Гребень Албасты

Екатерина Львова (2024)

«Гребень Албасты» — страшные сказки по мотивам башкирского устного народного творчества. Согласно верованиям древних башкир, Албасты — мифическое существо, хранительница домашнего очага и плодородия. Однако с течением времени берегиня потеряла своих почитателей и была низведена до роли одного из злых низших духов. При смене веры и с изменением мифологических воззрений башкирского народа произошла трансформация многих добрых мифических персонажей в страшных злых существ: в ведьм, людоедов, оборотней-вампиров. Сказки поведают читателю о мире мифических существ древних башкир.

Гребень Албасты

Может вы про то и не слыхали, но по нашим поверьям, лишь только любование красивыми вещами и благие дела благотворно влияют на ребёнка во чреве. Поэтому женщина на сносях на уродов не смотрела, и на безобразные предметы тож, запрещалось ей и обижать животных — хоть лесных, хоть домашних.

«Ох, поскорее бы уж», — вздыхала она в ожидании родов, и будто накликала: чрево больно сжалось и ребенок полез на свет.

Повитуха — уважаемая в ауле кэндекэй — вошла в дом роженицы с правой ноги со словами:"Пусть легко и скоро родится этот ребёнок". Подойдя к роженице, растрепала ей волосы и трижды потрясла подолом возле неё, отгоняя злых духов. Через несколько часов стало понятно, что не хватает сил у кэндекэй: роженице становилось все хуже — она слабела на глазах. Понятно было — это злые духи овладевали ею и нерожденным еще младенцем.

Уж как бабка старалась усилить родовые потуги: и растирала роженице поясницу, и давала ей волосы свои жевать, и"выжимала"ребёнка, перевязав живот платком, трясла перед нею пустым мешком — дабы ребенок поскорее освободил чрево — но все впустую. Так и не родив, женщина затихла и уронила голову на грудь. Завыли, запричитали бабёнки: «Пропала совсем! И ребенок и мать — не спасти! Ой, бедааа!» — как вдруг за оконцем будто полыхнуло что-то — не пожар ли? Бросились все наружу, а мать бездыханная одна внутри осталась.

И немного времени-то прошло, как вдруг женщины услыхали детский крик — это новорожденный оповещал всех, что в него вселилась душа!

Кэндекэй бросилась назад в дом — и дар слова потеряла, и глазам своим не поверила. Сидит на топчане роженица, живая и невредимая, и младенца грудью кормит.

–Говори, что видела? Не шайтан ли вселился в тебя? — загомонили женщины.

–Это Албасты приходила, — отвечает роженица, — она помогла. Видела я высокую женщину с желтыми глазами и золотыми волосами до пола — среди нас таких нет. В руке ее была книга. Слышала я голос, она читала из книги своей заклинания — и с каждым ее словом жизнь возвращалась ко мне, и новая душа сошла из верхнего мира и нашла моего малыша.

Повивальная бабка, качая головой и приговаривая, перерезала пуповину ножом на серебряной монете — для богатства, и тут же нарекла малыша пупочным именем. А затем пришло время пить чай в честь ребёнка — бәпәй сәйе, отмечая этим появление нового человека.

А Албасты, тем временем, шла по цветущей луговине не оставляя за собою следов — ни травинки не гнулось под ее тяжелыми шагами. В летнее время у нее трудов невпроворот: то бабы рожают, то злаки не колосятся, то сады не плодоносят — повсюду ее слово требуется. Доброе древнее слово из магической книги каждому нужно — и былинке малой, и деревцу, и душе человеческой. Бесценный дар свой — мудрое слово — дарила она каждому, кто был бесплоден или несчастен, разочарован в жизни или одинок. Ибо была она хранительницей плодородия и семейного очага и несла это бремя терпеливо, сил ее хватало для каждого. А силу свою Албасты получала, расчесывая свои длинные волосы. Сядет бывало в тихом месте на берегу, закроет свои желтые глаза и водит гребнем по волосам — а сила ее прибывает. За все за это люди ее почитали, и клали под порог серебряные монеты — отдаривались за обретенное счастье и потомство.

Но был и завистник, что возжелал почета и силы Албасты. Хан — властитель земель — был он и богат, и знатен, и жен имел без счета — все ему было мало! Он сгорал от зависти: желал заполучить книгу Албасты и навеки растоптать ее доброе имя. А ведь у него самого тоже была книга, и непростая! Книга эта была Кара-китап из самой преисподней, а сам он был — колдун — Кара-китапчи. Служили ему сами шайтаны: приводили покорных наложниц и вили ему веревки из песка.

И вот нашептали ему хитроумные шайтаны своими длинными языками, что надо сделать для исполнения желаемого. Случилось так, что одна из ханских жен была тяжела, и дело шло к десятому полнолунию — время рожать. Как известно, у Кара-китапчи нет души — они отдают ее Иблису взамен на свои черные книги. Вот и у хана души не было: взял он свою беременную жену и утопил в озере. Знал он, что душа утопленницы будет блуждать около тела, пытаясь найти путь и вернуться. Тут и применил он свой черный план — протянул шелковую нить для души, но не к жене своей, а к железной клетке-ловушке — и поймал в нее душу. А шайтаны, изрыгая адский огонь, молотами вмиг перековали клетку с замученной душой в железный колдовской гребень. И выжгли на том гребне колдовские письмена из Черной книги и прокляли его на веки вечные.

И хан давай кричать — причитать, волосы на себе рвать: «Приди, Албасты, помоги моей жене родить — умирает, бедняжка моя!».

