Мой лавандовый мир

Дива Флеппер (2024)

Марсель Маршал — студент академии художеств и очень одаренный юноша, который страдает от одиночества, тоски и постоянного буллинга. Каждый его день — серая пелена, из-за которой даже любимый лавандовый цвет утратил яркость. Но вместе с тем он замышляет маленькую революцию в области искусства, чтобы показать всем, что привычных академических границ живописи или скульптуры не существует. И что искусством может быть все, что угодно — от дурацкой шутки, сказанной посреди улицы до простого апельсина, приклеенного к оконной раме. И имя этой революции — ДаДаизм.

Прецедент рождает революцию

Чувство прекрассного рождает новый образ. А революцию рождает кризис и энтузиазм

В фотомастерской было действительно необычно. Она отличалась от привычных художественных комнат, которые были заставлены мольбертами, картинами, холстами и макетами. Ведь главное место там занимали фотокамеры, штативы, разные лампы и коробочки со странным содержимым. А место для съемок и вовсе выглядело слишком искусственно. Это было полотно грязного желтого цвета, которое повесили на стену в качестве фона. Перед ним стояло кресло, вытертое настолько, что из него начала торчать вата. Ее, перед каждой съемкой, конечно же приходилось подтыкать металлической спицей. Чтобы пространство не выглядело таким грустным, рядом стояли еще более грустные бумажные розы в вазе. Они были такие ужасные и мертвые, что Марсель поморщился при виде этого кошмара. А Миха тут же решил убрать это недоразумение и быстро вышел в коридор.

Французу ничего не оставалось кроме как сесть на деревянный табурет, сколоченный наспех кем-то из студентов, и ждать фотографа. Но воспользовавшись моментом, он решил оглядеть своим взором помещение, которое ранее казалось ему таинственным и даже пугающим. Ведь все студенты академии знали, что в кабинете номер 16 всегда творится что-то странное. Ведь там стоят загадочные фотоаппараты. И туда часто ходят дамы в модных хромых юбках, либо в загадочных белых платьях, которые делают их похожими на греческие статуи. Этакие Афродиты и Гекаты, которые украшают свои прически перьями и шляпками.

Только вот старые педагоги, которые сами были свидетелем рождения фотография, не шибко хорошо поддерживали это культурное явление. По их мнению, камера — была убийцей художника-живописца. Ведь открывала простор для деятельности всяких дилетантов, которые решили, что они могут за деньги"создавать искусство."Как правило это были старые мужчины, которые при этом учились с очень известными ныне художниками — Поль Сезаном, Камилем Писсарро, Теодором Руссо и другими крупными и признанными мастерами кисти и холста. Но сами при этом были известны лишь кучке коллекционеров и небольшой группе любителей, которые обожали общаться с"живыми легендами."

— А на фотографиях в какой позе лучше сидеть? — внезапно спросил Марсель, думая о том, как ему стоит сниматься для второго в его жизни портрета.

— Принято сидеть прямо, без улыбки. Неподвижно. И смотреть либо прямо на камеру, либо на предмет возле нее. Иногда смотрят в сторону, чтобы лицо было чуть повернуто. Хотя некоторые люди кривляются так, будто одни перед зеркалом. Но ты можешь сесть так, как хочешь.

— Знаешь, я хочу свой второй портрет более строгим. Более статусным… Поэтому я возьму в руки книгу и сделаю вид, что читаю ее.

— Как хочешь.

Миха подошел ближе к камере Dry Collodion Plate Camera — идеальном, на его взгляд представители старых фотокамер. Он поправил штатив и переставил его чуть дальше, вместе с самим аппаратом, так как Марсель был гораздо выше тех, кого обычно приходилось снимать. Он просто не помещался органично в кадре, почему и пришлось устроит перестановку. Но затем встал и задумался. Он заметил взглядом одинокий, почти не используемый аппарат Kodak. Это был очень популярный девайс в Америке, но во Франции он не пользовался успехом.

— Я поменяю фотокамеру. Я знаю, как сделать портрет лучше.

