Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…»

Екатерина Павлова

Светлейшая Венеция, прекрасная и таинственная, – город, в котором до сих пор происходят таинственные и поражающие коварством злодеяния, романтические встречи и любовь, которую не губит время. Секреты, предательства, опасность. Хватит ли смелости и сил, чтобы найти истину в паутине тонких старых улочек, каналов и домов?

5

Этой ночью я практически не спала, сначала долго сидела, потом лежала, глядя в потолок, закрывала ненадолго глаза, и тут же открывала, чувствуя, что погружаюсь в сон. Вертелась на кровати из стороны в сторону, не находя себе места, поправляла подушки, хотя мне не требовалось и не помогало.

Шатаясь, встала разбитая, больная. Все валилось из рук: чуть не разбила чашку, когда свалила посуду на стол, пуговицы не застегивались на платье, сумка постоянно падала из рук, выйдя из дома, я даже пару раз споткнулась. Дошла до дома Леонардо, прочертыхавшись полпути, нажала на звонок, и через минуту дверь мне открыла Ванда. Она оглядела меня внимательным взглядом, даже излишне внимательным и спросила.

— Плохо спала сегодня?

— Все хорошо, — ответила я и вошла внутрь.

Она поджала губы и отступила с порога, но не отпускала взглядом. Леонардо как всегда встретил с улыбкой и комплиментами.

— Я уже заждался, — поцеловал он мою руку.

— Как Ваша работа над новой картиной? Продвигается? — бросила я любезную фразу, проявляя интерес.

— Более чем, — улыбнулся художник, следуя за мной.

— Можно взглянуть?

— Нет, — улыбнулся он опять. — Еще слишком рано. Не люблю показывать наброски.

— Какова тема? — спросила я, чтобы поддержать разговор.

— Это секрет.

— Секрет?

Я уселась за стол, выкладывала вещи, и опять все валилось у мня из рук. Художник прошел мимо меня, взял свой мольберт, не переставая говорить, и приступил к работе.

— Да, — улыбнулся он мне.

Я улыбнулась в ответ.

— Удивительно как Вы способны рисовать без натуры.

— На то мы и художники.

— Вы держите картинку в памяти до мелочей?

— Она всегда у меня перед глазами.

— Она?

— Женщина.

— А-а, Ваша чарующая муза.

Он снова улыбнулся, упираясь глазами в холст. Я смотрела, как он легкими мазками создает что-то ему одному ведомое, и не могла оторваться, техника его движений меня просто заворожила. Кисти рук были тонкие и сильные, уверенно работающие с кистью и бережно держащие ее в руках. Скорее всего, из-за этого у большинства моделей возникают эротические фантазии, связанные с художниками. Они представляют, что подобные руки скользят так же нежно и уверено по их телу.

— Почему ты бросила живопись? — вдруг спросил он.

— Я не бросала, — отвечал неуверенный голос.

— Но ты не рисуешь.

— Иногда. Очень редко.

— Почему?

— Я не… не знаю.

— Муж на этом настоял?

— Нет. Он был здесь ни при чем.

— Зачем бросать любимое дело? Ты так долго этому училась…

— Мои картины не пользовались особым спросом.

— Несостоятельность, — тяжело произнес он, думая, что нащупал цель. — Но ты ведь художник! Как и я. Это вечно в нас, и мы оба знаем, что сдаваться нельзя.

Я пожала плечами.

— К тому же, после замужества ты могла не думать о деньгах.

— Меланхолия иногда страшнее безденежья и отчаяния.

— Меланхолия?

— Разве Вам не было свойственно депрессивное состояние, когда умерла Анна?

— Да, — тихо ответил он.

— И рисовать тогда совсем не хотелось. Не было смысла.

— Да, но я взял себя в руки.

— Как скоро?

— Прошло много времени. Поэтому я и говорю, что нельзя отчаиваться. Надо снова начать жить и творить. Тем более, сейчас, после случившегося с Полем, надо переключиться на живопись.

— Я это, от части, и делаю, — ласково произнесла я, — Только лечу себя Вашими работами.

