Цеховик. Книга 13. Тени грядущего

Дмитрий Ромов (2024)

Теперь Егору придётся встретиться с самым опасным противником и сделать его своим союзником, но что у него в голове, неизвестно даже в будущем. Это как гусарская рулетка. Но если ты не готов умереть за свою идею, ты её не достоин…

6. Ку-ку, мой мальчик

Увольнять? Серьёзно? Что ещё за новости? Какое такое увольнение?

— Я вас не понимаю Борис Николаевич, — спокойно отвечаю я. — Вы не могли бы мне объяснить что я такого сделал или, наоборот, не сделал, что вы так рассердились?

— Самое главное, что ты сделал, опорочил честь комсомольца. На втором месте стоит непростительно медленное выполнение плана. Нам поручили наиболее ответственный участок работы, а у нас никаких внятных успехов до сих пор нет. Третье. И это просто ни в какие ворота! Комсомолец, работник аппарата ЦК не просто играет в карты на деньги, но ещё и сам содержит притон! Как такое вообще можно представить? Это какой цинизм нужно… Но это уже пусть соответствующие органы разбираются. Меня это уже не касается.

— Да вы что, Борис Николаевич, я там исключительно, как агент этих самых органов и состою. Как Штирлиц. Могу вам встречу с зампреда КГБ устроить… Да что там, могу и с председателем. Или с замминистра внутренних дел.

— Как агент? — переспрашивает Пастухов. — Ну, я не возражаю. Раз уж ты агент, тогда продолжай работать. Агентом. Но не в комсомоле. Всё, Брагин, разговор окончен. Да и о чём нам говорить? Работа завалена. Ты же агент, тебе некогда о патриотизме думать, надо шпионов ловить, или кого ты там ловишь. И это ещё не всё. Есть и четвёртая причина. Целых четыре причины! Как тебе такое? Четыре!!!

Он показывает мне четыре пальца, чтобы я сам увидел, как много существует резонов меня уволить. Увидел и ужаснулся.

— Четвёртая причина заключается в том, что я не желаю слышать вопли со стороны членов полит… — он спотыкается и многозначительно показывает пальцем в потолок. — Так и быть, пиши заявление по собственному и можешь без отработки, прямо с понедельника уже не выходить.

— А Новицкая здесь причём?

— Новицкая? Так от неё тоже толку мало. Работа медленно очень идёт. И вместо того, чтобы требовать от подчинённых самоотдачи, она им всячески потакает. Но это и понятно, учитывая, что будучи ещё первым секретарём горкома… крутила роман с несовершеннолетним. Да, Брагин? Не думал, наверное, что эти дела всплывут когда-нибудь? Ну, теперь зато будешь знать, что ни одна бумажка в нашем мире не исчезает. А однажды подшитая бумажка, живёт в веках. И у меня этих бумажек много.

— Стыдно, Борис Николаевич, сплетни распространять, тем более такие, низкого пошиба. Сплетни и голословные обвинения. И я не буду заявление писать. И она не будет. Увольняйте, если есть за что.

— Напишет, — беспечно кивает Пастухов и стучит пальцем по картонной папочке. — И ты напишешь. А если не напишете, значит будем подключать коллектив, рассматривать персональные дела, разбираться с товарищами, исключать из комсомола. У тебя, кстати, уже два выговора имеется, так мы ещё подкинем. Будешь злостным…

— Каких это два? — перебиваю я. — Один, и тот по надуманным причинам. Так я на вас в суд подам. И выиграю, без сомнения.

— Подавай-подавай. Ты же агент, тебе и карты в руки. Агент, понимаешь ли, 007… Джеймс Бонд, выискался.

— Ладно, — киваю я после небольшой паузы, как следует наглядевшись на папку по которой похлопывает Пастухов. — Хорошо, напишу заявление по собственному. Если не передумаете.

— Ха, — усмехается он.

— Но две недели отработаю. А Новицкая останется на своём месте.

Посмотрим, что можно сделать. В конце концов, можно и к главному управлению вернуться если Пастухов жёстко закусит. Выведем структуру из его ведомства и отдадим воякам. А может, Чурбанова подключим или даже самого дорогого Леонид Ильича…

— По Новицкой ещё подумаю, — кивает он.

