Он – Дьявол, а я его

Евдокия Гуляева (2024)

Его боятся до такой степени, что даже имя его, как правило, вслух не произносят. Даже сильные мира сего — вершители судеб человеческих называют его «Сам-Знаешь-Кто» или просто ОН. Келлан Дагер — изощрённее и жёстче самого дьявола. По крайней мере, последний только затащит в преисподнюю и будет терзать вашу душу до скончания веков. А ОН — сначала заставит молить об этом. И вынудит поверить, что делает одолжение, в то время, как будет перерезать вам горло. Ева Аддерли расплачивается за алчность и бесчестность своего отца. У неё никогда не было возможности отказаться от сделки с дьяволом. От автора: Вторая заключительная книга дилогии.

Глава 3.2

Я слышу, как он закрывает дверь.

Замираю около кровати. Не оборачиваюсь.

Я так остро ощущаю его присутствие: каждой клеточкой, каждым ощетинившимся волоском на коже.

Он останавливается за моей спиной. Не двигается. Не касается меня. Только слышу, как выдыхает… Протяжно. Немыслимо сексуально.

И нервы мгновенно — догола.

Прячусь, как умею, всё так же обнимая себя руками. Взволнованно покусывая нижнюю губу, ладонями растираю покрывшиеся мурашками предплечья.

Больше не могу находиться так близко к нему, поэтому ныряю под одеяло и сразу отодвигаюсь как можно дальше.

Келлан приближается, наклоняется, но лишь для того, чтобы выключить ночной светильник. Я невольно зажмуриваюсь. Теперь могу только слышать.

Он движется.

Шорох одежды.

Отчётливо различим металлический звук стали по дереву, когда он снимает и кладёт портупею с пистолетом на прикроватную тумбочку.

А ещё чувствую, как матрас прогибается под весом Келлана, когда он ложится.

В одной кровати мы не впервые. Однако, сейчас всё иначе — между нами довольно приличное расстояние, которого он старательно придерживается. Так необычно находиться с ним под одним одеялом, но не касаться друг друга.

В одинаковых позах: мы оба лежим на спине, вытянув руки вдоль тела. Это так неестественно.

Я сглатываю. Он выдыхает. Мы оба смотрим в потолок. Не знаю, о чём в этот момент думает он, а я пытаюсь не забыть, почему хочу его ненавидеть.

— Ева…

Когда голос Келлана нарушает тишину, я вздрагиваю. Мы одномоментно поворачиваем головы и смотрим, наши глаза впиваются друг в друга.

Я молчу и лежу так в течение некоторого времени, а потом отворачиваюсь, опять гипнотизируя потолок и пытаясь понять, что, чёрт возьми, это за игра.

По щекам скатываются первые слёзы. Беззвучные. Игнорируя их, я пытаюсь дышать ровно.

Сердце глухо пропускает несколько ударов, прежде чем я прикрываю глаза и говорю:

— Не секрет, что Дядя Виллиам приходил ночами в мою спальню. Он сидел на моей кровати, зная, что я прячусь под ней. Тебе известно об этом.

Дальше страшно озвучивать. Я делаю длинную паузу. Полегче. И выпаливаю фразы залпами:

— Секрет, что это не совсем правда. Он занимался не только этим. Ещё говорил со мной. Вернее, сам с собой. И онанировал.

Гулко сглатываю.

Я не могу двигаться, словно моё сознание проводит на мне удушающий приём. Ломает. Но тело начеку, не расслабляется ни на одно мгновение. В таком эмоциональном перенапряжении всё воспринимается острее, больнее, чувствительнее.

Я предвижу движение Келлана за секунду до, — едва заметное шевеление, его рука тянется к моей, и он переплетает наши пальцы; поглаживает большим мою ладонь. Невесомо, но так ощутимо.

Не колеблюсь. Правда вылетает из моего рта прежде, чем я могу передумать:

— Нет, как он делал это, я не видела. — Признания даются мне с трудом. В горле першит, словно его трут наждачной бумагой. Чтобы избавиться от этого чувства, я сглатываю и продолжаю: — Слышала. Не хотела, но от страха вслушивалась, хотя даже это было излишне, там был отчётлив каждый шорох. Звук. Его частое дыхание.

Стыд-н-о.

До чего же стыдно!

Пауза. Глубокий вдох.

Заткнуться бы! Только мне кажется, что сказанного ещё недостаточно:

— Я слышала эти звуки не каждую ночь. Но каждую ночь я боялась пропустить его тихие шаги в коридоре.

Келлан шипит сквозь плотно сжатые зубы. Его пальцы грубее сжимают мою ладонь, и их хватка болезненна.

Я поворачиваю к нему голову, — он так и продолжает лежать, глядя в потолок, казалось бы, без видимых эмоциональных реакций. Однако, замечаю, как дёргается кадык на его горле, а сам он ощеривается.

Он сминает мои пальцы в своих. Трёт их. Я терплю, но не прошу его меня отпустить. Мне нужно это давление. Как привязка к этой жизни, где мой дядя — не что иное, как преследующий кошмар. И только.

Его здесь нет. Но есть Келлан.

Я делаю глубокий вдох.

— Снизу мне были видны только его ноги и туфли на них — начищенная пара Оксфордов. Он сидел неподвижно. А я боялась пауз и тишины. Боялась, что он услышит, как громко я дышу и заглянет под кровать.

Я не хочу.

Но помню, как перебирала помертвевшими губами. Беззвучно: «Хватит… И пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Хватит!»

— Свой запах он оставлял на всём: на моей подушке, одеяле, на простыни… Он пачкал их собой. И я чувствовала себя такой грязной.

Одна.

Испуганная.

— Всё. Не говори. Ничего.

— Я…

— Ничего. — Голос Келлана полон едва сдерживаемой ярости.

Но мне не страшно. Совсем. Сейчас он злится не на меня.

Я зажмуриваю глаза. Накрепко. Если не сделать этого, то разрыдаюсь в голос.

Слышу, как он двигается ближе.

Внезапно ощущаю его руки. На мне.

Две ладони. Они обнимают меня, и я так быстро вдыхаю, что лёгкие сжимаются; каждый мускул, каждое сухожилие в моем теле напрягается и связывается в узлы, которые стягивают позвоночник.

Я в замешательстве. Поймана на противоречиях.

Я так отчаянно боюсь быть слишком близко к нему.

И оказаться слишком далеко тоже боюсь.

Я не знаю, как отстраниться.

И уверена, что не хочу этого делать.

— Ты уйдёшь?

— Нет. Спи.

Этот скупой односложный ответ значит для меня больше, чем просто утешение.