Матильда танцует для N…

Елена Алексеева

Эта книга – роман Наследника Николая Александровича и Матильды Кшесинской. История о красивой и несбыточной любви вопреки, которой не должно было быть. История о влюбленных, нарушивших все правила. Это книга о страсти и беспощадности судьбы. О противоречии любви и долга. О красоте и власти, которым не под силу бороться с истинным чувством. Это извечное движение от встречи к расставанию, от расставания к новой встрече. Судьба свела их, и от их решения теперь зависит ход истории.

7

Дома Матильду ждали триумфальная встреча и обещанный торжественный ужин. Накрытый стол сверкал серебром и хрусталем: Феликс Иванович знал толк в хорошей еде и любил устраивать домашние праздники. Все значительные события в семье непременно отмечались торжественным застольем. Вот и теперь в серебряном ведре ждала своего часа погруженная в шуршащий наколотый лед белогорлая бутылка шампанского, — отец, обернув горлышко крахмальной салфеткой, самолично взялся ее откупорить.

— «Хочу поднять бокал в честь окончания любимой дочерью курса обучения», — Феликс Иванович, подмигнув, выкручивал пробку. Сестра Юля зажмурилась, засмеялась и ладонями зажала уши. Пробка, хлопнув, отскочила и ударилась в стену. Пили шампанское, кричали «ура» в честь триумфа Матильды. Сама виновница была вполне счастлива. Она так переволновалась и проголодалась, что с готовностью складывала к себе на тарелку все, что ей ни предлагали.

Домашние слушали, требуя от нее все новых подробностей. Родители изумлялись, ахали и переспрашивали: как, — неужели сам Государь изволил столь благосклонно отметить дебют их дочери? Ее, Матильду, одну среди всех, выделил император, именно ей пожелав прославить русский балет? Все искренне радовались и объясняли неожиданную царскую милость уважением к их заслуженному семейству. Новоиспеченную выпускницу, будущую артистку императорского балета, поздравляли словно именинницу. Уже не в первый раз она рассказывала, как Государь подал ей руку и как потом они шествовали вдвоем на глазах у всех… и как царь усадил ее рядом с собою…

Мать расспрашивала во что была одета Государыня, каков был покрой ее туалета, и какие на ней были украшения. Феликс Иванович, вконец растрогавшись, прослезился, заключил дочь в объятия и требовал высоко нести знамя балетной династии артистов Кшесинских…

Вообще, Малечка заметила, что домашние изрядно потускнели и даже как-то сникли, — словно бы утратили былое значение в сравнении с теми блестящими персонами, которых довелось повидать ей сегодня так близко.

В ту ночь она долго не могла заснуть. Самым подробным образом, как наяву, воображался ей наследник цесаревич. Его веселые синие глаза и выложенные на обшлаг рукава белые пальцы. Она и теперь чувствовала тепло его плеча, видела качавшийся носок ботинка с блестящим медным ободком вокруг ранта… Она уже вела с ним мысленный, веселый и кокетливый разговор. (Ах, как жаль, что не случился он в действительности…) Отчего она держала себя так робко, так неуверенно?

— «Господи, почему я так мало с ним говорила, отчего не постаралась расположить к себе? Отчего не спросила, как понравилась я ему на сцене? Вот бы вернуть те прекрасные минуты… разузнать невзначай, когда и где можно вновь его увидеть», — мучаясь запоздалыми сожалениями, она вертелась на прохладной гладкой простыне. Прикладывала ладони к горящим щекам, к горящим ушам, она вздыхала и улыбалась в темноте. Ей было невдомек, что притягательность молодого человека стократ увеличивалась царским саном, славой, богатством.

— «Ах, что же делать мне теперь? — она в который раз переворачивала и со всех сторон подбивала горячую подушку, — что делать мне с собой, с моей любовью? Нашла я в кого влюбиться, — в принца из сказок, в наследника престола… Но разве смогу я теперь без него жить? Я знаю, что между нами установилась особая нежная связь, — ведь смотрел он на меня ласково, сжимал, прощаясь, руку. Ах, непременно я должна с ним встретиться! нужно все досконально обдумать!»

