Последняя сказка Лизы

Евгения Райнеш, 2021

Сказочница Лиза, сбежав от сходящего с ума мужа, отправляется к старым друзьям, которые недавно переехали в горную деревню Аштарак. Она хочет всего лишь получить передышку, чтобы решить, как жить дальше, но в тихой деревушке вдруг начинают происходить странные события. Местные связывают их со старинной легендой Аштарака, передающейся из поколения в поколение. «Шакал вернулся», – говорят они. А Лиза однажды ночью просыпается от того, что кто-то наблюдает за ней с той стороны окна. Дизайн обложки Евгения Райнеш.

Глава пятая. День знакомства всех со всеми

Утро следующего дня началось бурно. Я проснулась от того, что Старый дом полнился радостными голосами. Он звенел предчувствием чего-то замечательного, словно в бокал со льдом хлестало золотистым вином. В этой весёлой неразберихе слышалось даже шуршание зарослей травы, нарисованной на входной двери.

Приехали Хана и Майя, это их — беззаботных художниц — встречали оранжевые ящерицы. Мелькали руки, дорожные сумки, кто-то разувался, разбрасывая белые кроссовки от нетерпения, кто-то обнимался, и все говорили разом, быстро, не слушая друг друга от полноты чувств. То тут, то там вздымались весёлые вихри, Тея уже звенела чем-то на кухне, вскоре потянуло свежесваренным кофе, плескалась вода, которую носили из бочки во дворе и грели в большом тазу огромным кипятильником. Все обитатели Старого дома оказывались сразу везде, наполнили каждый его угол, и одновременно собирались куда-то немедленно ехать, идти, что-то делать и дома, и вне его.

Размышлять о своём сложном внутреннем мире сразу стало некогда, так как я тут же попала в эту лавину активности. Неслась уже в общем стремительном потоке, не давая себе труда задуматься: зачем и почему. Смысл снова возвратился к жизни самой, а не к тому, что я о ней думаю. Словно разбитый вдребезги мир затягивал трещины радостями и проблемами других людей.

— И он мне говорит, — быстро, словно боясь не успеть выложить все, что пришло в голову, рассказывала Хана. — Говорит: «Девушка, если вы немного потянетесь, то сможете достать до неба». Я словно магнит для всяких якобы остроумных высказываний. Никто не может пройти мимо, постоянно ловлю на себе странные взгляды. Ну почему люди никогда не могут оставить меня в покое?

Я бы тоже обязательно уставилась на Хану, увидев в толпе. Не смогла бы не заметить: очень худую, чрезвычайно высокую, с горящим чёрным огнём взглядом. От Ханы летели искры даже сейчас, когда она просто впилась зубами в бутерброд с колбасой.

— Потому что ты выделяешься из толпы, — подтвердила мою мысль Майя. — Иногда, как ни старайся, она не даёт в себе раствориться, даже если человек изо всех сил пытается мимикрировать под неё. Прямо выпихивает прочь.

— Есть такие личности, — вмешалась я, — которые никогда и никак не смогут раствориться в толпе. А есть такие, что отчаянно пытаются выделиться, но все равно остаются её частью. Мне кажется, что дело в глубинной метке, которую на личность ставит кто-то свыше.

Тея прищурилась:

— О, метка крови? Мы опять возвращаемся к нашей легенде? Поздравляю Хана, ты — потомок волка Аштарака.

— Чего? — Хана недоуменно воззрилась на нас с Теей, потому что мы как раз в этот момент обменялись понимающими взглядами.

— Всё не так буквально, — произнесла я.

Мы с Теей рассказали девочкам местную легенду.

Хана верила в динозаврика Гошу и в единорогов. Гошу она сама создала и с его историями собирала кучу лайков в интернете, а единорогов никогда не видела. Волка Аштарака она тоже никогда не видела, но сразу поверила в него.

— Я вот, правда, не смейтесь, все время чувствую, что какая-то другая. С самого детства. Люди всегда как-то странно смотрели на меня. Чувствую, что им одновременно хочется ко мне прикоснуться и уйти куда-нибудь подальше.

— Ты их просто раздражаешь, — засмеялась Майя. — Потому что у тебя в голове — единороги, а не грядки с картошкой, и они чувствуют это.

— А что в этом такого? — искренне удивилась Хана.

— Про картошку можно всегда поговорить — как посадили, окучивали ли, удался ли урожай. А как обсуждать несуществующих единорогов? И главное — зачем? От этого нет никакой практической пользы. Бесполезная информация, которую никуда не применишь в жизни.

— Единороги существуют, — упрямо пробурчала Хана. — И их запросто можно применить в жизни. Только сначала их нужно встретить. А вот это уже проблема.

И вдруг, посмотрев на меня, выдала:

— А как тебе живётся с твоей меткой?

— С какой? — опешила я.

— С меткой жертвы…

— Вот что ты сейчас сказала? — сердито вмешалась Тея.

Она закончила собирать грязную посуду со стола и теперь сидела как бы погруженная в пинание каких-то птичек на планшете. Но, судя по всему, нить беседы не упускала.

