След ласки

Евгения Корешкова (2024)

Не фантастика. Не дневниковая хроника. Это — книга-грань. Грань реальности и мистики. Грань фактически существовавшего и авторского домысла. Грань любви и ненависти. Грань жанров.Как размывается привычная черно-белая хроника событий? Какие пути свели в одно место самых разных людей? Куда и как эти пути приведут? Как мистика вплетается в реальность.Непонятное парню цыганское пророчество. Поймет ли он сказанное? Соврала ли цыганка?Деревенская ведьма в ответ на оказанную ей услугу изготавливает для девочки особый амулет, который навсегда связывает реальное и мистическое. Любовь заносит героиню на Кавказ, в начало второй чеченской войны. Что делать, если враг не совсем враг? Кого любить? Кого ненавидеть?Время чести, время долга, время любви и предательства.Только на Литрес полная версия книги.

2

Ольга, уже привычно, отправилась на все летние каникулы к деду с бабкой по отцовской линии. В глухую уральскую деревушку Поречье от полустанка добираться нужно тридцать километров с большим гаком на лошади или машине-вездеходе. Или на вертолете, который прилетал раз в месяц с пенсией старикам и продуктами для магазина.

Каждое лето их со старшим братом разлучали на три месяца, отправляя к разным бабушкам. Родители справедливо считали, что сразу два их отпрыска в одном месте, да еще вместе с соседскими детьми сведут с ума кого угодно. Коммунальная квартира сразу становилась непривычно тихой. И соседи (взрослые, естественно) облегченно вздыхали и тоже наслаждались летними каникулами.

Летом в Поречье значительно прибавилось ребятни: и совсем еще детей и подростков. Они, сбиваясь в шумные стайки, играли в незатейливые игры, купались в омутистой речке, ватагами уходили за грибами и ягодами. Устраивали по вечерам танцы под магнитофон или травили разные байки, разбегаясь в темах от эстрадных кумиров до НЛО, мистики и ведьм. И как-то раз местные парнишки, с трудом пересиливая собственный страх, повели самых смелых дачников к околице, где в старом, заметно покосившемся влево доме, по слухам, жила самая настоящая ведьма.

Ведьма, к общему разочарованию, оказалась совсем еще нестарой, худощавой, мелкой, с нерусской скуластостью дотемна загорелого лица. И никаких внешних признаков сверхъестественности, в виде облика Бабы Яги, не обнаружила. Женщина устало сидела на крыльце дома в распахнутой, когда-то темно-синей, а теперь серо-черной куртке, и темной, клетчатой, почти полностью закрывающей ноги шерстяной юбке. Она медленно, с ласковым нажимом, гладила вдоль всей спины большого черного кота и отрешенно смотрела на догорающий закат. И, наверняка, заметила всю компанию любопытников, тщетно пытающуюся скрываться в старых раскидистых кустах дозревающей смородины возле ее колодца, но виду не подала. Молодежь пошушукалась еще немного и разочарованно ретировалась. И, лишь опасливо отойдя подальше, продолжила шумную дискуссию, что ведьма умеет одним взглядом наводить порчу. И что она кошкой бегает по улицам ночью и заглядывает в окна. И кто ее увидит в таком облике, может серьезно заболеть. Что ведьма мало с кем общается, но может испортить молоко у коровы или наслать дождь с градом на огород обидчика.

— Да ну-ка, не верю я в эти ваши бредни, — одной из первых возмутилась Ольга и демонстративно пошла прочь. Никакие ведьмы ее, тринадцатилетнюю дачницу, не интересовали. Как пока и мальчишки, если в виде ухажеров. Гораздо занимательнее было провести время у деда на конюшне, помогая кормить и чистить лошадей.

Их было одиннадцать — гнедых и соловых, с роскошными, чуть волнистыми хвостами и гривами. Крепких, широкозадых, со спинами, разваленными могучими мышцами надвое. Семь взрослых, рабочих, остальные — разновозрастный, необъезженный молодняк.

Ольга тайком таскала лошадям сахар, а бабушка старательно этого не замечала.

Однажды утром девочка застала деда на конюшне в очень возбужденном состоянии. Он, яростно матерясь себе под нос, стоял возле жеребой кобылы Марты. Марта, вся мокрая от пота, нервно прядала ушами и периодически зло топала ногой. Ее роскошный хвост был спутан: скручен жгутами и почти правильными косичками.

— Деда, зачем ты Марте хвост заплел?

— Да разве ж это я?! Ласка в конюшне завелась, будь она неладна. Я уж давненько замечаю: и что это лошадь поутру потная? Козла бы нужно завести. Ласки, они, жуть как козлиного духа не переносят. Чем больше вони, тем лучше. Да где ж его возьмешь! Старых козлов в деревне не держат, молодняком обходятся. А от козлят-сеголеток никакой вони нет и проку, соответственно, тоже никакого. Придется капкан ставить.

