Невыносимая для Мерзавца

Евсения Медведева (2024)

Мне нельзя его любить! Нельзя! Мятежный… Сколько стихии в этой фамилии! Сколько бури в его глазах! Этот мужчина пугает меня, в его присутствии воздух становится раскаленной сталью и от него никуда не деться. Владелец курортного города, да без его согласия даже птицы не пролетают! Он наглый, циничный мерзавец, но ничего поделать с собой не могу! Мою башню срывает и вместо того, чтобы держаться от него подальше, я готова приковывать его наручниками, угонять тачки и творить безумства, лишь бы доказать, что лучше меня он не найдет…—Скажи мне, Славочка, а каково это не иметь рычагов влияния на молодую соплю, вроде меня? А? Каково это лишиться своих инструментов давления? —А вдруг есть шанс, что ты сама начнешь за мной бегать?

Глава 5

Мятежный

— Дура!!! Тупица! Идиотка! — специально орал, чтобы выплеснуть все, что клокотало внутри подобно извергающемуся вулкану.

Я еще никогда не был так близок, чтобы ударить женщину. Никогда! Ладони пекло, в глазах появился туман ярости, и весь мир вдруг окрасился багряным цветом крови. Как зверь желал жертвы, хотелось просто расправиться с той, что испачкала самое ценное, что у меня было — репутацию.

— Ты себя на всю жизнь подписала! В шлёндрах теперь ходить будешь! Сука! Какая же ты сука!

Ирка стояла на коленях в центре моего кабинета и рыдала так, что хрустальные бокалы на барной стойке жалобно визжали. Она стирала подтеки туши, размазывая их по щекам, и не решалась смотреть в глаза. Весь её боевой раскрас превратился в грязь, месиво на палитре художника, под которым скрывается абсолютно гнилое нутро.

Скулила, как дворняжка подзаборная. Будто и не из известной в нашем городе семьи вовсе. В одночасье растеряла и гордость, и достоинство. Налицо лишь уродливое желание вызвать жалость. Эта же дура хваталась только за это! Ни одного внятного слова оправдания или попытки объясниться. Лишь подлая женская сущность!

Жена… Блядь! И эта дура была моей женой? Почему же была? До сих пор таковой является.

Прошелся подушечкой по внутренней стороне безымянного пальца и с удовольствием выдохнул от облегчения, что обода больше нет. Этот кусок металла стал колючей проволокой! Удавкой! Ранением, что пекло до сих пор… Как я мог так опозориться? Почему был глуп? Слеп? Почему позволил? Недосмотрел, не уследил.

Мне даже страшно представить, что было бы, не впрягись я в дело Раевского. С таким залихватским азартом принялся копать на Ляшко и Горького, что нарыл на собственный хребет.

Отсматривал записи с камер из ночных клубов на окраине города, куда постепенно смещал, Господи прости, бизнес Горького, вот там я и увидел свою драгоценнейшую женушку. Хранительницу моего очага и громкой фамилии своего отца, бывшего губернатора региона.

Сначала глазам своим не поверил. Поставил на паузу, выгнал всех из кабинета и отхлебнул водяры. И только когда горло знатно припекло, смог отжать гребаную кнопку паузы, чтобы с упоением наблюдать за блядством своей жены. Она с таким отчаяньем отплясывала на столе перед лысым мужиком, что аплодировать её скрытым талантам хотелось даже мне. Это было феерично! Обтянутая люксовыми брендами, она с пьяной похотью смотрела на какого-то безымянного утырка, собственно, с ним она и отправилась в приватный зал.

Да, свадьба была обоюдно фиктивной. Её отцу нужен был нормальный зять, а мне — законная жена, чтобы избавиться от пресса журналюг, папарацци, отлавливающих меня по ресторанам с девками, ну и чтобы войти в дома самых известных персон региона. Не то чтобы меня без этого не пускали, нет. Просто на каждом таком рауте за мной охотились мамки, пытаясь втюхать своих дитяток, некоторым из которых и двадцати не было.

Гена педофилии во мне нет. Да и на хрена мне такое счастье? Слюни подтирать? Учить уроки перед сессией? Или подстраивать рабочий график под её каникулы? Или, быть может, детские дни рождения организовывать, приглашая всяких Моргинштернов и Кок? Ну, нет… Я пас.

Отцом ни в прямом смысле этого слова, ни в переносном я становиться не планировал. Уж слишком много дел ещё не сделано. Поэтому и выбрал дочку губернатора. Его я спас от позора, а себе прикрыл тыл. Ирке было уже тридцать, поэтому ванильные мечты были уже в прошлом, что сильно облегчало мне жизнь.

