Книга I. Дар светоходца. Враг Первой Ступени

Елена Гарда, 2021

Жизнь Кая Острожского обрывается… Волею хтонического божества, без объяснений, помешав заглянуть в сиреневые глаза девушки-истории. Знать бы ещё, по какой причине эту скучную жизнь выкупили, отдав в уплату жизнь последнего рыцаря Ордена Золотой Лестницы, великого Светоходца и Гроссмейстера Гардаринии… Сколько же тайн ты хранил, скучный старик? Какой Мир скрывался за спиной скромного католического священника? Но скука закончилась, а настоящая жизнь, похоже, только началась. В зажатой ладони героя – пластинка небесного железа. На плече – отпечаток медвежьей лапы. В голове отныне и навсегда – Путь, вон в небе горят слова. К ним – семеро спутников, среди них твой «Нежданный враг». Не справишься, «Закланник» – предашь смерти единственных родных людей. Перед тобой, читатель, одна четвёртая цикла о приключениях юного мага. Одна четвёртая – это много или мало? Если это элемент загадочной Магна Кварты, или год обучения в Академии Магии или же шажок вверх по Золотой лестницы, то бесконечно много.

Сломанные Крылья

И пошёл Кай куда глаза глядят. А там… ну вы знаете: «…направо пойдёшь — коня потеряешь. Прямо пойдёшь — жив будешь, но себя не найдёшь…» Шёл он через горы и долы, через воды и бороды, шёл долго и пришёл наконец к огромной пещере, а у входа в ту пещеру уже ждала его фея-крёстная, — примерно так написал бы сказочник. Но ничего такого не произошло, потому что куда бы он ни шёл, никто из добрых персонажей ему не встречался…

Кай летел.

Его захлёстывало чувство упоения, восторг, кипящий в крови, он совершенно не чувствовал веса своего тела. Это не было похоже на гротескные полёты людей в фильмах, барахтающихся на страховочных шнурах, или на картинах, с плоскими фигурами, глупо висящими над облаками. Раскинув руки, он купался в солнечных лучах будто птица, испытывая радость от своего умения ловко кувыркаться и падать вниз головой, а потом, мощно поведя плечами, снова взмывать. Иногда он начинал терять высоту, это было неприятное чувство напряжения, какая-то обманность чувств, иррациональность, которую нужно было исправить.

Он всего лишь хотел спать. Так хотел, чтобы мягко, и чтобы долго. Но сейчас он падал и уговаривал сам себя, что вот сейчас, вот ещё через мгновение всё получится. Сейчас время для очередной части игры, как в поддавках, — ты на мгновение ощущаешь ужас свободного падения, и уже в следующее — снова ввысь.

Внутри неприятно заныло, он не мог ввысь, больше не получалось. Он стоял на траве, местность вокруг незнакомая… Он поднял голову вверх, над головой был ангел, белый, прозрачный как мираж, он видел его сложенные за спиной крылья. Он никогда не видел крылья так близко, только на рождественских открытках. Ангел был огромный как дом. Может даже как несколько домов, поставленных друг на друга. Ангел что-то держал в руках, но Кай не видел что — тот стоял к нему спиной.

Если бы Кай умел летать, он бы взмыл к нему, обогнул его и заглянул в румянощёкое лицо, он раньше никогда не видел лица ангелов. Кай сердился, потому что никогда не умел летать… Или умел? Он не помнил… Внутри поворачивался страх.

Рельсы под его ногами гудели.

«Кремц-кремц».

Рельсы уходили вперёд, очень далеко. Кай двинулся вдоль них. Под ногами раздался неприятный хруст. Смотреть под ноги было нельзя, он знал, что увидит там. Под ногами хрустело, с каждым шагом было всё неудобнее идти. Но он делал шаг за шагом. Гладкие землистого цвета кости хрустели, глазницы черепов скучно таращились в небо, вывернутые челюсти отрешённо улыбались. Он переставлял ноги, и какая-то сила не пускала его, каждый шаг давался с большим напряжением. Он не мог поднять ногу для следующего шага, особенно правая будто совсем налилась свинцом.

