Вечный маятник

Елена Аронская

В книге собраны рассказы о людях, которые нас окружают. С которыми встречаемся ежедневно и порой не замечаем в толпе. Но у каждого своя судьба, свой путь и своя жизнь. Что скрыто в их глазах, что занимает их мысли? Главное в рассказах — история человека, и им может быть каждый из нас.Пусть же каждый читатель услышит отклик в своем сердце по мере погружения в творчество автора. Будь то портрет героя или сюжетная линия. Ведь любая фантазия начинается с мысли, а мысль рождается в бытии.

Старый я

1

Федор Михайлович не хотел жить один. Хотя не признавался в этом даже себе.

Он не любил готовить и с удовольствием уплетал стряпню милых сердцу дам. Он не был опрятным, а тем более чистоплотным, однако с теплотой слушал недовольство из-за неубранной посуды и грязных вещей. Он ворчал, когда просили купить хлеб по пути домой, но с постоянной улыбкой протягивал сверток в родные руки.

Однажды в его жизнь ворвались внуки. Карманы наполнились конфетами, сердце теплотой, а квартира игрушками. Федор Михайлович вновь, как в своем пионерском детстве, взбирался на табуретку и рассказывал стихи, а малышня с хохотом повторяла за ним.

Знакомство со смертью произошло внезапно, она унесла с собой жену. Потом и любимую подругу, к которой Федор Михайлович успел прикипеть, но не успел довести до ЗАГСа. В то же время карьера сына стремительно ползла вверх. Его труды оценила некая эстонская фирма, куда тот уехал без малейших сожалений. Вместе с ним стихотворения на табуретке и ушедшее пионерское детство. Но больше всего удивила пропажа кота Борьки, бывшего ему другом последние двадцать лет и вдруг не вернувшегося с прогулки.

Федор Михайлович смял газету, пробурчал неразборчивое: «Лучше б не читал», и направился на балкон. Шаркая тапочками, на ходу достал из полинялых спортивок сигареты и зажигалку. Прикурил и, еще не дойдя до балкона, вовсю дымил любимыми «Бонд». По квартире мягкими волнами расползался дым. Он проникал в обивку дивана, в одежду, наполнял собой пространство шкафов и тумбочек. Федору Михайловичу не было до этого дела, запахи его не волновали, а уж чужое мнение тем более. За годы курения седые усы пожелтели от дыма, а губы постоянно причмокивали, будто перебирая сигарету. Привычка вошла в обиход, стала частью жизни, а в какие-то моменты спасением.

Федор Михайлович облокотился на балконные перила и лениво наблюдал за происходящим во дворе. Жаркий май сморил в тот год всех, и народ спасался, как мог. У дома ребятня визжала и бегала с водяными пистолетами. Чуть дальше девчонки-подростки в ярких купальниках разложились на траве у дворовой клумбы. Их смех и щебетание доставляли нежное удовольствие — молодые, энергичные, необремененные заботами и стеснением. Федору Михайловичу нравилось за ними наблюдать, он представлял, как мог бы к ним подойти, завести разговор, купить на всех лимонад, а в субботу пойти на танцы. Как бы они улыбались его шуткам, а он раздувал щеки и щеголял придуманными байками. Только смахнуть бы с себя лет тридцать, а то и сорок.

Он рассмеялся, представил, что было бы, подойди он к девчонкам сейчас — дед в тапках, хотя ради такого случая он бы надел новые, в клетчатой рубашке, что называется «на выход», и в брюках. Непременно, он нашел бы свои лучшие брюки, отгладил стрелочки с помощью марли, как делал всегда. Ни одной из своих спутниц жизни он стрелок не доверял. Федор Михайлович гневно вырывал утюг и кричал, чтобы никто не смел трогать его брюк. А уж когда невеста сына в надежде угодить будущему зятю, сожгла самые дорогие и любимые, он выкинул и гладильную доску, и утюг, чтобы никто не прикасался к его вещам. Да и сам решил брюк не носить: слишком высока вероятность, что не туда пойдет стрелка или задымится штанина.

«Радикальные меры, папа», — сын не одобрил, пожал плечами и съехал с невестой в съемную квартиру.

