Колодцы Маннергейма

Денис Алексеевич Воронин, 2021

Книга – одновременно нуар, роман взросления и фрагмент семейной саги, в котором переплелись судьбы наших современников. Молодая успешная героиня уезжает по делам на побережье Средиземного моря в город, где, кажется, невозможно работать, а фиеста продолжается вечно – и не скажешь ей: «Бастанте!». Ее бывший муж, загнанный в тупик тяжелой болезнью, вынужден ступить на тропу криминала. А их общий сын и воспитывающий его дед-сиделец пускаются в бегство, больше похожее на опасное путешествие, то ли заставляющее возмужать его участников, то ли коверкающее их судьбы. Будто бы начавшийся со спойлера, новый роман автора непредсказуем до самой развязки, к которой ведут чудовищные поступки героев и мрак, прячущийся внутри каждого где-то на самом дне ям под названием Колодцы Маннергейма. Содержит нецензурную брань.

2. Планета Предпортовая

Дядя Костян погибает по пути на базу, прямо на Данькиных глазах.

Сначала тому кажется, что уходящему от погони дяде Костяну удастся проскочить по шаткому мосту над бурной речкой, последней перед базой. Так и происходит. Дядя Костян решает рискнуть и, с трудом удерживая равновесие, в отчаянном рывке перебегает по мосту на другой берег, где останавливается отдышаться. Он шумно переводит дыхание, думая, что все уже позади, и не обращает внимания на полуразвалившийся дачный домик справа от дороги.

Зря, халупа эта здесь не просто так.

— Эй! Осторожней! — пытается предупредить Данька, но слишком поздно — с заросшей сорняками грядки на дядю Костяна бросаются «синяки», всегда прячущиеся в засадах по четверо.

— Э, слюшай, отвали, баклажан-джан! — смешным голосом человека, торгующего этими самыми баклажанами, кричит дядя Костян и стреляет в ближайшего «синяка».

Попадает, но фиолетовые зомбаки-баклажаны — это вам не зеленые стручки гороха или бешеные огурцы (которые дядя Костян называет почему-то на иностранный манер — «Дон Закусон»). В «синяка», чтобы свалить его, надо попасть дважды. Лучше всего для сражения с ними подходит огнемет для жарки гриля, да где ж его взять? А на восемь выстрелов из ружья (плюс перезарядка) времени нет. И зловещего вида овощерезка для рукопашного боя потерялась, когда на прошлом уровне, тряся зеленой как у растаманов ботвой, из-под земли вдруг полезли мутировавшие морковки. Но отступать некуда — за спиной у дяди Костяна развалюха-мост, а на том берегу скачут подгнившие от злости, что упустили лакомую добычу, томаты.

Ближайший «синяк», развороченный двумя попаданиями, откатывается в сторону, но трое оставшихся, ничуть не мешая друг другу, набрасываются на дядю Костяна, чтобы доделать дело. Тот стреляет, перезаряжает ружье, шипит, случайно выбрасывая изо рта нехорошее слово, успевает выстрелить еще раз — и все. Мелькают тупые хари подступивших вплотную баклажанов, в разные стороны летят плоть, овощная мякоть, и экран смартфона заволакивает багровым.

Дядя Костян умирает.

— Вот же!.. — хрипло, будто вот-вот умрет по-настоящему, без всякого акцента выдыхает он и смотрит на Даньку. — Ведь почти дошел!

По его глазам видно, что он не прочь попробовать пройти уровень заново. А вот Даньке уже надоело торчать в душном вагончике, где пахнет запаренными «дошиками» и растворимым «три-в-одном» кофе, наблюдая, как папин напарник с попеременным успехом борется с разноцветными взбесившимися овощами. Того и гляди, потянет в сон — времени-то уже половина двенадцатого, хоть и светло. И вдруг дядя Костян разрядит его новенький, подаренный мамой на окончание третьего класса, смартфон — младший, как она говорит, братик ее «гэлэкси», зарядку с хитрым разъемом к которому Данька умудряется вместе с рюкзаком с вещами оставить дома у папы. Как тогда он наснимает фоток, когда отправится бродить по территории, которую папа охраняет вместе с дядей Костяном? Специально для того и напросился с ними в смену. В общем, надо забирать телефон. Вот только как это сделать, чтобы дядя Костян не обиделся, потому что «овощных ебанашек», как он их называет, когда не слышит папа, его «хонор» с трещиной через весь экран не тянет, уже пробовали…

Продолжая маять в руках чужой «самсунг», дядя Костян смотрит на Даньку взглядом Хатико, так что тот уже готов сдаться и разрешить ему «махнуть еще кружочек», но появляется папа. То ли он делал обход по периметру, то ли звонил кому-то (Данька знает, кому) без лишних ушей, то ли просто проветривался. Зайдя в вагончик, он смотрит на Даньку и сразу обо всем догадавается:

— Костян, отдай парню телефон да оторви задницу, прогуляйся, посмотри, что там да как. Вернешься — кофейку попьем. Я пока чайник поставлю.