Багровый туман уже не позволял видеть. Откуда он взялся? Кай махнул рукой, отгоняя душный воздух. Впереди спиной к нему стоял ангел. Этот был ещё огромнее. Кай никогда не представлял, что ангелы могут быть размером с гору. Голова его уходила высоко в облака. Он начал медленно поворачиваться к Каю. Нет, нельзя, не поворачивайся! Кай не хотел видеть, он не знал, что у того в руках, просто не хотел видеть.

Нет, нет, не хочу. НЕЛЬЗЯ!

Ангел повернулся. В руках ангела была голова.

Ужас сковал его — то была голова Каргера…

Впадины скул обтянуло голубоватой кожей, в глазных впадинах шевелилось что-то омерзительно скользкое. Это блеснуло совершенным изгибом тела, затем показалась красивенькая маленькая треугольная головка, появилась бурая спина с зигзагообразным крапчатым узором, змейка выползла из пустого черепа и двинулась по ногам ангела. Обломанная височная кость упала вниз.

Змея спустилась на землю и спокойно улеглась на обломках крыльев. Кай только сейчас их заметил. Всюду были разбросаны белые перья.

Голова Каргера смотрела на него, просто смотрела и ничего не говорила. Она не могла говорить, потому что у неё был зашит рот.

Кай кинулся бежать. Ноги… Ноги снова не послушались. Он упал, отполз, спрятался за большой камень. Впереди трубой развернулся длинный коридор, света в нём было достаточно для того, чтобы представить его глубину. Там шевелились какие-то тени. Если они ищут его, то здесь за камнем его не заметят. В тоннеле в зеленоватом тумане слышался скрежет когтей, приближался звук медленно переставляемых копыт.

Он почувствовал, что тени уже вокруг него.

«Кремц-кремц».

Убежать, надо попробовать убежать. Он вжался в камень, перестал дышать, сердце громыхало в груди. Рука, несколько, шесть или семь рук уже были над его головой, он чувствовал совсем не бесплотные их прикосновения.

Слиться с камнем. Стать камнем, это хорошее решение.

Камень пошевелился.

Кай почувствовал укол ужаса. В самом сердце. У камня была тысяча глаз. Кай начал задыхаться. Он не мог подняться с колен.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Пять.

Шесть…

Тяжёлый туман стекал каплями по онемевшим щекам, по плечам. Он опустил голову — слева на груди на белоснежной рубашке его сиял лучами какой-то знак из тусклого металла. Нельзя, чтобы эти руки, сотканные из тьмы, нащупали его.

«Кремц-кремц».

Кай посмотрел вниз — его колени были погружены в кровь. Он только сейчас понял, что среди чёрно-белого пейзажа это было единственно цветное пятно. Он сидел на коленях в озере крови.

Кай поднял глаза к каменному истукану.

Огромный каменный рот на лице без глаз пророкотал: «Я скучаю!»

От этих слов что-то сместилось на циферблате часов Великой Геометрии, и, раскинув руки, он медленно упал спиной в воду. Позади него было не озеро. Это было море. Голубая холодная стеклянная гладь поглотила его без остатка.

На груди, где только что сиял золотистый знак, расплылось красное пятно. Пальцы друга разжались. Кусочек окровавленной стали — кинжал с рукоятью в чёрной вязи — медленно ушёл ко дну.

«Я был неправ, — раздалось позади него, — мне нужно идти своим путём, а не твоим», донеслось угасающим эхом.

В лицо ему смотрел костистый звериный череп, и семь его стылых ледяных глаз исходили холодным голубым светом.

Из последних сил Кай взмахнул сломанными крыльями и взлетел…

* * *

Он вскочил в постели. Весь мокрый. Сердце колотилось о рёбра. Нестерпимо болело в области лопатки. Утро заливало спальню солнечным светом. Лёгкие порывы ветра колыхали занавески у открытого окна. Фух… Всего-лишь сон… Но что там было? Он летал. Что ещё? В ушах звенело. Он знал, что ему приснился сон, который обязательно нужно вспомнить. Между этим сном и явью существовала некая страшная и прямая взаимосвязь.

Он пошарил рукой под кроватью, нащупал бутылку с водой и жадно опустошил, будто провёл неделю в пустыне. Переведя дух, Кай откинулся на подушку, заслонив глаза рукой от утренних лучей.

