Из жизни Димы Карандеева

Дмитрий Викторович Лукин

Новая книга Дмитрия Лукина – это продолжение некоторых сюжетных линий книг «Коврово» и «Весенний дуэт», а также двенадцать рассказов (включая 2 готических рассказа ужасов), мистико-юмористическая вещь «Тайна подмосковного поселка» и роман-семейная хроника.Автор выражает благодарность компании STUFF MEDIA за помощь в издании книги.

Дом на окраине деревни

(правдивая история из моей жизни)

Передо мной настоящая деревня, хотя старых домов осталось от силы один-два. Теперь почти все постройки принадлежат нуворишам — кирпичные, с балкончиками, есть вообще громадины в три-четыре этажа и длины-ширины такой, что кажутся замками, да еще и на горе. Если смотреть на такой замок издалека, хочется представить, что гора окружена средневековым рвом. Кто тут живет? Что за люди? Как стать таким, как они? Эти вопросы задает мое почти народное сознание, для которого и здания, и их владельцы окутаны таинственным ореолом.

Места наши не скажу, чтобы глухие, но и без карты можно догадаться, что вокруг леса на многие километры. В деревне всего две улочки. Каждая небольшой протяженности, и начало одной из них утопает в травах. Чтобы машине проехать с этой стороны, ей надо быть как минимум с передним приводом, чтобы одолеть поначалу россыпь кочек, густой, как будто взбитый миксером наворот грязи, а потом метров сто высокой травы, почти по пояс. И только после этого можно выехать к эскадре домов.

Когда наступает ночь, мне тут особенно интересно. Не скажу, что я выхожу за калитку и начинаю бродить по всему непроглядью в поисках острых ощущений, но иногда я действительно представляю, что делаю это. Так интересно, лежа в своем доме на втором этаже, представлять, что ходишь по этой темноте, ведь даже фонари есть не всюду, только в одном-двух местах, да и свет они отбрасывают такой, что, когда наблюдаешь этот блестящий фиолет, создается впечатление, будто смотришь голливудский фильм ужасов с павильонным туманом.

На моем втором этаже уютно. Я выключаю свет и включаю музыку. Лежу и смотрю в окно. За окном появляется луна. Неужели правда, что такие ощущения и таинственное восприятие окружающего только в молодости? Что ж получается, когда стану старше, мир вокруг станет прозаичным, не будет вызывать эмоций луна над самым большим в деревне домом, что стоит на окраине, не захочется слушать эту музыку с ее цепляющими нотками инструмента, который я не могу точно назвать, но который дает звуки осеннего тумана и холодного зимнего месяца над озером, когда никого нет вокруг.

Темнота и во всей моей двадцатиметровой комнате. Правильнее сказать, темнота какая-то двухотверстая — из-за двух окон, расположенных с противоположных сторон. Из-за этих двух враждующих светом окон совершенно особенная атмосфера: как в старом романе барона Олшеври, ждешь, что по лунному лучу спустится женщина с вплетенными в волосы розами-ненюфар (кстати, надо спросить в цветочной палатке, неужели и они не знают таких цветов?).

Я лежу и вспоминаю прошедший день, как не вяжется он с романтикой ночи. Этим днем мы ездили с отцом к моей тетке в поселок, что в километрах двадцати-тридцати южнее. В поселке так называемого «дачного типа» друзей моих не оказалось. Я видел только девушку, в которую был влюблен четырьмя годами ранее. Она не изменилась, и что-то проснулось во мне снова. Что-то такое, что заставило на обратном пути придумать мотив, который звучал в ушах всю дорогу, когда меня трясло у отца в машине. Был он то джазово-детский, то навязчиво-романтический. Всю дорогу я твердил его про себя, чтобы не забыть, а потом, когда приехал, все-таки успел его подобрать на гитаре и записать на магнитофон. Когда прослушивал, мотив казался нарочито попсовым, но все равно искренним.

Я лежу в самом углу большой комнаты, из магнитофона звучит инструментальная музыка, комната при лунном свете загадочна. В дальнем углу свалены в кучу разные старые вещи — все никак не закончится процесс обустройства дома, а вещей по русской традиции все прибывает и прибывает. И получается так, что сейчас за старым столиком или нагромождением сумок спокойно можно спрятаться. Да и сами они в темноте дают такие очертания, что в силах разбудить любую фантазию, и не только мою, почти ежедневно купающуюся во впечатлениях от фильмов и книг.

