Адмирал Империи – 36

Дмитрий Николаевич Коровников (2024)

Государь-император мёртв. Раздираемая на части Российская Империя, в пограничных звездных системах которой до сих пор крейсируют вражеские эскадры АСР, постепенно погружается в хаос братоубийственной войны. Претендентов, желающих захватить трон и основать новую династию, слишком много и все они готовы идти до конца. В учебниках истории этот период назван Гражданской Войной 2215–2216 годов. Те же, кто пережил эту трагедию, назвали ее более понятным для русского человека словом Смута…

Глава 2

Место действия: столичная звездная система HD 23550, созвездие «Эридан».

Национальное название: «Воронеж» — сектор контроля Российской Империи.

Нынешний статус: контролируется союзной коалицией.

Точка пространства: орбита центральной планеты Воронеж-4.

Дата: 29 мая 2215 года.

— Что нам делать с невероятно большим количеством военнопленных? — спросил адмирал Дессе, когда посмотрел на окончательные цифры потерь и трофеев. В его голосе слышалась растерянность, граничащая с отчаянием. Опытный флотоводец, привыкший решать проблемы с помощью тактики и артиллерии, оказался не готов к такому повороту. Десятки тысяч пленных, многие из которых еще вчера были верными сынами Империи — это была головная боль совсем иного толка, чем привычное планирование сражений.

Павел Петрович устало потер переносицу, всматриваясь в ряды цифр на экране планшета. Пленные требовали пищи, воды, медицинской помощи, охраны. А учитывая масштабы разразившейся гражданской войны — еще и политического решения их судьбы. Как поступить с теми, кто по воле случая или по глупости оказался по ту сторону баррикад? Амнистировать, наказать, превратить в рабов или союзников? Дессе чувствовал, что любое из этих решений будет иметь далеко идущие последствия.

— Что касается захваченных кораблей… То, во-первых, большинство из них сильно повреждены и требуют восстановительных работ, а во-вторых, без экипажей, которых у нас нет, поэтому на данном этапе они не представляют для союзного флота никакой ценности.

Адмирал вывел на экран схему дислокации трофейных кораблей. Россыпь серых точек, обозначавших подбитые суда, выглядела внушительно. Но Дессе прекрасно понимал — это обманчивое впечатление. Многие корабли были покалечены настолько, что проще построить новые, чем восстанавливать их. А те, что уцелели — представляли собой гигантские бесполезные грузы без экипажей.

Ремонты можно провести только на Столичной императорской верфи или на верфях Тульского Промышленного Пояса, которые сейчас находятся под контролем адмирала Самсонова, поэтому недоступны… Дессе прикинул расстояние до ближайших доков, подконтрольных Коалиции. Выходило, что тащить искалеченные корабли предстояло через половину Империи, рискуя нарваться на засады мятежников. А уж о ремонте на вражеской территории не могло быть и речи.

— И главное, у нас на данный момент даже нет технических возможностей и столько людей, чтобы охранять десятки тысяч захваченных «моряков» и солдат штурмовых подразделений неприятеля, — Адмирал с тоской посмотрел на цифры, обозначавшие число пленных. Эти толпы надо было где-то разместить, кормить, лечить, охранять. А людей едва хватало на боевые корабли и гарнизоны баз. Каждый солдат или космоматрос на счету, не говоря уж об офицерах.

— Перед нами предатели и отступники, — сурово сказал на это Птолемей Граус. — Если мы их отпустим, то многие из сегодняшних пленных снова присоединятся к Самсонову. Если оставим без должной охраны, они обязательно сбегут… Что вы сами думаете по этому поводу, адмирал?

Дессе посмотрел в глаза первому министру и внутренне содрогнулся. В них полыхал холодный расчет, не знающий ни жалости, ни колебаний. Сейчас перед ним был не государственный муж и даже не военачальник, а палач, готовый принести тысячи жизней на алтарь победы.

