпкой, непременно сухой), а потом каждый киндер необходимо было вернуть на его законное место. Вспоминаю свою коллекцию киндеров-пингвинов: пингвин в смокинге, пингвин с подносом, пингвин-девочка с розовыми бусами, пингвин-мальчик с букетом цветов… А еще коллекция бегемотиков, серия лягушек — лягушонок с зонтиком и лягушонок в зимнем шарфе. И свинья с милыми поросятами, и многие другие мини-игрушки, которые сейчас продают на сервисах для продаж. Для кого-то — ностальгия, для кого-то — просто игрушки.

…Нередко я занималась уборкой по собственной инициативе, меня никто не заставлял и не гонял — просто хотелось сделать приятное бабушке. Я набирала теплую воду в зеленый облезлый таз и, засучив рукава, на коленях (бабушка так делала, и я копировала) ползала по нашей «двушке»: отодвигала кресла и даже диван, чтобы вымыть под ними пол; вытряхивала половики. У нас была синяя «выбивалка» в форме цветка — для ковров и паласов. Бабушка вывешивала их во дворе на железных перекладинах, оставшихся от качелей, и выбивала из них пыль.

Стирала она чаще всего вручную, хотя у нас была стиральная машинка «Малютка»: не доверяла стиральным машинам-автоматам, боясь протечки (под нами жила вредная соседка с хорошим ремонтом). Впрочем, бабушка любила стирать и даже предполагала, что в прошлой жизни она была прачкой, не иначе.

Самый солнечный уголок в квартире — кухня. Она маленькая, не больше 8 кв. м. На окнах беленькие занавески, у стены — холодильник «Океан» (буквы с названием выпуклые, в виде таблички). На его дверцу скотчем приклеен календарь на весь год, а на холодильнике стоит шипящее из-за помех радио с длинной антенной и лежат пачки сигарет бабушки и дедушки (они никогда не прятали их, не скрывали, что курят).

Рядом с холодильником — белый раскладной стол. Во время взрослых застолий или моих чаепитий с подружками он переносился в зал (конечно же, все встречи Нового года и все дни рождения прошли именно за этим столом). Под ним два разношерстных табурета. Один из них высокий, скрипучий, с трещинами. Иногда трещины царапали кожу попы — крайне неприятное ощущение. Поэтому чаще всего сверху табурета лежала небольшая красная подушечка с вышитыми моей мамой цветами. На подушке обычно возлегала кошка (почему-то каждая из новых кошек предпочитала именно это место) и мягко разминала ее своими пушистыми лапочками. «Стирает, глянь!» — говорила бабушка, и я вслед за ней привыкла говорить, что кошка «стирает».

Посредине кухни стояла старая газовая плита, которая пропускала газ. Бабушка из-за этого очень переживала и, уходя куда-нибудь, всегда перекрывала винтик и проверяла, все ли в доме отключено. Помимо газа, перед выходом из дома отключался телевизор (вынимали штепсель из розетки) и перекрывалась вода.

Плита часто пачкалась, и, соответственно, бабушка часто ее мыла. Вытяжки у нас не было, а потому во время готовки кухня напоминала баню. Осенью, когда уже холодало, но отопление еще не давали, бабушка включала плиту «вхолостую», чтобы немного прогреть квартиру. В сырые и холодные осенние дни мы ходили по дому в шерстяных носках, колготах и вязаных кофтах.

С отоплением было очень много возни: требовалось спустить какую-то ржавую воду, сбегать вниз к соседям — узнать, дали ли отопление им…

Я всегда была далека от бытовых вопросов и наблюдала за этой суетой с полным равнодушием.

У стены — одинокая раковина, под ней — узкий шкафчик с оранжевыми дверцами, внутри него — водопроводная труба и кошачий лоток. «Колено» трубы часто забивалось, и бабушка, кряхтя, задирала юбку, вставала на колени и откручивала его — ругаясь, что мы при мытье посуды забываем ставить сеточку. Бабушка очень, очень много ворчала: стоило достать кастрюлю из шкафа — она уже неслась на кухню с вопросом, что я собираюсь «творить». В общем, сделать что — то самостоятельно можно было только в ее отсутствие.