Так удивительно музыка задевает наши чувства и рисует оптимистические картины… Что у нас с Аленой еще будет какое-то будущее, что я какими-то путями прославлюсь, и она меня увидит таким и опять, что ли, все вернется? Будем ходить по вечерам, и я снова буду относиться к ней немного свысока, хотя, и правда, к ней что-то чувствую. Странно, когда мы общались, я вроде не очень о ней думал, а потом, как расстались, все время думаю уже который год, и все под музыку. Вот здорово, что даже под грустную музыку доброе воспоминание получается, с надеждой на хорошее… Как в фильмах, выплывают на меня ее большие черные глаза и стоят в какой-то дымке, а потом исчезают. Она красива. Наверное, поэтому я ее никак не могу забыть. Мы должны были пожениться, только мой отец был против, и за это я его возненавидел.

Мне нравится подходить к окну на втором этаже. Вот что значит дом высокий — не такой, конечно, как у нуворишей, и не каменный, но видно все равно всю округу. Виден заброшенный пруд, а ведь он так неблизко, видно дома, все больше каменные, к некоторым приделаны фонарики, лес черный-пречерный сплошным полотном стоит, подходит к нему название «дубрава». И ведь кто-то может сейчас гулять по этим большим территориям… Можно, как и днем, пойти в лес, теми же тропинками… От одного, что только представишь, что такое возможно, уже как будто смотришь фильм ужасов и испытываешь что-то сладостное.

В поселке после наступления темноты не слышно звуков и признаков жизни, звуки раздаются только со стороны дома в конце деревни. Да, это самая большая постройка в округе. Даже находясь от нашего дома довольно далеко, почти у дальнего пруда, где я никогда не был, ее хорошо видно. Видны большие окна, и почему-то впечатление, что днем в доме никто не живет. Видны большие остекленные террасы, сделанные под старинный стиль балконы, высокие каменные лестницы и даже статуи в саду, их несколько штук. Это мраморные фигуры женщин и мужчин в каких-то странных одеждах, по-моему, мужчины в плащах, а дамы в платьях, похожих на старинные, интересно, где хозяева взяли эти статуи, неужели заказывали специально у скульпторов? Эти статуи довольно большие, и их тоже видно из окна. Ночью они серые, а в непогоду, когда по ним стучит дождь, они выглядят особенно торжественно. Когда вспыхивает молния, и я вижу их светящимися от струящейся по ним воды, мне сразу вспоминается зловещий каменный гость, пришедший выполнить свою миссию. По крайней мере, с таким намерением видятся мне они перед крыльцом того дома.

Я не помню, чтобы видел там людей днем, но только наступает ночь, как из дома на окраине начинает звучать музыка. Вся деревня спит, в редких окнах огонь, а в этом большом доме начинаются гуляния. Фейерверки, масса света, людские голоса, смех, музыка из дали разносится по округе.

Из окна вижу фигурки людей, начинает работать фонтан, как будто цветной водой поливает он, и я как будто ощущаю брызги его у себя на лице. Зажигаются разными цветами лампочки вокруг большого, расположенного на участке бассейна, и вода в нем переливается разными цветами, и такое впечатление, будто от нее идет пар.

Я не знаю, сколько времени длится празднество, я всегда успеваю заснуть часам к двум ночи, после того как глаза уже сами закрываются на последней странице какого-нибудь готического романа или сборника рассказов, а шум за окном не утихает. Как здорово у себя наверху читать Одоевского или Бесстужева-Марлинского и вообще романтическую прозу XIX века, кажется, эти места, сама дача созданы для подобного, и меня даже не сильно отвлекает только что описанный мною шум.

Такие впечатления от перечитывания «Лафертовской маковницы»! Отчетливо вижу старую страшную женщину, ее черного кота, глубоко проникаюсь жутковатой атмосферой, ночной, туманной, зимне-уютной. Когда произношу вслух название рассказа, то в голове рисуется картина ночи и огоньков.

