Лёд и Серебро

Диана Александровна Вурзель, 2023

Хэвен Лаво, после трагичной смерти старшего брата возвращается в маленький городок Стрэнджфорест, в дом ее бабушки, в котором прошло ее детство. Постепенно Хэвен начинает замечать, что сонный городок окутан мрачными тайнами, в окружающем его Лесу затаилось древнее зло, ее бабушка явно что-то от нее скрывает в тайнике в спальне, а сама Хэвен не может вспомнить ничего из своего детства, даже свою лучшую подругу Камиллу. События начинают быстро разворачиваться после загадочной смерти бабушки Хэвен. Хэвен снятся кошмары, связанные с событиями ее прошлого, во сне и наяву она видит своего погибшего брата, только вот это совсем не он… В маленьком городке происходит череда таинственных смертей, Хэвен и ее лучшей подруге угрожает смертельная опасность, и Хэвен приходится вступить в схватку с древнем Монстром, живущем в Лесу, пока… Пока она не вспоминает правду о том, кем она является на самом деле…

Глава 22. Озеро Хайвэй

Следующим утром Хэвен будят яркие лучи холодного зимнего солнца, пробравшиеся сквозь приоткрытые жалюзи в ее палате. Пятнадцать минут, проведенные в машине, кажутся ей вечностью. Джек ластится к ней из своего детского креслица, пытаясь дотянуться маленькими ручками до ее куртки, но она игнорирует его. Хэвен надевает наушники и отворачивается к окну. Мелодичный голос Bird уносит ее мысли подальше от важного. От того, где сейчас Камилла.

Захлопнув левой рукой переднюю дверцу ауди, Камилла вдыхает свежий морозный воздух. На несколько минут она задерживается у машины, буравя взглядом широкие стволы вековых сосен. Всматриваясь в темные щели между деревьями, Камилла старается не думать о том, что совсем недавно произошло в лесу с Хэвен. От неожиданности она охает — телефон в кармане пальто вибрирует.

— Да? — она подносит телефон к уху, не отрывая напряженного взгляда от леса. Кроме одинаковых сосен там ничего нет, но что-то за ними притягивает ее внимание как магнит железо.

— Где ты? — на другом конце провода Тайлер переводит дыхание.

Она бросает взгляд на часы. 13:32. Пару минут назад закончилась его тренировка.

— Детка? Почему тебя не было сегодня в школе?

Нехотя Камилла отрывается от деревьев. Что ему ответить? Они не врут друг другу, у них не такие отношения. Но и сказать правду она не может, да и как это будет выглядеть?"Не волнуйся, я просто решила сегодня вместо уроков съездить на озеро за кувшинками, из которых потом сварю лечебный отвар для подруги?"Идеально.

— Я сегодня осталась дома. Мама вчера опять выпила больше, чем следовало, и утром ей было нехорошо, мне пришлось побыть с ней.

Одна из щелей между деревьями выглядит темнее других. Совпадение, обман зрения или же?..

Камилла вдруг вспоминает о том, что все еще держит телефон около уха. И что пауза в разговоре затянулась.

— Тайлер?

— Мм?

— Что-то не так?

— Ты мне скажи.

Камилла раздраженно вздыхает, переминаясь с ноги на ногу. Сейчас не время для ссор.

— Что ты имеешь ввиду?

— Сама подумай. Сколько раз Ванесса выпивала больше вина, чем следует? Сколько раз утром ей было плохо? И сколько раз ты оставалась с ней?

Камилла чувствует угрызения совести. В конце концов, Тайлер не виноват, что в ее жизни и жизни Хэвен происходит нечто пугающее и необъяснимое.

— Я поехала на озеро, — коротко бросает она. — Даже не спрашивай, зачем, ответ прозвучит бредово. Просто скажу, что этим я помогаю подруге.

— Подруге, то есть, Хэвен Лаво?

— Да.

Пару секунд Тайлер молчит, видимо, собираясь с мыслями.

— И как она?

— Сложно. Она переживает… трудный период.

Между деревьями пробегает светлая тень, и Камилле требуется почти минута, чтобы осознать, что это был всего лишь солнечный луч.

— Я расскажу тебе все, ладно? Обещаю. Но сейчас мне нужно кое-что сделать.

Она убирает телефон в карман пальто и с трудом заставляет себя отвернуться от Леса. Какая-то сила тянет ее вглубь зеленых веток.

Камилла поворачивается, направляясь в сторону Озера Хайвэй, игнорируя внутренний голос, умоляющий ее сесть в подаренную отцом ауди, вернуться домой к Ванессе и никогда больше сюда не приезжать.

Воздух над замерзшей поверхностью воды искрится, будто в нем распылили бриллиантовую пыль. Озеро, покрытое льдом, напоминает зеркало в оправе из белоснежных кувшинок, затерявшихся на фоне заснеженных берегов.

Камилла делает несколько шагов и замирает, пораженная не открывшимся перед ней пейзажем, а неожиданно появившемся в ее груди тоскливым отчаянием. Ощущение было максимально неприятным; от него хотелось поскорее избавиться, как от надоевшей фантомной боли. Камилле больше всего хотелось спрятаться под одеялом, но также ей хотелось, чтобы Хэвен выздоровела. И второе желание превалировало над первым.