— До свидания, в таком случае…

Я выхожу из его кабинета и шагаю в свою сторону. Кто же, интересно, так мной недоволен, что Пастухова вздрючил? Неужели Черненко? Чем я ему так уж насолил? Не по-советски веду себя… Да, есть такое дело. Если ничего не изменится, то после смерти Брежнева он меня пережуёт… Но не торопитесь, Константин Устинович, у меня же сейчас будет бронебойное орудие. Правда, Андропян тип мутный, и что у него в голове, хрен знает… Но попробовать стоит. Вот честное благородное, стоит.

Я захожу к себе в кабинет и… Ты-дыч… у меня челюсть отвисает до пола, как во вражеских американских мультиках. За моим столом сидит…

— Чур меня! — восклицаю я и поворачиваюсь к левому плечу. — Тьфу-тьфу-тьфу! Ирина Викторовна, принесите кадило, пожалуйста.

Она тоже выглядит удивлённо. Сегодня суббота, ребят нет, и только мы как папы карлы, пришли пахать. А у нас тут сплошные испытания. То начальник с грязью смешивает, то вот призраки восстают из… грязи же, кстати.

А призрак этот сидит с весьма довольной рожей. Улыбается, скотина. И ничего-то ему не делается. Сусловский выкормыш… Ах, вот оно в чём дело…

Я присаживаюсь на край стола Толика и даже удивляться прекращаю, соображая, что к чему. Смотри-ка, даже Андропов его не смог его перемолоть. Птица Феникс, твою дивизию… Интересно, а зачем он сейчас-то Суслову нужен? А, ну, так вот для этого всего. Меня в сторону, а чемодан на место. Размечтались вы. Хер вам, а не чемодан.

— Здорово, Кухарчук, — говорю я, не глядя на него и продолжая размышлять. — С места моего уйди, кстати. Я тут ещё две недели буду работать.

— Почему две? — удивлённо спрашивает Новицкая.

Стало быть, с ней об увольнении разговора не было. Значит, этот хорёк метит не на её, а на моё место. Но это не точно.

— Да вот, предлагают бывшего офицера госбезопасности на моё место. Его из органов под зад коленом выпнули не так давно.

А не навестить ли мне Маришку? Вот вопрос. Если её ещё не укокошили… Ну ладно, об этом потом подумаем.

— Да, Брагин. Я, как Феникс, восстал из пепла.

— Из зада ты восстал, Пётр Николаич, — усмехаюсь я. — Давай, иди нахер отсюда, пока милицию не вызвал. Придёшь через две недели, не раньше.

Заходит Лена Иванова. Тоже трудоголичка, как и мы. Вернее, не так. Когда Новицкая здесь, тогда и она не может не прийти.

— Чего это вы ругаетесь? — спрашивает она. — Мужчина какой интересный у нас тут.

— Не советую, — качаю я головой.

— Вот видишь, Брагин, — поднимается с моего кресла Поварёнок. — Девушка-то получше тебя в людях разбирается. Ладно, пойду, раз мне здесь не рады. Вернусь, когда тебя не будет. Вы, девушка, меня дождитесь, мы с вами обязательно сработаемся.

— Это что всё значит? — спрашивает Ирина, когда Кухарь с гордым видом и надменной ухмылочкой удаляется восвояси. — Какие ещё две недели?!

— Ухожу, я Ирина Викторовна, — развожу я руками. — Первый секретарь недоволен мной, моей работой и моральным обликом. Тобой, кстати, тоже недоволен, но, вероятно пока решил не увольнять. Понимает, что вот этот мудак Кухарчук всё дело завалит.

— А кто он такой вообще?

— Мудацкий мудак, разве по нему не видно?

— Нет, — серьёзно отвечает Иванова. — На первый взгляд, вроде, ничего мужчина.

— Теряешь хватку, Лен, — качаю я головой.

— Ой, да я и раньше вляпывалась, — вздыхает она. — Кому кофе?

Мы соглашаемся.

— Он что, действительно тебя гонит? — спрашивает Ирина, когда Лена уходит за кофе.

— Да. Но, получится ли у него, это вопрос. Большой вопрос. Но, что плохо, наш Пастухов сказал, что знает о нашей с тобой любовной истории…

— Что?!

— И пригрозил, в случае непослушания устроить всенародный разбор полётов. Так что ты уж будь умницей, тише травы и ниже воды. То есть… ну, ты поняла…

— Мудак!

