Ангел за твоей спиной

Елена Данилина (2024)

Каждый, кому посчастливилось родится в России, вне зависимости от национальности и вероисповедания, является носителем той самой «загадочной русской души» над разгадкой которой бьются западники. Мы строим свою судьбу, пытаемся противостоять самым невероятным обстоятельствам зачастую даже не задумываясь о том огромном богатстве, которым обладаем просто по праву рождения. Наша история, наша культура, наша духовность позволяла нам выживать в самых немыслимых исторических коллизиях, укрепляя и цементируя нашу несгибаемую волю. Из поколения в поколение мы живем в своей стране, преодолевая любые невзгоды, радуемся и печалимся, и не догадываемся порой, что за спиной каждого из нас есть ангел-хранитель. Эта книга обо всех нас и о каждом из нас. Это историческая сага, где известные факты исторического развития страны тесно сопряжены с судьбами героев.

Дом на Арбате

УТРО

Сидеть на облаке было приятно. Не часто удавалось вот так, свесив ноги вниз, беззаботно провести часок-другой. Но ведь и ангелы должны когда-то отдыхать…

Они сидели рядом, почти касаясь друг друга крыльями, в своих белоснежных одеждах, излучающих мягкий, полупрозрачный свет. Если бы люди могли их видеть, то непременно заметили бы еле уловимое сходство между ними, как если бы они были родными братьями — нет, не близнецами, но сыновьями одного отца. Одного из них звали Авидей, другого — Кинавис, а их отцом был ОН.

— Ты выглядишь очень усталым — сказал Авидей, обращаясь к брату.

— Наверное — ответил Кинавис.

— Много работы?

— Как всегда.

— Я вижу, ты чем-то озадачен. Был трудный день?

— Не более, чем обычно. — Ответил Кинавис и устало вздохнув, добавил, — Никогда не думал, что мысли бывают такими надоедливыми. Вот крутится в голове, крутится, и никак невозможно от неё отделаться.

— О, да! Особенно навязчивыми бывают те мысли, что возникают после неприятного разговора. — Согласился Авидей.

— Я думаю, это происходит потому, что любой неприятный разговор — это разрушение гармонии. — Высказал предположение Кинавис.

— Ты прав. Если гармония нарушилась, то что-то должно её восстановить. Тогда и возникает мысль как некая наивная попытка вернуть утраченную гармонию. — С этими словами Авидей, взмахнув крыльями, перелетел на нежно-розовое облако, зависшее напротив собеседника и продолжил, — может быть попробуем восстановить твою гармонию вместе? Что случилось, брат?

— Я был сегодня у НЕГО. — Ответил Кинавис.

— Ты дерзнул? — Ужаснулся Авидей.

— Да нет, конечно! Как можно? За мной пришли Херувимы.

— Как это было?

— Они просто вошли ко мне в своих лазоревых одеждах, и я сразу понял, что должен идти с ними.

— А потом?

— А потом я оказался у ЕГО престола. ОН сидел спокойно и величественно и ничего не говорил, но я понимал, чего ОН хочет.

— И чего же ОН хотел?

— ОН был недоволен, что люди слабы памятью, что забывают самое главное.

— А Херувимы? Они говорили с тобой?

— Нет. Были печальны. Но я понимал, что их печаль превратится в гнев, если я посмею задать хоть один вопрос.

— А потом?

— Потом меня увели, и я плакал. Я понял, что плохо делаю свою работу. Но ведь я стараюсь! Теперь в моей голове мысли только о том, что я плохо делаю свою работу. — Кинавис опять заплакал.

— Знаешь, наверное, я могу тебе помочь. Полетели со мной, я покажу тебе кое-что. Может быть, это поможет тебе избавиться от грустных мыслей?

— Ты хочешь мне помочь? Ты думаешь, у меня получится?

— Думаю, нужно попробовать. — Авидей приподнялся над облаком и завис над ним, ожидая, что Кинавис последует его примеру.

Оба ангела некоторое время парили в небе над облаками, а потом, мгновенно превратившись в голубей, камнем ринулись вниз, туда, где под крышами странных сооружений, называемых домами, жили люди. Дома эти, в большинстве своём, были серыми и так непохожими на жилища небесных существ, где все было светло и радостно, что каждый раз, когда ангелам по долгу своей службы приходилось посещать эти сооружения, их бестелесные души охватывала печаль. Вот и теперь, приближаясь к поверхности земли, при появлении видимых очертаний огромного города, Авидей и Кинавис испытали гнетущую тревогу и печаль. Но на то они и ангелы, что бы с самого первого дня сотворения мира, исполнять свою службу, не обращая внимания на собственные эмоции. Наступало утро.

Оба голубя почти одновременно подлетели к карнизу одного из миллионов домов, и, опустившись на подоконник, заглянули внутрь.