Однажды я нашла морскую капусту в консервной банке, одиноко затаившуюся на полке. Конечно же, прибежала бабушка, забрала у меня капусту и сказала, что это продукт на любителя. Мне очень понравилось выражение «на любителя», хоть значения фразы я тогда не поняла. Бабушка всегда знала всё за меня: «Ты такое есть не будешь», «Попробуй этот салатик — тебе понравится». Когда я отрицательно мотала головой, она сокрушалась: «Ох и дура! Ведь такая вещь вкусная…»

Кухонный гарнитур представлял собой несколько шкафчиков белого цвета. Его приходилось очень часто отмывать от следов пальцев и желтого кухонного налёта. Ручки у шкафов были круглые, с отверстием посередине, цвета серебристого металла. Наверху и внизу — бордюрчики под дерево.

В одном из этих шкафчиков был бабушкин тайник: плоские красные неработающие часы, которые можно было вынимать. В тайнике хранились старые монеты в пластиковой банке, квитанции ЖКХ, иногда — деньги и сигареты.

Отдельно стоит упомянуть чайный гриб — трехлитровая банка с его настаивающимся содержимым довольно долго стояла на столе, у стенки, и мне постоянно предлагали «попробовать», но я стойко отказывалась: в моих глазах он выглядел совсем не привлекательно.

На кухне стоял китайский заводной будильник. В семь часов он начинал противно пищать, но бабушка чаще всего уже хлопотала на кухне.

На полу из темного оргалита был расстелен полосатый половик, который сбивался в кучу, когда кошка сломя голову носилась по квартире (иногда ее гоняла я, иногда она начинала беситься по собственной инициативе). Сидя на кухне, я часто качалась на табурете с трещинами, поставив ноги на перекладину. Гостившая у нас мама нервно делала мне замечание и комментировала: «Корячится она, корячится!»

На кухне стояли два подстаканника: золотого и медного цвета; бабушка очень ими гордилась: «Таких сейчас нигде не купишь!» Иногда я наливала чай в граненый стакан и ставила его в подстаканник, представляя, что еду в поезде. Стучат колеса… ту-тууу!… А иногда просовывала в подстаканник руку, представляя, что надеваю золотой браслет. Странно, что моя рука там не застряла.

На кухонном подоконнике всегда громоздились тонны газет и журналов. Иногда дедушка с бабушкой не могли поделить один кроссворд на двоих и разгадывали его по очереди. Ну и конечно, на подоконнике стояли цветы — цветы повсюду, вся квартира в джунглях!

В начальной школе я иногда «тырила» ростки со школьных подоконников для бабушки; абсолютно все из них прижились, пустили корни — растут до сих пор. Подоконники в кухне и в комнатах всегда были просто заставлены цветочными горшками. Бабушка всегда сетовала, что нам не повезло с шириной подоконников: вот у ее сестры подоконники широкие — сколько горшков можно разместить!

Растения жили не только на подоконниках: на стене в зале висело кашпо «Березка» с цветами, не нуждающимися в солнечном свете. Однажды в каком-то журнале бабушка прочитала, что вьющиеся цветы несут несчастья в дом, и раздала все такие растения.

Окна кухни выходили на детский сад. Когда малышей выводили на прогулку, всегда были слышны их голоса и детский смех — это вселяло радость и жизнь.

Посуда, как и мебель, была «разношерстной»: кастрюли серые, кастрюли белые — разных форм и объёмов. Разномастные вилки, ложки и кружки. Чугунные сковородки, в которых так вкусно получалась жареная картошка. Таких уже не найдёшь в продаже… Деревянная толкушка для картофельного пюре.