Миха подошел к фотоаппарату и проверил наличие пленки внутри. Но ее на месте не оказалось. Значит надо было пройти в лабораторию и взять ее оттуда, а после быстро вставить на место, чтобы начать съемку. Марсель не обращал внимания на фотографа и только старался вечно поправлять свое одеяние, прическу и принимать нужную позу. Ему казалось, что он выглядит несовершенно. Поэтому вечно отряхивал сюртук, поправлял под ним рубашку, а после пытался иначе завязать лавальер. Он впервые надел этот новый аксессуар яркого пурпурного цвета. Хотя и понимал, что на фото этого оттенка видно не будет. Что было грустным фактом. Ведь цвет всегда играл важное значение на восприятие. Так его учили в академии. А все искусство фотографии было монохромным.

Когда же он решил, в какой позе будет сниматься, то все же обратил внимание на новую камеру, что теперь стояла напротив него. Она была значительно меньше и не вызывала такого доверия, как прошлая.

— А почему ты решил снимать на эту маленькую коробку?

— У нее иное качество съемки. Кадр будет записан на пленку. Как кинофильм. А Dry Collodion Plate Camera снимает на пластины. Это хорошая технология. Но старая. Пленка лучше. За ней будущее. Но ей тут мало кто пользуется… Хотя в Америке все давно перешли на 35 миллиметровую пленку. Это легче, удобнее и проще. А еще… ЛИчно мое наблюдение — портреты всегда выходят живее. Именно с ней.

Миха засветился от счастья и без предупреждения сделал первый кадр. Яркая вспышка напугала Марселя и тот выронил из рук книгу и зажмурился. Он не ожидал, что это произойдет так резко и даже встал, удивленно смотря на фотографа.

— Проверил… Теперь портрет. Садись и жди моего сигнала…

Марсель снова поправил свою одежду и поднял с пола книгу в желтом переплете. Он сел на стул и снова сделал вид, что читает, немного наклонив голову вперед.

— И… Не шевелись…

Вспышка и Марсель поднял взгляд на Миху. Тот светился от счастья находясь за фотокамерой. Он действительно выглядел как человек, что любил свою работу и что знал, что ему надо делать для получения нужного кадра. А самое главное — Миха выглядел счастливым.

— А теперь посмотри в камеру, — Миха улыбнулся и приготовился сделать еще один кадр.

Марсель положил книгу и сел прямо, смотря в камеру и хитро улыбаясь. Но через секунду он решил поменять позу и прислонил руку к щеке, делая вид, что он задумался. Еще одна вспышка и он уже встал, чтобы встать в позу, которую принимали придворные при виде короля. Вспышка и вот юноша уже снова сел на стул и взял в руки букет засушенных роз, делая вид, что прячет в них тайное послание своей возлюбленной. Еще вспышка и он взял в руки бюст Наполеона и встал с ним в позу известного полководца, копируя картину, на которой тот был изображен. Вспышка и вот юноша уже побежал в дальний угол комнаты заметив интересный предмет. Это было солнце из папье маше, которое кто-то покрасил в зеленый цвет и оставил пылится в самой ненужной мастерской. Но на это было плевать окрыленному художнику. Через секунду он стоял с ним представлял себя настоящим потомком великого человека, что служил самому Людовику XIV. Еще вспышка и Марсель уже начал плавно танцевать придворный танец не заботясь о том, что ему надо замирать для четких кадров. Но кажется, Миха только этого и добивался, ведь он не переставал щелкать затвором, пока пленка не была полностью записана.

— Ты точно никогда не фотографировался? Не хочешь сам начать снимать?

Миха после этой креативной фотосессии отнес камеру в лабораторию и закрыл ее на ключ, чтобы никто не смог проникнуть туда и испортить его работу.

— Все… Я сегодня проявляю фотографии. Это не быстрый процесс… Результат принесу к вечеру… Хотя… Лучше ты приходи ко мне… Только чая у меня нет. Я приглашаю на кофе.

Окончив работу Миха посмотрел на Марселя и увидел на его лице счастливую улыбку. Она была такой светлой и искренней, что походила на солнечный луч, что пробивался в пасмурный день через облака. Поэтому юноша улыбнулся в ответ, ожидая решения нового знакомого.

— Я приду. И принесу эклеры… Ты предпочитаешь со сливками или ванильным кремом? — Марсель захлопнул книгу, что снова решил почитать, пока фотограф уносил камеру в лабораторию.

— Без сливок или молока в начинке. Лучше белковый крем, — напомнил Миха не отрываясь от своей любимой камеры.

