Превратности судьбы

Евдокия Краснопеева (2024)

Ефроксия (Фро) Николаевна Виноградова, барышня из родовитого, но обедневшего дворянского рода. Девушка характера своенравного, весьма решительна, красива, неглупа, в меру образована. Проводит лето в подмосковном имении тетушки. И не ожидает, что вскоре чреда невероятных событий изменит её жизнь.

Глава 6

Прошка набил наливками целую корзину со всей осторожностью, на что ушло немало времени. Конечно, он не собирается все это сразу предоставить барину. Спрячет корзинку в кустах, чтобы не мотаться на лодке через речку туда-сюда, а подаст один графинчик со стаканом — все чин чином. Он даже полотенце с собой прихватил, чтобы повесить на руку, как у человека в ресторации.

Все же, прав Пафнутий — добром это не кончится…

Прохор задумался на мгновение, переставая грести.

— Ну-ка, вертайся, милай! — Манефа махала с берега ему пухленькой ручкой.

Одетая в темный салоп, низенькая, круглая, она напоминала охапку прошлогоднего сена, подгнившую от сырости и оттого черную и рыхлую. Да она и была рыхлой и мягкой. Чего нельзя было сказать о её характере. Уж Александр Львович-то прекрасно знал, кого послать к непутевому сыну. Её природная въедливость начала проявляться сразу же, как только Пронька причалил лодку к берегу.

— И что это, ты, голуба, там спроворил? — баба сунула свой мясистый нос в корзину под прикрытое полотенце. — Так, друг сердешный, решил Гришеньку в гроб вогнать? Тащи все обратно!

— Нешто возможно барину сопротивляться, — ворчал Прохор, спускаясь обратно в погреб.

Хоть он и ворчал, а все же был рад старой чертовке. Уж она-то сладит с Григорием Александровичем, всенепременно.

Он втащил бабу в лодку. Старуха ойкала и хваталась за скамейку обеими руками, как только посудина чуть кренилась.

— Пошто потащились в такую даль? — свирепо поинтересовалась Манефа, лишь только почувствовала под ногами твердую землю.

— Барин пожелали уток стрелять.

— Дурень ты, Прошка. Сколь раз говорила, держать Гришеньку подальше от ружья, когда он во хмелю.

— Нешто его удержишь…

— Тряпка ты безвольная, — бубнила старуха, семеня вслед за своим провожатым. — Тебе ли в услужении у графа быть? Скажу Александру Львовичу, чтоб отправил тебя на конюшню, навоз возить. Самое тебе там место.

Она ткнулась носом во внезапно застывшую спину мужика.

— Чего стал?

— Нету…

— Чего нету?

— Барина нету. Вот туточки лежал, когда я за наливкой отправился, — глаза холопа испугано метнулись к быстрой воде.

Матерь Божья Всезаступница, спаси и сохрани! Ежели барин в воду полез и потонул? Старый граф на кусочки порежет; месяц будет резать, пока не помрет Прохор лютой смертью.

— Ваша светлость… — тихо вскрикнул Пронька.

Манефа ткнула сомлевшего мужика в бок.

— Ох, дурень, ну и дурень! Смотри — вот следы вглубь зарослей ведут, а не к воде. Пошли.

В самом деле, влажный песчаный грунт хранил свежие вмятины, вселяя надежду. Восприявший духом Прохор помчался по следам в припрыжку, оставив старуху далеко позади.

Манефа тихонько трюхала следом, часто останавливаясь и переводя дух. Её полное тело не любило жару и сейчас обливалось обильными ручьями пота. И мысли суетные наполняли седую голову.

«Хорошо, надоумилась подрядить Пафнутия, топить баню…»

Кучер только что прибыл из имения, и помогал двум девкам таскать снедь в погреб, при этом больше норовя ущипнуть за крутые бока. Манефа враз пресекла этот бедлам.

«О-хо-хо… нет порядка между людишками. За всем глаз да глаз нужен, не то, что раньше. У покойного Льва Афроныча каждый свое место знал и исполнял все справно и чинно. А сейчас — один бедлам…».

Старуха вновь во что-то уткнулась и подняла вверх свои выцветшие до белизны, но все так же зоркие, как в молодости глаза. Прошка стоял перед ней красный и растерянный, ну совсем, как новорожденный теленок.

— Ну?

— Григорий Александрович там не одни, — холоп кивнул в сторону ольшанных зарослей, — с бабой.

— Ты ещё и бабу ему приволок, — Манефа рассвирепела. — Мало своих вертихвосток…

— Не было никакой бабы. Откуда взялась, ума не приложу.

— Да ты не хлебнул ли лишку? — невнятный лепет мужика начал раздражать старуху. — Пусти, антихрист, сама гляну.

Бабка удивительно тихо для своего тучного тела заскользила между кустами, как будто ветерок зашуршал нежно по верхушкам желтых лютиков и красноголовых липучек.

Картина, открывшаяся перед старухиным взором, была однозначна своей простотой. Под смуглым телом графа едва угадывалось белокожее тело женщины. Любовники, уже закончившие, как видно, свои битвы, мирно спали, согреваемые лучами уже стареющего солнца.

Манефа вовсе не растерялась.

— Бери его, — кивнула она Проньке, подхватывая своего Гришеньку под правую мышку.

Вдвоем они подняли графа с его сладостного пьедестала и, не раздумывая более, потащили к лодке.

Через некоторое время Прошка, подумав, произнес:

— Что-то девка и не проснулась даже.

— Жива ли? — старуха немного всполошилась, но тут же успокоилась. — Дышала ровно. Должно быть, уходил её Гришенька своим упорством, умаялась.

Прошка подумал еще немножко и брякнул:

— А ведь девка-то раньше нетронутая была, ей-Богу.

Скользнув взглядом по чреслам своего воспитанника, Манефа вздохнула:

— Охо-хонюшки. На, снеси ей рубль. — Она обхватила графа обеими руками, чтобы не

уронить, и добавила. — Да быстрее, черт конопатый, чай, не молоденькая я.

Пронька вернулся на поляну. Девушка все так же лежала, раскинувшись, прекрасная в своей наготе и открытости. Прохор вложил в её ладонь рубль и сжал хрупкие пальчики, чтобы монета не выкатилась. Он ощутил своими грубыми пальцами нежную кожу и снова глубоко задумался.

Манефа встретила его появление сердитым взглядом.

— Ты что, голубь сизокрылый, аль без ног остался?

Мужик пропустил её грубость мимо ушей и, подхватывая барина с другого боку, бормотнул:

— Ладная такая и руки нежные, как у ребенка малого. Не девка это, Манефа Провна, а барышня какая-то.

— Ишь, удумал, — старуха фыркнула. — Барышни благородные дома сидят с мамками и няньками, а не шляются по лесам дремучим…. Язык за зубами держи, — строго наставляла она, — не твоего ума это дело.

— Я что, Манефа Провна? Я — ничего.

— Вот так-то, милай.

Под легкую перебранку граф Бешкеков Григорий Александрович был благополучно переправлен через реку и препровожден, сначала в дом для отдохновения после трудов, хоть не праведных, но приятных, а потом в баню для очищения телесного и духовного. Ибо, Манефа Провна взялась за наставление своего дитятка на путь истинный безотлагательно и рьяно.