Костя в школе. Класс 9-й

Евгения Сергеевна Теплова (2024)

Третья часть рассказов о школьной жизни Кости Куликова. Он перешёл в 9-й класс, где его ожидают начатки сепарации от родителей, любовная драма, почти детективная история и немалое количество конфузов :)

Ревизор

Кажется, уже на следующий день после драматичного расставания мы с Никиткой, направляясь в зал, столкнулись в вестибюле с директором.

— Зайдите ко мне, — бросил он нам на бегу.

Мы оглянулись вокруг себя — рядом пробегало лишь несколько младшеклассников — вряд ли он к ним обращался. И на следующей перемене мы спустились на первый этаж и постучались в приёмную.

— Мы к директору, — сказал Никитка секретарше.

— По какому вопросу?

— Не знаем, — ответил я. — Он сам позвал.

— Да? — чёрные брови секретарши заползли высоко на лоб.

— Марго, пропусти товарищей, — донёсся голос директора.

И мы прошли в кабинет, в котором не были со времён анонса «Буратино».

— Во вымахали! — покачал головой директор.

Он же стал будто меньше, но солидность не утерял, только в глубине глаз поселилась грустинка (может, просто возраст? усталость?). На стене я заметил портрет военного в орденах в чёрной рамке, но не осмелился спросить, кто это. По возрасту точно не сын.

— Так, друзья, спасайте, — удивил сходу директор, — тону в бумажках и таблицах. Жизненно необходимы творчество, вдохновение, что-то настоящее в общем. — Он сделал паузу. — Как насчет «Ревизора»? В прошлый раз получилась комедия, так что пускай теперь будет настоящая комедия. Вот вы, Жариков, натуральный Хлестаков. А вы, Костя, такой солидный — будете городничим.

Мы неуверенно кивнули.

— Я загляну к вам сегодня на уроке, — предупредил директор, — есть идеи насчёт остальных персонажей, но надо удостовериться. Я вам не помешаю.

Директор выполнил обещание и заявился на алгебру с блокнотиком. Он сидел за учительским столом, пристально вглядывался в наших одноклассников, и те вжимались в стулья, пока мы с Никиткой наслаждались своей осведомлённостью. Я заметил, что директор задержал взгляд на Марусе и пожелал всем сердцем, чтоб он выбрал её. По окончании химии директор огласил состав новой труппы мечты:

Жариков — Хлестаков

Куликов — городничий

Скворцова — Анна Андреевна

Спицына — Марья Антоновна

Братья Клещ — Бобчинский и Добчинский

Кириллов (это Даня) — Осип

Белов — почтмейстер

Пенкина (это Танька) — одна из жён

И ещё несколько второстепенных персонажей, полкласса задействовал.

— Есть возражения? — спросил директор, окончив. — Не стесняйтесь.

Гробовая тишина была ему ответом.

— Что ж, Людмила Ивановна заступит с четверга, а вы можете начинать учить. Костюмы обеспечим.

— А когда планируется премьера? — поинтересовался Матвей.

— Есть варианты, посмотрим, как дело пойдёт.

Получив и пролистав сценарий, мы дружно присвистнули, но только Даня осмелился возмутиться количеством текста, который предстояло выучить.

— Мне уже смешно, — сказал он. — У меня травма головы, я не выучу такой абзац.

— Я не требую дословного воспроизведения, — ответил директор, — уловите интонацию героя, типичные словечки и передавайте основной смысл.

Даня покачал головой, давая понять, что это в любом случае дохлый номер.

— Не сомневайтесь в своих силах, — сказал директор то ли ему, то ли нам всем.

На той же перемене я перечитал все совместные сцены с Марусей. Какая ирония судьбы — играть сейчас мужа и жену!

Репетиции начались в четверг. Чтоб не пропускать их, в дни тренировок я обедал в школе и бежал на футбол сразу из школы. Людмила Ивановна приходила на репетиции каждый день, а мы по очереди — кто сможет. За первую неделю я не пропустил ни одной, как себя ни уговаривал. Маруся тоже. Не сказать, что боль моя утихла, но я с ней как-то сжился. Хорошо, что, пока ты в образе, встречаться взглядами вполне безопасно. Как ни удивительно, рядом с Марусей мне всё-таки было легче, чем вдали от неё. Почему — сам не мог понять. Возможно, потому что вблизи я чувствовал ещё связывающие нас ниточки, а вдали — одну тягучую пустоту.

Маруся сначала смущалась, но потихоньку вошла в роль провинциальной кокетки — судя по всему, нет на свете таких вещей, которые она при желании не сделает хорошо. Ну а Вергилия была просто бесподобна — где она только набралась этих ужимок! Мне достались самые длинные монологи, но я быстро усвоил специфический слог Сквозник-Дмухановского и при необходимости легко импровизировал. Даня сопротивлялся, филонил, но после аудиенции у директора взялся за ум. Клещики тоже не заморачивались вызубриванием текста, но отменно играли неуклюжих идиотов. Они засовывали себе под толстовки подушки для имитации животов и постоянно их поглаживали. Я иногда забывался, любуясь их игрой, и выпадал из своего серьёзного образа. Никита, памятуя о нашем позоре в «Буратино», твёрдо решил выучить текст так, чтоб хоть в ночи разбуди — запросто пожалуется, что «пехотный капитан, бестия, штосы удивительно срезывает».