Он улыбнулся.

— Мне все-таки кажется, что снова начать писать тебе пойдет на пользу?

— А… не знаю, может быть.

— Хочешь, я помогу тебе первое время вспомнить основы.

— Спасибо, — говорила я, абсолютно не собираясь снова садиться за мольберт.

Я взяла очередную картину и опять застыла. На ней оказалась снова та женщина с каштановыми волосами, вовсе не Анна. Она лежала уже в другой позе, еще более вальяжно, чем на предыдущем полотне, но ее глаза и все остальное не давали мне покоя. Я продолжала работать, а сама пыталась понять, кого мне напоминает натурщица. Может, какую-нибудь актрису? Нет, не то! Или знакомую? Возможно, но кого? Столько страсти и огня желаний в охряно-красном фоне, который будто руки любовника ложился на ее нагое тело и обнимал, заглушая и смешиваясь с истинным цветом ее кожи и волос. Откуда я знаю эти волосы, эти глаза? Даже если это и любовница Леонардо, я не могу быть с ней знакома. А если это известная женщина или актриса, то с чего ей позировать Леонардо? Да еще и не забирать картину? Скорее всего, любовница.

Тут вдруг я вздрогнула и резко обернулась. Леонардо все это время смотрел на меня, но увидев мой взгляд, резко уставился на картину. Я вздохнула еще раз, смущенная и сбитая с толку. Со своей излишней задумчивостью и погруженностью в себя я скоро стану казаться чокнутой.

Часа через два случилось еще кое-что. Мою погруженность в работу и задумчивость нарушил нежданный гость. Он ворвался в мастерскую, полыхая глазами, и бесцеремонно прервал работу. Я выронила картину из рук от его внезапного появления, от чего шум разорвал тишину. Леонардо тоже замер в позе. Гостем был Габриэль.

— Что случилось?! — на повышенных тонах начал Леонардо. Лицо его мгновенно перекосила гримаса ярости и истерики.

— Срочно надо поговорить! — безапелляционно произнес Габриэль, нисколько не испугавшись грозного тона.

— Я же сказал, не сметь приходить без предупреждения!

От неожиданной фразы я чуть приоткрыла рот.

— Давай без нотаций! — еще более громко произнес Габриэль.

— Мне надоели твои дела, сколько можно! Оставь меня, наконец! — ярость Леонардо становилась сильнее с каждой фразой.

— Катерина выйди, — не сводя глаз с маэстро, произнес мне незваный гость.

— Нет, — резко ответил художник, я только продолжала молчать.

— Хочешь, чтобы я говорил при ней? — еще более грозно произнес Габриэль.

— Никаких дел!

— Может, тогда мне рассказать о событиях годовалой и полугодовалой давности? Мадам Лефевр будет очень заинтересована.

— Откуда он знает мою фамилию? — удивилась я, хотя не посмела что-либо произнести.

— Это..

— Ниже пояса. Я знаю, — ухмыльнулся Габриэль. — Что отобьет всякую охоту заходить далеко!

Оба мужчины замолчали, испепеляя друг друга взглядом.

— Катерина, ты не могла бы нас оставить? — тихо произнес Леонардо, сдавшись.

— Конечно, — так же тихо ответила я и вышла из мастерской.

Мужчины продолжали смотреть друг на друга. Как только за мной закрылась дверь, грудь почувствовала, с какой скоростью бьется мое сердце. Оно стучало бешено, словно было выпита десять чашек крепкого кофе, и тошнило. Как только Габриэль намекнул на моего мужа, мне сразу подурнело. Что он может знать? Год назад Поль сымитировал собственную смерть, скрываясь от Интерпола, жил в Венеции, спустя два месяца — действительно погиб. Но он не может этого знать. Это не возможно! Никто не знал, кроме меня и еще одного человека о том, как он погиб. Но если Поль жил здесь, то благодаря друзьям и связям. Значит, знал еще кто-то, кто находится здесь! Мне стало настолько плохо от страха, что закружилась голова. Я, не помня себя от страха, пришла на кухню, где сидела Ванда и листала какую-то газету.

