Яйца Пегаса, а также пародии и садистские стихи

Евгений Петропавловский, 2022

Сборник адресован узкому кругу читателей, дабы те поржали и обрыдались над собой и другими, а заодно покончили с незавершёнными гештальтами, и всякое такое. Содержит нецензурную брань.

Часть первая. ЯЙЦА ПЕГАСА

Метафизика турбулентного потока

Если жизнь твоя хренова —

это, в сущности, не ново.

Но нисколько не новей,

что бывает хреновей!

Сетевые реминисценции

Любви, надежды, тихой славы

недолго нежил нас обман —

теперь мы все сидим у «клавы»,

гипнотизируя экран,

и каждый ждёт: взойдёт она,

звезда пленительного счастья!

И — попадая в эту масть — я

не жду, пожалуй, ни хрена.

Что я могу ещё сказать?

Я к вам пишу, чего же боле?

Спасибо, я пока на воле…

На остальное — наплевать!

Старшина Луны

Старшина Карачкин в космос полетел:

оклемался в невесомости — и двинул на Луну,

потому как подполковник, что пришёл в особотдел,

своим моральным кодексом замучил старшину.

Чтобы не зависеть от внезапных бед,

он взял канистру спирта да колбаски полкило,

да хранившийся в каптёрке полковой велосипед

(так просто, ради хохмы, подполковнику назло);

прибыв на стоянку лётную свою,

в секретный аппарат с тяжёлым сердцем погрузясь,

взлетел, оставив Родину, начальство и семью:

врубил форсаж и тронулся, у бога не спросясь.

И почти тверёзый, сидя на Луне,

иностранцам в телескопы строит страшное лицо.

А в Европе и в Америке сенсация: «К войне

Россия изготовилась — берёт весь мир в кольцо…»

В панике российский генералитет —

экспедицию готовят, чтоб нахала возвратить.

И что с ним дальше делать? Дать по харе тет-а-тет?

Иль орденом — чтоб не было скандала — наградить?

Ах ты, мама-Русь, бездомная тоска!

Лежит он прямо в кратере с канистрой на груди;

стучат его мгновения, как пули у виска…

Что кинул он в краю родном? И что там, впереди?

Ах ты, мама-Русь, зелёная печаль!

Не умеешь ты беречь своих отважных сыновей!

На белой скатерти Луны, затмив собою даль,

лежит он в званье старшины, и нет его главней;

сам себе Колумб, Ермак и Магеллан,

взирает он на Землю — муравьиную семью,

сапогами окунаясь в безвоздушный океан,

руками обнимая Веселенную свою…

Под хрупкой скорлупой экзистенции

Преисполненный многих нужд,

я идейного духа чужд.

Как закончится нужд страда —

я одухотворюсь тогда:

исторгая поток идей,

привлекательных для людей,

расцвету, как махровый куст…

А пока, извините, пуст.

Всё в сознании, бля, моём

Обусловлено бытиём.

Петрович. Тёмная сторона

1

Виртуальные частицы

сквозь Петровича проходят,

и Петровичу не спится:

он на кухне колобродит,

матерится, недовольный

тёплой водкою из кружки,

ест огурчик малосольный

и идёт к своей подружке

бабе Рае, зло храпящей

под заштопанной периной…

Страшен, будто в дикой чаще,

ейный посвист соловьиный!

Он ложится тихо рядом.

Мысли муторны и странны…

Под его тяжёлым взглядом

подыхают тараканы;

муха бьётся о гардину

хоботатой головой — и,

покидая паутину,

заползают за обои

пауки, которым жутко…

А Петровичу мешает —

рядом — эта проститутка,

что с Морфеем согрешает.

Может, ей набить сусала

иль поджечь, плеснув бензину,

чтобы мыслить не мешала

и ценила как мужчину?

Нет, нельзя: глядишь, посадят.

И уж точно на работе

по головке не погладят —

скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!»

И зачем такое надо,

чтобы все его журили

и тринадцатой зарплаты

на собрании лишили?

С мудрой думою таковской

вновь на кухню он шагает,

тёплой водочки «Московской»

двести граммов выпивает,

сквозь окно глазами зверя

в космос тычется уныло,

расстоянье в литрах меря

до ближайшего светила:

если бог там обитает,

чтоб Петровичу молиться,

то на кой он испускает

виртуальные частицы?

И Петровичу обидно.

За топорик он берётся:

хрясть! — и звёзд уже не видно,

лишь окно со звоном бьётся.

Рассыпаются осколки

в стайки чёртиков зелёных.

«Ах вы, падлы! Ах вы, волки!» —

Он орёт. Гоняет он их

по линолеуму в брызгах

перетопленного сала,

топором кромсает вдрызг их

пятачкастые хлебала.