Муза Павловна обычно говорила, что если приснилось что-то страшное, то надо лечь и «доснить» себе что-то хорошее, что-то из тех вещей, что ты любишь. Когда он спросил, что значит «доснить», как это вообще возможно — «доснить», Муза Павловна ответила, что, насколько ей известно из школьной программы, сон — это «небывалая комбинация бывалых впечатлений», и если вы, молодой человек, не управляете собственными впечатлениями и воображением, то кто же ими тогда управляет?

Кай тогда ничего не понял, но сам факт перехода Музой Павловной к обращению «молодой человек» обычно свидетельствовал о её невысоком мнении относительно его в тот момент умственной активности. Он решил не вступать в споры, но непременно потренироваться при случае. Увы, сегодня был совершенно не тот случай. Он чувствовал такое волнение, что сонливость как рукой смело.

И это ощущение не скоро растаяло, засев где-то под лопаткой неясной, упорной угрозой. Он перевёл взгляд на этажерку. Отряд бронзовых солдатиков британской армии безукоризненно держал строй. Он вспомнил как играл с ними в детстве, как гордился каждой фигуркой, ему стало тепло и уютно, это помогло выровнять дыхание, и немного успокоиться. Он потянулся в постели, и мрачно констатировал, что, кажется, ещё вырос, потому что голые лодыжки выглянули далеко за пределами кровати. Муза всегда говорила, летаешь во сне — значит растёшь. У изголовья на тумбочке стояли вовсе незнакомые бутылочки, лежал градусник и тарелка с чем-то, напоминающим компресс…

Он помассировал плечо, насколько сумел дотянуться. Больно… Этот сон никак не хотел убираться из головы. Вообще, в памяти всплывали какие-то смутные воспоминания, будто он когда-то посмотрел кино, помнил, как было страшно, но о чём фильм рассказать бы уже не смог.

Каргер! Почему Каргер?

Чётко он помнил только последние секунды кошмара, но в голове проносились те же образы, только в других сценах… Каргер, опутанный золотистыми и голубыми лучами, рваный асфальт, тысячи хвостов и тысяч глаз, каменный истукан с белой бородой, вихрь…

Кай хлопнул себя по лбу и, отшвырнув одеяло, помчался из спальни в гостиную. Он выглянул из окна, устремляя взгляд в сторону Межевого переулка. Отыскав глазами привычное сонное ничего и удовлетворённо сжав кулаки, он выскочил из гостиной и уже спокойным шагом пересёк кабинет.

В обычное время входить туда он избегал, дед тщательно оберегал эту свою тихую обитель, всякий раз выдворяя маленького Кая с мальчишками играться в другом месте. Был и особый шкаф, открывать створки которого было запрещено строго-настрого. В том шкафу было полно разных времён военной литературы, хранились там дедовы бархатные альбомы и коробки со всяким бесполезным хламом типа старых погон, звёздочек и каких-то наград.

Среди прочих безделушек манила Кая одна единственная — крошечная фигурка слона. У Кая в детстве было достаточно игрушек, но такой чудесной вещицы среди них не было. Золочёный слоник, покрытый белой эмалью и украшенный прозрачными камушками, нёс на спине боевую башенку с петелькой на макушке. Башенка была расписана красными узорами, попона на спине — голубой глазурью, а бивни и хлыст погонщика отливали позолотой. Перед башенкой у головы слона сидел чёрный погонщик. К ней дед вообще не разрешал прикасаться.

Книги — самые старые в тканевых переплётах, в раздутых кожаных обложках с любовной тщательностью расставленные по полкам или собранные в аккуратные стопки — были главным сокровищем дедовой ризницы. Когда-то совсем маленьким, года в четыре, Кай уничтожил старый выпускной альбом, память об академии. Сам не понимая зачем оторвал одну за другой фотографии дедовых сокурсников и восторженно изрисовал шариковой ручкой страницы альбома. Лощёные коленкоровые страницы всеми силами отталкивали от себя это высокохудожественное и эмоциональное граффити, но всё-таки сдались. Каю тогда попало по первое число, с тех пор заглядывать в тот шкаф, да и в кабинет, Кая не сильно тянуло. Но сейчас он был здесь не ради творческого самовыражения, а по делу.