Двигаясь, как в замедленной съемке, и будто видя все происходящее со стороны, Камилла делает последние шаги к Озеру и опускается на колени перед гигантским прозрачным зеркалом. Руки ее дрожат, когда она тянется к белоснежным цветам. Почему она сомневается? Что так сильно останавливает ее? Камилла решает, что подумает об этом позже, ведь сейчас ей просто необходимо взять себя в руки. Но секунды длятся невыносимо долго, превращаясь в минуты, а она все не может заставить себя сорвать кувшинки. Джинсы на коленках промокли насквозь, а в ее голове звучит предостерегающе голос: «Не делай этого. Уходи отсюда. Тебе нельзя быть здесь. Нельзя… Нельзя…».

Камилле кажется, что в голове звучит не ее голос.

«Заткнись», обрывает его Камилла и пальцами касается льда вокруг кувшинок.

В одно мгновение дыхание ее прерывается, и мир вокруг нее начинает стремительно вращаться. Камилла успевает сделать глубокий вдох, прежде чем…

В кожу острыми иглами впиваются потоки воды. Так невероятно холодно ей никогда не было, еще немного и она сойдет с ума. Руками она бьет в ледяной потолок над головой, но вода замедляет удары, и у нее ничего не выходит. Сквозь толстый слой льда она смутно различает три фигуры. Они еле заметно двигаются и, скорее всего, спорят о чем-то. Помочь ли ей или оставить здесь одну? Это неважно, ведь она уже знает, какое решение они примут. Чувствует ли она ненависть? Нет.

Ведь она знает, что для них, как и для нее, это утро будет последним. Но она все же не готова сдаться. Ногти сдираются о неровную поверхность льда, когда она в отчаянье царапает по ней. Умереть здесь, сейчас, вот так? Когда у них должна была быть еще целая долгая жизнь впереди… Легкие раздирает от боли. Так хочется вдохнуть, но если она сделает это, то это будет означать конец всему. В какой-то момент она оставляет свои жалкие попытки. Она не сможет выбраться. А они ей не помогут.

Последнее, что она чувствует — злость. На них. На всех. Она чувствует привкус горькой ненависти на языке и представляет себе, что он сделает с ними после ее смерти. Как он отомстит.

Последнее, о чем она думает, это имя. Она произносит его про себя снова и снова, пока злость не исчезает, сменившись покоем.

А потом она делает вдох, пропуская в горло холодную воду, и крепко сжимает серебряный браслет онемевшими пальцами.

За мгновенье до смерти она чувствует исходящее от вырезанных на нем букв тепло.

Часто хватая ртом воздух, Камилла вскакивает на ноги. Ее трясет, и она встает на колени, упираясь трясущимися руками о мерзлую землю. Ощущение заполняющихся воздухом легких — самое приятное из всех, что она когда-либо испытывала. Некоторое время требуется ей, чтобы вспомнить, где она и как и почему здесь оказалась.

Хэвен. Лекарство. Кувшинки.

Камилла делает все быстро и не думая, как в ускоренном сне: срывает несколько кувшинок, поднимается на ноги и делает несколько неуверенных шагов сначала в одну, а затем в другую сторону, не сразу вспомнив как сюда пришла. И только оказавшись в теплом салоне ауди, Камилла окончательно приходит в себя.

Она бросает сорванные кувшинки на заднее сиденье, делает пару глотков воды, пролив на себя треть бутылки, и все еще дрожащими пальцами набирает номер.

***

— Можно войти?

Хэвен отрывает взгляд от светящегося экрана и запихивает телефон под подушку. Тихий, почти извиняющийся тон мамы заставляют ее голос звучать нежно.

— Да, конечно, заходи.

Мама осторожно прикрывает за собой дверь и ставит на прикроватную тумбочку поднос с дымящейся чашкой чая и ее любимым имбирным печеньем.

— Как самочувствие?

— Получше, — Хэвен косится на спрятанный под подушкой телефон и искренне надеется, что Камилла нашла то, что нужно, и вскоре она действительно будет чувствовать себя получше. И хоть есть ей сейчас совершенно не хочется, она берет с подноса печенье.

— Милая, я хотела извиниться.

Хэвен застывает, не успев поднести печенье ко рту. Ну уж нет, так не пойдет. Это ей следует извиняться.

— Это ты меня прости, мам, — произносит она, убрав печенье обратно на поднос.

— Нет, подожди, не перебивай меня. Ты знаешь, как я волнуюсь за вас с Джеком. Когда вы болеете или… Или когда с вами случается что-то похуже… Это просто разбивает мне сердце! Я даже представлять не хочу, что со мной будет, если с кем-то из вас произойдет нечто действительно плохое. Поэтому я всегда пыталась разговаривать с тобой обо всем, чтобы знать все, что с тобой происходит, чтобы предотвращать возможные серьезные проблемы. Но развод с вашим отцом… Мне было слишком тяжело его пережить. Я не привыкла быть одна, быть одним родителем для вас, не привыкла все делать самой. Поэтому я слишком много времени уделяла своим проблемам, а не твоим. И даже не задумывалась о том, что тебе было намного хуже. Я заставляла тебя ходить к психологу, думала, тебе это поможет все пережить, но я просто боялась брать на себя ответственность за твое психическое здоровье. А я должна была. Должна была быть ближе к тебе, когда тебе это было нужно. Я правда боялась, Хэвен, что из-за того, что переживаю сама, не смогу помочь тебе. Что я не буду достаточно сильной для этого.