Внеземные супостаты

скачут, всхрюкивая: дескать,

мы тебе, козёл поддатый,

можем хавало натрескать!

Черти прыгают в прихожей,

в спальне бесятся охально.

Здесь им нравится, похоже.

А Петровичу печально.

Виртуальные частицы

застят ум ему и зренье.

Как от них освободиться?

Где найти успокоенье?

Как побитая собака,

в спальню он бредёт, вздыхая,

где в оскале вурдалака

распросталась баба Рая.

А на лоб её, блестящий

от ночного злого пота,

чёрт, патлатый и смердящий,

с грязной мордой идиота,

затащил свою подругу

(в ней — ни робости, ни грусти)

и кричит: «Давай по кругу

мы ея, Петрович, пустим!»

Весь — паскудство, срам и злоба,

он орёт: «Довольно злиться!

Доведут тебя до гроба

виртуальные частицы!»

«Брешешь, пёс! — Петрович, красный

от желанья вражьей смерти,

стонет. — Весь ваш труд — напрасный:

будет здесь каюк вам, черти!

Положу за время ночи

асмодея к асмодею!

Я ж — потомственный рабочий,

даже грамоты имею!»

И, воздев топор разящий

(бесы мигом — врассыпную),

бабы Раин глупый ящик —

буйну голову хмельную —

пополам Петрович рубит,

огурцом срыгнув устало…

Он, по сути, бабку любит;

просто меткости в нём мало…

2

Чу! Звонок! В фураге новой

И в плаще с плеча чужого

пялит зенки участковый

в объектив глазка дверного.

Это ходит он с дозором,

недобритый и нетрезвый.

Чтоб Петрович не был вором

беспокоится болезный…

Он проходит тихо в двери,

портя воздух с каждым вздохом;

знает он, что люди-звери

всюду ждут его с подвохом:

каждый хочет расквитаться

за служебные ошибки —

на нунчаках с ним подраться,

надавать по морде шибко

иль как минимум заехать

по спине ему лопатой,

чтоб он стал предметом смеха

и ходил везде горбатый.

Но Петрович приглашает,

как всегда, его к буфету —

полстакана наливает

и бурчит: «Закуски нету»…

После, к выходу шагая,

участковый без охоты

замечает: «Баба Рая

распростала мозг свой что-то…

Ладно. Ваш бедлам семейный

мне пока без интереса:

коли нет заявы ейной,

то живи пока без стресса.

Лишь бы шум не подымали,

не стреляли тараканов —

мне во вверенном квартале

не потребно фулиганов!»

И уходит в ночь, смешную,

словно личико у смерти;

одесную и ошую

скачут черти,

черти,

черти…

3

А Петрович слышит — в горле

ком урчащий шевелится:

«По всему, нутро распёрли

виртуальные частицы», —

так он думает. Короче

этих мыслей не бывает;

промеж них, заплющив очи,

он на лоджию шагает.

И, склонясь через перила,

мечет он на ветер склизкий

всё, что съедено им было:

огурцы… кусок редиски…

А рогатые повсюду,

кувыркаясь, крутят дули.

«Мы с тобой, — визжат, — покуда

ты живой ещё, дедуля!»

Теребя его штанину,

супостат один вещает:

«Ты нюхни, браток, бензину:

сблюнешь душу — полегчает!»

И Петрович видит: точно —

от поганцев не отбиться.

И «Московской», как нарочно,

не осталось, чтоб забыться.

И топор пропал куда-то.

А кругом — рога и рыла…

И Петрович, виновато

плача, лезет за перила —

и летит в незрячий космос,

улыбаясь криволико.

И его прощальный голос

возвышается до крика:

«Люди-люди, не бродите

в дебрях, гиблых и пропащих!

Люди-люди, не будите

вы зверей, друг в друге спящих!»

На пути его падучем —

хмель сочащие светила.

Мимо — бог плывёт на туче,

щеря лик зеленорыло…

И ему в тумане светит

дно родимого квартала,

где кричат чужие дети:

«С неба звёздочка упала!»

Антропосфера

Мчатся, летят, переносятся с места на место

люди со скоростью взгляда и лёгкостью жеста,

толком не зная куда, только зная откуда,

соударяясь и вновь разлетаясь повсюду,

где вероятность анализу не поддаётся.

Хитрый Эйнштейн эфемерно над ними смеётся,

призрачноглазо вползая в любую квартиру;

мир его праху; а может быть, прах его миру.

Броун всевышний нахмурился у окуляра:

люди-частички стыдливо сбиваются в пары…

Часто, пройдя по касательной, вдруг, словно спички,

воспламеняются и погибают частички.

