Любовь русалки

Елена Александровна Лыкова (2024)

Мальчик Платон воспитывается бабушкой и долгое время не задается вопросом, где его родители. И порой в суете большого города он видит женщину, неизменно появляющуюся в тот момент, когда Платону нужна помощь. Но кто она, эта совсем молодая женщина с печальными черными глазами?

Устинья шла по весенней солнечной улице. Было то время, когда снег уже давно стаял, но грязь ещё не собиралась сходить с поверхности земли. Деревья стояли голые и чёрные, тоскливо ожидая, когда ленивая весна сошьёт им зелёную одежду.

Но стоило Устинье выйти из узенького и сырого заводского переулка, по которому двигаться следовало крайне аккуратно из-за вольготно раскинувшейся в этом месте лужи, как на неё обрушился каскад пыли и бензинного смрада. Девушке предстояло продолжать путь по бетонному мосту, нависающему над мелкой и грязной городской речкой.

Несмотря на солнце, нежно струящееся с вышины, настроение у Устиньи было самым мрачным. Сегодня она виделась с человеком, которого любила безмерно, не мыслила без которого свои дни, и который в последнее время так тщательно её избегал… Вновь и вновь прокручивала Устинья эпизод такой неприятной для неё встречи. Тяжкой болью отдавались в сердце его слова: «Перестань… что я теперь должен‽… мы так не договаривались… у меня уже другая». Увы, это была очень горькая ошибка, но какое это могло иметь значение…теперь?

Впрочем, стоп. Разве можно назвать «ошибкой» счастье, пусть, краткое и обманчивое, но такое захватывающее? Ведь теперь она навеки спаяна с существом, дороже которого у неё нет? Да и мама, в общем-то, строгая сотрудница музея Аполлинария Николаевна, всегда с неодобрением относившаяся к любви дочери, эту новость приняла хорошо. Мама поможет. Устинья знала это. Она не одна. Но всё же…

Устинья остановилась передохнуть и облокотилась о перила мостика. Речка внизу текла бурным потоком и несла всякий сор. Глубина была небольшая, внизу на дне видны камни, старые ботинки, консервные банки и прочие предметы.

Девушка стояла, опираясь о перекладину. Перила мостика были низенькими, а у Устиньи кружилась голова. «Вот бы туда… и все печали…». Она покачнулась, но удержалась. Нельзя. Она не одна.

Солнце сильно припекало. По мосту с грохотом промчался грузовик. Испугавшись, Устинья отпрянула от перил. Не удержавшись, поскользнулась и полетела вниз головой в речку. Последнее, что она успела подумать, было: «Мой ребёнок…».

2

Очнулась Устинья на дне реки. Вокруг лежал всякий хлам. Сквозь мутную воду тонкой струйкой проникал свет.

Устинья поднялась и огляделась. Она ощутила илистый запах. Удивительным было то, что Устинья не задыхалась под водой, но и не дышала. Присмотревшись, девушка поняла, что находится здесь не одна: из-за валявшейся здесь железной штуки с ржавыми зубцами показалась голова, потом ещё одна.

Устинья оказалась в окружении тонких длинноволосых женщин с угрюмыми лицами. Та, что вышла первой, шагнула в сторону Устиньи и сказала властно:

— Добро пожаловать, новенькая.

— Что? — не поняла девушка.

— Ты — брошенная невеста, и согласно древнему обычаю, являешься русалкой, — объяснила та. — Я здесь старшая. Мы все оставлены нашими женихами, большинство из нас, как ты сегодня, утопились.

— Но у меня нет жениха! — вскричала Устинья, — мы не женились…

— Знаю, — хладнокровно ответила русалка, — сейчас это называется «молодой человек». Однако это не имеет значения. Так или иначе, ты здесь.

— Но я не могу здесь оставаться! Мне нельзя! Мой сын…

— Поздно ты вспомнила о сыне, — недобро усмехаясь, ответила старшая, — когда предавалась унынию на мосту, разве ты думала о нём?

— Мой ребёнок! — Устинья схватилась за живот.

Русалки ещё больше нахмурились.

Послышались голоса:

— Слишком поздно…

— Ты сделала свой выбор…

— Меня бросил жених перед самой свадьбой, а я была беременна, и от позора бросилась сюда!

Послышался нервный плач.

— Я не могу здесь оставаться! — закричала Устинья, — пустите меня!

— Жребий брошен, — хмуро констатировала старшая.

— Ну, прошу тебя! — взмолилась утопленница, — спаси хотя бы его! Моего мальчика! Ведь он… ты понимаешь, совсем скоро должен родиться. Я останусь здесь, останусь, буду русалкой. Но он пусть поживет. Пожалуйста!

Русалки заволновались. Заколебалась вокруг вода, закачались предметы. По бледному лицу старшей пробежала тень от дрогнувших стеблей спирулины.

— Хорошо, — медленно сказала она, — твой сын поживет на земле, раз уж ты так этого хочешь. Но родив его, ты вернёшься сюда. У тебя осталось два месяца. В назначенный день ты выйдешь на берег.