Услышала Албасты, пришла на зов, распустила волосы. Склонилась над несчастной, прислушалась к дыханию — слышит: нет души. Тут хан подкрался, изловчился придавил Албасты к земле и всадил ей в золотые волосы проклятый железный гребень.

Задрожала земля, затянуло небо тучами, зарокотал гром. Выпала из рук Албасты добрая книга, ударилась о землю и вспорхнула в небеса тысячей белых птиц. В тот же миг скрючились у Албасты руки и ноги, закосматились волосы, вытянулись груди до самой земли, ногти превратились в когти, загорелись глаза безумным желтым огнем.

–Будь же ты проклята на веки вечные! — хохотал хан, потирая руки, — отныне одно имя твое будет внушать ужас людям!

–Будешь ты нести горе и кошмары до той поры, пока гребень сидит в твоих волосах! — вторили ему визгом шайтаны.

Обезумела Албасты, позабыла самоё себя, завыла по-звериному и уползла в чащобу. И с тех самых пор, заслышав крики роженицы или стоны больного, Албасты выбирается из логова, и идет на зов как делала много веков. Но в безумии своем, одержимая проклятым гребнем, она пробирается в дома и душит во сне больных, приносит ночные кошмары в своих спутанных волосах, пьет кровь новорожденных младенцев и, вырвав, когтями печень у кричащей матери, мчится к ближайшему водоему: топит в нем печень и женщина умирает.

Ужас и страх окутал прежде светлое имя Албасты, и возликовал Кара-китапчи, и возрадовались шайтаны. Стали болеть и умирать дети, зло и неверие проникли в людские дома, в сердцах поселилась жестокость. Но забыли они в гордыне своей, что если найдется смельчак, что завладеет железным гребнем Албасты, то вмиг рухнут чары, станут вновь золотыми волосы Албасты и вернется в мир мудрое слово, ценность семейного очага и вера в добро. Вот только кто его знает, батыра этого? Видели вы его? Вот то-то и оно.

С тех самых пор, когда вспорхнули в небеса мудрые слова из вещей книги, поселились они, говорят, в небесах. Ведь неспроста у тюркских языков название созвездия Млечный путь связывают с птицей: у башкир — Ҡош юлы (Птичий путь), у казахов — Торна юлы (Журавлиный путь), у киргизов — Кыр каззары юлы (Путь диких птиц), у татар — Киек каз юлы (Путь диких птиц).

Платье подвенечное

Известное дело: у того, кто не женится, корни иссохнут. Оттого и радовался старый бай, что сын его с поисков невесты наконец без платка вернулся. Приняла, значит, девушка платок, согласна женой стать! Скоро туй праздновать!

Ох, и свадьбу закатил бай! Еще бы: женил своего единственного сына — наследника на первой красавице. Все земли обыщи — вторую такую не сыщешь, только каблуки собьешь.

Мать жениха для невесты уж и никах яулығы — помолвленный платок — приготовила. И скоро мулла прочитал никах молодоженам и покрыли платком молодую красавицу. Гулянья сменяли друг друга: были и шумные пиры, и состязания, и песни и пляски, и чай на все лады пили.

Пришла пора невесте в дом жениха идти. Каждый шаг ее благословляли, и на подушку она через порог ступила, и мед с маслом лизнула в новом дому, да только ничто не спасло, нашла молодых беда страшная.

Пошла невеста с вёдрами на родник, как то на свадьбах заведено, монету во рту зажав — от болезней откупиться. И только к воде склонилась, чтобы в воду ее бросить, как налетели нелюди — старого бая завистники, враги его давние.

Гостей побили — стрелами постреляли, жениха насмерть положили, а невесту скрутили, поперек седла перекинули и в урман-лес умчались. Крик, вой, кругом, погоню снарядили — да куда там, будто и не было нелюдей — только клочья тумана над водой плывут…

«Души двух молодых едины, как узел шелковой нити» — говорят башкиры, и молодые из двух половин одну душу должны были составить. Да вот не сложилось, обернулась большая радость черной бедой.

Хоть и оплакивали родители жениха своего сына, но был он при них после смерти, и хоронили его по обряду. А плакать надо было больше по невесте — страшнее участи ей и не измыслить. Увезли ее живую в урман, надругались, нелюди. Били ее, огнем жгли, измывались, кожу-волосы сдирали. А уж мертвую разорвали на части и по лесу волкам разбросали. И никто про то страшное дело не ведывал, никому о том не сказывали, и вестей о том не было — пропала девка и с концами.

Вылетела невинная душа изо рта мертвой невесты белым мотыльком. Порхала, искала тело куда ей вернуться — да где там! Все частями разбросано, волками поедено. Металась до самой ночи душа — Аллах ее себе не брал, ведь обряда погребального не было. А самый глухой час вылетели на охоту летучие мыши — и одна-то из них и проглотила душу-мотылька.

Охватило ее горе о потерянном навек счастье, сменилось горе лютой злобой и завистью к тем, кому счастье это легко далось, ни за что будто, запросто.

С той поры не стало людям в аулах покоя: то мертвых девушек без крови находят по утрам в своих кроватях, то на младенцев мор нападает — все до одного в крике заходятся и мрут наутро, то вода в родниках кровью окрашивается и все живое вокруг гибнет. Как увидят люди поблизости где-то старуху с красными глазами и седыми патлами, иль мышь летучую с человеческим лицом — уж сразу знают, что беда идет неминуемая.

Так и жила Убыр свою бесконечную жизнь, терзая башкир кошмарами и вселяя ужас в их души, пила кровь молодых девушек, терзая младенцев, мучая безутешных матерей, отнимая повсюду радость и покой — тем продлевая свою жизнь.

Конец ознакомительного фрагмента.