На первом этаже мои родители рано выключают телевизор, и дом погружается в сон. В тишине отчетливо слышно тиканье часов, и только я наверху еще бодрствую и, помимо книг, интересуюсь тем, что же происходит на окраинном участке.

Даже не могу точно вспомнить момент, когда пересилил страх, когда его уложило на лопатки мое любопытство. Так было интересно хоть глазком взглянуть, что же там творится, хотелось самому, притаившись в темноте, будучи неотличимым от нее, поучаствовать в чужой жизни. Может, повышенное любопытство свойственно моему возрасту, а может, все потому, что здесь у меня нет друзей, я ни с кем не общаюсь, но подсознательно испытываю желание поучаствовать в общем веселье. Я, конечно, понимаю, что тот праздник не для меня и на нем совсем незнакомые люди, но так хочется только одним глазком…

Каково сейчас пройти по этим улицам! Никого не разбудив, я спускаюсь по лестнице со второго этажа, надеваю ботинки. Отец похрапывает за тонкой стенкой. Я смотрю на родительские комнаты и мысленно говорю родителям, что ненадолго, скоро вернусь, а у самого на душе неприятно, ведь мама бы испугалась, узнав, что я куда-то собираюсь в ночь. Но не волнуйся, мама, я скоро приду. Я только взгляну одним глазком, чего они так часто и шумно гуляют. Открываю пять замков нашей двери и выхожу к особому ночному воздуху, в совершенно иной мир.

Подмосковной ночи в конце второго тысячелетия хочется петь такие же дифирамбы, как Гоголь давным-давно спел малороссийской. Небо такое, что в него хочется смотреть, не отрываясь… Нет облаков, это очень контрастно смотрится с кромешной чернотой, такое впечатление, что это отдельный мир, не имеющий с нашим ничего общего. Закружит тебя, заберет в свою бездонность, откуда нет возврата.

Спускаюсь по ступеням в мокрую траву. Ночью всегда холоднее, чем днем, и трава принимает непонятное промежуточное состояние — то ли холодное, то ли мокрое, но одинаково неприятно, когда все это прикасается к твоим ногам.

Праздник на краю деревни совсем не распространяется на другие дома. Можно сказать, он не рассеянный, его нет, он не чувствуется в воздухе и от него темнота не стала менее недружелюбной. Подхожу к калитке и, с трудом нащупав ключом скважину замка, открываю его. Снята внутренняя преграда, теперь ничто не разделяет меня с окружающим миром, но и не охраняет от него. Это новое чувство. Никогда не был я на нашей улице один в такой час.

На востоке небо освещено подобием зарева, оно дает странное сочетание томящихся друг в друге цветов и располагается аккурат за домом на окраине.

Длинная дорога направо ведет к нужному мне объекту, но ведет не напрямую, а надо потом еще идти по полю — ведь я не хочу подходить с главного входа, намного интереснее приблизиться незамеченным с темной стороны, чтобы видеть, что происходит, но никто при этом не увидит меня.

Иду мимо больших соседских построек, которые в данный момент напоминают скорее большие однотонные амбары с копнами сена внутри, с вилами и прочими инструментами, с двусмысленными, будящими ассоциации предметами, это точно не места проживания людей, которых я так или иначе знаю.

Следующий в ряду дом Валентины Михайловны Кожевиной. Это добрая старушка, каждое утро, улыбаясь, отвечает на мое «здрасьте», общается с моей мамой, обсуждает с ней книги, фильмы, даже что-то из политики, в которой, говорят, не разбирается. На ней всегда такая смешная панамка. Дай Бог, чтобы всегда старость выглядела так по-доброму. Иногда она приносит нам варенье, я его ем, когда смотрю вечером телевизор, качаюсь в плетеном кресле-качалке и уплетаю его прямо из банки, пока мама не видит.

Каждые выходные к Валентине Михайловне приезжают на машине дочка с мужем и привозят маленькую собачку, которая умело делает подкопы под наш забор и калитку.