«Это не мера радикальная, это руки не из того места у кого-то», — нахмурился Федор Михайлович и бросил окурок в жестяную банку на балконе. Воспоминания закружились в голове, перед глазами встала картина — невеста в слезах, сын в гневе, летает утюг, брюки.

Квартира опустела тогда ненадолго. Вскоре в ней появилась женщина, та самая, недошедшая до ЗАГСа. Она не позволяла курить даже на балконе, с щепетильностью убирала каждую пылинку, и от нее всегда пахло ванилью. Для Федора Михайловича так и осталось загадкой, как она могла жить с ним, не самым аккуратным и довольно ворчливым дедом.

Сейчас квартира вновь была пуста, что довольно сильно огорчало ее хозяина и доброты в голосе отнюдь не прибавляло. Он, словно маленький ребенок, хотел капризничать, требовать, подставлять ухо для трепки, если надо, и щеку для поцелуя. Степень морщинистости своей щеки его не волновала, а вот если целовать чужую, то желательно чтобы ей было от шестидесяти до шестидесяти пяти.

Но желающих не находилось, а может никто пока не искал.

Федор Михайлович покосился на ребятишек с пистолетами и вздохнул. Не то, чтобы он сильно скучал по внукам. Тех уже не интересовали детские забавы. Его мальчишкам было не меньше четырнадцати. Он знал, что пройдет несколько лет, и они станут еще дальше, чем есть. Внуки, выросшие без деда в другой стране, со взглядами, которых он никогда не поймет, с миром, в котором ему не побывать.

В квартире раздалось щебетание птиц — задумка первой жены, за которую он когда-то заплатил кучу денег. Кривился, ругался, что его раздражают эти звуки, но за тридцать лет не предпринял ни одной попытки поменять дверной звонок. Федор Михайлович вытянулся и прислушался, вдруг ошиблись. Но птичья трель раздалась вновь. Пришлось покинуть наблюдательный пост и поплестись к двери.

Мучаясь любопытством и желая подержать интригу, Федор Михайлович не стал заглядывать в глазок. Вместо этого он пригладил волосы, отдернул линялую футболку и даже мельком взглянул в зеркало. Распахнул дверь, но сразу сник.

Откровенно говоря, Федор Михайлович сам не знал, кого хотел увидеть на пороге. За дверью оказался соседский мальчишка Олег, который частенько брал книги для школьного чтения.

— Здравствуйте, Федор Михайлович. Отдать вот хочу.

— Приветствую, малец! Быстро ты с ними расправился. Заходи, коль явился.

Олег прошел в квартиру, скинул кроссовки и прямиком направился к шкафу. Федор Михайлович только успел удивиться расторопности парня — слишком по-свойски он чувствует себя в его доме — а тот уже расставил принесенные книги и собрался уходить.

— Новые брать не будешь? Кого вы сейчас проходите?

— Никого уже не проходим. Остались итоговые экзамены за год, и будут выставлять оценки, — отмахнулся Олег.

— Для себя тогда почитай, — гордый Федор Михайлович распахнутой ладонью указал на шкаф, — смотри, какое изобилие, всю жизнь их собирал.

Олежка явно смущался, постукивая пальцами по полке, и нерешительно сказал:

— Вообще-то я больше не хочу читать.

— Что за глупости? Читал, читал, а тут не хочешь?

— Вы сами-то их читали? — Олег улыбнулся уголком губ и склонил голову набок, — они же нетронутые. Открываешь, а они скрипят. Хотя им лет сто уже.

— Прям уж сто. Эх, малец! В мою молодость все за такими гонялись.

Федор Михайлович рассмеялся. Гордость за его коллекцию книг состояла лишь наличии книг. Мысль о том, что их надо читать, а не просто ставить на полку, не усвоилась, однако нисколько не смущала. Всю жизнь он заказывал, выписывал, покупал книги, стоял за ними в очередях, тщательно следил, чтобы из собрания случайно не исчез какой-нибудь том. Коллекционером он себя не считал, но богатство огромного во всю стену шкафа иначе, как коллекцией, не называл.

Он вытащил первый попавшийся том и, не глядя, протянул Олегу.

— Я — это другое дело. А тебе учиться. На вот тебе Достоевского, но с возвратом!