Кай, спокойно дыша и уже почти улыбаясь, то и дело почёсывая нывшее плечо, выглянул в окно кабинета и уставился на площадку под своими окнами. Внизу у подъезда кипела работа, там было довольно шумно для раннего субботнего утра. В люльке автовышки, на почти разогнутой стреле, орудовала бензопилами пара рабочих. Они ловко срезали толстые ветви каштанов по обе стороны от рабочей платформы, ветви так срослись и сплелись, что образовали практически непроницаемую арку над входом в дом — пышные розоватые соцветия с шумом падали вниз. Здесь же, на подъездном козырьке, сыпал искрами сварщик, очевидно он приваривал обломанный ночным шквалом каркас крыши.

Перед подъездом стояла Кикимориха, толстая досужая соседка, которая всегда была в курсе всего. Они соседствовали по лестничной площадке, дверь её квартиры находилась напротив их с дедом. Она что-то деловито выстукивала своим указательным пальцем по груди двухметрового прораба, тот вежливо кивал и разводил руками. Ничто не указывало на фантасмагорическую природу ночной стихии.

Фух… Это был просто сон… Кай счёл Кикимориху достаточным и весомым аргументом для прощания с беспокойством и умиротворённо пошаркал обратно в спальню. В животе требовательно урчало, страшно хотелось кофе, и Муза Павловна наверняка уже приготовила утренний субботний пирог, а он ещё не умывался.

Кай повернул в ванную комнату, открыл воду, потянулся за душем. Плечо остро резануло болью. Смыв утренний сон чуть тёплой бодрящей водой и напевая под нос «Пелемень требуют наши сердца…», Кай обмахнул спину полотенцем и ступил на холодный кафельный пол.

Да что ж такое с этой спиной?

Обмотав полотенце вокруг бёдер, он провёл ладонью по запотевшему зеркалу и выкрутил шею, в надежде рассмотреть синяк или царапину на лопатке, которая досаждала ему всё утро. Но зеркало отразило не синяк…

Кай открыл рот. На плече бурым свежим ожогом горел отпечаток медвежьей лапы, с пятью мякишами и пятью же бороздками от когтей.

Кай попятился прочь от зеркала, он вбежал в свою спальню и остолбенел — на подоконнике сидел… сидела серебристая птицы.

«Мистика».

Память послушно вытолкнула имя.

«Ии-чип», — соколица смотрела на него немигающим серьёзным взглядом.

Нет, это невозможно… Он поднёс свои руки к лицу, из глубин памяти всплыло золотисто-голубое сияние, окутывающее его кожу… теперь он вспомнил, мерцающие волокна. Очень чётко. Он видел себя в окружении этого сияния, он видел Каргера, каким-то неведомым образом управляющего этими нитями.

Медвежья голова ещё была… Медвежья лапа!

Он выскочил в коридор, а потом на лестничную площадку.

— О, утро добренькое, Каюшка! — сладколикая Кикимориха с широкой улыбкой и глазами-буравчиками стояла на пороге своей квартиры, засовывая ключ в карман. Она цепко охватила взглядом его фигуру, — фирменный субботний пирог, я не ошибаюсь? Запах на весь подъезд!

— Доброе утро, Виталина Карловна… — Кай топтался голыми ногами по плетёному коврику на пороге.

— А я, вот, гоняла коммунальщиков. После того шквала! Я ведь глаз не сомкнула! Я с молодости очень чутко сплю! Неделю мусор валяется! Такую красоту угробили. Когда ещё двойное цветение застанем. Я все телефоны оборвала, конечно, всем всё равно, и мэрия спит как ни в чём не бывало, но в соседнем доме искрили провода, и у нас мигало, а на Межевом даже выбило несколько стёкол. И никому нет дела! Всё так бы и осталось, если бы я не дошла до Мэра.

Она всё никак не хотела шагнуть в свою открытую дверь, елозя взглядом по телу Кая. Её объёмистая грудь колыхалась, стиснутая трикотиновым платьем цвета жёлтого «запорожца». По виску стекала капля пота, а щеки блестели от жира. Она очень напоминала ему желток. — Кому же ещё позаботиться о сиротиночке, как не родному деду, как не соседушке…

— Спасибо, Виталина Карловна, — непонятно за что поблагодарил её Кай и босым как есть, удерживая полотенце на последних сантиметрах благочиния, метнулся к квартире наискосок, где жила Муза Павловна.