Соль хранилась в квадратной емкости с полустертой надписью «Соль», сахар — в глиняном горшочке. Запасы рожков, сахара, круп прятались в отдельный шкафчик «про запас», где уже стояла мука, растительное масло и, конечно, консервы: тушенка, сайра, кукуруза и зеленый горошек.

В отдельном ящике лежал запас спичек — будто на случай атомной войны. Там же хранилась куча крышек, резиночек, пакетиков и всякой всячины.

Столовые приборы лежали в выдвигающихся шкафах в отдельных лотках. После мытья посуда обязательно выкладывалась на кухонное полотенце, а затем ставилась на специальную сушилку над раковиной. Иногда я помогала бабушке и вытирала посуду насухо. Как-то мы поругались, и с обиды я замахнулась на бабушку, а она увидела это по моей тени… До сих пор стыдно.

Для размораживания холодильника выделялся определенный день. Обычно это означало, что гулять мы пойдем не скоро. У нас было два холодильника (второй стоял в гостиной). Когда один из них намерзал, бабушка перемещала все продукты во второй. Подставлялись тазы, подкладывались тряпки — вода капала полдня, куски намёрзшего льда валились в таз. Потом все тщательно мылось, насухо протиралось и вуаля — холодильник включался в сеть.

Став постарше, я пыталась готовить блюда для бабушки и дедушки. Чаще, конечно, это были овощные салаты, но как-то раз я решила не ограничиваться ими и сделала «бутерброды»: намазала горчицу толстым слоем на куски хлеба. Тогда я не понимала, почему бабушка так смеется — ведь я старалась для них… В пятом классе на уроках труда я научилась готовить «муравейник» со сгущенкой и повторяла это блюдо дома, но почему-то его никто, кроме меня, не ел.

«Даша, ты в школу встаешь?» — тихонько заглядывала бабушка ко мне. Иногда она разрешать мне проспать уроки… Но обычно я вставала и отправлялась в ванную, по пути заглядывая на кухню: там уже пил чай дед, а бабушка собирала ему с собой обед. Радио противно пищало: семь часов. Иногда я успевала застать гимн. Я знала его наизусть и всегда фанатела от третьего куплета — мне он казался особенно торжественным.

Завтракала я только в начальной школе, в старших классах завтраком обычно был сладкий черный чай и хлеб со сливочным маслом, иногда посыпанный сахаром. Ну, а когда училась в младших классах, обычно на завтрак меня ждала манная каша с тем же маслом. Иногда на столе гостил маргарин. Емкость из-под маргарина после его употребления тщательно отмывалась.

Бабушка вообще любитель различных баночек да скляночек: контейнеров из-под майонеза (в них собиралась дачная ягода), емкостей из-под мороженого… Все всегда собралось и никогда не выкидывалось, а ежели это делала я, то неизменно подвергалась укору: «Такую хорошую баночку выкинула!» Меня всегда удивляло такое отношение к мусору — любая бутылка находила применение в быту, любой стаканчик превращался в ужасно нужную вещицу.

Дед с особой скрупулёзностью складывал фантики от конфет, разглаживая их перед утилизацией — чтобы те не занимали много места в ведре.

Мусор выносился ежедневно, и, конечно же, это был целый ритуал.

К нам во двор каждый вечер в 18.00 приезжал мусоровоз (несказанно повезло, что машина приезжала именно к нам: всей остальной округе приходилось с пакетами отходов тащиться в наш двор). В ожидании мусоровоза соседи коротали время за болтовней. Если кто-то не мог ждать — бывало, оставлял отходы прямо во дворе, и дворник тетя Люба потом грозно ругалась на всю округу самыми отборными выражениями.

«Помойка скоро приедет. Вова, иди вынеси мусор», — ворчала бабушка. Видно было, что деду лень выходить, но он не хотел упускать возможность заодно купить пива и сигарет в местных киосках. Я к алкоголю относилась негативно с детства, но русская глубинка, как известно, без подобных напитков не обходится…