— Неудивительно, что вы достали именно его, Федор Михайлович! — усмехнулся мальчишка, потешаясь над стариком, поставил книгу обратно и огляделся.

Ему нравилось бывать у Федора Михайловича. Нравилось, что тот живет среди старых безделушек и громадной мебели. Там, где жил он, был новенький ремонт, современная мебель и модные однотонные стены, выкрашенные в светлое. Старик был выходцем из того времени, про которое остается только в кино смотреть, и квартира у него — настоящая декорация для фильмов об утраченном прошлом.

Важное место, несомненно, занимал шкаф, будто вросший в стену. Он не оставлял пространства, плотно прилегал к потолку и сливался с квартирой. Что находилось за створками закрытых дверей, одному Богу известно. На открытых полках стояли сотни книг, черно-белые снимки мужчин и женщин, цветные фотографии детей, фарфоровые балерины от большой до совсем крохотной, миниатюрная вазочка с искусственными цветами, очки, коробочки из-под леденцов и еще масса интересного. На исследование одного только шкафа, пожалуй, ушла бы не одна неделя.

Он плюхнулся в большое кресло, повел носом и улыбнулся:

— Моя мама никогда не разрешит курить в квартире. А у вас можно. Красота! Никто ничего не запрещает, живете и делаете, что хотите. Читаете или не читаете, курите или нет. Никто в школу не гонит, и экзамена у вас завтра нет. Да даже если и был, можно проспать, а кто заметит? Кто подойдет к вашей кровати и заорет: «Ну-ка вставай! Проспал! Бегом одевайся», — Олег выпрямился, изображая отца, сдвинул брови, потом вскинул их вверх, пародируя мать, и почти не размыкая губ, промычал: «Олежек, что же ты, сынок. Тебе давно пора быть на уроках!»

Олег покривил лицом, снова развалился в кресле и воскликнул:

— Знаете, что я придумал? Мне на лето задание дали — представить, кем я хочу быть в будущем, а в сентябре написать сочинение, — его лицо сияло, — так вот, я хочу быть вами! И чтобы у меня была своя квартира! Я бы жил в свое удовольствие, и никто бы меня не трогал.

Федор Михайлович оцепенел. Вроде и приятно стать кумиром для парня, но сам повод ему вовсе не нравился. Он облокотился на шкаф, скрестил руки на груди. Потом задумчиво почесал подбородок и, к своему удивлению, смутился. Да хотя черт с ними, с причинами! Им хотят быть! Значит он не такой уж безнадежный дряхлый дед.

Федор Михайлович улыбнулся. Его накрыла волна тепла к мальчишке, захотелось чая и печенья, возникло желание поговорить, расспросить, чем нынче живет юность. «Может и вовсе надо чем-то помочь? Насладиться энергией молодости и рассказать ему всю жизнь для сочинения?» — распалялся Федор Михайлович.

Но эти мысли были тут же отброшены: «Какая, однако, глупость!»

— Так, ты мне ерунду не городи. Если ничего не будешь брать, то свободен! У него экзамен скоро, а он сидит нога на ногу, бездельник.

Чем дольше Олег возился с кроссовками, тем сильнее сердился Федор Михайлович. Он смотрел на его рыжеволосую голову сверху вниз, готовый взорваться из-за неторопливости мальчишки, но вдруг за тем глухо захлопнулась дверь. Все стихло.

— Надо покурить.

Снова по квартире поползли серые волны, по полу зашуршали тапки, а на балконе скрипнули перила.

2

Федор Михайлович стоял перед зеркалом и придирчиво изучал свои щеки. Он хлопал себя по подбородку, играл челюстью и выискивал лишний волос на лице. Когда досмотр кончился, он довольно кивнул отражению: «Готово».

Стрелки показывали девять утра. За три часа бодрствования Федор Михайлович успел немало: пожарил сосиски, чего обыкновенно не делал и довольствовался вареными, помылся не мылом, а заграничным гелем для душа — подарок сына, тщательно побрился и погладил брюки. С рубашкой дело обстояло сложнее, потому что долгие годы этим занимались любимые женщины, а тут на старость лет пришлось учиться самому. Но покорилась и эта вершина. Он даже курил всего два раза, чтобы не перебить ароматы морского бриза иностранного геля.