Удачная на то время была сделка.

Да и Ирка вполне недурна собой. Задница — как орех, ротик рабочий, да и ерепениться на стала, даже ради приличия. Покорно раздвинула ноженьки на первом же знакомстве, не требуя ни бриллиантов, ни шуб, ни квартир. Ей достаточно было и туалета в ресторане, чтобы показать все мастерство оральных ласк.

Ну, если она — тупица, то я — попросту еблан.

Вот так, Мятежный. Как рога? Не жмут? А если и жмут, то никому до этого дела нет!

— Ты пожалеешь! — вдруг завопила Ирка и вскочила на ноги. Она, очевидно, поняла, что на жалость надавить не получится, поэтому перешла в атаку. — Отец тебя в бараний рог свернет!

— Ты ёбнулась, пока урке под столом отсасывала, что ли? — жжение в ладони усилилось.

Вскочил и рванул в её сторону, не зная, за что бы себя удержать, лишь бы не прибить эту мразь! Просто один взмах, и эта курва в мокрое пятно превратится. Я, как маньяк, представлял всю эту картину и буквально подрагивал от удовольствия.

— Твой отец продал тебя мне, лишь бы не признавать своего позорного банкротства. От вашего имени осталась только звучность. Вы оба живёте на мои деньги. Эти дома, тачки, шопинг в Милане и отдых раз месяц — это всё Я! Так чем ты решила меня пугать? А? Мне принадлежит весь город, дура, а тебе не подвластна даже собственная пиз… — я кое-как вовремя прикусил язык.

— Что? — Ирка внезапно поняла, что её план «Б» дал трещину, и отойти под крыло папочки не удастся, поэтому она вновь рухнула на колени, отчаянно сжимая мои руки.

Тянула, ползла, слюнявила по коже своим противным языком, а я чувствовал запах чужого мужика. Накрывало спазмами тошноты, отвращения, разочарования. Наблюдал её позор, эти театральные всхлипы, лживые и щедрые извинения, которые уже ничего не могли изменить, и вырвал руки из её влажных ладоней.

Мне было противно! Гадко! Бр-р-р… Нет, я знал, что она не целка. Знал, что беру далеко не робкую лань, чтобы птенцов дома высиживала, но и блядину я не заказывал! Это ж сколько на моём темечке рога-то растут? Быть может, я уже того… Олень?

Меня просто разрывало на кусочки! Желание задушить её и вывесить флагом на вертолетной площадке было настолько реальным, что я был в миллиметре, чтобы не воплотить это в жизнь.

Это ж надо было меня так отхлестать? Опозорить! Ладно бы ферзю какому-нибудь дала, хотя бы слегка равному мне, но, сука, смотрителю казино! Даже не владельцу, а пересидку с голубыми портаками на пальцах! Убью, мразь…

Я был так близок к падению… Смотрел в её безжизненные глаза, в которых не было ни капли сожаления, и готов был сжать её тонкую лебединую шейку, но двери кабинета распахнулись. Как вовремя.

— Мятежник, блядь, — взревел Марк и схватил меня за локоть, оттягивая от Ирки на безопасное расстояние. Откинул к столу, а сам встал так, чтобы быть готовым разнимать в любой момент. Марк Сталь даже смотреть на неё не хотел, развернул голову, контролируя мои движения, и лишь скалился, слушая тупой жалостный скулёж мрази. — Отпусти ты её, пусть идёт с Богом.

— Слава! Ну, прости меня! — не унималась Ира, она ползла на коленях, пытаясь зацепить мои брюки длинными ногтями цвета бурой крови. Знала, что я на грани. Видела. Но вот чего нет в человеке, того нет. А не было в ней ни чувства собственного достоинства, ни меры, ни смелости признать, что проиграла. — Этого больше не повторится! Ну, хочешь, я тебе ребёнка рожу? Ну, хочешь, дома буду сидеть?

— От кого ты мне ребёнка собралась рожать? От утырка, отсидевшего за изнасилование? Или от швейцара? Ты охрану уже всю перебрала? Рожать она мне собралась! Через два часа от тебя и духу не должно остаться в моем доме. Ясно?

— В твоем доме? В твоем? Да я три года вокруг тебя на цирлах хожу, Мятежный! И что? Ты просто вышвырнешь меня?