Мчится прогресс, ускоряясь, и красные кони

взмылены, загнаны, им не уйти от погони:

на острие возрастающе-краткого мига

их поглотит необъятная Красная книга.

Масса частичек растёт — и растёт ускоренье:

встречи, разлуки и новые соударенья…

В тряских автобусах и дребезжащих трамваях

кружит, маячит над ними мыслишка такая:

как бы он ни был осмыслен порой и чудесен,

всё-таки мир этот на удивление тесен,

не потому ли, что мир этот — только частица

несовпадений, которым дано приключиться,

и совпадений, которые неотвратимы?

Ухо Ван Гога, приватно летящее мимо,

не разделяет её и, скрывая досаду,

жаждет хозяина; и, выходя на глиссаду,

мчится, как демон, за тенью какого-то лоха —

и прилепляется к заднице Захер-Мазоха…

Горнему Дарвину это и вовсе до фени:

в пику зоилам, без тени божественной лени,

антропоморфным частичкам швыряя бананы,

ласково шепчет он: «Глупые вы обезьяны…»

Момент инверсии

Ложились снежинки на лица и плечи;

густея, нам сказки нашёптывал вечер;

а мы в этот вечер с тобой не прощались:

мы шли, обнимаясь, мы звонко смеялись!

Снежинки кружились,

кружились,

кружились,

волшебно деревья вокруг серебрились.

…Наутро проснулся, очухался — глядь:

куда подевалась вчерашняя блядь?

Эпигонические пофигоналии

1

О доблестях, о подвигах, о славе

мечтает ли алкаш, храпя в канаве?

2

Умом Россию не понять,

аршином общим не измерить:

здесь всё сумеют своровать

и дело всякое похерить!

3

Да будь я и негром преклонных годов,

и то — без унынья и лени —

я женщин любить буду вечно готов

совсем не как Крупскую Ленин!

4

Прибежали в избу дети,

впопыхах зовут отца:

«Мать утопла в туалете,

ламца-дрица-ацаца!»

5

Во глубине сибирских руд

шахтёры снова водку жрут…

6

Мороз и солнце, день чудесный.

Ещё ты дремлешь, друг прелестный…

Пора, красавица, вставать

и за бутылкою бежать!

7

Мы живём, под собою не чуя страны,

если пуст кошелёк и дырявы штаны.

8

Мы все учились понемногу

чему-нибудь и как-нибудь…

Коль мало платят педагогу —

о просвещении забудь!

9

На холмах Грузии лежит ночная мгла:

то тварь какая-то подстанцию сожгла.

10

Молчи, скрывайся и таи

все шашни от жены свои!

11

Есть женщины в русских селеньях,

и с ними готов каждый день я —

хоть сколько, хоть где, хоть когда…

Такая вот, блин, ерунда!

12

Я встретил Вас, и всё былое

накрылось в памяти п…дою!

Подумать, эких страхуил

я в годы юные любил!

13

Ночь, улица, фонарь, аптека,

и лужа из-под человека…

Откушал горсть таблеток он —

и смотрит дивный-дивный сон…

14

Я достаю из широких штанин,

а после — прячу обратно…

Эй, не смотри сюда, гражданин!

Это только гражданкам приятно!

15

Как хороши, как свежи были розы!

Оригинальны в розах были позы!

Но камасутра в розах непроста —

исколоты все нежные места…

17

Мне нравится, что вы больны не мной —

пусть глушит «трихопол» теперь другой!

18

Мы выбираем, нас выбирают —

Только оргазм не все получают.

Мучается без оргазма

мыслящая протоплазма…

19

«Были когда-то и мы русаками!» —

Стон из киббуцев летит над полями…

Черновик

В дыму страстей и в сумрачном быту

собой мы заполняем суету,

возникшую лишь для того, похоже,

чтоб, поглядев на наши злые рожи

и перечтя минувшие века —

подобно строкам из черновика, —

какой-нибудь верховный (скажем, бог)

посовершенней мир придумать смог.

Бригадир

1

В сельском клубе живёт привидение

бригадира, травлёного дустом.

«Сыпь, — горланит оно, — удобрения

под посевы морквы и капусты!»

«Трудоднёв, — говорит, — не поставлю я,

если норму не выполнишь, контра!»

И вахтёрша визжит припоздалая,

и грохочут оброненно вёдра.

Но не дремлет в посёлке милиция:

участковый гоняется прытко

по стреляющим в ночь половицам

за ругающимся пережитком.

И летучи мгновенья кромешные,

и во мрак раздвигаются стены.

