Многочисленные Катерины

Джон Грин, 2006

Колин уверен, что способен обрести счастье лишь с девушкой по имени Катерина. Но… Катерина IV предпочла ему другого парня. Катерина X предложила быть друзьями. Катерина XVIII бросила его по электронной почте. А Катерина XIX просто разбила ему сердце. Чтобы пережить очередное расставание, Колин решает отправиться в небольшое путешествие вместе с лучшим другом. И заодно разработать формулу, которая сможет определить будущее любых отношений. Возможно, ему даже представится шанс испытать ее на практике и ответить на главный вопрос: подчиняется ли любовь математике?

Глава 6

Так бывало всегда: он искал и искал ключи от Сатанинского Катафалка, а потом говорил:

— Ладно, поеду на автобусе, — и по пути к выходу обнаруживал ключи.

Ключи появляются в тот самый момент, когда решаешь ехать на автобусе; Катерины появляются тогда, когда ты уже не веришь в то, что в мире найдется еще одна Катерина; и, конечно, озарение приходит в тот момент, когда ты уже смирился с тем, что оно никогда не придет.

Колин изо всех сил старался запомнить пришедшую в голову мысль. Он по-прежнему лежал на спине, и то, что он сейчас ощущал, казалось ему приятней тысячи оргазмов. Эврика…

— Что, озарение пришло? — взволнованно спросил Гассан.

— Мне нужно это записать, — сказал Колин и сел.

Голова раскалывалась, но он все же сунул руку в карман и вытащил маленький блокнот, который всегда носил с собой. Карандаш, лежавший в блокноте, сломался пополам, но писал все равно прилично.

Он все еще чертил, когда услышал шаги, и, подняв взгляд, увидел Линдси Ли Уэллс. На ней была футболка с надписью «Гатшот!». В руках у нее была аптечка с красным крестом.

х = время, у = счастье

у = 0 = начало романа и расставание

у отрицательное = расставание по инициативе m,

у положительное = расставание по инициативе d: мой роман с К. XIX

Линдси склонилась над ним, предупредила: «Будет щипать» — и вонзила в рану длинную ватную палочку, которую предварительно обмакнула, как показалось Колину, в соус чили.

— Ай! — крикнул он и заметил, что на ресницы больших карих глаз Линдси падают капли пота.

— Знаю, прости. Все, готово. Зашивать не надо, но маленький шрам останется. Ничего?

— Что мне еще один шрам? — рассеянно сказал Колин. — У меня такое чувство, будто меня ударили прямо в мозг.

— Сотрясение мозга не исключается, — заметила Линдси, бинтуя его. — Какой сегодня день недели? Где ты находишься?

— Сегодня вторник, а я в Теннесси.

— Кто был младшим сенатором от штата Нью-Хэмпшир в 1873 году? — спросил Гассан.

— Бэйнбридж Уодли, — ответил Колин. — По-моему, у меня нет сотрясения мозга.

— Серьезно? — спросила Линдси. — Ты знаешь, кто был младшим сенатором?

Колин кивнул.

— Ага, — сказал он. — Я всех сенаторов помню. А этого запомнить совсем легко, потому что только родители, которые люто ненавидят своего сына, могут назвать его Бэйнбриджем Уодли.

— Да ну, — засмеялся Гассан. — Быть Уодли — это уже и так стремно! А он еще и Бэйнбридж — неудивительно, что бедняга так и не стал президентом.

— Зато президентом стал мужик по имени Миллард Филлмор. Ни одна любящая мать не назовет своего сына Миллардом, — добавила Линдси.

Она так легко нашла с ними общий язык, что Колин уже готов был пересмотреть свою теорию относительно тех, кто читает журнал «Жизнь знаменитостей».

Гассан сел рядом с Колином и выхватил у него из рук блокнот. Бросив в него мимолетный взгляд, он сказал:

— Ну вот, я-то обрадовался, а все твое великое открытие заключается в том, что тебе нравится, когда тебя бросают? Черт, Колин, да я бы и сам мог тебе об этом сообщить.

— Любовь можно изобразить в графике! — попытался оправдаться Колин.

— Погоди. — Гассан посмотрел на блокнот, а потом снова на Колина. И ты говоришь, это сработает для кого угодно?

— Ну да. Любовь — это же предсказуемая штука, верно? Вот я и ищу способ ее предсказывать. Формулу, с помощью которой можно было бы для любой пары, пусть даже и для незнакомых друг с другом людей, определить, сколько они будут вместе, если вдруг начнут встречаться, и кто кого бросит, когда они расстанутся.

— Это невозможно, — сказал Гассан.

— Возможно. Зная закономерности поведения людей, можно предугадать будущее.

— Ага, ясно, — кивнул Гассан. — Что ж, это интересно. — Большего комплимента Колину он и сделать не мог.

Линдси Ли Уэллс выхватила блокнот из рук Гассана. Прочитав написанное, она спросила:

— Что такое К. XIX?

— Не что, а кто, — ответил Колин. — Катерина XIX. Я встречался с девятнадцатью девочками по имени Катерина.

Они долго-долго смотрели друг другу в глаза, потом улыбка Линдси сменилась тихим смехом.

— Ты что? — спросил Колин.

Она мотнула головой, продолжая смеяться:

— Ничего. Пойдем смотреть на эрцгерцога.

— Нет, скажи, — настаивал Колин. Ему не нравилось, когда от него что-то скрывали.

— Ничего. Просто… я встречалась только с одним мальчиком.

— А что в этом смешного? — спросил Колин.

— Смешно то, — объяснила она, — что его тоже зовут Колин.