— Понял… А, получается, ты не пойдешь на занятие?

— Пропущу ради проявки… Мне кажется, это полезнее. Теорию и историю я и в библиотеке почитаю

— И то верно, — Марсель махнул рукой в знак прощания и быстро вышел из мастерской.

Он впервые в жизни был так окрылен. Да, еще вчера он боялся фотокамер и снимков, но теперь, убедившись, что его страхи ложные, он понимал, какое будущее стоит за этим явлением. И какую роль сыграет фотография в его революции.

Впервые за долгое время он заметил яркое пятно среди серых стен академии, которые на деле были бледно-желтые с грязными разводами от потекших потолков. Либо от серыми от слоя столетней пыли, которую не смахивали годами, копя ее как реликвию и свидетеля рождения великих художников в стенах академии.

Это был портрет в духе импрессионизма в лавандовых и голубых тонах. На нем была изображена красивая молодая девушка, а за ней — лаванда. Красивая цветущая лаванда, которая была в детстве Марселя. Этот портрет был так совершенен и так красив, что юноша даже выронил книгу, смотря на это великолепие. Он ощутил, как его тело, итак наполненное вдохновением, начинает наполнятся иной, более воздушной энергией.

— Импрессионизм был ответом на зашоренные каноны прошлого искусства. Венецианская школа тяготела импрессионистов и они стали искать воздух и свет. Современные кубисты ненавидят легкость. Их прельщают формы и стройность. Тяжелые мотивы и массивность. Им важна статика и замерзшее движение. Если импрессионизм это легкое дуновение ветра, то кубизм — это стены дома, что ограничивают человека и запирают в его пространстве. Но миру нужно другое. Кубизм быстро наскучит. Он уже не актуален. В слишком много правил и рамок. А их в искусстве не должно быть! Поэтому революция необходима. И я стану революцией!

Марсель резко развернулся и хотел уже представить себя великим революционером, поднявшим восстание. Но на деле в него прилетел тухлый помидор. И прилетел он прямо по его лицу и размазался по волосам и его одежде, испортив весь образ и внешний вид. Сомнений не было, что в этом гадком поступке были виноваты Люк и Фабьен, которые громко смеялись. И поэтому Марсель сразу убедился в правоте своих мыслей. Он изящно достал шелковый платок из кармана и стал медленно убираться остатки помидора под хохот еще трех людей. Это были Нарсис, Клод и Базиль, которые увидели эту сцену случайно, но поддерживали выходку аплодисментами.

— Ну, что? Испортили личико натурщику? Не знал, что ты теперь в фотомастерской работаешь. Видимо картины совсем бездарными стали, — Люк подошел ближе к Марселю и улыбнулся, смотря на результат своего броска.

— Только чтобы не видеть твои натюрморты, Люк, — Марсель вытер помидор с волос и быстро смахнул с лица, чтобы не стереть пудру.

— Мои натюрморты висят в галереи. А твои… Твои где? — Люк ехидно улыбнулся и кивнул Фабьену.

Тот уже стоял с бутылкой кислого молока прямо за спиной Марселя и по команде своего друга вылил ее прямо на голову однокурсника, который был им ненавистен. А Марсель же ощущал внутреннюю дрожь, которая сильно контрастировала с его былым вдохновением. Он не мог поверить, что словесная травля перешла в такое ужасное русло. Но хуже был жест, которые последовал дальше. К ним подошла милая девушка в зеленом платье с непонятной табличкой. Это была Ориан, возлюбленная Люка, которая тоже ненавидела Марселя просто так. И как раз она повесила на его шею унизительную табличку:"Художник, что не умел рисовать."

По коридору снова раздался хохот, а Марсель резко сорвал эту табличку и толкнул в сторону Люка, за что тут же получил по голову от неизвестного. Хохот не прекращался и униженный юноша поспешил убежать подальше от этого места, слушая аплодисменты и самые гнусные возгласы. От былого вдохновения не осталось и следа.

Уже дома он снял всю одежду и спустился в подвал, где была организована прачечная и небольшая ванная. Там он смыл грязь и застирал вещи, а после поднялся и стал ждать вечер, молча лежа на своей кровати и думая над тем, что произошло. Он даже не заметил, как по его щеке потекла слеза. Горькая и холодная слеза обиды. Ведь эта ненависть к нему самому была неправильной.

