Моя снежинка

Диана Фад (2024)

Первая любовь… Все мы прошли через это и у многих остались приятные воспоминания и ностальгия. Школа, выпускные классы, разные парни, обоим нравится одна девочка. Но у каждого проблемы, которые приходится решать. Кирилл живет по своим правилам, не пуская к себе никого в душу. Даша считает себя никому ненужной, а особенно родителям, которые развелись и забыли про дочь, Денис из благополучного мира и ему не понять, чем живут его одноклассники и любимая девушка. Нужно найти силы, чтобы пережить все и не сломаться, а это возможно, только если быть вместе, держась друг за друга.

Глава 8. Даша

Роберт подвез меня домой, и я вышла из машины, чмокнув его в щеку.

— Завтра у тебя сколько уроков? — спросил он.

— Пока не знаю, расписание сказали вечером, будет на сайте школы. — Ответила я, поправляя на плече сумку с выданными учебниками.

— Тяжело? Давай, провожу, — схватил за ручку сумки Роберт и мы вошли в подъезд, останавливаясь у лифта, — Напиши мне тогда вечером, заберу тебя у школы, отвезу в студию. Тебе далеко отсюда ехать.

— А тебе? — улыбнулась я, — Сам живешь в другом районе, а за мной приедешь.

— Ты мне, как сестра, мелкая, — улыбнулся Роберт, — Тем более кто еще если не я?

— Ты прав, больше не кому, — вздохнула я. У меня не было парня, который бы провожал и встречал меня со студии.

— Нужно найти, тебе задание, до Нового года обзавестись надежным и хорошим парнем, чтобы вечером хотя бы встречал тебя на остановке, а то я буду переживать.

— Ты знаешь, что ты идеальный, Роберт? — улыбнулась я, заходя в лифт.

— Знаю, — ухмыльнулся он и мы попрощались у дверей моей квартиры. Мама не переносила любого присутствия мужчин в своей, да и моей жизни. Я зашла, скидывая туфли на низком каблуке в прихожей и попыталась незаметно прошмыгнуть в свою комнату, но мама услышала.

— Даша? Подойди сюда, — сказала она и я зашла в зал. Мама сидела на диване и смотрела свой очередной сериал. Последнее время она увлеклась этими фильмами похожими друг на друга, где были измены, предательства, несчастная любовь. Ее невозможно было оторвать от этого. Причем смотрела она в записи, так как два рабочих дня выбивали ее из графика просмотра.

— Да, мама, — встала я на пороге, прислонившись к косяку и рассматривая женщину, что сидела передо мной. За последний год мать сильно изменилась внешне, да и внутренне. Я могла ее понять, из особняка с домработницей и горничными, из салонов и бутиков, оказаться вдруг на окраине Москвы в двухкомнатной квартире и еще прислуживать богатым клиенткам, которой она была когда-то, делать им ногти. Тут любой, наверное, с ума сойдет. Она по-прежнему была высокая и стройная, но лицо утратило былую стать, стало бледным, глаза ввалились, она сильно похудела. Волосы вечно стянуты в узел на затылке с давно не прокрашенными корнями. Дома мама ходила теперь не в шелковых халатах, а обычных трениках с футболкой.

— Отец звонил? — спросила она и я пожала плечами в ответ.

— Зачем?

— Поздравить, первое сентября, — недовольно поджала губы мать.

— Ты тоже…

— Что я тоже?

— Не поздравила, — сказала я, рассматривая свои коротко постриженные аккуратные ногти, только бы не смотреть на нее, не видеть осуждающего взгляда.

— Ты должна наладить с ним контакт, только ты, — горячо заговорила мать, и я вздохнула «Опять начинается!»

— Зачем?

— Ты его дочь, он должен принимать участие в твоей жизни! Он обязан! — мать почти кричала, вскочив с дивана.

— Никто, мне ничего, из вас не обязан, — сказала я и молча вышла из комнаты.

— Я с тобой не договорила! — донеслось мне вслед, но я уже не слушала. Это повторялось изо дня в день, только мать не понимала, что отец не должен был любить меня или ее, не обязан. А заставлять его я не собиралась. Материально он меня обеспечил, открыв счет и все на этом, дальше сами. Я стянула с себя форму, повесила в шкаф и упала на кровать, уткнувшись в подушку. Слез не было, причем уже давно. Было ощущение пустоты и тоски по тому, что уже прошло и никогда не повториться.

То, что меня не любил отец, было больно, но я не могла его заставить полюбить, так же, как и мать, не могла. Он не мог любить больше маму, да и не было там скорее всего этих чувств, возможно, их вообще нет. Хотя Роберт любит Наталью, это сразу видно, особенно когда они вместе. Он заботится о ней, ухаживает, замечает ее настроение, желания. Но это Роберт, возможно мужчины разные, как и женщины. Одни могут любить, другие нет. Мой отец не может любить никого, в том числе и меня, свою дочь.

— Позвони ему, — мать возникла в дверях, комкая края своей футболки на животе.

— Зачем? — подняла я голову от подушки.

— Он должен знать, что первое сентября и помнить о тебе, — сказала мать с каким-то безумным взглядом, глядя на меня, — Ты его дочь, он должен!

— Мама, прошу тебя, успокойся.

— Нет, это ты послушай меня! Если не напоминать о себе, твой отец забудет, что у него дочь!

— Он уже забыл, — проворчала я, пытаясь как-то успокоить мать и успокоиться сама, но это все равно, что раздувать угли в костре.

— Звони ему!

— Нет.

— Звони говорю!

— Мама, зачем тебе все это нужно? У него другая семья, жена беременна, мы ему просто не нужны! Понимаешь?

Звонкая пощечина прилетает по лицу, и мать замирает.

— Звони, — говорит тихо.

— Что я ему скажу? — говорю, прижимая руку к щеке, что горит огнем.

— Спроси, почему не позвонил, расскажи, как встретили в новой школе, — бубнит мать, словно заученный текст.

— Ему это не нужно.

— Я лучше знаю, что нужно твоему отцу, звони!

Мне легче позвонить отцу, чем видеть ее такой, полубезумной, практически сумасшедшей. Взгляд сверкает, руки дрожат, что она от меня хочет? Подхожу к своей сумке и достаю телефон, нахожу контакт отца и набираю. Мать стоит рядом и не собирается уходить, будет слушать весь разговор.

— Даша? Что тебе? — слышу голос отца, словно в тумане, руки подрагивают, мне больно!

— Привет, пап, ничего, первое сентября. Хотела сказать, что в новой школе все хорошо, — пытаюсь сказать быстро, но губы предательски дрожат. Произношу слова скомкано и еле слышно.

— Я рад, что тебе нравится, у меня много дел, — отвечает отец и кладет трубку.

Тишина, что стоит в комнате, превращается в масло. Она стекает по мне, обволакивая и глуша все звуки. Я ничего не слышу и практически не вижу, только мать смотрит на меня, словно я гадкая лужа под ее ногами.

— Дура, — говорит она мне и разворачивается, выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. Слезы все-таки прорвались, обжигают солеными и горячими дорожками щеки. Я не понимаю, что делаю не так, не могу понять.