Устинья низко склонилась перед русалкой:

— Благодарю тебя!

— Благодарить нужно не меня, — задумчиво сказала старшая, — ты глупо распорядилась своей жизнью. И быть тебе надо бы не здесь, а там, — она кивнула в сторону дна. Но тебе дарована возможность избежать того. Если же будешь нарушать наши порядки, то пойдёшь вниз.

Русалки глухо застонали, ведь каждая из них цеплялась за это подобие жизни в грязной городской речке, потому, что то, другое, было значительно страшнее.

4

Аполлинария Николаевна принялась искать дочь сразу после её исчезновения. Поиски были далеко не беспредметными: мать знала, по какой дороге Устинья обычно ходила с работы. Кроме того, нашлись знакомые, сказавшие, что видели девушку, склонявшуюся к речке с моста. Печальный вывод напросился сразу: Устинья либо утонула, сорвавшись, либо бросилась туда намеренно.

— Ну, в это я не верю, — молвила несчастная женщина и пошла в церковь заказывать по дочке заочное отпевание. Немолодой священник поначалу отказался отпевать утопленницу.

— Батюшка, Утенька никогда бы такое не сделала, — убеждённо говорила мать, — она всегда там ходила. Расстроена была да и чувствовала себя, видимо, плохо, и…

Аполлинария Николаевна приложила к глазам платочек. Несмотря на постигшее её горе, она сохраняла удивительное спокойствие, и во взоре её светилась такая уверенность в чем-то хорошем — даже после трагического финала. Проникнувшись теплотой к этой женщине, священник сказал:

–Ладно, сделаю, но смотри, это на твоей совести будет.

И отслужил службу по новопреставленной рабе Божией Иустине.

5

В тихую летнюю ночь Устинья вышла из воды. Светила луна, и до безобразия загрязнённая речка ловила этот свет. Девушка обернулась на город и увидела очертания старого завода. Мирно шелестел камыш, где-то кричала разбуженная птица.

В небольшом овражке на бережку Устинья породила своё дитя. Луна совершенно освободилась от туч, и молодая женщина смогла полюбоваться сыном. Он был бел, как лунный лучик, а волосики у него были золотистые.

Устинья покормила мальчика. Он заснул. А молодая мать не хотела отпускать его от себя. Но время истекало. Где-то сонно закудахтали куры — на этом берегу городской речки было немало частных домиков. Пора было уходить.

Устинья завернула малыша в подол рубашки и вынесла из оврага. Она положила его у самого берега в густой камыш. Последний взглянула в лицо ребёнка и поцеловала нежную щёчку.

— Прощай, моя радость, — тихо сказала Устинья и вошла в воду.

6

А поиски продолжались. На этом настаивала мать Устиньи. И странно было, что в заваленной всяким хламом речке с медленным течением никак не могли найти тело. Наверное, уже смысла не было, но глаза Аполлинарии Николаевны горели таким упрямством и надеждой, как будто она точно знала, что всё это не зря. Её убеждали прекратить поиски, её утешали, искренне сочувствовали её беде, но она оставалась непреклонной и дивно-спокойной. И долго ходила по берегу немолодая женщина, словно ожидая получить от погибшей дочери некий знак.

Однажды она также стояла, отрешённо наблюдая за поисковыми работами. Как вдруг к ней вышел молодой спасатель. На руках он держал свёрток, в котором угадывался ребёнок. А от дежурившей «скорой» к нему уже спешил врач.

— Да это же новорождённый ребёнок! — воскликнул он, — живой! Бедный малыш! И он спит, и спит спокойно! Как странно. Но откуда он здесь?

— Дайте мне взглянуть, — попросила Аполлинария Николаевна, подойдя поближе.

Впервые за много дней она улыбнулась.

— Вот и славно, — сказала она как бы про себя, — это будет мой ребёночек.

— Ну, что Вы, Аполлинария Николаевна, — заговорил врач, — успокойтесь, мы Вас отлично понимаем.

— Это Утенькин ребёнок, — не слушая, сказала женщина и выхватила крошку из рук спасателя.

— Да это невозможно! — возразил врач, — она два месяца назад исчезла, а ребёнку этому меньше суток.

Аполлинария Николаевна подняла глаза:

— И каким образом он мог выжить здесь?

— Не знаю, — растерялся врач.

Мальчик приоткрыл глаза. Аполлинария Николаевна нежно заворковала над ним.

–А я знаю, — после паузы сказала она, — его родила моя Уточка. Лежать в такой грязи и выжить! И посмотрите, ведь у него даже пупочек не воспалился!

–Да, ребёнок, судя по виду, абсолютно здоров, — задумчиво ответил врач, — но всё равно его нужно обследовать в стационаре.

Аполлинария Николаевна рассмеялась.

–Да обследуйте вы где хотите! Это мой малыш и я забираю его себе.

И, обратившись к ребёнку, она сказала:

— Ну что, мой сладкий? Такой беленький, да разве он может быть не моим внуком?

— Невозможно, — прошептал сухонький врач, — но, простите, дорогая моя, я всё понимаю, но ваш возраст? Боюсь, что вам не разрешат его усыновить.