— Что читаете? — вяло спросила я.

— Да, нашу городскую газету, — так же вяло ответила старая женщина. — Снова пишут, что богачи заняли один из палаццо. Вся недвижимость идет в лапы нуворишей, — с придыханием произнесла она. — Все новости только о том, кто приехал, да кто уехал. Больше здесь и писать не о чем.

— Кто на этот раз?

— Да вот взгляни, — она протянула мне газету.

Я взглянула и остолбенела. Статья о прошедшем недавно концерте в Ла Фениче была снабжена подробным списком присутствовавших знаменитостей и почетных гостей. Несколько фотографий… и на одной из них красовалась супружеская чета. На переднем фоне сидели, повернув головы, очень пожилой господин, с лоском одетый, и его супруга, которая была намного его моложе. Господин был потомственным аристократом, как утверждала газета, и очень состоятельным человеком. Его жена — итальянка, которой, теперь принадлежал один из здешних палаццо, подаренный мужем, была очень хороша собой: высокая, стройная, не смотря на то, что ей было около пятидесяти, с роскошными каштановыми волосами. Глаза ее светились чем-то знакомым: полупрозрачные, очень светло-карие. И главное, сообщала газета, замужем она была без малого год.

— О Боже! — подумала я и принялась тщательнее разглядывать фото. Через несколько секунд прислушалась и поняла, что Ванда мне что-то говорит.

— Интересно, что он теперь будет делать? — раздался ее голос.

— Ему что-то надо делать? — притворяясь, что слушала, спросила я.

— Ну, она здесь, скорее всего, захочет с ним встретиться, — пожала та плечами. — Ох, не к добру все это!

— Почему? — еще меньше что-либо понимая, чем прежде, спросила я.

— Потому что, все из-за нее и случилось! — Ванда снова пождала год, быстро и с долей злости взглянув на газету.

— Что случилось? — замерла я от любопытства.

— Анна, — пояснила Ванда. — Из-за Этой женщины Анна не в себе была. Маэстро тогда оставил ее надолго одну. Сказал, что какой-то заказ важный. Оставил в том доме, а сам уехал во Флоренцию и меня забрал. Я целое лето в Тоскане прожила вместе с маэстро и мужем, — рассказывала Ванда хмуря и без того сморщенное лицо. — Анна, бедняжка, одна в этом доме почти все лето жила. Не выдержала, и… — замолкла Ванда.

— А при чем здесь эта женщина?

— Я тебе по секрету скажу, — понизила Ванда голос. — Они с маэстро тогда целое лето провели в Тоскане вместе. Маэстро в эту женщину влюбился по уши и рисовал ее сутки напролет. У нас с мужем сердце обливалось кровью, когда мы это видели и об Анне вспоминали. Мы ему напоминали, он огрызался, говорил, что это творчество, и мы ничего не понимаем. Анна ему постоянно звонила, просила приехать. Голос у нее всегда был измученный. Я чувствовала, что что-то не так, и муж меня предупреждал. А маэстро только злился и обвинял ее в том, что она мешает ему работать. А потом и вовсе перестал брать трубку, когда она звонила. Когда мы с мужем по-тихому собрались съездить к ней, было уже поздно. Я ее в ванне уже мертвой нашла.

— Они снимали дом вдвоем с этой женщиной? — удивилась я.

— Нет, она тогда замужем была. Всей семьей приехали. Она, муж ее, красивый мужчина, его родители. Я их хорошо помню. Остановились все в доме ее матери, — она ткнула на женщину пальцем. — Подумать только, завести любовника на глазах у мужа и родителей. Господи прости их! — и перекрестилась.

— Интересно, что бы сделала она сейчас, узнай, что бывают грехи страшнее? — подумала я и навострила уши.

— А где это было?

— Во Флоренции. Красивый дом такой, маэстро его еще рисовал… — призадумалась Ванда и вздохнула, а я стала перебирать в голове увиденные картины.