— Это точно. Мудак. Ладно, в свете возникших новых обстоятельств и, учитывая, что я уже уволен, я пойду и попробую порешать эту проблему.

— Нет, погоди, надо поработать.

— Поверь мне, ты не хочешь, чтобы моё место занял тот урод, который сидел на моём стуле. Ничего худшего даже представить нельзя. По сравнению с этим все наши успехи и неудачи полная чушь. Впрочем то, что мы, якобы, заваливаем работу, тоже чушь. Ты и твой отдел делают больше, чем весь ЦК, вместе взятый. Не забывай этого! И держи голову повыше. И, кстати, в Свердловск я не поеду.

— А свадьба-то у тебя в силе?

— Конечно. И ты приглашена.

Я еду в Дьяково. В сокровищницу и арсенал. У меня там два дома. В одном теневая ставка, а в другом, не обжитом и полузаброшенном, хранится всё самое и самое ценное. Вот и чемодан тоже. Для него сделана специальная бетонная гробница с металлической дверцей и кодовым замком, способная выдержать взрыв ядерной бомбы.

Вот только на Пастухова ничего особенного нет. Досье явно слабое. Подрался с товарищем Панчишиным в тысяча хренетсот каком-то году… Ещё когда в горкоме работал. Причём, напал на него этот самый Панчишин. Правда, вроде как защищая свою супругу, но это только со слов самого Панчишина. Ну, и так, по мелочи, всякая ерунда. В заграничной поездке продавал за валюту чёрную икру и водку «Посольскую».

Мещанские интересы, конечно, но что в этом особенного? Все приторговывали. И он тоже. Ну, или вот тоже преступление. Приобретение румынской стенки в обход очереди. Мелкие, мелкие интересы. Очень мелкие… Ну, что это, задержание в нетрезвом виде патрулём ДНД, и то, миллион лет назад…

Подвёл ты меня, Борис Николаевич, ой, как подвёл. Ладно… Подумаем ещё. Я смотрю на часы. Пора, нужно ехать к моему новому стенобитному орудию. Блин, кого же выбрать в генсеки? Этому-то осталось всего-ничего. Сейчас бы приоритеты расставить, начать работу, единомышленников подобрать…

Эх, размечтался я… А вдруг он, на самом-то деле, такой же никчёмный, как Горбач? Тот, мне кажется, только в подковёрных делишках и приуспел. А вдруг он не никчёмный, но просто решит законопатить меня в казематы и ку-ку? Ку-ку, мой мальчик…

Подрался, значит, с Панчишиным… А кто у нас следующий, кстати? Наверное, Мишин… Да, Мишин, он секретарь ЦК ВЛКСМ после Пастухова… Но кого же нам в генсеки-то выбрать?

После Дьяково я еду в КГБ. Пропуск на меня выписан, я прохожу и встречаю в приёмной Кири-Кири, Кирилл Кириллыча.

— Шеф велел тебя в больницу везти, — говорит он.

— В какую больницу? Опять опыты ставить?

— Нет… он сам там…

— То есть?

— Чего непонятного? В больнице он, на лечении. Велел тебя привезти. Поехали.

Меня заводят в палату. Бледный, осунувшийся Андропов сидит на кровати, к руке идёт трубка от капельницы.

— Приехал? — кивает он. — Садись. Вон стул. Кирилл, спасибо. Подожди в коридоре.

Я осматриваюсь. Чувствую себя немного неловко. Больничная обстановка, запах лекарств, шуршание белых халатов, предупредительные сестрички, негромкие голоса. Ему говорить-то можно что-нибудь? Не отъедет раньше времени, узнав о светлом и прекрасном будущем?

Сажусь на стул. Обстановка немного отличается от обычной больницы. Кровать более удобная, кресла… Похоже на гостиничный или, скорее, санаторский номер.

— Здравствуйте, Юрий Владимирович.

— Здравствуй. Давай сразу к делу. Профессор Сойкин сообщил, что ты действительно уверен в правоте своих слов. Осознанно не пытаешься врать. И полиграф подтвердил, что правду говоришь. Хотя странность есть, память, говорит профессор у тебя содержит несколько уровней информации, но все они соответствуют тому, что ты говорил. Получается, вроде действительно ты из будущего. Психического расстройства у тебя нет. Говоришь правду. Так что если тебя не запрограммировали в тайне от тебя самого, то тебе можно верить.