На небе полная луна. Не скажу, что мне страшно. Ставлю ноги не слишком быстро и совсем неуверенно: слишком велика вероятность нахождения на дороге ям и буераков. Это соседняя дорога, с которой подъезжают все нувориши, гладкая и обустроенная, а наша не асфальтирована, даже не покрыта чем-нибудь вроде щебня (не знаю, почему мы такие бесхозяйственные, но это факт). Еще по краям дороги, почти у самых заборов — небольшие, как я окрестил их, «рвы». Они, на мой взгляд, придают дороге шаткость и размытость. Эта дорога такая, потому что она вторая, ей никто не пользуется, но мне она, разумеется, намного интересней, чем вылизанная и неживая первая.

Шум и песни приближаются. Почему-то хочется оборачиваться назад, но в голову приходит страшный рассказ про «заколдованный рубль», где главному герою во время его сделки с нечистым надо было выходить ночью на перекресток дорог и не оглядываться. Интересно, почему хочется оглянуться, когда внутренне запрещаешь себе это делать?

Через три дома дом Вячеслава Сергеевича Спицына, какого-то важного чиновника. Отец часто говорит о том, что он себе чего-то там незаконно отгрохал. Но я не вслушиваюсь в эти его слова. Роста Вячеслав Сергеевич небольшого, с выступающим животом, всегда с каким-то непонятно чему ухмыляющимся выражением лица.

Травы, травы, как поэтично и беззвучно они расступаются, не сопротивляясь… Когда проходишь по ним, они замыкаются за твоей спиной. Но если попытаешься пойти через них обратно, они запутают, встанут на защиту своей колдовской сути, потащат на невидимое дно…

Шум и гам — это, пожалуй, цыганская музыка… Я подошел и позвонил в звонок окруженного высоким кирпичным забором дома. Музыка и пляски не стихали — создавалось впечатление, что по полу стучат сотни невидимых ног. Виртуозно играла скрипка, звучал цыганский хор. Дверь открыл цыган (я увлекался творчеством цыганских коллективов, много наблюдал за этой нацией, и мне казалось, что могу отличить цыганскую внешность от, например, армянской).

— Здравствуйте. Я ваш сосед. Понимаете, — начал я, — у вас тут всегда шумно, я не могу заснуть. Вот зашел посмотреть, что за праздник. Нет, не подумайте, я люблю музыку. Мне очень нравятся цыгане, но когда так часто и без перерывов…

— Заходи, Алеша, — сказал неожиданно цыган. — Но проходи, дорогой друг, чувствуй себя как дома. Это дом баро, и мы рады дорогому гостю.

Я зашел на шикарный участок, принадлежащий баро. В голове моей тут же начала кружиться мысль, что такое богатство может быть только от торговли наркотиками. Я шел с опаской, но мне было интересно, что же тут такое, в недалеком соседстве с моим домом. Вот бассейн, фонтан с разноцветными брызгами, статуи… На освещенной веранде много гостей, я тут же приметил одну красавицу цыганку с золотыми серьгами в ушах и длинными вьющимися волосами. Она показалась мне похожей на Алену, но я не успел ее толком рассмотреть — она куда-то быстро исчезла.

— Это Тина, дочь баро, — сказал открывший мне дверь цыган, представившийся Сашей. — Скажи, Алеша…

Я так и не понимал, когда успел назвать цыгану свое имя. Или он узнал его сам?

— Скажи, Алеша, — продолжил цыган, — ты хочешь познакомиться с гостями, выпить-закусить или сразу пойдешь к Вечной матери? Она готова принять тебя.

«Вечная матерь»? Я остановился в дверях веранды, кивнул присутствующим, которым в принципе не было до меня дела — цыгане плясали, пели и смеялись, не замечая меня.

— Вечная матерь расскажет тебе все, что захочешь, ты будешь ей благодарен. Хорошо все знать наперед. А?

Я не ответил, поднялся за цыганом по широкой лестнице на второй этаж кирпичного дома, потом мы прошли несколько комнат и оказались в помещении с приглушенным светом, в углу в кресле сидела та, которую цыган величал Вечной матерью. Это была старая седая цыганка с морщинистой кожей и выпуклым узким носом, она повернула глаза в мою сторону. Глаза ее были мутноваты и усталы. За спиной цыганки над ее креслом на ковре висело несколько икон в золотых рамах. Лицо Вечной матери показалось мне знакомым. Где-то я видел его. В фильме? Нет, точно не в фильме.

— Садись, — сказала цыганка. — Ты хочешь знать свое будущее? Это ничего не будет тебе стоить.

