Зима в раю

Елена Арсеньева

«Вечно любимому» – начертано на простом кресте, стоящем на могиле актера Игоря Вознесенского. Надпись сделала его жена, но вечно любить выпало Саше Русановой. Вот уже двадцать лет она ходит сюда, на старое кладбище, где покоятся не только родные, но и ее неизбывная любовь… А что же муж Митя Аксаков? Судьба забросила его в Париж, где Дмитрий благополучно женился на другой – молодой эмигрантке Танечке, родственнице Русановых. И теперь их счастливый брак должен быть расторгнут: только так Аксаков может спасти любимую супругу и дочь от деятелей Советской разведки и безжалостных людей из некого «Общества возвращения на родину», которые затеяли какую-то невероятно опасную и безжалостную игру. А на дворе 1937 год…

Пролог из 1919 года

В ночь с 6 на 7 сентября из ворот Энской конторы Народного банка, что на Большой Покровской улице (буквально только что переименованной в честь дорогого, преждевременно павшего на своем посту товарища Свердлова!), медленно выползла колонна грузовиков, закрытых брезентом. По обеим сторонам следовали мотоциклетки с пулеметами и еще грузовики, битком набитые вооруженными людьми. В грузовиках сидели сто двадцать чекистов и милиционеров.

Тротуары были пусты — какие там ночные прогулки в такую пору суток, в такую пору жизни Советской республики! Только ветер шуршал рано опавшей листвой. Однако на всех углах выставлены были милицейские посты.

Длинная колонна проследовала вниз, мимо Лыковой дамбы, свернула на Зеленский съезд, а оттуда по Рождественской улице, через мост — и прямиком по бывшей Царской, ныне Совнаркомовской, выехала к Московскому вокзалу. Люди попрыгали наземь и принялись разгружать грузовики. Снимали с них небольшие, очень тяжелые ящики и несли на дальние запасные пути, где стоял состав уже с паровозом в голове. Каждому пришлось пройти не один раз. Вдоль всего пути стояли, на небольшом расстоянии друг от друга, вооруженные солдаты. Казалось, все вооруженные силы губернии были мобилизованы этой ночью для того, чтобы обеспечить сохранность двух тысяч четырехсот ящиков, которые переправлялись из подвалов Государственного банка на вокзал.

До самого утра шла погрузка. Уже когда на хмуром осеннем небе чуть забрезжил рассвет, поезд медленно тронулся. И тут же замер: паровоз не мог двинуть его с места. Чекисты забегали по станции. Спешно пригнали второй паровоз, и наконец-то эшелон потащился в сторону Москвы.

— Золотой эшелон, — устало пробормотал сквозь зубы невысокий черноволосый человек с мелкими чертами лица. — Ох, сколько хлеба можно купить детям, а мы это золото…

Что-то грохнуло сзади, и этот звук оказался последним, который он расслышал в своей жизни. Вряд ли он даже успел понять, что именно произошло, когда выпущенная в затылок пуля прошила его череп и вышла наружу, разворотив лицо.

Стоящие вокруг люди шарахнулись, с ужасом глядя на высокого человека в кожанке, перетянутой ремнями, с наганом в руке. Из-под фуражки с красной звездочкой кое-где выбивались волосы с проседью, но глаза, синие, яркие глаза блестели молодо, безжалостно, озорно.

— Не болтать! — скомандовал он, погрозив стволом нагана, словно огромным указательным пальцем. — Или кому-то еще охота маслину словить?

Люди так и шарахнулись в стороны.

— Ну, смотрите! — протянул синеглазый, скалясь в улыбке. — Никаких разговоров! Отправили груз в Москву — ну и отправили. Впервой, что ли?

— Что там у тебя, товарищ Верин? — подошел человек с бородкой, обливающей челюсти, в пенсне и таком же кожане, как у синеглазого. Вообще они были очень похожи: высокие, статные, с бездумно-жестокими, заострившимися от усталости и революционной ярости лицами, только второй выглядел лет на пять старше.

— Все хорошо, товарищ Юрский! — козырнул Верин и сверкнул бесовскими своими глазами. — Имели место быть разговорчики в строю, но я их пресек.

— Так и продолжай, — кивнул Юрский и, многозначительно хлопнув по кобуре, быстро пошел к зданию вокзала, где ждали машины: дело сделано, можно уезжать.

Впрочем, он знал, что отдохнуть не удастся: спустя два дня предстояло отправить второй такой же эшелон, а груз еще нужно упаковать. Сотрудники Народного банка, мобилизованные для этой цели, не расходились по домам уже несколько суток…

Всеволод Юрский прибыл в Энск три дня назад в составе правительственной комиссии из трех человек. Возглавлял ее комиссар бывшей царской экспедиции заготовления государственных бумаг Минкин. Комиссии следовало отправить в Москву золото в счет оплаты контрибуции Германии согласно Брест-Литовскому мирному договору. Конечно, то фактически была контрибуция за национализированную германскую собственность и авуары, и хотя большевики отказались платить долги царского правительства, от этого долга они отказаться не могли.

Разумеется, операция проводилась под строжайшим секретом. И сотрудники Энского отделения Народного банка, и местные чекисты и милиционеры были убеждены, что спасают царское золото, вывезенное год назад в Энск, от белочехов, которые рвались к городу из-под Самары и Казани. И потому золото якобы уходило в Москву, как указывалось в накладных.

Впрочем, Москва-Товарная и была первым пунктом остановки эшелонов. Здесь золото пересчитали, переложили золотые слитки из деревянных ящиков в специальные банковские, металлические, по пятьдесят килограммов в каждом, и 10 сентября первый эшелон, везущий 42 860 килограммов золота, двинулся по Брянской железной дороге через Оршу в Берлин.

15 сентября в «Известиях» промелькнуло коротенькое сообщение: «Первая партия золота, подлежащего выплате Германии согласно русско-германскому добавочному соглашению, прибыла в Оршу и принята уполномоченными германского императорского банка». Поместили сообщение, набранное петитом, на последней полосе, на него трудно было обратить внимание… Однако имеющие глаза да увидят!