Дядя Костян нехотя протягивает «самсунг» Даньке и поднимается с мягкого продавленного дивана. Идти на улицу работать дяде Костяну лень («чего там смотреть, свалку ведь охраняем»), но с Данькиным папой не спорит — тот в их смене за старшего, хотя на самом деле, по возрасту дядя Костян старше папы почти на год. Данька гордится, что папа в их смене главный, что на нем лежит большая ответственность и что это ему посреди ночи, как уже бывало, может позвонить их начальник Матвеич. Папа, правда, говорит, что гордиться тут особо нечем, но Данька с ним не согласен.

Дядя Костян одергивает помятую, но все равно красивую черную форму с такой крутой надписью «ЧОП «Комбат» на левом нагрудном кармане, подмигивает Даньке и выходит на улицу, а папа садится, но не на диван, а за стол, где стоит латаный-перелатанный ноутбук, про который дядя Костян говорит, что «устал, бедолага». На его временами начинающий скрипеть жесткий диск для чего-то пишется (и раз в неделю стирается) изображение с установленных на воротах и по углам периметра видеокамер.

— Девятиэтажный у тебя телефон отжал? — смотрит папа на Даньку.

Девятиэтажный — прозвище дяди Костяна. Странное, если разобраться. На самом деле дядя Костян не такой уж и девятиэтажный, а, наоборот, жилистый и невысокий. Пятиэтажный, не больше.

— У них, у купчинских, это быстро, — усмехается папа. — Раз-два — и ты уже без мобилы идешь… Спать-то не хочешь?

Данька быстро мотает головой. Какое спать, думает он, залезая Вконтакт. Смотрит ленту. Так и есть, Андрюха, которого вместе с приехавшими откуда-то из-за Урала родственниками отпустили смотреть развод мостов, уже выложил у себя на странице несколько снимков с хэштегом «БелыеНочиНеСпимКороче». На одном он стоит на набережной, а сзади его обнимает улыбчивая толстая тетка в дурацком розовом плаще. Родственница, наверное. Спросить ради смеха: «Невеста твоя?» Или лучше не надо, обидится еще…

Данька поворачивается к папе, с хмурым лицом глядящим в окно:

— Пап! Можно, я погуляю немного?

— А кофе? — спрашивает папа, отвлекаясь от своих мыслей.

— Не хочу, — Даньке как можно быстрее надо обставить Андрюху.

— Что так? Давай, с сырками творожными, — начинает соблазнять папа. — Ты же любишь!..

— Ну, может, потом, — для вида чуть поддается Данька.

— Потом не будет, Костян схомячит… Ладно, иди, — отпускает его папа, — только недолго, и под камеры не лезь. Помнишь, что тебя не должно тут быть?.. И осторожней там, шею не сверни, когда будешь по вагонам скакать, а то мама нам задаст. Договорились?

— Не собираюсь я скакать, — заверяет папу Данька, но тот с нажимом повторяет:

— Договорились?

Данька соображает, что лучше не спорить, и кивает, соглашаясь.

На улице тепло, и ветра почти нет. Шум мчащихся по виадуку автомобилей заглушает писк залетавших у лица комаров. На светлое, опоясанное розовой сыпью небо выползает немощная старуха-луна. Бледный, по-старчески трясущийся свет рассыпается в летних сумерках, как осколки маминой вазы, которую пару недель назад Данька умудрился нечаянно разбить. Вокруг шевелятся ртутные тени. В неясной, расходящейся, как круги на воде, ряби кажется, что бункерные вагоны-хопперы — те, что на путях у дальнего забора — движутся. Не в каком-то направлении по рельсам, а по-другому, словно потихоньку ворочаются, топчутся на одном месте. Разросшиеся вдоль путей сорняки скрывают вагонные колеса, и от этого хопперы напоминают загадочные треугольные космолеты пришельцев. Пришельцев, прилетевших сюда, на планету…

Точно. «ПланетаПредпортовая» — так Данька и обозначит свои снимки. Это покруче, чем Андрюхина набережная. На набережной все и так бывали тысячу раз. А кто был на планете Предпортовая? Пусть даже она и похожа на свалку, тут дядя Костян прав…

Сзади хлопает дверь. Данька оглядывается, но возле бело-синей кондейки охранников (они называют ее «штабом») никого нет. Наверное, дядя Костян вернулся с обхода, и они с папой будут сейчас пить кофе с творожными сырками. Хомячить их. Рот Даньки наполняется слюной, но он не поддается искушению, а идет в сторону шевелящихся в мерцающих сумерках вагонов.