Откуда ни возьмись, в руках старухи оказалось большое зеркало. Вечная матерь стала пристально в него смотреть.

Все произошло быстро, но я успел подумать, что мне совсем неинтересно знать свое будущее, я даже побаиваюсь его знать. Недаром оно закрыто занавесом, который приподнимать нельзя. Узнаешь хорошее — будешь надеяться, а вдруг ничего не сбудется… Узнаешь плохое — будешь переживать, ждать, опасаться, а вдруг тоже окажется зря? Да и грех это…

— Нет, спасибо, — сказал я. — Не хочу…

Но цыганка продолжала пристально смотреть в зеркало, губы ее бесшумно шевелились, произнося что-то известное только ей.

— Тебе двадцать семь, — сказала она. — Тебя бросила красивая девушка, вы общались с ней полтора года… У тебя проблемы в отношениях с отцом…

— Спасибо, — сказал я громко, перебив Вечную матерь, — я не хочу знать свое будущее. Остановитесь.

И в следующее мгновение мне в голову пришло начать читать про себя молитвы. «Иже еси на небеси, да святится имя Твое…»

Цыганка резко подняла глаза от зеркала. Мутные, они в мгновение ока сделались злыми.

— Не делай то, что делаешь!

Но я, зажмурившись, продолжал молиться…

«Да святится имя Твое… и ныне, и присно, и вовеки веков…»

Цыганка в злобе кинула зеркало на пол. Зеркало разбилось на множество осколков.

— Уходи отсюда!

Но я уже не слышал ее, а мчался обратно теми же коридорами, что и попал сюда. Непонятно откуда выросший как из-под земли цыган Саша произнес:

— Нельзя прекословить Вечной матери!

Мне все равно сделалось досадно, что, минуя веранду, я не увидел глаза цыганки Тины, похожей на Алену.

Очнулся я в своей кровати на втором этаже и так и не мог понять, как попал домой, совершенно не помнил этого. И как ни напрягал память, не в силах был воссоздать обратного пути по ночным травам. Я сидел на кровати и смотрел в летний день за окном, и в памяти моей мелькали глаза красивой цыганки из вчерашнего сна или яви и всплывал пугающий образ Вечной матери. Вспомнился и проводимый ею страшный ритуал с зеркалом и ее попадающие в цель ответы. Я посмотрел на свои ноги — штаны у щиколоток были грязные и мокрые.

В тот же вечер я уехал в Москву. В нескольких сотнях метров от нашего дома в деревне находится остановка, с нее можно спокойно добраться почти до нашей московской квартиры, будет только одна автобусная пересадка. Правда, автобус ходит достаточно редко, но если знать расписание, проблем можно избежать.

В Москве я обрел душевное спокойствие, занимался важными делами, ходил на репетицию в оркестр, разучивал новую пьесу за фортепиано. И вот, во время работы над одним сложным пассажем, меня вдруг осенила мысль, где я мог видеть лицо Вечной матери, почему оно показалось мне знакомым. Вечная матерь была как две капли воды похожа на мою соседку с пятого этажа (сам я живу на седьмом). Соседку все в подъезде звали ведьмой, все знали, что она увлекается черной магией, что ей много лет, но у нее никогда не было мужа и семьи. «Ведьма — это несчастная женщина, которой не повезло, и она осталась одна, и от этого она сделалась злой, обиженной на мир», — такой распространенной мысли я всегда придерживался по этому поводу, но все равно, спускаясь по лестнице мимо ее квартиры, смотрел на нее с опаской.

«Теперь я сам ведьмак, — как-то шутливо подумалось мне, — так как меня бросили и я остался один».

Иногда мне казалось, что ведьма с пятого этажа уделяет мне повышенное внимание — она, непонятным образом очутившись в моей комнате, ходит по ней, стоит в темноте возле моей кровати. Летом, когда я оставался дома один, а все мои уезжали на дачу, мне казалось, что кто-то ходит по квартире — слышались шаги, скрипел пол, тихо сами собой открывались двери, несколько раз крышка духовки самопроизвольно с грохотом захлопывалась, и я точно знал, что все это происходит в двух шагах от меня и не является следствием тонких стен в доме.