Он не был бездарным художником… Просто он был… Аристократом и потомком великого человека. За что у него такое происхождение и известная фамилия. И за то, что его ненавидят некоторые педагоги. Студенты же просто подхватили это и стали получать удовольствие от издевательств, не понимая, что своими руками уничтожили человека. Что растоптали его и превратили жизнь в серый ад.

Жилье Марселя было полно красок: лавандовые обои, красный паркет, картины на стенах и много вещей из Индии, Китая и Японии. Яркие веера, шляпы, сюртуки и кимоно. Все это пестрело красками. Но Марсель видел их тусклыми и серыми из-за своего уничтоженного состояния. Каждый день в академии, которая была его мечтой — был днем пыток и ада. Но он продолжал показывать, что он не сломается. Что он силен. Хотя на деле был уже растоптанным этой неумной толпой.

— Вам не место в художественном мире! Вы бездарность! Ваши деньги не дадут вам славы. Вы позор великой семьи. Среди ваших предков были художники? Нет? Значит вам им не стать!

Эти слова снова стали крутится в голове юноши, от чего от уткнулся в подушку и завыл от нестерпимой боли. Он не понимал, как злоба может так развращать общество. И как предрассудки часто берут верх.

— Вы слишком красивы для художника. Вы будете ужасно рисовать. У вас слишком длинные пальцы. Они подойдут для фортепиано. Но не для кисти. Вам стоит покупать портреты. А не писать. Рисуйте для души. А не для выставки. Не боитесь испачкать руки? Или вы предпочитайте выдавать чужие работы за свои?

Каждая шутка от преподавателя уничтожала его. Каждое замечание было больнее кинжала в сердце. Но студенты… Они были особым клубком злобы. Для них такой изгой был лакомой добычей для веселья и шуток. А что веселит лучше, чем издевательства? Даже при дворе короля были шуты, которых пинали и над которыми потешались. И теперь таким шутом был он.

Уже к вечеру он собрался с силами и спустился в кондитерскую за эклерами с белковым кремом и поднялся на этаж. Уже возле двери квартирки Михи он собрался с силами и постучал, ожидая, что хозяин откроет и даже натянул улыбку, чтобы выглядеть счастливым.

И к удивлению Марселя, когда дверь открылась, он увидел яркий свет, что освещал помещение за спиной хозяина квартиры. А сам он был в белой рубашке с красным галстуком. И этот аксессуар показался французу таким ярким, что он удивленно шагнул внутрь и увидел маленькую комнату с желтыми стенами и красными шторами, что закрывали окно. Повсюду висели снимки и лежали книги. А в воздухе витал запах ацетона и какой-то специи. На комоде стоял необычный подсвечник на 7 свечей. Таких Марсель еще никогда не видел, поэтому сразу решил, что этот предмет был привезен из Америки.

Француз поставил коробку с десертами на стол, застеленный белой скатертью, что сильно выделялось на фоне яркой комнаты, где даже на кресле лежал полосатый плед.

— Я проявил все снимки. Они вышли бесподобными. Их смело можно отправлять на выставку… Только я пока не знаю, разрешат ли это… Ведь к фотографиям отношение не у всех хорошее… — Миха положил на стол стопку фотографий и пошел готовить кофе для гостя и себя.

Марсель не обратил сначала внимание на те самые фотографии, что были сделаны сегодня. Ведь его внимание привлекли те самые снимки, что висели на стене. Это были совершенно разные люди: обычные рабочие заводов, красивые статные дамы в шляпах, дети, старики, люди из цирка уродов… Там были люди разных рас и с разными телесными изъянами. И каждый человек выглядел живым. При этом по его позе, одежде и предметам вокруг персоны, можно было понять, кем был этот человек на фотографии.

— А ты как долго занимаешься фотографией? — Марсель подошел к нескольким снимкам, на которых были почти обнаженные девушки, которые играли роли богинь. Это было понятно по прическам и тканям, что прикрывали самые интимные части их тела. Они выглядели такими красивыми и такими легкими, что Марсель даже не сразу поверил, что на дамах совсем нет одежды.