И стал уже складываться в голове у нее сладкий план…

Она лежала с закрытыми глазами, представляя полутемный аплодирующий зальчик (при этом решительно не помнила она своего выступления, — время, проведенное на сцене, напрочь выпало из памяти). Она вообразила императора, глядевшего на нее с выражением добродушного одобрения. Но синие глаза наследника… — о, забыть их было решительно невозможно!

— «Милый, милый! Какой он все-таки милый».

Завертелись перед глазами у нее блестящие колеса прожекторов, загорелись цветные огни рампы, и утомленная непосильными эмоциями этого непомерно долгого дня, изрядно уставшая и счастливая Матильдочка уснула в одну секунду.

…Ей снилось, что вместе с Колей Рахмановым они танцуют на незнакомой просторной сцене. И даже не сцена, нет — цветущий, туманный луг…

Она беззаботно срывала цветы, собирая букет, и спохватилась, когда услыхала аплодисменты зрителей. Подозвав Колю, она побежала к нему навстречу — ноги путались в лоснистой холодной траве. И вновь они с Колей танцевали. (В какой-то момент Матильда вдруг с ужасом поняла, что напрочь забыла свою партию, — она не помнила ни единого движения). О, этот кошмар забытой роли — кто из артистов хоть раз не испытал его?

Неподалеку бежал ручей: не нарисованный, как это обычно бывает в театре, но настоящий, быстрый, прохладный.

— «Пить, хочу пить… — Облизывая пересохшие губы, она постоянно оглядывалась на бегущую воду. Коля, в которого во время их совместных репетиций она была немножко влюблена, спеша ей угодить, побежал к ручью (и при этом не забывал держать руки во второй позиции). Матильда стояла и смотрела ему вслед. Он вернулся с полной кружкой — той самой, белой с двумя синими зайчиками. Величавым театральным жестом Коля приложил руку к сердцу и раскланялся перед публикой. Вдруг кто-то (она точно знала, что не Коля) позвал ее по имени, — она завертела головой, припоминая, кому мог принадлежать этот голос.

Публика, явно недовольная заминкой, зашикала, засвистала…

Музыканты несколько раз принимались играть, — но отчего-то у них не ладилось, и все выходило что-то фривольное, почти неприличное. Оркестр то и дело сбивался, замолкал — потом начинал все заново… публика смеялась, и Малечке казалось, что смеются над нею. Потупившись, она стояла с кружкой в руках, — и отчего-то ей было неловко, совестно.

— «Вас ожидает большое будущее», — проговорил Коля; и она вдруг подумала, что не испытывает к нему никаких чувств. Постойте, — да это и не Коля вовсе. Но кто же, кто? Молодой человек, не обернувшись, уходил от нее прочь. Глядя ему вслед, она залпом осушила кружку. Вода не утоляла жажды, то была сухая — совершенно сухая вода. Раздосадованная Матильда отбросила пустую кружку, с раздражением топнула — и почувствовала, что поднимается над сценой. Она попыталась встать на ноги, но кругом был воздух, только воздух. Легкое платье трепетало и струилось на ветру, — так что приходилось обеими руками придерживать взвивавшуюся юбку.

И вновь она услыхала аплодисменты.

— «Мне аплодируют, потому что другие так не умеют. Теперь уж и публика меня не видит — слишком высоко. Отчего театр — и вдруг без крыши? Меж тем летать вовсе даже не трудно! И как это я раньше не догадалась? Ведь ничего нет проще… и почему только не летают люди? — Она решила, что прямо сейчас изобрела рецепт свободного полета.

— Всего-то и нужно — оттолкнуться ногой от земли, и лети себе как птица!» Она грудью раздвигала упругий, тугой воздух, разглядывая зеленеющий внизу луг и голубую ленту ручейка.