На одной из репетиций, когда Людмила Ивановна занималась с Никитой и Даней, я сидел в первом зрительском ряду и ко мне подсела Маруся.

— Ты теперь со мной вообще общаться не будешь? — вдруг выдала она.

Я, мягко говоря, обалдел.

— А зачем?

— Просто.

— Просто не получается.

— А я хотела посоветоваться, — будто не слыша меня, продолжила она. — Думаю подойти к директору и попросить подыскать мне замену.

— Почему? — дрогнул я, но не подал виду.

— Мне кажется, у меня не то что актёрского таланта, но даже способностей никаких. Только порчу спектакль.

— Да не, нормально. Талантливой Вергилии более чем достаточно.

— Да?

Мы сидели молча. Я листал сценарий, делая вид, что подучиваю.

— Ты только это, — каким-то чудом нашёлся я, — не вздумай сбежать перед премьерой.

— В смысле?

— Ну, я в твоё платье не влезу.

И мы рассмеялись.

Удивительное дело — совершенно родной человек сначала в одночасье стал чужим, а теперь остаётся чужим, не перестав быть родным. Голова кру́гом.

Вергилия, стоявшая у сцены рядом с Людмилой Ивановной, оглянулась на нас с умилением.

— Тихо, пожалуйста, — попросила Людмила Ивановна.

Я сидел как на иголках, не находя повода подняться. А Маруся смотрела на сцену и не уходила.

— А директор не говорил, с чего это он вдруг решил ставить спектакль именно с нашим классом? — спросила она. — В прошлый раз со всей школы актёров набрал.

— Нет, не говорил. Надо будет спросить, — сказал я как человек, который с директором на короткой ноге.

— Может, Даню хотел задействовать? — размышляла Маруся. — А то у него с учёбой опять как-то не складывается.

— Да? — удивился я. — Жаль.

За всеми последними событиями я, наверное, никого вокруг не замечал, что уж говорить о Даниных школьных успехах.

— Он уже вовсю тренируется, чтоб служить по контракту, — прошептала Маруся. — Вот и забил на учёбу.

— Не рановато?

— Ему 17 скоро. Но, возможно, директор пытается задержать его в мирной жизни.

— Не исключено, — согласился я.

— К тому же вы с Никиткой — его любимчики, — продолжала Маруся шёпотом, — ему приятно снова с вами поработать.

— Не выдумывай.

— Не выдумываю. Да и Клещики хороши. А мы с Матвеем тут лишние.

— Ну если тебе совсем не нравится, поговори с директором, чего мучиться.

Маруся промолчала, а лица её я не видел.

И тут кто-то плюхнулся в кресло с другой стороны от меня. Оборачиваюсь — директор, лёгок на помине.

— Здрасьте, — поздоровался я.

— Уф, успел, — радовался запыхавшийся директор. — Отпросился с совещания. Ну как тут, дело идёт?

— Идёт, — заверил я.

— Даниил справляется?

— Вполне.

— Из остальных никто сбежать не планирует?

Я обернулся к Марусе — она еле заметно покачала головой.

— Да нет, всем весело, — сказал я.

Людмила Ивановна, заметив директора, явно струхнула и, не дав доиграть предыдущую сцену, позвала нас:

— Костя, Маруся, Вергилия, открываем сцену 6. Никита, остаёшься на сцене.

Мне и открывать не надо было: это одна из любимых моих сцен — когда Хлестаков просит у городничего руки Марьи Антоновны. И я оставил сценарий на кресле.

— Ваше превосходительство! Не погубите! Не погубите! — бросился я к Никите, желая порадовать директора блистательной игрой.

— Что такое? — нахмурился Никита.

— Купцы, этакие ябеды, на меня вам жаловались. Враньё всё, враньё. И унтер-офицерша налгала вам, будто я её высек — она себя высекла. — При этом я показал на Людмилу Ивановну.

— Провались унтер-офицерша — мне не до неё! — крикнул Никита, тоже глядя на режиссёршу, получилось смешно.

— Не верьте им! Не верьте! — горячился я, чтоб не рассмеяться. — Это такие лгуны, что всем известно…

А дальше я не помнил, и Маруся вмешалась:

— Знаешь ли ты, какой чести удостаивает нас Иван Александрович! Он просит руки нашей дочери!

— Ты рехнулась, матушка? — с большим удовольствием набросился я на Марусю. — Не извольте гневаться, ваше превосходительство: она у меня немного с придурью.

(Как же мне нравилось это «она у меня» — я бы ещё тысячу раз сыграл сцену 6).