Облачившись в свой костюм, Федор Михайлович еще раз оглядел себя, аккуратно зачесал седые волосы назад и, наконец, остался доволен. Мероприятие, назначенное на утро, уже порядком раздражало. Ему не нравился ни режим ожидания, ни собственное волнение перед выходом. Оставался целый час, поэтому он молча сидел и выжидал время, когда в дверь неожиданно позвонили.

— Кого принесло в такую рань, — проворчал дед и медленно встал с кресла, чтобы не помять брюки. На пороге стоял рыжий Олег, — опять? Чего тебе?

— Здрасьте, Федор Михайлович. За книгами пришел. Родители вчера такой нагоняй устроили, что я вернулся с пустыми руками. Сказали, я обленился, и отправили к вам. Вот, передали шоколадку, — мальчишка не потрудился даже переодеться, так и пришел в пижаме, а в руке держал плитку шоколада, но не торопился ее отдавать.

Дед помялся, мысленно посчитал время и пустил мальчишку в квартиру: «У тебя пятнадцать минут, мне уходить надо».

Олег нырнул в коридор, скинул тапки и побежал к шкафу. Федор Михайлович прошаркал за ним и, скрестив руки, встал посреди комнаты.

Олег туда-сюда водил пальцем по разноцветным корешкам переплетов, чуть вытаскивал, потом возвращал на место. Выбрал несколько томиков, показал их деду: «Вот эти возьму». Но тут его взгляд упал на столик между креслами и кучу разбросанных там газет. Приглядевшись, Олег увидел не только привычную «Правду», но и пестрые журналы с разноцветными заметками. Он отложил книги и двинулся к столу. Федор Михайлович проявил немалые чудеса сноровки и опередил мальчишку:

— Нечего тебе тут смотреть, бери свои книги и уходи, — проворчал он и ревностно прижал бумажную кучу к груди, — будет он тут чужое имущество разглядывать.

Но Олег наклонил голову и, посмеиваясь, прочел:

— «Хорошая хозяйка, высшее, люблю природу, готовлю все, тепло домашнего очага. Ищу мужчину…» Так вот почему вы такой нарядный! На свидание что ли собрались?

— А ну пошел вон! — брови Федора Михайловича грозно зашевелились, губы сжались, а лицо стало пунцовым. Он швырнул журналы на пол, топнул ногой и указал пальцем на дверь. Но мальчишка лишь отошел и залился звонким смехом. Лучи солнца из окна падали на его рыжую голову и делали ее почти прозрачной. Он весь будто сиял — снаружи от яркого света, а внутри от заливистого смеха, заполнявшего всю комнату. Смех перекатывался через дубовый шкаф, проходил сквозь комнаты и стекал мимо балкона в новый весенний день. Казалось, этот смех слышен всем, любой может поймать его и хохотать до слез. Но только не Федор Михайлович. Внезапно он почувствовал себя очень усталым, силы утекли вместе с мальчишеским смехом, весь утренний марафет показался глупостью. С досады он провел ладонью по волосам, растрепал их и, махнув рукой, развернулся в сторону кресла. Но не успел сделать и шага, нога проехалась на предательски скользких журналах, и старик потерял равновесие. Бессильно замотав руками, он понял, что падает и, выбрав траекторию — падать в кресло — рухнул точно рядом с ним.

Олег ахнул и кинулся на помощь. Он подался вперед, надеясь поймать старика или смягчить падение, но, не удержавшись, упал сам.

Они лежали на полу, и было слышно, как ходят старые часы, повторяя удары сердца Олега. Тот, не дыша, наблюдал, как Федор Михайлович откашливается и с трудом пытается подняться. Бросив это занятие, дед снова лег, перевернулся на спину и уставился в потолок.

— Простите меня, — пискнул мальчишка.

— Сам-то живой? — старик смягчился.

— Живой. Вы не ушиблись? — Олег смотрел во все глаза, дед молча моргал, — я просто очень удивился. Сначала вы с утра пораньше такой разодетый, потом эти объявления, где бабушки хотят познакомиться. Я не собирался вас обижать. И… — он запнулся, — ронять тоже не собирался.

— Какие они тебе бабушки? — воскликнул старик.

Конец ознакомительного фрагмента.