В спину ему понеслись причитания: «Ой… а это ещё что у него? Подурели совсем с этими татуировками! Ка-а-ай…»

Кай решительно толкнул дверь Музы и почему-то на цыпочках скользнул в её прихожую.

Он остановился и отдышался. Меньше всего ему хотелось объяснять Кикиморихе историю происхождения медвежьей лапы на лопатке. Он мысленно отругал себя за неосторожность. Ну отчего было не одеться? Почему не прикрыть плечо футболкой или полотенцем, на худой конец? Но главное не это — всё-таки ночью был шквал, и бдительная соседка, мимо которой муха незамеченной не пролетит, ничего подозрительного, кроме погодных катаклизмов, не заметила.

Кай немного успокоился. Бывают же и совпадения… Ну птица… ну залетела случайно… Наверняка дед и Муза там, ждут его к завтраку, кофе, кофе, кофе… Да, и ему просто необходим кто-то трезвомыслящий.

Он сделал пару шагов и почему-то шёпотом, будто боясь получить отклик, позвал: «…дед, бабМуз…» и не услышал никакого ответа.

Из кухни доносился ароматный и успокаивающе домашний дух цветаевского пирога. Кухня была пуста. Он почти радовался этому, почти надеялся, что там никого не будет — могли же дед с Музой пойти на рынок.

Нет. Он пока не готов. В голове, если честно, всё ещё полная каша…

Он остановился на несколько секунд, переводя дыхание.

Нет. Всё нормально, нормально.

Он попытался упорядочить мысли, по привычке соединив указательные пальцы на переносице. Это не помогло, потому что следом за этим полотенце упало на пол. Свалив стопку газет, Кай, внутренне истерически хохоча, закрутился в узком коридоре, вылавливая уголки полотенца, опутавшего его ноги. Он вернул полотенце на бёдра и потуже завязал концы, затем также на цыпочках прошёл в гостиную…

Однако следующий шаг принёс ему ещё большее удивление. В комнате находились чужие люди.

* * *

В кресле сидел черноволосый длинноногий мужчина. Возле изящной старинной витрины стояла девушка, склонившись к самому стеклу и рассматривая коллекцию фарфоровых статуэток — любовь и гордость Музы Павловны. Вторая девушка, он не сразу заметил её в дальнем углу комнаты, сидела на пороге балкона, обхватив себя руками за плечи. На краешке дивана, устремив взгляд в окно, сидела очень красивая молодая женщина с подобранными вверх пепельными волосами, одетая в тёмно-синее платье. Он видел её со спины, но такой изгиб шеи, такая талия и линия плеч, и… и… и… всё остальное могли принадлежать только невероятно красивой женщине.

Все, кроме неё, повернули головы в его сторону.

Кай очень удивился. Он не знал, кто эти люди и почему они находятся в квартире Музы. Но они не удивились. Он так же не знал, будет ли уместно задать этим людям вопрос о том, где, собственно, хозяйка. Конечно, для Музы он был всё равно что родной внук, но весь его вид… голые пятки… мокрые волосы и полотенце… Попади он ей на глаза, она бы убийственно отчитала его за такую бестактность по отношению к её гостям. Скорее всего, это деловая встреча, — к Музе часто наведывались коллекционеры, — и кажется он её портит. Таким людям вовсе нет дела до его ночных бредней.

Да, бредней. Вот самое правильное слово.

И тут Кай осознал всю глупость своей детской истерики. Он даже обрадовался, что ни дед, ни Муза не видели его диких метаний последнего часа. Он представил, что сказала бы ему на это Муза: «Молодой человек…»

В этот момент черноволосый мужчина потянулся за тростью и начал вставать с кресла, а светловолосая молодая женщина повернула к Каю своё королевское лицо:

— Молодой человек, я бы порекомендовала вам вернуться к себе и надеть наконец штаны. Иначе, боюсь, первое впечатление может быть испорчено, — проговорила она голосом Музы.

Внутри Кая всё оборвалось.