— Не знаю, почему ее муж на это глаза закрывал? Может, любил сильно, хотя я бы все равно не дозволила! Отец его и то умнее был. Жуткий скандал тогда получился. Как он на все это голое творчество отрицательно смотрел! — покачалась старая голова. — Они постоянно спорили и скандалили из-за этого!

— И чем все закончилось?

— Да ни чем. Анна умерла, и маэстро одумался. Сразу приехал обратно! Да разве этим ее вернешь?

— И она его больше не искала? — глаза невзначай опять коснулись фото.

— Звонила пару раз, но ему уже тогда не до нее было. А теперь, погляди, опять здесь. Только он снова начал жить полной жизнью, только отошел, — с придыханием докончила она.

— Ну, теперь он свободен. Никто не пострадает.

— Думаешь? — она с хитрецой посмотрела на меня.

— Разве у маэстро кто-то есть? — я задумалась. — Он говорил, что у него новый источник вдохновения, но я не знаю, кто. Возможно, что это она и есть, — предположила я.

Тут Ванда сморщила лоб.

— У него новый источник вдохновения? — с долей недоверия повторила мои слова Ванда.

— Женщина, — подтвердила я.

— Ну, тогда, — она призадумалась, — …хотя. Ой, не к добру ее приезд.

— Думаете, что-то может случиться?

— Поживем — увидим!

Я свернула газету.

— А ты поосторожнее с Габриэлем будь! — вдруг бросила она фразу.

— Почему? — удивилась я.

— Он хоть с виду и хороший, но душа у него черная! Только и думает, что о выгоде своей и деньгах. Мать родную продаст за деньги. И екшается с разной швалью! Порой таких уродов с ним видела, аж жуть брала! Не знаю какие, но делишки у него темные, наверняка что-то незаконное.

Она посмотрела внимательнее на лицо Ванды и чуть не засмеялась от ее серьезного вида.

— И морда у него наглая, — произнесла он, еще больше сморщившись. — Ходит сюда, как к себе домой! Гаденыш!

На этой фразе я невольно улыбнулась. Произнесена она была Вандой с большим чувством, и как по волшебству, в дверях появился Габриэль.

— Опять меня проклинаешь, Ванда? — улыбаясь, произнес он. — Единственная женщина в мире, которая меня не любит! — еще шире улыбнулся мужчина.

— Чего здесь забыл? — насупилась старая женщина.

— Ну, дорогая Ванда! Когда же мы, наконец, подружимся?

Он все еще улыбался, а Ванда повернулась к раковине и, поджав губы, стала мыть посуду. Я тоже улыбнулась и вышла из кухни. Габриэль последовал за мной.

— У Леонардо кое-что появилось, он заперся у себя и попросил его не беспокоить. Я принес твои вещи, — Габриэль протянул мне сумку и улыбнулся как можно шире.

— Хорошо, тогда я пойду домой, — повесив сумку на плечо, ответила я и направилась к двери.

— Я тебя провожу, — тут же крикнул он и пошел за мной следом.

Мы вышли на улицу, Габриэль запустил вальяжно руки в карманы брюк и взглянул на небо.

— Отличная погода сегодня.

— В последнее время хорошая, — ответила я, тоже подняв голову вверх.

— У нас обычно, когда так парит, по нескольку раз на дню дожди.

— Наслаждайтесь, — улыбнулась я, шагая по горячему камню города.

— Когда же мы совершим экскурсию по злачным местам? — пропел сладким, медовым голосом спутник.

Я немного помедлила с ответом.

— А ты уже придумал маршрут?

— У меня все тропы протоптаны.

Я улыбнулась.

— Тогда сегодня.

Мы медленно шли к моему дому. Провожатых я себе не искала, но вдвоем было гораздо веселее. Учитывая мою любовь поболтать ни о чем, за которую меня часто пенял муж, компания была просто необходима. Как дерево, листья которого шевелит ветер, разговоры меняли мое настроение к лучшему.

— В последнее время у Леонардо хорошее настроение, — невзначай произнес Габриэль.

— Правда? Раньше оно таким не было? — удивилась я.