Как-то пропали ключи от входной двери и «предбанника», которые висели в прихожей на вешалке на специальном крючке, и мне стало казаться, что кто-то бывает в мое отсутствие в квартире — вещи стали менять свое положение. Я довольно рассеянный и поэтому мог что-то напутать, но однажды точно запомнил, как именно, в каком порядке лежат мои книги за изголовьем кровати, а потом, когда вернулся домой, увидел, что лежавшая на тумбочке Библия в твердом переплете оказалась исписана синей ручкой, а страницы внутри были частично выдраны и порезаны, надпись на одной из страниц гласила: «Будьте вы прокляты!».

Меня обуял ужас.

Один раз, когда я пылесосил, то нашел в прихожей булавку с намотанными на нее волосами.

Не может ли ведьма притаиться где-нибудь в квартире и, дождавшись ночи, выйти и ударить меня, спящего, ножом?

Теперь перед тем, как лечь спать, я запирал дверь своей комнаты на ключ, а закрыв, заглядывал под кровать и в шкаф, и только тогда ложился спать.

Но оставались окна. Мне казалось, какой-то неведомой силой ведьма сможет преодолеть расстояние в два этажа и залезть в мое окно, которое я всегда прикрывал на третье деление фиксатора. Поддеть задвижку-фиксатор с улицы ничего не стоило и поэтому, рискуя остаться в духоте, летом я всегда закрывал окна.

Но однажды ночью мне показалось… или ведьма непонятным образом действительно поднялась до моего этажа и «стояла» в воздухе прямо перед моим окном и смотрела на меня в упор. Я моргнул, перекрестился, и… она исчезла… Было ли это правдой или видением?

Было хлопотно, но через какое-то время я поменял в квартире замки.

Встреченный мною на улице сосед по подъезду спросил, слышал ли я, что ведьма опять по ночам стала громко слать проклятия и произносить богоборческие речи.

Сосед предлагал вызвать полицию, но я не смог ответить ему что-нибудь вразумительное.

— Только не открывайте дверь, если она будет к вам ломиться, — предупреждала ее родственница, которая тоже жила в нашем подъезде. — И, пожалуйста, не вызывайте полицию. Я так надеюсь, что она одумается, хоть на старости лет станет приличным человеком, начнет ходить в церковь.

Мы познакомились с Аленой в парке.

— Как тебя зовут? — спросил я ее.

Моя будущая возлюбленная ответила мне.

Алена оказалась начинающей певицей. Мне казалось, что каждый слушатель в зале обязательно будет влюблен в Алену. «Создатель лепит такие совершенные личики будто специально, чтобы заманивать слушателей, — думал я. — Просто невозможно, что она еще не известна, не знаменита на весь мир!». Алена казалась мне краше всех голливудских красавиц и всех «звезд», запечатленных на знаменитой «Аллее славы».

— Она может предать, — сказал мне отец, когда я познакомил его с Аленой. — Конечно, дело твое — жениться на ней или нет, но, мне кажется, ей от тебя нужны деньги и московская квартира. Ты не замечаешь, она постоянно хитрит? Откуда она, с Украины? Гоголя перечитай, в Киеве все бабы ведьмы.

— Моя бабушка не дождалась своего возлюбленного из армии, — как-то рассказывала Алена. — Но он ее потом простил…

Это сразу же привлекло мое внимание. Самое печальное, самая главная ошибка в человеческих отношениях — та, что мы думаем, что люди меняются. А они никогда не меняются. И человечество за многие столетия ничуть не изменилось.

— Наше общение стоило тебе всего три похода в кафе, а было уже столько эмоций и моих переживаний, — как-то вырвалась у нее еще одна подозрительная фраза.

— Ты — потребитель, — сказал я ей как-то. — Настоящая любовь — это безусловное принятие. — А она на это ответила мне: «Такой, какой есть, мужчина нужен только в военкомате».

Я видел ее с другим, но не мог противиться. И вот, я узнал, что она вышла замуж.

Прошло несколько дней, крики соседки снизу прекратились. А ведь я так привык к ее ночной болтовне и проклятиям… Сосед по подъезду, встреченный мной снова во дворе, подтвердил мои наблюдения: «Да, прямо куда-то испарилась. Может, померла?». «Через сколько дней можно звонить в полицию, сообщить о пропаже человека?», — подумал я.