— Как запрограммировали? — хмурюсь я. — Под гипнозом? Вы про методики, позволяющие определённому типу людей делать внушения?

— Что за методики? — спрашивает он.

— На чём они построены я точно не знаю, на нейро-лингвистическом программировании, наверное. То есть, вы полагаете, что мне сделали подобное внушение? Для чего?

— Теоретически, — кивает он, — это можно было бы сделать, чтобы ввести меня в заблуждение по определённым моментам.

— А почему вы меня не спрашиваете про будущее? — интересуюсь я. — По этой самой причине? Опасаетесь, что меня запрограммировали, чтобы вас дезинформировать? Кстати, вчера по радио сказали, что в Иране выбрали президента.

— И что с ним? — удивляется Андропов.

— Его в этом году убьют. Бомба что ли… А.. вот ещё в этот же год убьют Египетского президента. Я запомнил, потому что иранца сразу грохнули… ну, то есть убили. Запомнил не год, а обстоятельства. А вам волноваться можно? Я так понимаю, что не сумев доказать, что я вру, вы решили меня выслушать?

— Решил, — кивает он, — послушать.

— Тогда угадайте, какая страна через сорок лет будет экономикой номер один.

— Давай-ка без гаданий, — хмурится он. — Времени у нас не так много, сам видишь, условия не самые комфортабельные.

Это в точку.

— Тем не менее. Предположите. Самая большая экономика в мире.

— Хорошо, СССР. Наверное, во многом, благодаря твоим рассказам.

— Нет, результатов своих рассказов я ещё не видел. И не СССР. Это КНР. Китай.

— Серьёзно? — снова хмурится Андропов. — А какой у них строй?

— Да кто их поймёт… Определяющую роль имеет компартия. Это, как я понимаю, главный стержень государства. А экономика рыночная.

— То есть реформы Дэн Сяопина дали результат?

— Дали, да, ещё какой. Там, правда, есть сложности… будут то есть. Им предстоит найти путь, чтобы не попасть в кризис, но вы бы не узнали Китай две тысячи двадцатых. Он очень изменился. Большая часть радиоэлектроники производится там. Автомобили, поезд на магнитной подушке. Они вышли в космос, строят свои самолёты… Ну, в кооперации с Западом, конечно, но, тем не менее.

— А Союз?

Я вздыхаю.

— Что?

— Сейчас расскажу. Вот мне интересно, никто не нашёл ваших планов реформ. Вы вообще имеете такие планы? Хотите Россию обустраивать?

— Давай рассказывай, а то у меня процедура скоро, — сердито бросает он. — И хватит нагнетать уже. Китай-китай. Тебя китайцы ко мне послали?

— Нет. Я не знаю, есть ли сила, которая меня послала сюда, но раз я здесь, то жизнь положу, чтобы это не зря было. У меня сначала был план другой. Я не думал, что смогу вот так вам всё рассказывать.

— Так ты ещё ничего и не рассказал, но, раз уж об этом зашла речь… Ты же с Леонидом Ильичом встречался. Говорил ему?

— Нет, конечно.

— Почему?

— У него, при всём уважении и народной любви, шансов изменить что-то нет. А у вас кое-какие есть. По крайней мере, можете наметить карту и подготовить преемника.

— Своего? — щурится он.

— Чего? Преемника? Да, вы в будущем году генсеком станете.

Он поджимает губы и проглатывает эту информацию молча.

— Только не Горби, — качаю я головой.

— Это ещё кто?

— Горбачёв. Это его так западники ласково звать будут. Горби всё про… профукает. Всё, как есть. И не Ельцина. Тот ещё хуже. Простите, но приличных слов на его счёт нет. Если Горбач, можно ещё допустить, всё потерял по скудоумию, условно, конечно, то у этого такое эго, что и вселенной мало, чтобы сжечь в его топке.

— Ладно, начинай уже. Ельцина ты сам выкопал.

— Специально, чтобы вы его убрали подальше от власти. Он хозяйственник неплохой. Его в мирных целях надо. В таких направлениях, где царём-батюшкой себя чувствовать не сможет.

— Потом про него.

— Хорошо, слушайте. В начале года умрёт Суслов. Вы станете секретарём ЦК. В конце года не станет Брежнева. Новым генсеком изберут вас.

— И… и как долго я буду им оставаться?