Середина начала

К третьему классу неспособность Колина к «социальной адаптации» стала так очевидна, что в Кальмановской школе он бывал не больше трех часов в день. Остаток дня он проводил с Китом Картером, который обучал его с детства. Кит водил «вольво» с номерным знаком БЕЗУМН. И хотя Кит был уже взрослым, он до сих пор собирал волосы в хвостик. Еще он отращивал (или пытался отрастить) густые усы, и ему это почти удалось: когда он закрывал рот, они спускались до нижней губы, правда, рот он закрывал очень редко.

Кит любил поговорить, и Колин Одинец был благодарным слушателем.

Вообще-то Кит был другом отца Колина и преподавателем психологии. И если уж совсем начистоту, его интерес к Колину был не вполне бескорыстным — за годы наблюдения за мальчиком Кит написал о нем несколько научных статей. Колину нравилось, что он настолько особенный, что им интересуются ученые. Но Кит был не просто ученым — кроме него, у Колина не было друзей. Когда Кит приезжал, они с Колином шли в похожий на кладовку кабинет на третьем этаже Кальмановской школы, и Колин мог читать там все, что захочется. По пятницам они с Китом весь день обсуждали то, чему Колин научился за неделю. Учиться с Китом Колину нравилось гораздо больше, чем в обычной школе. Кит никогда не играл с ним в «Нежного человека».

У Безумного Кита была дочка, Катерина, и ей было столько же лет, сколько Колину, хотя на самом деле она была на восемь месяцев старше. Катерина ходила в другую школу, за городом, и познакомились они не сразу. Родители Колина часто приглашали Безумного Кита с женой в гости, чтобы обсудить за ужином «прогресс Колина» и тому подобное. После ужина взрослые подолгу сидели в гостиной и смеялись. Кит обычно кричал, что домой не доедет, потому что перебрал вина и теперь его нужно запить кофе.

Когда Колин учился в третьем классе, одним холодным ноябрьским вечером к ним в гости пришла Катерина. (С родителями, разумеется.) Поужинав курицей с рисом под лимонным соусом, они пошли в комнату Колина. Он лег на кровать и принялся учить латынь. Не так давно Кит сказал ему, что двадцатый президент США Джеймс Гарфилд, не отличавшийся особым умом, умел писать одновременно на латыни и на греческом: на латыни — левой рукой, а на греческом — правой. Колин собирался повторить это достижение^[20]. Катерина, миниатюрная блондинка, унаследовавшая от отца хвостик и интерес к вундеркиндам, молча наблюдала за ним. Колина это не напрягало, потому что люди часто наблюдали за тем, как он учит что-то, будто хотели узнать тайну его успехов. (По правде говоря, тайна заключалась в том, что он был внимательнее других и уделял учебе больше времени.)

— Когда ты успел выучить латынь?

— Я усердно учился, — ответил он.

— Зачем и почему? — спросила она, присаживаясь на кровать у его ног.

— Она мне нравится.

— Почему? — спросила девочка.

Колин задумался. Тогда он еще не знал об игре в «почемучку» и старался отвечать на вопросы серьезно.

— Потому что она делает меня лучшим, не похожим на других. И потому что у меня есть способности.

— Почему? — пропела Катерина.

— Твой папа говорит, что это из-за того, что я хорошо запоминаю, потому что я внимателен и мне интересно.

— Почему?

— Потому что знания — это важно. Например, я недавно узнал, что римский император Вителлий однажды съел тысячу устриц за день. Неслыханное чревоугодие^[21], — употребил он наверняка неизвестное Катерине слово. — А еще важно много знать, потому что это делает тебя особенным. Еще можно читать книги, которые обычные люди не понимают, например «Метаморфозы» Овидия, которые он написал на латыни.

— Почему?

— Потому что он жил в Риме, когда там говорили и писали на латыни.

— Почему?

Этот вопрос загнал его в тупик. Почему Овидий жил в Древнем Риме в 20 году до нашей эры, а не в Чикаго в 2006 году нашей эры?^[22] Остался бы Овидий Овидием, если бы жил в Америке? Нет, не остался бы, потому что тогда он был бы коренным американцем, или американским индейцем, или первопоселенцем, или аборигеном, у которых тогда вообще не было письменности. Так почему Овидий был значимым — потому что он был Овидием или потому что жил в Древнем Риме?

— Это хороший вопрос, — сказал Колин, — и я попробую найти на него ответ позже. — Так говорил Безумный Кит, если не знал ответа.

— Хочешь быть моим мальчиком? — вдруг сказала Катерина.

Колин подскочил и вытаращился на нее, а она устремила взгляд своих ярко-голубых глаз в пол. Позже он назовет ее Катериной I, Катериной Великой, Катериной Великолепной, хотя она была заметно ниже его.

Катерина сжала губы и казалась серьезной. Колина охватило какое-то неясное чувство. Нервные окончания пустили по коже мурашки. Диафрагма затрепетала. Но это, конечно, была не любовь, хотя и не дружеское чувство. Наверное, это было то, что ребята в школе называли «нра-нра».

— Да-да, хочу, — сказал он.

Катерина повернула к нему свое круглое веснушчатое лицо, наклонилась, сложила губы трубочкой и чмокнула в щеку. Для него это был первый поцелуй. Губы у Катерины были шершавые и холодные, и он вспомнил о приближающейся зиме. Если разобраться, этот поцелуй был не таким приятным, как вопрос о том, хочет ли он быть ее мальчиком.

Примечания

20

Но у него ничего не получилось, потому что, увы, он не был амбидекстром.

21

Редко употребляемое слово, которое означает «слишком много есть».

22

Теперь не говорят «до Рождества Христова» или «Рождества Христова», это уже не модно. Модно говорить «до нашей эры» и «такой-то год нашей эры».