— Деда, а какая она, ласка, большая?

— Да в том-то и дело, что маленькая. С твою линейку школьную.

***

Ольга второй день настойчиво сидела в конюшне. Очень хотелось увидеть таинственного зверька. Она удобно расположилась в центральном проходе у выгородки с ларем, из которого выдавали коням овес. Расположившись на неполном мешке с опилками, тихо читала, отмахиваясь от назойливого комарья. Хоть и каникулы, а столько нужно книг по списку прочитать! Бывает, интересные попадаются, бывает — хоть брось. Как сейчас, Дон Кихот. Никак он ей не нравился, хоть ты тресни! Плевалась, но читала. Как-никак школьная программа. Уж, если сейчас, летом, такую тягомотину не осилишь, то во время учебы руки, точно, до нее не дойдут. Первый день зря просидела — ласка не показалась. Вот и сегодня, дело уже к обеду, а все тихо. Только незанятые на работе кони, изредка фыркая, методично хрумкают сено, уже нового укоса, иссиня-зеленое и душистое. Где-то под ларем опять разодрались мыши. Писк и вереск на всю конюшню. Дед жаловался, развелось их в этом году несчитано. Вот, мыши выкатились в проход и опять сцепились, противно и пронзительно вереща. Хоть бы чуточку побоялись Ольги! И в этот момент откуда-то сверху, с лошадиной кормушки метнулась рыже-бурая молния. Хватанула одну мышь, придушила, бросила. Кинулась за второй, поспешно удирающей на коротких лапках под ларь. Догнала, хапнула уже чуть не за хвост. Не удержалась и вместе с добычей брякнулась на бок, только ярко-белое брюшко мелькнуло. Быстро перехватилась за шею, и мышь безжизненно обмякла у нее зубах, большая, жирная, со шкуркой, словно навырост, свободно свисающей с боков. Длина мыши — в третью часть тонкого, очень красивого зверька. Спинка у ласки немного сгорбленная, изящная головка сидит высоко. Ушки кругленькие, глазки черные. Блестящие, выразительные. Только что не говорит! Ласка удобнее подхватила добычу и метнулась с ней как раз в кормушку злосчастной Марты. Кобыла испуганно фыркнула и прянула от сена в сторону. Вторая мышь так и осталась лежать в проходе.

Ольга сидела, замерев. Вскоре ласка вернулась.

— Зверинька, миленькая, — мысленно умоляла ее девочка. — Ты такая красивая! Не убегай. Дай на тебя посмотреть.

Ласка унесла вторую мышь и больше не появилась. Ольга напрасно подождала ее еще около часа и побежала домой, делится с дедом увиденным.

— Дедушка, пожалуйста, не ставь на ласку капкан! — умоляла она, повиснув у старика на шее. — И козла не заводи, не надо. Она, ласка, хорошая. Она мышей у тебя в конюшне ловит.

— Мышей ловит, говоришь? — Задумчиво переспросил дед — и к Марте в стойло таскает? Гнездо у нее там, наверное. Детеныши. Штук шесть али семь, поди. До десятка бывает. Ласки, они, навадку имеют на добычу сверху прыгать. Вот и приладилась: по хвосту на лошадь заберется и катается, пока мышь не проскользнет. Тогда — сверху прыг на нее. Съест, али деткам утащит, и опять на лошади спину. Ну, дык, тут ничего удивительного, ежели всю ночь по спине кто-то бегает, не мудрено и вспотеть! Марта, она оводливая очень, щекотки страсть как боится.

— Деда, только не надо гнездо у ласки зорить!

— Ладно, уговорила. Я вот что сделаю: Марту в свободное стойло переведу, которое возле Рублика. А в это стойло буду сено на подкормку сваливать. Дверь сниму и решетку из жердей на пол сколочу. И сено не сопреет, и хищникам твоим под решеткой вольготно будет мышей гонять.

И уже на следующее утро позвал внучку.

— Иди, принимай работу, звериная заступница. Ты мне еще мышей жалеть начни!

У Ольги, который день, из ума не выходила ласка. Красивый изящный хищник, растящий своих детенышей в дедовой конюшне. Вот бы всех их увидеть, и маленьких тоже! Если взрослый зверь на двух ладонях свободно уберется, то какие же тогда детеныши? С палец что ли?

***

Ольга лениво шла пустой к обеду деревенской улицей на речку — проверить утиный выводок и покормить крутой ячневой кашей белую, толстую крикливую утку с десятком ее желтых пуховиков, уже начинающих отращивать на крыльях настоящие, беловатые, но еще не развернувшиеся перья.