— С 13 лет вроде… Получается… 8 лет. Может 9… Хотя по ощущениям, что я всю жизнь этим занимаюсь. Будто я родился фотографом.

— Ты мог так рано начать этим заниматься? Как тебе повезло, — Марсель повернулся к Михе и посмотрел на стол, где лежали снимки. — Я всегда любил искусство. И хотел рисовать. Но Маман считала что я могу рисовать только модели одежды. А живопись… — это дурость. Но я прятался и все равно рисовал. И читал много о живописи. А потом в 16 лет признался, так как решил, что устал таить такой секрет… Но маман еще верила, что я"одумаюсь"и стану хозяином ее ателье. Но я поступил сюда…

Марсель сам не заметил, как по его щеке снова прокатилась слеза. Но ее заметил Миха. Только вида не подал и молча налил кофе в чашки. Он видел, что французу тяжело говорить о своем прошлом.

— Ты думал, что в академии будешь счастливым?

— Да… Но в итоге я стал объектом насмешек… Хотя я просто хотел заниматься искусством. Ведь это мой воздух. Моя жизнь. Знаешь… Каждый раз, когда мне доводилось посетить музей или галерею, то меня охватывали невероятные чувства. Будто искусство проникает в меня и окрыляет. При этом я ощущаю внутреннюю потребность сделать что-то для искусства. Будто бы изменить саму его суть… Что именно мне нужно совершить революцию.

Миха разлил кофе по чашкам и сел за стол, продолжая слушать своего гостя и думать над его словами. Они звучали немного странно. Ведь подобные вещи ему приходилось слышать только раз в жизни от человека, что был душевнобольным и считал, что он должен стать президентом Америки, совершить революцию и короноваться как король, а потом напасть на Великобританию и сделать ее американской колонией. А потом он кошмарил прохожих на улице и говорил, что правительство Америки объявило на него охоту и что ему нужно найти королеву Виктории, чтобы попросить у нее защиты, а потом убить ее. Неизвестно, знал ли он, что эта царственная особа уже 10 лет, как мертва. Но Миха часто наблюдал за ним, ведь этот фрик жил на улице прямо возле салона, где он работал. И поэтому видел его часто. Но вот Марсель не был похож на этого душевнобольного. Хотя и его идеи о революции тоже были странными для обывателя. Но вот сам Миха тоже придерживался мнения, что революция в сфере искусства была необходима. Хотя бы потому что фотография тоже должна считаться искусством.

— Мне жаль, что у тебя такая судьба… Я раньше думал, что в этой академии нет человека несчастнее меня. А теперь понял, что есть… И… Смотря на других… Я замечаю, что здесь полно таких.

— Разве кого-то ненавидят больше, чем ненавидят меня? — Марсель стал медленно развязывать ленту на коробке, чтобы достать эклеры. — Мне кажется, я один такой… Не видел, чтобы кого-то еще ненавидели так сильно.

— Фотографов. Почти всех фотографов не любят эти старые преподаватели. А еще… Я видел, как на лекции по истории древнегреческого искусства мистер Буше унижал девушку, что пришла на занятие в брюках. И еще что-то говорил про ее прическу и красный чокер.

— Девушка с короткой стрижкой гарсон? А это же Франсуаза! Она на курс старше нас. И она безумно талантливая. Я был на выставке ее картин год назад. Но так и не познакомился… Побоялся тогда подходить.

Марсель взял один эклер и посмотрел на чашку с кофе. Она была очень необычной для парижской моды: белая, с характерным рисунком в виде синих волн и очень изящной маленькой ручкой. Этот сервис точно был привезен из Америки, что еще больше удивило юного француза.

— Я слышал, что она ходит на демонстрации суфражисток и активно борется за право женщин голосовать. Поэтому ее не любят многие педагоги… Да и студенты тоже… — Марсель отпил кофе и ощутил приятный вкус самого напитка и специй. В букете четко угадывались нотки корицы и кардамона. Что было необычно. Ведь во Франции кофе пили либо в чистом виде, либо со сливками.

— Бедная девушка. А мне она показалась очень красивой. Я хотел ее пригласить в мастерскую, но больше не видел…

Миха заметно расстроился, но взял эклер, чтобы поднять себе настроение, а сам стал ждать, когда Марсель оценит снимки. Тот, в свою очередь, медленно перебирал фотографии и разглядывал их, удивляюсь умению ловить хорошие моменты и запечатлеть их. Но особое внимание Марселя привлек кадр с солнцем, на котором юный француз выглядел очень необычно и органично, на фоне из картин, что стояли за его спиной.