Я очень люблю мансарду на своей даче. Есть в ней что-то загадочное. Она большая и темная, как чердак, туда не проведено электричество. Сначала мы с родителями решили, что там будет стоять биллиардный стол, но потом планы изменились.

И вот как-то меня осенила совершенно сумасшедшая отгадка — а не повесилась ли ведьма с нижнего этажа на нашей мансарде? Я часто слышал в дачном доме, когда оставался в нем один, шорохи, и будто кто-то ходил ночью надо мной, над моей головой…

И вдруг в мозгу моем отчетливо возникло словосочетание: «На мансарде повесилась ведьма». Эта неожиданная сумасшедшая фраза стала стучаться в мое сознание.

Теперь я знал: мне надо ехать на дачу и забраться на мансарду, ведь там повесилась моя безумная соседка.

Я взял на работе небольшой отпуск и на десять дней уехал на дачу, чтобы пожить там полным отшельником.

Я походил по пустому дому, залез даже на второй этаж, а потом спустился вниз. Тем временем начало темнеть.

И вот я опять услышал шум, это было уже под ночь. Я забрался на мансарду и увидел болтающееся на веревке человеческое тело в балахоне. С превеликим трудом я снял его — то ли порвал, то ли разрезал веревку, на которой висел повешенный или повешенная. И я увидел бледное лицо соседки. Даже в свете фонарика угадывалось, что оно какого-то бело-фиолетового цвета и с высунутым языком…

Завернув труп в мешковину, я спустил его на первый этаж и свалил в угол комнаты, что рядом с кухней.

Мне казалось, что соседка вот-вот поднимется, оживет, но тело в мешковине лежало неподвижно. Я подумал, что надо похоронить его, и потащил вниз по ступенькам крыльца, и лопатой, взятой из гаража, стал копать яму на дальнем конце участка. То, что не следует хоронить труп ведьмы на участке, мне даже не пришло в голову…

Я копал и почему-то не удивлялся тому, что в цыганском доме на окраине деревни сегодня нет шума и песен.

Я вырыл довольно глубокую яму и спихнул в нее тело соседки. Перед тем, как бросить первую горсть земли, еще раз посмотрел на труп, со страшного лица которого сползла мешковина… Передо мной было лицо Вечной матери.

Я закрыл дверь на засов и рухнул на кровать. На удивление мгновенно заснул.

Утро было сумрачное, я вышел к умывальнику чистить зубы, поглядел на округу. Рядом с забором медленно шла Валентина Михайловна Кожевина. Я специально сделал несколько шагов к забору, чтобы поздороваться с ней.

— Здравствуйте, как Вы поживаете? — спросил я ее. — А не знаете, чего табора у нас давненько не слыхать? Не пируют уже, не съехали ли? А где барон их цыганский?

Валентина Михайловна удивленно посмотрела на меня.

— Какой еще табор? Никакого табора у нас не было и цыганского барона не водилось.

Меня тянуло рассказать Валентине Михайловне про то, как я обидел старую цыганку молитвой, но я вовремя остановился.

Мне было страшно ночевать на одном участке с закопанной ведьмой, и в тот же день я уехал в Москву.

В Москве меня ждал сюрприз — обнаружил на мобильнике смс от Алены: «Я была не права. Я раскаиваюсь. Прости меня».

Мы встретились, целовались, она была ласковее прежнего.

— Я все осознала, — говорила она. — Я — предатель. Конечно, я просто многого не понимала… Жизнь сложная, и жизнь несправедлива!

Мы опять обнялись, и я не хотел выпускать ее из объятий. «Да, — думал я, — главное в жизни — это умение прощать, этому так сложно научиться. Сложнее всего на свете! Но я, слава Богу, знаю этот секрет!

И ночью, когда у нас случилось с ней…, я чувствовал под собой ее горячее тело, я целовал его… Какое-то непонятное, неосознанное желание заставило меня потянуться к фонарику, что лежал тут же на столике. Не прекращая обнимать Алену, я дотянулся до него и, включив, направил на Алену луч света… С подушки на меня смотрело улыбающееся застывшее лицо Вечной матери.

2017