— Лично у меня не повернется язык, приказать расстрелять всех этих несчастных, — честно ответил Павел Петрович Дессе. — Большинство из них — бывшие офицеры и космоморяки Российской Империи и со многими я знаком лично. Они наши товарищи по оружию, хоть в данный момент и обманутые диктатором Самсоновым.

В его голосе звучала мольба и горечь. Адмирал понимал, что рискует навлечь на себя гнев Птолемея, пойти против воли могущественного и безжалостного царедворца. Но выбора у него не было. Он слишком хорошо знал своих людей, слишком часто смотрел в глаза смерти рядом с нынешними пленниками, чтобы теперь хладнокровно отправить их на бойню.

— Посмотрите, что наделали эти ваши «товарищи по оружию»?! — гневно воскликнул Птолемей. — Сколько верных нам экипажей и кораблей они безжалостно уничтожили?!

Первый министр вскочил из кресла и принялся нервно расхаживать по рубке. В его движениях, резких и дерганых, сквозила едва сдерживаемая ярость.

— Вы что, забыли, Павел Петрович, сколько наших боевых товарищей полегло сегодня от рук этих «несчастных»? Сколько верных сынов Империи сгинуло в пламени по вине этих «обманутых»? Да они предатели и убийцы, а вы предлагаете пощадить их! Проявить милосердие к тем, кто не пощадил бы нас!

Граус остановился напротив Дессе и в упор посмотрел на него. Взгляд Первого Министра прожигал адмирала насквозь, словно пытаясь испепелить одной силой ненависти.

— Не мне вам объяснять, Павел Петрович, что такое война. И не мне напоминать, что на войне всякая мягкотелость оборачивается против тебя. Сегодня вы пощадите этих «обманутых» — а завтра они снова возьмут в руки оружие и ударят нам в спину. Потому что предателей не исправить добротой — их можно лишь уничтожить. Иначе они уничтожат тебя.

— Это гражданская война, господин первый министр, здесь невозможно по-другому, — вздохнул старый адмирал. В его словах звучала усталость и горечь человека, на чьих глазах брат шел на брата, а вчерашние друзья резали друг друга без колебаний. Дессе видел слишком много смертей, слишком много крови, чтобы сохранить иллюзии о благородстве и чести. Но и смириться с необходимостью хладнокровного убийства пленных он тоже не мог.

— Сейчас нельзя быть добрым или злым, правым или виноватым. Сейчас каждый из нас — и тех, кто с нами, и тех, кто против — делает то, что считает единственно верным. Кто-то встал на сторону закона, кто-то поверил посулам Самсонова. Но все мы — граждане одной страны, одного народа. И убивая друг друга, мы убиваем самих себя. Свое прошлое, настоящее и будущее. Неужели вы не понимаете этого?

Адмирал с мольбой посмотрел на первого министра. Он отчаянно надеялся, что сумеет достучаться до разума и сердца этого расчетливого царедворца, пробудить в нем ту искру милосердия и благородств.

— Вот именно — это война, — холодно заметил Птолемей Граус, — и поэтому я поступлю с ними, как с врагами. Приказываю умертвить все команды противника, сдавшиеся сегодня нам в плен!

Эти слова упали в напряженную тишину мостика подобно камню. Офицеры, до сих пор старательно делавшие вид, что не слышат разговора командиров, замерли, боясь поверить в услышанное. Адмирал Дессе побледнел как мел, пошатнулся, словно от удара. Ему показалось, что кто-то выкачал из рубки весь воздух — так трудно вдруг стало дышать.

— Но… Господин первый иинистр… Вы же не можете всерьез?!.. — сорвавшимся голосом пролепетал он. — Там же тысячи людей! Наши вчерашние боевые товарищи! Да, они ошиблись, заблуждались, но они же не звери какие-то! Их можно убедить, перевоспитать, обратить на путь истинный! Зачем эта бессмысленная жестокость?!

Павел Петрович готов был умолять Птолемея, лишь бы образумить его, отвести от пленных незаслуженную и ужасную казнь. Но, встретившись взглядом с первым министром, адмирал понял — все слова, мольбы и доводы бесполезны. Перед ним был не человек, а машина для убийства.