Аполлинарии Николаевне было чуть больше пятидесяти, однако это была сильная и умная женщина.

— Это мой внук, — уверенно сказала она, — какие ещё нужны разрешения?

— Есть порядок усыновления, — робко пискнул врач.

— А я не собираюсь его усыновлять, — отрезала та, — просто хочу взять как внука. Что тут не ясно?

— Хорошо-хорошо, — робко закивал врач, — делайте, как знаете, я здесь не разбираюсь.

Аполлинария Николаевна смерила его высокомерным взглядом.

Она оказалась права. Ей не пришлось столкнуться ни с одним бюрократическим препятствием. Словно кто-то незримо вёл осиротевшую мать, своевременно разравнивая дорогу. Её назначили опекуном над мальчиком, которого она назвала Платоном.

Крестил ребёнка тот же священник, что отпевал Иустину. Узнав, что малыш был обретен у берега, он удивлённо покачал годовой и отчего-то грустно улыбнулся.

7

Рос Платон мальчиком тихим и послушным. Конечно, бывало, он шалил, как все дети, но беготня по двору не очень занимала его. Чаще его можно было видеть задумчиво сидящем где-нибудь: на ветке ли дерева, на скамейке, на подоконнике.

— О чем ты думаешь, Платоша? — удивлялась бабушка.

А мальчик кротко улыбался и, разводя тоненькими руками, говорил:

— Отчего всё так….

Но это ему не могла объяснить даже мудрая бабушка.

Платона не сильно волновала его загадочная судьба. Он воспринимал её как данность. Он знал, что живет с бабушкой, что так было всегда и вряд ли могло быть иначе. Знал также, что мать его погибла, но почему и как — ему не было известно. Так бывает. Он видел, что у других детей были ещё и отцы, а у него была только бабушка. И он крепко любил эту женщину с грустными голубыми глазами и уложенными в шишку пепельными волосами и даже не представлял, что может быть как-то иначе.

Платон любил гулять вдоль речки. Бегал он, туда, конечно, не испрашивая бабушкиного разрешения. Ему нравилось ходить по поросшему жёсткой зеленой травой неровному берегу, кормить хлебом уточек и слушать их грустные отчего-то клики. А часто он садился на бугорок, спускающийся к мутной затянутой ряской воде и смотрел вдаль. Посидев так какое-то время, Платон поднимался и бежал во двор — ведь для ребёнка нет ничего важнее подвижных игр.

На этот раз мальчик, как обычно, отправился на речную прогулку. День был летний — теплый, но не жаркий. Серебристый купол неба раскинулся над городом, где было так много заводских труб, которые смотрели ввысь с какой-то угрожающей пустотой. Платон сел на бугорок. На другом берегу неширокой речки как раз стоял какой-то завод, но что он производил, Платон не знал. Серое, похожее на дракона, строение и пара-тройка дымовых труб влекли к себе. Было в этом безжизненном зрелище что-то манящее. Мальчик видел и красно-бурую стену с колючей проволокой над ней, видел огромную дыру, зияющую в одном из строений. И всё это волновало его, будило воображение, и та часть города представлялась шестилетнему Платону чем-то сказочным.

Он хотел, было, уже идти домой, но вдруг услышал:

— Эй, мальчик, иди-ка сюда!

Голос раздался у самой кромки воды, откуда-то сбоку. Оттуда к воде спускался густой лес камышей, и, предваряя его, росла невысокая ива. Голос звучал весело и звонко, и Платон подумал, что, должно быть, кто-то зовёт его поиграть. Однако зайдя за дерево, мальчик не обнаружил никого. Между тем, солнце припекало всё сильнее. Камыш ласково шуршал. Где-то негромко крякнула уточка, и следом за ней лениво тявкнула собачонка. В непосредственной близости от лица Платона прошелестела стрекоза. «Но кто меня звал?» — подумал мальчик, озираясь. Тихо. И с каждой секундой в него вливался покой. Платон прилег на корни ивы и стал смотреть, как колышутся длинные узкие листья, как ярко вспыхивает между ними солнце. И он заснул — сладко и безмятежно, как может спать только не отягощённый жизненными проблемами ребёнок.

8

Проснулся Платон на руках у бабушки. Она почему-то плакала и, прижимая к себе внука, причитала:

— Платоша, Платончик, маленький мой, родненький…

Платон удивлённо раскрыл синие глаза:

— Баб, ты что?

Бабушка только вытирала слёзы. Шелковый платочек, который она всегда носила на шее, сбился, причёска растрепалась, руки дрожали. Она то целовала внука, то непонятно за что начинала ругать.

— Нет, я так с ума сойду! Платон, негодник бессовестный! Что ты со мной делаешь?

–Баб, что я такое делаю?

–Ах, мой маленький… Я тебя потеряла. ищу-ищу — нет нигде. Мальчишки сказали, что ты сюда бегаешь. А здесь такое! Ах ты, Господи, какое счастье, что ты здесь оказался!

Конец ознакомительного фрагмента.