Шурша шелковистыми крыльями, промахивали мимо нее гигантские бабочки — и они также были танцовщицы. Кувыркаясь в воздухе, бабочки проделывали ловкие танцевальные pas; крошечные ножки были обуты в балетные туфельки. Яркие крылья трепетали точно шелковые флаги. На их тонких пальчиках блистали яркие перстни. Малечке захотелось стать одной из этих бабочек, но при попытке повторить их кульбиты у нее закружилась голова. Она постоянно помнила про свою бескрылость и знала, что напрасно взмахивает неоперенными руками. То и дело с криками проносились птицы, крыльями задевая голые плечи. Порой ей хотелось передохнуть, и тогда она планировала вниз, спрыгивала на траву — и вновь аплодировали ей невидимые зрители. Но теперь уж она была небожительница. Оттолкнувшись ногой от земли, опять взмывала вверх — и опять плыли мимо облака… И даже не облака то были, — замечала она, а кисейные белые тюники из училищной костюмерной. Она дотрагивалась до них пальчиком — и те точно упругие белые мячики отскакивали в сторону.

Она долго бы так забавлялась, — но вдруг ей сделалось зябко, затосковалось по уютной привычной тверди. Она барахталась в воздухе, отыскивая опору. Воздух давил на грудь, трудно было дышать. И не дай Бог рухнуть с этакой высоты! Меж тем, сгустились сумерки, стало темно. Непременно, непременно она разобьется! Черная пропасть разверзлась внизу — страшная бездна ночного кошмара. Может быть это сон?

— «Да ведь я сплю — это сон, сон! — придумала она себе спасительную мысль. Ей хотелось проснуться, стряхнуть наваждение, но по-прежнему вокруг нее был темный и зыбкий воздух. Хватаясь за пустоту, она почувствовала, что падает, отчаянно закричала — и не услышала своего крика. Ветер засвистел у нее в ушах.

И вдруг все переменилось. Она сидела за нескончаемо длинным столом, противоположный край его терялся в голубом чаду. Государыня, вздернув подбородок, встряхнув кудрявой головкой, повелительным жестом подозвала незнакомого танцовщика. Затянутый в балетноее трико молодой человек, держась подчеркнуто прямо, подошел к императрице и склонил напомаженный пробор. Надменно-нежным голосом Государыня велела ему подавать пирожки. И вот уже множество танцовщиков в бархатных колетах, мягко ступая, одновременно со всех сторон понесли тяжелые блюда. За отсутствием места на столе блюда ставились одно на другое, — так что вскоре выстроились странные пирамиды… Матильда с тревогой наблюдала, как кренилась, грозя обрушиться, ближняя к ней шаткая конструкция. Почувствовав неудержимый голод, наша барышня потянулась было за пирожком, — но голос классной дамы возмущенно зашептал прямо над ухом: «фи, как не стыдно! Видимо напрасно похвалил вас Государь! А ведь считались приличной воспитанной барышней! Как можно? И разве уж дома вас пирожками не кормят?»

Вздрогнув, она оглянулась. За спиной блестели стекла пенсне, и черный шнурок качался точно маятник. Возмущенно ползли вверх подрисованные брови.

Сконфузившись, она отдернула руку. И в ту же секунду почти вплотную, придвинулись к ее лицу два смеющихся голубых глаза. Испытав безотчетное счастье, она рассмеялась, — но обладатель прекрасных глаз сварливым голосом проговорил: «На чужой каравай не раскриватт ротт…» — она узнала интонации преподавателя классического танца Иогансона. (Тот имел обыкновение не слишком-то к месту употребить порой русскую поговорку, забавно ее при этом коверкая и произнося русские слова с едва уловимым смешным акцентом). От всех этих нелепых несоответствий Малечке стало смешно. Кто-то крепко и нежно сжал ее пальцы. Она расхохоталась — стол заходил, заколебался; звеня, посыпалась с него посуда. Матильда нагнулась и со смехом стала подбирать осколки…

Она проснулась от собственного смеха. — «Какой странный и глупый сон», — удивилась она и тут же заснула вновь. И вновь снилось ей что-то сумбурное, сверкающее, невыразимо приятное…