— Миха, скажи, а есть возможность раскрасить фотографию?

Фотограф не ожидал такого вопроса и сначала даже поперхнулся эклером, а потом закашлялся и посмотрел на кадр, что оказался перед ним. Да, это был тот самый кадр с зеленым солнцем, которое было случайным реквизитом. Но при этом оно очень органично вписалась в кадр, который стал выглядеть не как портрет или привычное для Михи движение, а как самая настоящая картина 17 века. Времен так Людовика XIV.

— Ну вообще ходят слухи, что разрабатывают технологию цветной фотографии. Да и фильмы такие имеются. Но все же это пока что единичное явлением. Так как кадр нужно красить вручную… Красками.

— Мне кажется это солнце нужно раскрасит в тот цвет, которым оно было изначально. Это будет выделят это фото на выставке. А еще создавать прецедент. Чтобы люди увидели, как фотография может быть новым искусством.

Марсель улыбнулся, смотря на фото и сам представил, как бы выглядел этот кадр, будь он и правда цветным. Ведь мощь картин прошлого заключалась как раз в передаче цвета и умение художника либо показать мир реалистично, либо заставить человеческий глаз ловить красивые мгновения. А вот фотография была монохромной, почему и не воспринималась так же, как и живопись. При этом встречала много критики в свой счет.

— А еще можно попробовать создавать с помощью фотографий другие картины. Еслил вырезать из них элементы и попробовать составить их… Так, чтобы картинка выглядела случайной, но гармоничной. Как музыка, которую играют в кабаре"Крю."Там иногда устраивают свои вечера футуристы и среди них есть интересные представители. Они играют музыку на случайных вещах: кастрюлях, банках, разбитых фарфоровых сервизах и отрицают правила гармонии в музыки, случайно отыгрывая концерт по клавишам и почти ломая пианино. И именно поэтому принципу Марсель решил использовать фотографию.

— Что? Резать ножницами? — Миха удивленно посмотрел на художника.

Фотограф был иного мнения. Он считал снимки священными не понимал, как их можно уничтожать ножницами и переклеивать. Хотя… Это и укладывалась в концепцию их революции, где границы стирались и правил больше не существовало.

— Я не переживу этого… — Миха откусил эклер и стал его активно жевать. — Хочешь резать… Режь не при мне. В своей мастерской… А я посмотрю на результат.

— Понял… Миха, скажи, а ты был когда-нибудь в Версале?

— Версале? Нет, не был.

Миха правда не посещал другие места во Франции. Он вообще еще не катался по этой земле. Но о Версале был наслышан. И даже читал как-то журнал, где писалось об этом удивительном дворце.

— У меня появилась идея для выставки. Версаль — это самый красивый и величественный дворец Франции. Он в чем-то даже красивее Лувра. И там много возможностей сделать необычное фото. Наподобие этого, — Марсель указал пальцем на снимок с солнцем и улыбнулся. — Смотря на этот снимок, я вспоминаю Версаль. И представляю свой портрет на фоне его интерьеров.

— Ты вошел в кураж? Тебе понравилось фотографироваться? — Миха улыбнулся в ответ и сразу понял, к чему клонит Марсель.

— Мне понравилось ощущать себя окрыленным. Не более… А еще… Я хочу предложить тебе сделку. Как художник предлагает ее фотографу. Я буду придумывать необычные художественные образы. Ты запечатлеть их. Я буду писать картины — ты из фотографировать. Чтобы искусство стало доступным массам. Столетиями оно было доступно лишь верхушке общества. Лишь они были покупателями, ценителями главными потребителями. А теперь, в 20 веке мы можем сделать его… Безграничным не только в плане художественных средств. Но и в плане демонстрации.

— По рукам.

Миха не раздумывал долго, понимая, что эта сделка имеет историческую ценность. Ведь еще нигде и никто не решался на нее. Никогда еще не было такого прецедента, чтобы художник и фотограф стали работать вместе над одной целью и помогать друг другу. И это был самый настоящий прецедент. Первый прецедент.