Оставалось только свернуть в проулок, чтоб спуститься к речке по узкой тропке, заросшей по сторонам настоящими стенами из разнообразного бурьяна, когда сзади раздался призывный крик. Она обернулась. К ней, запыхавшись, неслись обе близняшки Скворцовы, две девятилетние беленькие толстушки, на первый взгляд абсолютно неразличимые.

— Оля, Оля! — Наперебой затараторили они, едва успев приблизиться. — А, знаешь, Семка Нестеров ведьминого кота рыбой подманил и ей в колодец бросил. А он тонуть не хочет, плавает и орет.

— Кто орет? — не поняла Ольга.

— Кот в колодце! А ведьмы дома нет, она в лес ушла.

— Ну, сволочь! — обозлилась Ольга, поставила на столбушку забора миску с кашей, накрыв ее лопухом от птиц, и побежала к ведьминому дому. Близняшки еле успевали за ней и еще пытались наперебой на бегу рассказать, как Нестеров вчера шел в кино и встретил ведьму. Она так посмотрела на него! И Семка потом, возле клуба, споткнулся, упал, расшиб колено и порвал новые джинсы.

— А ведьма здесь при чем?

— Так она же посмотрела на него!

— Дурдом! Ну, точно — дебил суеверный!

— Нет, правда, правда!

— А кот в чем провинился?

— Он же колдовской, черный! И любит ведьма его.

— Ну, Семка, тварина, погоди! — Угрожая, пообещала Ольга, подбегая к колодцу.

Кот, упорно цепляясь за жизнь, все еще плавал и хрипло, истошно мявкал. Его глаза светились из темной глубины жутким фосфорным блеском.

— Ну, Семка, гад! — Ольга быстро огляделась по сторонам. Взрослых никого не было видно, а кот уже пару раз уходил под воду с головой.

Тогда она, большим железным карабином, на который вешается ведро, закрепила колодезную цепь у себя на поясе, размотала ее с ворота на всю длину и встала на край замшелого сруба, приказав близняшкам:

— Будете меня вытаскивать.

Потом села, спустила ноги в колодец. Снизу пахнуло сырым пугающим холодом. Лед еще не весь растаял там, у черной, далекой воды. Страшно! А кот уже тонет.

И она, зажмурившись, прыгнула. Тяжелая колодезная цепь загремела следом, пребольно огрев по спине.

Воды оказалось по шею. Дыхание перехватило, и сердце остановилось. Первое ощущение — ожог. Будто кипятком колодец наполнен. Кота нигде не видно. Наверное, сшибла его под воду, когда прыгала. Чтоб пошарить на дне, пришлось окунуться с головой. Коченеющей рукой выхватила с глубины за хвост корчащееся тельце, вздернула над головой, интенсивно потрясла, избавляя от воды в легких. И, вскидывая лицо к далекому светлому квадрату, прохрипела сразу осипшим голосом:

— Тащите!

Головы близняшек немедленно исчезли, а цепь натянулась.

Кот, наконец, вдохнул, задушенно мявкнул и немедленно загреб когтистой лапой свою спасительницу по щеке. Боли не было, только ощущение тепла быстро стекающего к шее.

— Ах ты, гад! — Пальцы разжались сами собой. Ольга уронила кота в воду.

И еще раз выловила его, на сей раз уже за шкирку. Девчонки старались изо всех сил и, похоже, не смогали. Ольга уперлась лопатками в ноздрястую синеватую ледяную глыбу, а ногами в противоположную стенку и стала помогать девчонкам. Она перебирала ногами по бревнам, запоздало соображая, что если немедленно отсюда не выберется, то совсем замерзнет и умрет от переохлаждения еще до того, как утонуть.

Злобный испуганный кот вкогтился всеми четырьмя лапами в левую руку. И зубами, полной пастью, извернувшись, впился. Клещом повис. Не оторвешь! И замер так, тяжелым как гиря, клокастым, мокрым чудовищем.

Ольга добралась почти до середины сруба и сорвалась. Далеко наверху испуганно плакали близняшки, всем весом налегая на ворот.

Говорят, со дна колодца видны звезды, даже днем. Ольга задрала голову. Нет. Жаль! Никаких звезд, только светлый квадрат, в котором жизнь. И она вновь начала медленный подъем. Ни ноги, ни руки почти не слушались. Даже кот орать перестал. Придушила что ли она его? Или с закрытой пастью не орется? Лед на стенах сруба опять сменился скользким мхом. Правую ногу чуть вверх, теперь левую. Передвинуть лопатками непослушное тело. И еще…

Неожиданно близняшки наверху синхронно, испуганно взвизгнули, что-то быстро запричитали. Ольга уже не слышала или не соображала, что именно. Цепь провисла. Больше всего хотелось разжать правую руку с намотанной на нее цепью, закрепленной на поясе. И заснуть. Глаза закрывались сами собой. Но еще неизвестно, сумела ли бы она даже отцепиться. Пальцы свело судорогой.