Под ногами — останки старого асфальта, рытвины, мусор, битое стекло, ржавая гнутая арматура, вымахавшие за июнь сорняки. Как объяснял папа, на обнесенной забором территории руководство железной дороги решило начать строительство нового терминала, вот-вот примутся завозить материалы, и скоро на этом месте вырастут ангары, веером разбегутся пути, появятся дороги, стрелки и много чего другого. Но пока здесь только малокровная луна, всю жизнь из которой высосало комарье, мерный гул городского прибоя с виадука и пара неспящих людей в «штабе»-вагончике из сэндвич-панелей. Ну, и еще он, Данька, осторожно шагающий к хопперам, которые, выстроившись в шеренгу, словно поджидают его, как те «синяки», что караулили в засаде у ручья дядю Костяна.

Даньке становится не по себе. Какие, интересно, твари могут прятаться в придуманных им космолетах? Ему хочется уйти обратно, оказаться под защитой взрослых, спокойно хомячащих кофе с творожными сырками в нескольких десятках метрах от него. Чтобы побороть неожиданный страх, Данька делает еще пяток шагов, достает из кармана джинсов телефон и наводит камеру на молчаливые корабли пришельцев. Луна как раз за ними — снимок получается что надо. Данька хочет сразу выложить его на свою страницу, но налетают комары. Ладно, вернется в «штаб», где в розетку воткнут фумигатор с перевернутой на свежую, неподгоревшую сторону зеленой пластиной, тогда и запостит фотку. Пускай Андрюха обзавидуется.

Отмахивающемуся от комаров Даньке приходит в голову идея. В прошлый раз за штабелем сваленных шпал он видел длинные лампы, которые папа называет смешным словом «галогеновые». Будто гематогеновые. Лампы испорчены, их оттого и выкинули, но для Данькиных целей они вполне себе годятся. Наверное, они еще там. Кому бы они могли понадобиться?

Он поворачивается к кораблям пришельцев спиной и, не оглядываясь, идет к шпалам, наваленным у разломанной будки… Будки кого? Обходчика? Стрелочника?.. Куча битого грязно-белого кирпича похожа на врытый в землю гигантский череп, темные глазницы которого внимательно следят за приближающимся Данькой. Тому не нравится этот взгляд, и он обходит «череп», который зовет Наблюдателем, стороной, по самому краю зарослей кустов (все забывает спросить у папы, как они называются) с длинными метелками розовых соцветий, на которых днем усиленно пасутся пчелы.

Лежащие вповалку на земле и друг на друге серые бетонные шпалы напоминают кладку отложенных пришельцами личинок. Но когда Данька начинает фотографировать их то с одного ракурса, то с другого, вся магия белой ночи пропадает, и шпалы на снимках так и остаются шпалами. Никаких тебе инопланетных личинок. Ну и ладно.

Зато лампы находятся на том самом месте, где Данька их и видел, за шпалами. Белые, длинные, легкие, они удобно ложатся в руку — самые что ни на есть световые мечи джедаев. И этого богатства тут… Данька считает, шевеля губами. Ого, целых семнадцать штук! Круто же! Дать один такой дяде Костяну и сразиться с ним, как Люк Скайуокер с Дартом Вейдером. Дядя Костян как раз весь в черном. Да только лампы стеклянные, сразу разобьются, и от них, папа предупреждал, будет какой-то сильный вред всему, что вокруг. Так что надо аккуратнее…

Данька выбирает один из «мечей» и медленно машет им из стороны в сторону. Да, клево! Как не совсем понятно говорит дядя Костян, «просто секс»! Может, взять и забраться на хоппер (там есть лестница и площадка, где можно стоять) и оттуда сделать селфи, словно он — весь такой джедай, взявший на абордаж корабль пришельцев? И пусть потом Андрюха выкладывает фотки со своими разведенными мостами…

Бесстрашно проходя мимо черепа, Данька грозит ему стибренным (хотя они ведь никому не нужны) гематогеновым «мечом». Сразу присмиревший Наблюдатель отводит взгляд, притворяясь грудой битого кирпича. Данька приближается к кораблям, насуплено ожидающим его появления. Он подходит ближе, с бодрым хэканьем делает несколько выпадов «мечом» в сторону флагмана. Пришельцы без лишних слов признают поражение. Если честно, вблизи они не больно-то и похожи на космолеты. Просто старые железнодорожные вагоны для перевозки сыпучих материалов.