— Да я точно прошу руки, — уверял Никита и зачем-то протягивал мне руку. — Я влюблён. И от любви могу с ума свихнуть.

Я снова чуть не рассмеялся, но совладал с собой.

— Не могу верить. Недостоин, ей-богу. Недостоин.

— Да если вы не дадите согласия, то я чёрт знает что готов… — Никита топнул ногой.

— Не могу верить, изволите шутить, ваше превосходительство, — лепетал я.

— Ах какой чурбан, — отругала меня Маруся тоже не без удовольствия. — Ну, когда тебе толкуют.

— Отдайте, отдайте, — наступал на меня Никита. — Я отчаянный человек, я решусь на всё: когда застрелюсь, вас под суд отдадут.

Вергилия в это время водила головой и делала большие глаза, в которых восторг сменялся ужасом и обратно.

Я благословил жениха с невестой, и они поцеловались в щёчку, наверняка к досаде Матвея.

— Ах батюшки, целуются, — вскричал я, протирая глаза и подскакивая. — Точный жених! Ай, Антон! Ай, городничий!

— Не надо прыгать, не смотрится, — перебила Людмила Ивановна, которой, видимо, захотелось проявить себя как режиссёра, — лучше схвати супругу за руку и тоже чмокни на радостях.

— В руку? — уточнил я, мгновенно растеряв весь свой артистизм.

— Лучше в щёку. Симметрично. Они так, вы так.

— Окей, — сказал я и остановился.

— Начни заново с «ах батюшки», — скомандовала Людмила Ивановна.

— Ах батюшки, целуются, — еле выдавил я.

Остальные трое уставились на меня во все глаза, да и зрители примолкли.

— Ты к супруге обращайся, — посоветовала Людмила Ивановна.

Я кивнул. Маруся стояла такая красная, что я симметрично покраснел.

— Ах батюшки, целуются, — повторил я слабым голосом, хотя никто уже не целовался.

Она протянула мне руку, которую я схватил и сжал так крепко, что Маруся поморщилась. Но чмокнуть, по ужасному выражению Людмилы Ивановны, оказалось выше моих сил. Да и слова я забыл. Так мы и стояли, как два дурака.

— Ай, Антон! — покачала головой Маруся.

— Ай, Антон, — подтвердил я.

— По коням! — вдруг крикнул Даня вместо «лошади готовы!», но в любом случае спас нас.

— Отлично, я сейчас, — отозвался Никита-Хлестаков.

— Как-с? — очнулся я. — А когда же… бракосочетание так сказать…

— На одну минуту, — отмахнулся Никита. — Завтра же назад. Прощайте, любовь моя, — обернулся он к Вергилии. — Прощайте, душенька. Прощайте, Антон Антонович! Премного благодарен за всё…

Никита расшаркался, а мы с Марусей и Вергилией помахали ему руками.

Все напряжённо ждали вердикта нашего продюсера. Но он молчал — кажется, что-то прикидывал.

— Неплохо, — наконец сказал он и остановил взгляд на Марусе (у меня сердце в пятки ушло), и, подумав, продолжил: — Мария, я, конечно, понимаю, что перевоплощаться в собственную противоположность не просто… (Маруся покраснела ещё гуще). Но всё-таки постарайтесь, чтобы Сквозник-Дмухановский не тонул в ваших глазах. Костя, не смотрите на супругу вообще, запомнили? За руку хватайте не глядя, ясно? (Я кивнул). А то у нас теперь вместо комедии «Ромео и Джульетта» получается. На Шекспира тоже когда-нибудь замахнёмся, а пока… пока давайте немую сцену, и я побегу.

— Совсем немую? — уточнила Людмила Ивановна.

— Ну что не понятно? — неожиданно рассердился директор. — С почтмейстера, с почтмейстера.

Матвей, вынув из кармана хлестаковское письмо, отправился на сцену. Директор по ходу сделал ещё несколько ценных указаний, похвалил нас и убежал на совещание.

Людмила Ивановна так перенервничала, что отпустила всех с миром домой. По завету директора я попрощался со всеми, не глядя на «супругу», но внутри всё ликовало.

— Ну вы со Скворцовой это просто умора, — посмеялся надо мной Никита, когда мы спускались по лестнице. — Красные, как раки, сцепились клешнями и не могут расцепиться. «Ай, Антон, ай Антон». «Ай, Ромео, ай Джульетта».

Я рассмеялся.

— И долго это будет продолжаться? — поинтересовался Никита.

— Директор вроде надеется к Новому году уложиться.

— Я не про это.

— А про что? — уже догадался я.

— Нравится вам? Признайся.

— Да что тут может нравиться? — вздохнул я.

— Так, мальчики, про субботу никто не забыл? — обгоняя нас, спросила Вергилия.

Мы помотали головами.

— Кость, завтра ещё раз сверим часы.

— Угу.

— Ты уверен, что не подставляешь дядю? — усмехнулся Никита, когда Вергилия скрылась из виду.

— Я уверен, что ничего не выгорит, — ответил я. — Зато попируем на славу.