Цепь вновь натянулась, быстро пошла вверх и потащила ее за собой, уже не успевающую цепляться за бревна сруба. Чужая рука ухватилась за шиворот ветровки и выдернула девочку из колодца. Ольга свалилась лицом вниз в теплую дождевую лужицу у сруба. Кот, прижатый к земле под животом, протестующе хрипло мявкнул. И кто-то, вытащив ее на сухое место, по одному, быстро и осторожно, разжимал белые пальцы, насмерть впившиеся в звенья цепи.

Понемногу она начала соображать, что все же еще жива. Перевернулась с бока на спину. И увидела над собой склоненное лицо самой ведьмы в тугом обрамлении синего платка. Ее глубоко сидящие глаза показались жуткими черными провалами. Ольга хотела попытаться все объяснить, но губы отказывались шевелиться. Она зажмурилась и еле-еле вывезла, проскрипев деревянно:

— к-к-к-о-тт, — и чуть приподняла руку со вцепившимся в нее, обтекающим струйками тяжелым зверем. Ведьма с трудом отодрала кота. Может, она и не совсем злая, но своего полуутопленного, полупридушенного любимца не простит никому. И, пожалуй, разбираться сгоряча не будет кто прав, кто виноват.

Ужас придал Ольге силы. Она уселась и начала быстро отползать, отталкиваясь ладонями и ступнями. Потом вскочила и, спотыкаясь на непослушных ногах, рванула прочь. Близняшки уже исчезли. Если бы она видела себя со стороны — испугалась бы. Белое лицо с синими губами. Располосованная в четыре багровых полосы щека. Яркая кровь на лице и шее. Мокрые волосы с налипшей колодезной тиной со стенок колодца. В клочья разодранный левый рукав ветровки, пропитанный водой и кровью. Ольга не видела этого и до смерти боялась ведьмы, поэтому и удирала, что было силы.

Домой, естественно, не пошла. Залезла на полупустой еще сеновал конюшни, стянула с себя всю мокрую одежду вплоть до трусов и развесила ее на жердях для просушки. Солнце заглядывало в широкое окно сеновала и приятно согревало. Хорошо хоть в прошлый раз она сама же и забыла здесь старое покрывало, на котором загорала. В него она и завернулась, зарылась в сено и надолго обессилено уснула.

Проснулась к вечеру, услышав, как дед разговаривает с лошадьми. Села, еще не вылезая из-под покрывала. Левая рука отдалась глухой болью. Осмотрела нехорошо, красно вспухшие царапины и отпечатки зубов с запекшейся кровью.

— Ну и урод, этот кошак! Надо было так и оставить его в колодце. Его, придурка, спасали, а он вон как расплатился. Ничего, ладно, пройдет, не впервой.

Оделась в полусухую одежду, слезла к деду. Солнце спряталось за наползающей с запада темной, в полнеба, тучей. Собирался нешуточный дождь, хорошо, если не гроза.

— Ты где была, окаянная? Вся деревня роем гудит, что ведьма тебя в колодце утопила.

— Никто меня не топил!

— Вот и хорошо, что не утонула. Бабка-то нас обоих убьет. Да еще если в таком ободранном виде тебя обнаружит. Она же с ног сбилась тебя разыскивать!

— Я здесь, на сеновале спала.

— Ну, и ладненько. Давай, помоги овес раздать и домой поспешать надо, а то промокнем. Гроза шутить не будет. Не боишься грома-то?

— Не, деда, гроза, она красивая.

— Красивая, баешь? Ну-ну…

Как ни торопились они, а все равно, пока добирались до дому, вымокли под грозовым ливнем до нитки.

Бабка с причитаниями и незлобливой руганью выдала им сухую одежду и усадила ужинать при свете керосиновой лампы, потому что электричество отключили. Молния в трансформатор угодила. А это всерьез и надолго.

Ольга ела вяло, постаралась поскорее забраться в постель в своей тесовой выгородке — имитации отдельной комнаты в деревенской избе, куда влезала старая кровать и небольшой, дедом сколоченный столик, почти впритирку к ней. Залегла, забилась комком под ватное одеяло и никак не могла согреться. Долго возилась, слушая, как тихо молится бабушка и громыхает рассерженное небо.Разглядывала, как мертвыми, синеватыми вспышками освещаются полосатые обои и большой, темный натюрморт с дичью, цветами и фруктами на противоположной стене.