Глаза присутствующих при этих словах первого министра адмиралов и старших офицеров, находившихся сейчас на мостике «Агамемнона», расширились от ужаса и непонимания происходящего. В одно мгновение напряженная тишина, висевшая в рубке, взорвалась взволнованным гулом. Люди переглядывались, перешептывались, не веря своим ушам. Неужели Птолемей действительно отдал такой чудовищный приказ? Неужели он готов хладнокровно отправить на смерть тысячи безоружных пленников?

На лицах командиров читалось смятение, страх, отвращение. Никто не осмеливался открыто возразить своему главнокомандующему, но все понимали — он перешел черту. То, что еще утром казалось немыслимым, стало реальностью. Птолемей Граус, блестящий царедворец и стратег, оказался безжалостным палачом, готовым залить Империю кровью во имя своих амбиций.

Адмирал Дессе стоял бледный и потрясенный. Великий князь Михаил и вице-адмирал Трубецкой застыли с непроницаемыми лицами. Но даже по их бесстрастным маскам было видно — происходящее повергло их в шок. Эти надменные, гордые аристократы всегда считали себя солью земли, цветом нации. Но сейчас они вдруг осознали — рядом с Птолемеем они лишь пешки, марионетки в руках безжалостного кукловода. И от этого осознания им стало по-настоящему страшно. Козицын, Котов и Хромцова еле сдерживались, чтобы не разорвать сейчас этого чертового первого министра на куски…

— Можно я скажу несколько слов, господин командующий, — после недолгого молчания, произнес я. В напряженной тишине мостика мой голос прозвучал неожиданно громко и уверенно. Я вышел вперед, встав напротив Грауса, глядя ему прямо в глаза. В груди клокотала ярость, отвращение к человеку, который еще утром был моим командиром, а теперь собирался стать убийцей тысяч.

— Как вы знаете, в сражении сегодня я потерял почти половину кораблей своей 34-ой «резервной» дивизии, почти все с экипажами…

— Да, я сожалею о ваших потерях, Александр Иванович, — нехотя бросил Птолемей, — мы видели, как вы практически один остались в строю второй «линии» и храбро сражались все это время в полном окружении. А еще ранее, как вы смелым рейдом вышли из стен «вагенбурга» и организовали его деблокаду… 34-я «резервная» показала себя с лучшей стороны в отличие от многих других.

Первый министр строго посмотрел на Трубецкого и великого князя Михаила. В его взгляде читался откровенный упрек, даже презрение. Все мы знали — эти двое оставили позиции едва ли не первыми, кинувшись спасать свои драгоценные шкуры. И теперь Граус с удовольствием тыкал носом знатных трусов в их позор.

— Мы ценим вашу храбрость, контр-адмирал Василькова и храбрость ваших экипажей. К сожалению, таких отважных командующих, как вы, немного в моем… нашем союзном флоте.

Птолемей снова с укоризной посмотрел на сидящих рядом князей, которые оставили свои позиции в самом начале сражения. Те молча снесли упрек в свою сторону, лишь наградив Птолемея, а также меня, ядовытыми взглядами. Я видел, как в их глазах разгорается бессильная ненависть. Как аристократическая спесь мешается с завистью и страхом. Эти двое ненавидели Грауса а заодно и меня сейчас едва ли не больше, чем врага. Ненавидели за то, что первый министр своими словами заставил их почувствовать себя ничтожествами, выскочками, недостойными своих громких имен и титулов.

Все понимали причину нарастающего конфликта, но никто пока не хотел его начинать. Птолемей был слишком силен, слишком вознесся над остальными.

— Так вот, в связи с тем, что у меня не осталось дивизии, — продолжал я, не обращая внимания на бросаемые в мою сторону взгляды остальных, — я хотел бы попросить у вас, господин командующий, разрешения набрать мне новый состав как раз из этих самых военнопленных «черноморцев».