— Раньше он был затворником, постоянно был погружен в работу. Сидел в своей мансарде, как в склепе. А в последние несколько дней просто другой человек! Столько активности, даже улыбается от всей души.

— Тебе виднее, я его наблюдаю меньше недели.

— Хотел бы я знать, что так его подменило, — с придыханием произнес Габриэль.

У меня перед глазами опять всплыла газетная фотография.

— Спроси его, если любопытно.

— Навряд ли я получу ответ, — Габриэль усмехнулся.

Я посмотрела вдаль.

— Ну, а у тебя есть поводы для веселья?

— Помимо тебя? — он широко улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, подыгрывая ему.

— Помимо.

— В последнее время мне не до веселья. Думаю, может, где живописью подхалтурить, а то антиквариат и картины не продаются.

— Есть спрос на твои работы? — я подняла брови от его заявления.

— Пока нет, — широко улыбнувшись, ответил попутчик.

Он остановился и начал оглядываться. Я по инерции стала делать то же самое, слабо понимая, зачем.

— Зайдем? — ответили мне на вопрос предложением.

Мы стояли в нескольких шагах от церкви Santa Maria dei Miracoli. Я взглянула на нее и замерла. Сердце дрогнуло. Габриэль еще шире улыбнулся и приоткрыл дверь. Я сглотнула, и взяла себя в руки.

— Пойдем, — кивнул от головой в сторону входа.

Мы вошли в мраморное пристанище Богородицы, расцвеченное разными красками, вдалеке пели певчие, витало умиротворение.

— Santa Maria dei Miracoli вошла в историю архитектуры как первый памятник венецианского возрождения. Построена Пьетро Ломбарди и его сыновьями Туллио и Антонио между 1481 и 1489 гг., освящена 31 декабря 1489г. Построена церковь была для образа Девы Марии Николо ди Пьетро. Балюстрада и перегородка перед главным алтарем декорирована скульптурами и медальонами Туллио Ломбардии. Фасад и интерьер украшены резьбой и мозаикой из разноцветного мрамора, по преданию оставшегося от строительства Собора Святого Марка. Церковь облицована и инкрустирована разноцветным мрамором, несет черты готики с ярко выраженной византийской…

Я улыбалась Габриэлю, харизматично размахивающему руками. Он засмеялся, глядя на меня.

— Думаю, ты сможешь себя найти еще и как экскурсовод, — сказала я со смехом и стала бегать глазами по мрамору, замысловатым украшениям, лепнине, ангелочкам…

— Нравится? — подойдя совсем близко ко мне, спросил Габриэль.

— Мне все здесь нравится, — ответила я, не отрывая глаз он интерьера.

— Была здесь раньше?

— В церкви? — переспросила я, взглянув на него.

— В городе, — ответил Габриэль, чьи глаза в эту минуту казались очень черными. Как у волка, который смотрит на добычу и готов съесть ее.

— Один раз.

— Романтическая поездка? — без доли веселости в голосе, но с алчущим взглядом, произнес мужчина.

— Предсвадебная, — тихим голосом произнесла я.

От страха я сказала правду, не уточняя, что замуж я вышла после этой поездки совсем за другого. Вид Габриэля в данный момент пугал настолько, что я ощутила себя добычей, на которую идет охота.

— Правда?! — вскинул он брови.

Я кивнула, и стала двигаться к алтарю, чтобы подальше отойти от опасности.

— А где проходил твой медовый месяц? — не унимался он, продолжая преследовать меня и задавать неприятные вопросы.

— Не здесь.

— Не хочешь говорить?

— Не хочу.

Я все ближе подступала к алтарю, Габриэль шел за мной следом.

— Сказания Венеции прекрасной,

Ни временам, ни судьбам не подвластны.

Под сводами ажурными сонливо,

Хранят их талисманы молчаливо.

И в портике Священников старинном,

Где сумрачен рассвет, и ночи длинны

Легенду ветер с моря навевает —

Там души двух возлюбленных витают.

— Что это? — улыбнулась я.

— Старинная венецианская легенда о прекрасной сирене и рыбаке.

— Расскажи, — улыбнулась я.