Мама замолкает, переводя дыхание, и Хэвен почти физически ощущает ее волнение. Она хочет сказать что-то, успокоить ее, но мама снова начинает говорить, и поэтому она просто придвигается ближе и берет ее за руку.

— Я думала… Хэвен, я слишком много думала о том, что мы с твоим отцом больше не вместе. И как бы это ни было ужасно, но я оплакивала его уход больше, чем смерть Джеймса, — она всхлипывает и сильнее сжимает ее ладонь. — Но сейчас все поменялось. Я не знаю, хорошо это или плохо, я даже не уверена, можно ли так говорить, но, если честно, даже несмотря на то, что Джеймс не был моим родным сыном, я жалею о том, что умер он, а не твой отец.

— Мам, так точно нельзя говорить! — Хэвен прижимается к ней, от ее проступивших слез намокает мамина блузка, и ей вдруг становится очень хорошо. Даже ставшая перманентной боль притупляется.

— Знаю, милая. Но в каком-то смысле это было бы справедливо. Джеймс был лучшим человеком, что твой отец.

Хэвен трудно сдержать слезы. Сколько раз после смерти брата она пыталась заговорить с мамой о нем? В какой-то момент она перестала пытаться, закрылась в себе и даже не задумывалась о том, что творится в душе у мамы.

— Это было круто, мам, правда, — они обнимаются, и Хэвен почти забывает о боли. — Правда, спасибо…

Ее прерывает резкий звонок телефона. Стоило давно поменять Rammstein на что-то более спокойное.

— Извини, — Хэвен вытаскивает телефон из-под подушки и уже собирается нажать на кнопку отбоя. — Я потом отвечу, это неважно…

— Нет, нет, нет! — мама быстро проводит ладонью по щеке, вытирая слезы. — Ответь, это твоя подруга. — Она встает, направляясь к двери. — Я на самом деле рада, что ты нашла здесь друзей; общение со сверстниками очень важно в твоем возрасте, особенно сейчас, когда… — она делает паузу, перед тем как закрыть за собой дверь. — Ну, ты поняла. Мы обязательно поговорим с тобой еще, позже.

Секунду Хэвен смотрит на закрывшуюся за мамой дверь, а потом подносит телефон к уху.

— Ками? У тебя получилось?

Ответом ей служит лишь тишина, и Хэвен уже собирается перезвонить Камилле, как вдруг подруга начинает говорить.

И когда Хэвен слышит ее голос, то вспоминает, что последний раз в нем было столько страха много лет назад, когда Камилла рассказывала ей про монстра, вылезающего из шкафа.

***

— Сначала расскажи, что произошло.

— Сначала помолчи и выпей это.

Хэвен косится на белесоватую мутную жидкость в термосе, но все же делает осторожный глоток.

— Ну и как?

— Гадость! — Хэвен кашляет, но делает еще один глоток. — Не понимаю, как бабушке удавалось заставлять меня пить это в детстве, когда мама даже не могла уговорить меня съесть кашу. — Ты это… просто заварила?

— Ага, как чай. Надеюсь, сработает. Ты что-то чувствуешь?

Хэвен морщится от резкой боли в животе.

— Да. Я чувствую, что меня сейчас вырвет.

— Только не на мою блузку от Burberry.

Хэвен слышит смех и вдруг понимает, что это она смеется. Все вокруг внезапно начинает казаться ей очень смешным.

— Ясно все с тобой. Надеюсь, эти кувшинки не галлюциногенные.

Камилла ложится с ней рядом, укутывая ее в одеяло, как ребенка. И Хэвен больше не смешно, теперь ей невероятно сильно хочется спать.

— Останешься на ночь? — бормочет она, отметив про себя, что немного путается в словах. — Завтра вместе пойдем в школу…

— Не думаю, что тебе можно будет пойти в школу, — Камилла, тихо посмеиваясь, укутывает ее теплее. Хэвен так уютно, так хорошо, совсем как в детстве, когда бабушка укладывала ее спать. — Но, конечно, я останусь, не могу же я бросить тебя в таком состоянии.

Камилла говорит что-то еще, но Хэвен уже не разбирает, что. Голос подруги убаюкивает, как колыбельные Клавдии, и Хэвен погружается в сон; глубокий, как зыбкий песок, мягкий, как ее любимое одеяло из разноцветных лоскутов, и согревающий, как фирменное какао бабушки. Ей снится, как она плывет в чистой, прозрачной воде, и поверхность ее искрится, будто осыпанная блестками. А сама вода бездонная, невероятно глубокая, небесного синего цвета, цвета его глаз.