Щебенка хрустит под ногами окаменевшим попкорном. Неприятно так. Данька морщится, вспоминая недавний визит к зубному врачу.

Ржавые пути, на которых стоят вагоны, где-то там, за запертыми воротами превращаются в холодные, убегающие в бесконечность, плечи рельс. Данька, неловко хватаясь за перила незанятой «мечом» рукой, карабкается на хоппер. Специально топает ногами по гулко гудящей площадке, улыбается, смотрит на лестницу, по которой можно подняться наверх бункера, и размышляет, не забраться ли к загрузочным люкам, чтобы взять корабль пришельцев на абордаж. Люки же наверняка открываются. Если у него хватит сил поднять один из них, можно будет залезть внутрь. Вот снимок-то получится, если сфотографироваться изнутри бункера, чтобы в кадр попали открытый люк, кусок неба и луна!.. Правда, там, наверное, грязно? Испачкается — и влетит ему от папы. И как заползти туда, на верхотуру — Данька задирает голову — с «мечом» в руке?

Не успев толком над этим задуматься, он вдруг слышит из-за вагонов кашляющий смех. Так, наверное, смеялась, если бы умела, некрупная собака. Такса какая-нибудь. От звуков этого тявкающего смеха Даньку пробирает колючий озноб. Не собака же это смеется, в самом деле, а больше тут никого и нет… Не должно быть…

Смех затихает. Данька чувствует себя испугавшимся пылесоса Тупако́м — котом дяди Костяна, которого зовут так не потому что он рэпер, а потому что совсем-совсем глупый. Сердце Даньки бешено колотится, мышцы напряжены. Он готов спрыгнуть с площадки вагона и дать деру.

А вдруг это и в самом деле какой-то пришелец, что тогда? Данька смотрит на галогеновую лампу, осознавая, что это вовсе не световой меч. Если таким ударить, он разобьется и может кого-нибудь порезать, а еще причинить вред окружающей среде, как говорит папа, но точно не спасет, когда на него накинется… Кто? Клоун из того страшенного фильма?

Данька звонко прихлопывает комара на щеке и немного приходит в себя от этой оплеухи.

— Трусло! — вполголоса говорит он самому себе.

Какое еще чудовище? Какой клоун? Откуда ему здесь взяться?.. Правда, в «Оно» дети тоже так думали. И в «Очень странных делах»… А может, просто ветер задувает в какую-нибудь щель, от чего и получается такой звук? Но только никакого ветра нет.

Надо посмотреть, проверить. Или лучше не проверять?.. Откуда смеялись? С той стороны вагонов? Данька переходит на дальний край площадки и осторожно выглядывает из-за бункера.

Такса заливается смехом у него за спиной. От неожиданности Данька подпрыгивает, роняет на землю лампу и сам чуть не валится следом. Лампа со звучным чмоканьем разбивается на тысячу осколков, и начинает причинять окружающей среде вред, а Данька в панике оборачивается и видит…

Вот тут он пугается по-настоящему. Возле колес соседнего бункерного вагона стоит человек — лысый худой дедушка с таким загорелым и морщинистым лицом, что кажется, будто оно вырезано из темного дерева. А еще дедушкино лицо похоже на печеный картофан (еще одно словцо дяди Костяна) из овощного апокалипсиса. Картофан любит прятаться в золе неприметных старых кострищ и пытается, высоко подпрыгнув, ржавой крышкой от консервной банки полоснуть тебя по горлу, чтобы затем откатиться, измазанному кровью, как кетчупом.

Картофан с кетчупом… Кровь…

Данька скользит взглядом по дедушке и замечает, что одежда на нем вся изодрана в клочья, а лицо и лысина и вправду вымазаны чем-то красным. Засохшей краской?..

Мамочки! Чья это кровь?.. Он что, убийца?..

Окровавленный картофанный дедушка таращится на остолбеневшего от ужаса Даньку и, не стводя с него взгляда, снова начинает… Да нет, не смеяться… Данька лишь сейчас понимает, что с таким звуком дедушка плачет, только слез отсюда не видно.

Не видно, потому что их и нет.

Весь Данькин страх испаряется при виде этого сухого плача. Он облизывает пересохшие губы и нерешительно произносит, глядя на дедушку:

— Э-эй? — и не узнает свой голос.