— Так у неё на лбу высечено: «Жертва», — виновато оправдывалась Хана. — Я же за неё переживаю.

Я проглотила ком, опять поднимавшийся к горлу, и натянула улыбку на лицо. Улыбка, как дырявый чулок, пошла затяжками гримас, получилось что-то похожее на оскал.

— Ха-ха три раза, — сбивчиво проговорила я. — Никакая я не жертва. Тебе показалось.

Хана прищурилась, но промолчала. В эту секунду мне послышалось шуршание травы под юркими ящерицами. «Это только связь между художником и его картинами, — быстро подумала я. — Никакой метки она не видит, просто каким-то невероятным образом слышала мой разговор с её ящеркой».

— Хана, твоя непосредственность иногда граничит с идиотизмом, — Тея отложила планшет и встала.

Краем глаза я видела: она делает какие-то угрожающие знаки Хане.

— Мы собираемся спуститься в город, — немного виновато произнесла художница. — Потолкаться по сувенирным лавкам, поглазеть на осеннее море и выпить кофе в кафешке. Вы с нами?

Тея покачала головой:

— Вечером прибудет с работы голодный муж. А потом вы — тоже голодные. Так что без меня.

— Лиз, пойдём! — позвала Майя.

Уж не знаю почему, но настроение резко испортилось. Опять накрыло ощущение, что у меня какая-то заразная болезнь, которую чувствуют окружающие и сторонятся. Мне хотелось жить так, словно ничего не случилось. А эти взгляды и перемигивания…

— Я не пойду. Много работы.

— Принцесса Иголочка? — подмигнула мне Тея.

Её голос опять стал насмешливым.

— Какая принцесса? — тут же взволновалась Хана.

В данный момент она выпускала серию открыток со сказочными персонажами и её очень волновал вопрос принцесс и прочих волшебных существ. Единорогов, да.

— Потом расскажу, — пообещала я и отправилась к своему ноутбуку.

Потому что, как бы ни насмехалась надо мной научная Тея, но моя капризная принцесса Иголочка уже начинала догадываться о том, что её крестная — злая ведьма. Я действительно не могла оставить её в такой драматический момент одну на перепутье.

Подумала немного и отправила Иголочку перекрашиваться в розовый цвет. В феемахерскую к волшебным мастерам феям. Она изменилась до неузнаваемости. Мне даже показалось, что моя принцесса стала выше и худее. И ещё у неё появилась вертлявая привычка постоянно оглядываться в поисках единорога. «Вы кто?», — спросила её на входе во дворец злая ведьма, притворявшаяся доброй крестной.

— Лиза, будь прелестью, сходи за хлебом! — закричала снизу Тея, ворвавшись серой реальностью в мой сказочный мир.

***

Кроме обмена важными новостями, в ожидании «полуденного» аштаракские дамы воспитывали пса Мухтара, который жил напротив остановки во дворе дома с узорчатой верандой. Мухтар был овчаркой, молодой и жизнерадостной. Вчера я наблюдала, как он получает основы правил хорошего тона «Поведение с хулиганскими собаками». Необходимость обучения вызвал визит двух дворняг весьма задорной наружности. Эти разгильдяи изощрённо дразнили честно сторожившего свою территорию Мухтара. Когда же пёс ответил на их вызывающие действия громким лаем (надо сказать, делал он это с большим удовольствием), с остановки сразу раздался хор голосов:

– — Фу, Мухтар!

– — Нельзя, Мухтар.

– — Мухтар, тихо!

Результата никакого не последовало. Галдёж продолжался, усиленный воспитательными акциями, но все получали удовольствие. Дворняги от своего хулиганства и свободы, Мухтар — от законного повода зайтись бесшабашной дурниной, а «остановочный кружок»… Наверное, от сопричастности к событию.

Сегодня перед «полуденным» было подозрительно тихо. Люди собрались, как всегда, я это видела издалека, но говорили чуть слышно, и ощущение всеобщей растерянности витало в осеннем воздухе. Я подошла ближе, выхватила глазами невысокую черноглазую женщину в светлых трикотажных бриджах до колен и просторной футболке. На макушке черноокой жительницы Аштарака торчал хохолком обесцвеченный хвост, перехваченный резинкой. Мелькали на солнце огненной рыжиной отросшие пряди. Они не были седыми, как положено. Именно такими — странно огненными. Зачем-то женщина скрывала перекисью не седину, а яркий цвет натуральных волос. Старалась приглушить огонь.

Говорили они то на своём языке, то переходили на русский. Когда я слышала разговоры местных, то всегда поражалась этой особенности: даже беседуя между собой, они чередовали фразы на разных языках.

– — Ануш, — аштараканка с короткой аккуратной стрижкой обратилась к «обесцвеченному хвосту», — Ов карох ер мтацел! А ночью ничего не было слышно?

Оказывается, я безошибочно выделила из толпы легендарную, всё знающую Ануш.