Мои слова прозвучали, словно разорвавшаяся бомба. Адмиралы вокруг застыли, боясь поверить своим ушам. Козицын и Юзефович недоуменно переглянулись, пытаясь понять — не послышалось ли им. Дессе судорожно вздохнул, в его глазах промелькнула безумная надежда. И лишь Птолемей остался невозмутим. Он смерил меня долгим, изучающим взглядом, словно увидел впервые.

— Вы в своем уме, Александр Иванович? — тихо, почти ласково спросил он. — Хотите набрать экипажи из предателей и убийц? Из тех, кто еще вчера стрелял в вас, жег ваши корабли, убивал ваших друзей? Вы настолько наивны или безумны?

Первый министр говорил спокойно, но я кожей чувствовал исходящую от него угрозу. Он явно не ожидал от меня такого.

— Это очень смелая, но, по-моему, неразумная идея, адмирал…

В голосе Птолемея звучала снисходительная насмешка, как если бы он разговаривал с неразумным ребенком. Он смерил меня долгим, изучающим взглядом, словно пытаясь понять — не помутился ли мой рассудок от пережитого. В его представлении, враг всегда оставался врагом, и даже плен не мог этого изменить. Те, кто один раз предал и поднял оружие против Империи, никогда уже не смогут искупить своей вины, заслужить прощение.

— Позволю с вами не согласиться, — ответил я на это. Мой голос звучал твердо и уверенно, хотя внутри все дрожало от напряжения. Я понимал, что иду по лезвию бритвы, рискуя не только своей карьерой, но, возможно, и жизнью. Но отступать было некуда. Слишком много жизней зависело сейчас от моих слов и действий.

— Как уже сказал Павел Петрович Дессе, пленные — это лишь обычные космоморяки, обманутые диктатором Самсоновым. Да и служили они, если говорить честно, не Самсонову, а императору Ивану Константиновичу, как и положено им по уставу.

Я обвел взглядом напряженные лица адмиралов вокруг. Многие из них согласно кивали, явно разделяя мою точку зрения. В конце концов, большинство присутствующих еще недавно сражались бок о бок с теми, кого сейчас Граус обрекал на смерть. И мысль о том, чтобы расстрелять безоружных товарищей, претила им не меньше, чем мне.

— По сути, «черноморцы» и примкнувшие к ним экипажи гарнизонных групп не нарушали никакой клятвы, а только исполняли приказания своего высшего начальства. Когда мы схватим диктатора и освободим столичную звездную систему, все эти люди готовы будут снова честно служить Российской Империи, — я говорил горячо и убежденно, стараясь достучаться не только до разума, но и до сердец своих слушателей.

— Никогда они больше не будут служить нашей Империи! — отрицательно покачал головой Птолемей Граус. Его лицо исказила гримаса отвращения и ненависти. — Позже, я наберу в ВКС по-настоящему верные присяге экипажи…

Первый министр говорил жестко, с нажимом, всем своим видом давая понять — его решение окончательно и обжалованию не подлежит. В его глазах пленные уже были мертвы, и ничто не могло этого изменить. Ни доводы разума, ни мольбы о милосердии. Граус не прощал предательства — ни своего, ни чужого. И не желал отступать от намеченного пути, каким бы чудовищным он ни был.

— И все же, я прошу позволения набрать из самых лояльных к нам пленных, себе новый состав дивизии, — еще раз попросил я, не став сейчас спорить с первым министром, а желая во чтобы то ни стало сохранить жизни своим бывшим товарищам.

Я понимал, что, возможно, переступаю последнюю черту, за которой терпение Птолемея лопнет окончательно. Что рискую навлечь на себя не только его гнев, но и подозрения в измене. Но выбора не было. Я просто не мог иначе — не после того, как своими глазами видел героизм и самоотверженность экипажей, обреченных теперь на бессмысленную казнь.