И выходят из бездны зловещие,

позабытые давние тени:

стукачи, звеньевые, учётчики,

активисты партийной ячейки,

воровавшие силос работники

и колхозный алкаш Коробейкин…

Обступив пожилого блюстителя,

издавая враждебные звуки,

к портупее, фуражке и кителю

они тянут корявые руки

и хохочут, хватая за волосы:

«Сколько крови в одном человеке!»

Бригадир им начальственным голосом

говорит: «Поднимите мне веки»…

2

Поутру сельский клуб открывается;

и ворчит гардеробщица Машка:

«Что за кости повсюду валяются,

да меж них — козырёк от фуражки?»

…А заря полыхает над миром;

и в проёме оконного кадра

растворяется тень бригадира,

улетевшего в светлое завтра.

Звездопадалица

Человекозявки собирают звездопадалицу.

— Хорошо, что вёдро! — кричат завзято. — В ненастье столько не собрать!

— Таперича заживём! — кричат трубногорло. — Спроворим звездобраги!

Радуются человекозявки, снуют, шебуршат,

наполняя вёдра звездопадалицей,

разбухая предвкушением,

приближаясь к горизонту событий…

Одностишья

1. Разножопица

Непросто быть скромнягой без трусов!

Любовь — бесплатно? Нет, ну это сказки.

О, брак в любви встречается нередко!

Есть время — чем не повод для измены?

Взрыв страсти — это может быть смертельно!

Окрылена любовью, залетела…

Я в «обезьянник» больше ни ногой!

Любовь нечаянно всегда! По плану — только мезальянс.

Порочным быть грешно… А что терять-то?!

Мы с ней дружили в школе. Много раз.

Секс-бомбы тоже ржавыми бывают.

На одностишьях не разбогатеешь!

2. О секс-бомбах

Секс-бомбу разминировать приятно!

А я б хотел податься в секс-сапёры!

А секс-сапёру можно ль ошибаться?

Я рад бы ошибаться много раз!

Япона жизнь: дорога, тоска, гейши (заметки странствующего монаха)

1

Сладок сон поутру —

Снова гейши мне снились…

Но пора собираться в дорогу.

2

Рис в котомке моей

И заветная фляжка сакэ.

Я шагаю, мечтая о гейшах.

3

Жизнь монаха трудна:

В зной и в холод бредёшь босиком,

И без гейш нелегко обходиться.

4

Так прекрасна весна на Хонсю!

Я любуюсь цветением сакур

И мечтаю о гейшах…

5

Одавара — город красивый.

Здесь купил я печёных бататов.

Где тут гейши живут?

6

Собирал подаянье сегодня —

В кружке много монет,

Но на гейшу, пожалуй, не хватит.

7

Нынче пасмурный день.

Я молился. О гейшах мечтал.

Мастурбировал левой рукой…

8

Снова утро, пичуги поют.

Путь неблизкий опять предстоит.

Гейш я здесь, в Одаваре, не встретил…

9

Я по тропке иду.

Всюду бабочки, пчёлы, стрекозы…

Интересно, у пчёл есть ли гейши?

10

Фудзияма видна вдалеке.

У подножья устрою привал

Буду думать о гейшах.

11

Рис сварил и поел…

Вновь тоскливая ночь —

Пусть приснятся мне гейши…

12

Я лежу на подстилке. Не спится.

Помолившись, о гейшах мечтаю.

Мастурбирую правой рукой…

13

Путь мой нынче — на запад…

Мне крестьянка дала молока.

Так похожа на гейшу она!

14

Где-то дятел стучит.

Мог бы дятла поймать я в силки…

Жаль, что дятел — не гейша.

15

Тихо бабочка, сев на цветок,

Позволяет собой любоваться…

Но ведь бабочка — тоже не гейша.

16

Я расчёсывал бороду гребнем —

Вся седая она, словно снег.

Вряд ли гейшам я нужен такой…

17

Самурай мимо ехал богатый —

Дав монет, наказал помолиться

Лучше б гейш мне привёл, идиот…

18

На окраинах Окадзаки

Воют стаи бродячих собак,

Словно старые гейши…

19

Снял ночлег у старухи слепой

Свиристит под циновкой сверчок.

А я гейшу хочу, как дурак…

20

Невтерпёж. Я, нунчаки схватив,

Выхожу, чтобы женщин искать —

Мне за гейшу любая сойдёт!

На пути к нирване

Гегемон нетрезво свищет-

в грязной луже, в неглиже…

К счастью, счастья он не ищет —

он нашёл его уже!

Стихи об Атасной Даме

Никто не вечен под дождём,

тем паче тот, кто Вами прожит,

воспоминание о ком

Вас ни на децил не тревожит.

Конец ознакомительного фрагмента.