– — Ес шат зармацац ем, — расстроено произнесла та, словно разговаривала сама с собой. — Сроду у нас собак со дворов не сводили. Если бы кто чужой был, так Мухтар бы шум поднял.

– — Может, приманили, чем вкусным? Молодой ведь, дурной. Да и добрый, надо сказать….

Я посмотрела на двор напротив остановки. Точно. Пса нигде не было видно. И его весёлого лая, который знала вся деревня, слышно тоже не было. Женщины покачали головами, развернулись и собрались расходиться. Очевидно, по домам, потому что, куда же ещё здесь расходиться?

– — Ануш, а что случилось с Мухтаром?! — торопливо спросила я.

Женщины оглянулись с удивлением. Та, которая была Ануш, мягко и доброжелательно ответила:

– — Со двора свели.

И опять что-то прибавила на своём языке. Может, по привычке перевела тут же фразу, а, может, просто выругалась.

– — Ануш, — уже обнаглела я, — а кто свёл-то?

Конечно, я сразу вспомнила пропавших осликов. Но если те могли и сами уйти из Аштарака в поисках лучшей жизни, то пёс-то сидел на цепи.

– — Да кто ж его знает?! Ворканов индз е хайтни, чужих у нас не бывает, а местные никогда так не поступят.

Я была «не местная», а, значит, попадала под подозрение. Собачьей воровкой прослыть совсем не хотелось, и я стала оправдываться:

– — Да кому нужен пёс-то чужой? Это же не ведро, не кастрюля. Как его в хозяйстве приспособить?

– — Вот и мы не понимаем, — пожала плечами Ануш. Скорее всего, она не склонна была подозревать меня в причастности к похищению Мухтара. — А только цепь порвана.

– — Может, кстати и сам сбежал, — добавила короткостриженая. — Ов гити? Молодой, дурной, кровь взыграла. Набегается, прибежит.

И женщины, тяжело вздыхая, пошли прочь от остановки. Их словно давила мысль о воровстве в родной деревне. Пусть пропал только молодой и глупый кобель, который, возможно, сам сорвался с цепи.

Я зачем-то поплелась за Ануш и короткостриженой, держась на некотором расстоянии. Вскоре они шумно попрощались, вторая женщина скрылась за ярко-зелёной калиткой. Ануш пошла дальше.

И я, словно зачарованная, не отрывая взгляда от её огненных прядей, отправилась следом. Неудержимо тянуло: и то, что я слышала, и сам её облик, и то, как она говорила, мешая русские слова с местным наречием. Меня тянуло к ней всё. Набравшись смелости, я позвала «Ануш!». Полушёпотом, но она услышала. Остановилась, развернулась и внимательно посмотрела мне в глаза.

– — Хотела… извините… — невнятно бормотала я, на ходу пытаясь придумать, что же именно хотела. — Я подруга подруги Джен, вы же знаете Джен, гощу у её подруги…. Меня Лизой зовут.

Ануш кивнула, не отводя внимательного тёмного взгляда:

– — Ты не зря здесь гостишь, верно?

Она подождала ответа ещё немного, но на меня так невовремя напал ступор, и я не могла произнести ни слова, как ни старалась. Ануш вдруг расхохоталась:

– — Заходи ко мне, поболтаем. Когда будешь в настроении.

И сказала адрес, который я сразу же запомнила. Затем Ануш пошла дальше, а я, сгорая от стыда за свой дебильный вид, постояла ещё немного и отправилась за хлебом.

Мне не хотелось об этом думать, но, по всей видимости, странные дела начали твориться в деревне с момента моего приезда. Вернее, с той самой ночи в Аштараке, когда с вершины горы докатился звук охотничьего рога. По дороге домой я думала об этом столь усиленно, что по прибытию обнаружила буханку свежего хлеба наполовину обгрызенной. Обкусала и не заметила.

Своими мыслями я поделилась с Теей в опустевшем Доме. Девчонки умчались в город.

– — Наверняка ты выдумываешь всякие глупости, — ответила подруга. — С чего бы в честь твоего приезда местным мифическим существам трубить в охотничий рог и уводить псов со двора?

– — А ещё — заглядывать по ночам в мои окна, — наябедничала я.

– — Это вообще уже глупость. Тебе явно показалось со страху. Ливень был сильный, правда. И шумный.

– — И пугающий, — поёжилась я, вспомнив минувшую ночь. — Мистический. Такой, от которого мурашки по коже.

Тея посмотрела на меня строго:

– — Не выдумывай. Это был простой ливень. Только сильный и с ветром. А Мухтара жалко. Если он сорвался с цепи и убежал в горы, его могут съесть шакалы.

– — Разве маленький шакал может напасть на большую овчарку?

– — Вообще-то, навряд ли, — задумалась Тея. — Хотя если их много… А шакалы поодиночке и не ходят. Власть толпы. Толпа может съесть кого угодно. А ещё….

Она нахмурилась, как всегда, когда вспомнила что-то.

– — Ещё они прекрасно поют, между прочим.

– — Кто поёт? — удивилась я. — Шакалы?

Конец ознакомительного фрагмента.