— Не устраивай сцен, — меня вдруг отпустило. Жар схлынул, будто в купель окунулся, мысли посветлели, и взгляд стал такой чистый, способный увидеть в этой жалкой твари то, на что попросту закрывал глаза все это время. — Вставай, собирайся, и у тебя есть уже меньше двух часов.

— Я что, не знаю, что у тебя две бляди на квадратный метр этого города? — Ирка вспорхнула и так резко прыгнула к моему столу. Оперлась руками, склонилась, желая выплеснуть свой яд прямо в лицо. — Знаю. И прощала тебя, супруг мой, потому что, в отличие от тебя, понимаю, что ангелов не существует. Ты ж нищеброд, поднявшийся из грязи! Тебя сколько ни отмывай, всё босяком останешься, как бы ловко ты не орудовал столовым ножом. И мысли у тебя босяцкие: чистота, честь, репутация. Сейчас это совсем не важно, Славик. Сейчас всех интересует, сколько у тебя бабла, и кто у тебя друзья. И как только сила на твоей стороне, то и достоинство тебе вымоют так, что жрать с него можно. Вот только тебе этого не понять. Ты ж нищеброд ментальный.

Я вдруг словил дзен. Будто курнул чего покрепче.

Сколько раз я слышал подобные слова! Сначала было обидно, больно, а потом зависть брала такая, что аж желудок в узел скручивался. Глотал ярость и рыл землю, чтобы закопать очередной бизнес придурка, решившего ткнуть меня носом в мое дерьмо. И не жалел. Никого и никогда не жалел. Гасил каждого, пока в городе не остались только те, кто признавал и мою силу, и преимущество. Ну, нет во мне функции слабости и прощения. НЕТ! Сотру в порошок…. С грязью смешаю. Ни одного врага не оставлю. Сожру.

Да, я не родился с золотой ложкой во рту. Да, мой отец был машинистом, а мать всю жизнь бортпроводницей на железке отпахала. Но это не значит, что всякий придурок имеет право тыкать меня носом в данность. Этого уже не изменить. Это я и без них знал. Вот только стыдиться мне было нечего! Да, был никем, вот только в лицо этого теперь мне ни один здравомыслящий не скажет.

Гораздо обиднее, когда ты была звездой, славной дочерью губернатора, а теперь в шлюху превратилась, довольствуясь благами других. Вот это настоящая гадость. Это и есть духовная бедность, нищебродство и нежелание иметь свою жизнь, а не подаренную на чужое бабло.

— У тебя остался час и сорок минут, Маркина. Все, что не успеешь забрать из дома, отправится в утиль, — я закурил и развернулся в кресле лицом к панораме вечернего города. Смотреть на бесстыдство своей бывшей жены меня сильно утомило. А когда хлопнула дверь, дышать вдруг даже легче стало.

— Ты все сделал? — я повернулся к Марку, осматривая его серое от мыслей лицо.

— Да, завтра выдадут свидетельство о расторжении брака.

— Очень медленно ты работаешь. Очень, — я пускал под потолок кольца дыма, а сам думал о другом…

Вот жизнь моя опять качнула свой маятник, сталкивая с продажностью и грязью, а мозг упорно отказывался думать, лишь картинки той девчонки подкидывал. И в носу вновь запах её кожи вспыхивал.

Странная. Живая, упорная, а в глазах огонь. Эта никогда бы не встала на колени перед мужиком, будь даже сто раз неправа. Не… Никогда. Она знает себе цену не потому, что продажная, а потому что бесценная для себя.

Но девчонка…

Молодая, сочная, как яблочко наливное. Говорит и не думает. Просто палит, как из ружья. Я, вроде, терпеть этого не могу, а её прям слушал, да ещё и провоцировал, питаясь её теплом и искренними эмоциями. Что ты за зверь такой, Грушенька?

— Висит груша, нельзя скушать, — пробормотал под нос, наблюдая, как на эвакуаторе увозят тачку бывшей жены. А скушать пиздец как хочется…

— Это понятно, что медленно. Ты когда похвалишь-то? Слушай, ну на похоронах хоть речь трогательную толкнёшь? Расплачешься? Погорюешь по-киношному? Ну, типа… На кого ты меня, Маркуша, оставил? — Сталь усмехнулся и сел в кресло. — Кстати, Мятежник, а зачем ты её погнал в дом, если ещё утром все шмотье отцу отослал?

— А пусть походит по пустым коридорам. Кстати, продай эту халупу. Я больше и шага в неё не ступлю…

Значит, Груша, ты отказалась с Мятежным завтракать? Зараза…