— Даю вам слово, господин главнокомандующий, что не допущу ни одной попытки мятежа в своем новом подразделении. А что касаемо верности Российской Империи, то эти набранные мной «моряки» смогут вам сполна ее доказать в первом же бою с адмиралом Самсоновым. Милостиво сохраните им жизни, и вы увидите, что более преданных воинов не существует.

Я говорил с надрывом, вкладывая в слова всю силу своей веры и убежденности. Я не был наивным мечтателем и прекрасно понимал, что многие из пленных могут затаить обиду, желание мести. Но твердо знал и другое — своим великодушием, готовностью дать им второй шанс, я привяжу этих людей к себе крепче, чем клятвой или страхом. В конце концов, они уже однажды пошли за Самсоновым, поверив его посулам. Так неужели не пойдут за тем, кто спас их от верной смерти?

Несколько долгих, мучительных секунд в рубке царила напряженная тишина. Все взгляды были прикованы к первому министру, застывшему с непроницаемым лицом. Казалось, Птолемей вел мучительную внутреннюю борьбу, колеблясь между привычной подозрительностью и какими-то новыми, неведомыми ему доселе чувствами.

— Ладно, — немного смягчившись и подумав, ответил Птолемей, ловя на себе настороженные взгляды остальных адмиралов, которых шокировали слова первого министра о желании казнить военнопленных.

В его глазах промелькнуло что-то похожее на растерянность, даже страх. Похоже, только сейчас до Грауса начало доходить, какую чудовищную ошибку он едва не совершил. Какой приговор подписал не только пленным, но и себе самому в глазах подчиненных. Ведь вполне возможно эти адмиралы, что сейчас хмуро на него смотрят, пристрелят его тут же на месте. Черт разберет этих военных!

— Если вам хочется возиться с этими ренегатами, дело ваше, Васильков. Набирайте экипажи, но помните, я буду зорко следить за этими новобранцами, и тут же покараю их за любое неповиновение…

Птолемей махнул рукой, всем своим видом показывая — разговор окончен. Но в его голосе уже не было прежней стальной уверенности, одержимого фанатизма. Скорее, желание поскорее замять неприятную тему, сделать вид, что ничего не произошло. Адмиралы вокруг зашевелились, зашептались, не скрывая облегчения и удивления. Никто не ожидал, что первый министр вот так просто способен пойти на попятную, да еще и признать правоту какого-то там контр-адмирала…

Таким нехитрым способом, убив так сказать двух зайцев, я получил возможность пополнить свою сильно поредевшую дивизию. Часть захваченных «трофейных» кораблей я также благополучно под шумок приписал к своему подразделению. Теперь 34-я «резервная» состояла из целых пятидесяти пяти крейсеров и линкоров, а «черноморцев» захваченных в плен и желающих служить в этой дивизии оказалось так много, что на моих кораблях им просто негде было развернуться.

Я не сдерживал улыбку. Еще вчера моя дивизия считалась одной из самых малочисленных и слабых во всем союзном флоте — сборище старых калош и желторотых юнцов. А сегодня она вдруг стала самым многочисленным и боеспособным соединением, оснащенным новейшими кораблями и ветеранскими экипажами. И это всего за один день, без единого выстрела! Не иначе как сам Бог вел мою руку, когда я отчаянно торговался с Птолемеем за жизни пленных.

Все эти пленные узнали, что хотел с ними сделать Птолемей Граус, и поэтому сейчас буквально боготворили своего нового командира, то есть меня, за спасение. Космоморяки экипажей черноморских дивизий, прекрасно до этого знавшие меня, поклялись служить контр-адмиралу Василькову до конца своих дней. Я немного утрирую, но по сути это выглядело именно так.

Глядя в сияющие благодарностью и обожанием глаза своих новых подчиненных, слушая их восторженные клятвы в верности, я едва сдерживал подступившие слезы. Сам не знаю почему, но в этот момент я вдруг с предельной ясностью ощутил — вот оно, мое предназначение. Не просто командовать и сражаться, но и защищать, спасать, вести за собой. Быть не просто адмиралом — отцом и покровителем для тех, кто мне доверился…