Ну, блин… сказать чуваку, что уйдёт в вечность в семьдесят лет… так себе положение…

— Ну… — я качаю головой и хмурюсь.

— Да говори уже, знаю, что не долго. Сколько?

— Лучше не знать, мне кажется…

— Не в том мы положении, чтобы не знать. Я, так понимаю, нужно срочно делать что-то. Говори.

— До восемьдесят четвёртого. Но если в восемьдесят третьем не поедете в Крым, то не простудитесь…

Он замолкает и какое-то время мы сидим молча.

— Кто потом? — мрачно спрашивает он. — Горбачёв?

— Черненко.

— Что? Вот же старый… — он обрывает фразу, не договаривая.

— А в восемьдесят пятом придёт Горби.

— Слушай, такое нарочно не придумаешь. Я уже начинаю тебе верить. Стыд какой. Череда или даже чехарда стариков. Этот-то куда лезет? Ладно, продолжай.

— От него толку, честно говоря, будет, как от козла молока. Чурбанова посадит. Причём, вроде там сфабрикуют всё. И что это? Реформы? Тьфу… Это я про Черненко.

В общем, я рассказываю, что помню. Сначала даю краткий обзор. Прописываю картину сорокалетней истории крупными мазками. Пытаюсь обходить острые моменты, но он сразу врубается и заставляет говорить, как есть. Ладно. Говорю, как есть.

Набросав контуры, перехожу к проработке деталей, начиная от его собственной нелепой борьбы за трудовую дисциплину. Думаю, тут он окончательно убеждается, что информация у меня достоверная.

— Такого не придумать, — несколько раз повторяет он. — И я, кажется, понимаю, почему ты решил рассказать это мне.

— Я не историк, — говорю я. — Имейте в виду. Просто очевидец. Рассказываю то, что помню.

— Да, я вижу, но это, может даже и лучше.

Итог Российской империи приводит его в глубочайший шок и он даже хватается за голову. А через некоторое время нас прерывает врач.

— Юрий Владимирович… — мягко говорит он.

— Да, — кивает тот. — Мы уже заканчиваем. Всё, Егор. На сегодня достаточно. Завтра приезжай сюда к десяти часам. Сейчас позови Кирилла, а сам ступай. На сегодня хватит.

Чувствую, такими темпами мы будем долго ещё в истории разбираться.

Из ЦКБ еду домой. А там меня ждёт Платоныч. Мы договаривались встретиться. Заодно всё и обсудим. В тесном семейном кругу. Выглядит он, правда не слишком радостным.

— Случилось что-то? — спрашиваю я.

— Ну, кое-что есть, — соглашается он. — В понедельник Ева приедет.

— Да, — киваю я, это я помню. — Будет с «Союзхимэкспортом» контракт подписывать на селитру и карбамид.

— Ну да, план был такой.

— Был? — удивляюсь я. — Как был? На нас… вернее на Еву уже аккредитив выставили. Она должна будет гарантийное письмо привезти.

— Привезёт, — соглашается Большак. — С этим проблем нет.

— А с чем есть? — хмурюсь я.

Вроде бы уже ничем меня из равновесия не вывести. Уже и уволили и сегодня и о судьбе миров поговорили, что ещё-то? Казалось бы не вывести, а вот поди ж ты… Сердце неприятно сжимается. Вообще-то это наш первый контракт. И первоначальный план никто не отменял. Получится с Андроповым спасти мир — отлично. А если нет, что, в общем-то весьма и весьма возможно, учитывая, сколько остаётся времени, у нас есть план и деньги на его реализацию…

— С объёмами проблемы.

— То есть? — не понимаю я. — Объёмы ведь уже подтверждены.

— Мне позвонил секретарь ЦК по сельскому хозяйству и потребовал, чтобы все объёмы были направлены на внутренний рынок.

— Так там и говорить-то не чем. Ты ему сказал, что речь идёт всего о нескольких маршрутах?

— Ни одного килограмма, — качает он головой. — Ни одного.

— Это Горбач что ли? — восклицаю я.

— Он самый, — кивает дядя Юра. — Сказал, партбилет положу, если хоть один вагон отгрузим.

Нет, ну твою дивизию! От этого Горбача одни убытки.

— Сейчас позвоним ему, — киваю я и достаю его визитку. — Будем как-то выкручиваться. Да?