***

… Москва просыпалась нехотя. Старый дом на Арбате ещё находился в предутренней дрёме. Его обитатели не имели привычки ежедневно ходить на работу. Когда-то в этом доме жили врачи, учителя, инженеры. А теперь за огромные деньги квартиры были выкуплены теми, кто без стеснения называл себя «элитой», зачастую позабыв истинное значение этого слова. Всего несколько лет назад каждый второй житель этого дома не гнушался наживаться на бедах раздавленной и униженной, некогда великой и могущественной страны, именовавшийся гордым словом «Держава». И всё-таки в доме этом были и другие квартиры, те, что хранили дух ушедшей эпохи. Все эти буфеты, этажерки, трюмо, изящные ширмы, затянутые выцветшим китайским шёлком, огромные круглые столы, накрытые полинявшими плюшевыми скатертями, массивные книжные шкафы, хранящие на своих полках раритетные фолианты в коленкоровых переплётах и трогательные, поблёкшие от времени, фотографии в резных кленовых рамках, любовно развешанные по стенам, оклеенным тиснёными золотом обоями — все эти немые свидетели чьих-то, бесконечно перетекающих из одной в другую, человеческих судеб являли собой беспристрастное свидетельство смены поколений. Из окон старого московского дома не было видно, как над Москвой-рекой постепенно розовеет небо, и солнце, появляясь из-за купола храма Христа Спасителя, начинает свою неспешную работу по раскрашиванию всего, чего касаются его тёплые лучи.

В квартире, расположенной на четвёртом этаже за дверью, обшитой потёртым дерматином с табличкой «№ 15» противно и привычно задребезжал будильник.

Хозяйка квартиры нетвёрдой рукой нащупала на прикроватной тумбочке орущий механизм и, не совладав с ним, сунула его под подушку, желая избавиться от противного дребезжания, в надежде ещё хоть мгновение понежится в тёплой уютной пастели. Но даже под подушкой убийственный звук будильника ознаменовал окончательную и безоговорочную победу над сном. Утро началось. Хозяйка этой квартиры, в отличие от своих соседей, всегда вставала в одно и то же время, потому что ей нужно было идти на работу. Она жила в этом доме всегда, и мама её жила в этом доме, и бабушка с дедушкой тоже жили в этом доме. Каждый гвоздик, каждая царапинка на широком деревянном подоконнике, каждая трещинка на любой из сотен паркетин, устилающих пол, ей были знакомы. Более того, она сама являлась автором некоторых из этих отметин, потому что все дети неизбежно оставляют свидетельства своего взросления на стенах, а иногда даже и на потолках тех домов, где собственно это взросление и происходит. И Майка, так звали хозяйку этой квартиры, совсем не была исключением из этого жизнеутверждающего правила. Она открыла глаза, потянулась, откинула в сторону пушистое одеяло, заправленное в белоснежный накрахмаленный пододеяльник, и, спустив ноги на пол, села, откинув голову назад и сладко потягиваясь. Потом она пошарила рукой под подушкой, вытащила ненавистный будильник, взглянула на циферблат и поставила будильник на место, удовлетворенно кивнув головой, как бы говоря самой себе: «молодец, не проспала». Майка встала, сунула ноги в мягкие пушистые тапочки, надела длинный атласный халат и, подойдя к окну, раскрыла тяжёлые габардиновые шторы. В тот же миг в комнату ворвалось яркое весеннее солнце, осветив стену, на которой висела большая, убранная в резную рамку под стеклом, фотография двух очень красивых молодых людей, по всей видимости, супругов. Фотография была старой, но было видно, что за ней улаживают, потому как ни пыли, ни следов засиженности мухами видно не было.

Майка ещё раз потянулась, посмотрела на улицу через безукоризненно чистое оконное стекло, полила бледно розовую фиалку из малюсенькой пластмассовой лейки, которая стояла тут же на подоконнике, заранее наполненная водой. Потом она заправила кровать, уложив поверх жёлтого атласного покрывала пышно взбитые подушки в белоснежных наволочках, украшенных почти забытой вышивкой «ришелье» и, посмотрев на фотографию, висевшую на противоположной стене, улыбнувшись, тихонечко произнесла вслух: «Доброе утро, дорогие!».

Каждое утро Майка здоровалась с дорогими ей людьми, запечатлёнными на этой старой фотографии. Это были её бабушка и дед…

***

…Два голубя сидели на подоконнике одного из московских домов и с любопытством разглядывали то, что происходило внутри. И никому из прохожих даже в голову не приходило, что эти две обычные птицы есть никто иной, как посланники.

— Ну, что ты видишь?

— Ничего особенного. Просто женщина. Вот цветок полила. Это очень хорошо. Добрая женщина.

— Да ты ничего не понял, брат. Самое главное — это фотография. Ты понимаешь, она с ними здоровается, как будто бы они живы. Это дорогого стоит. Я знал этих людей, я всегда был с ними.

Авидей уселся поглубже, под самый карниз, и спросил:

— Видишь на фотографии женщину? Это бабушка хозяйки — Наталья Егоровна. Она преподавала сольфеджио в детской музыкальной школе, знала несколько иностранных языков, и очень любила по вечерам раскладывать пасьянс, но самым главным её талантом было то, что из любого пустяка она могла устроить настоящий праздник.

— А рядом с ней скорее всего муж? — Предположил Кинавис.

— Да, ты угадал. Её муж, Андрей Петрович. Известный учёный-микробиолог, всю жизнь занимался наукой. Поразительно, но он буквально боготворил свою жену, ласково называл её «Таша» и до конца дней своих, тайком ото всех, писал ей длинные нежные письма. Они коренные москвичи, более того, вся их жизнь прошла не просто в одном городе, а именно на этой улице и даже в этом доме.

— Это твои «подопечные»?

— Не только они. Эта история началась значительно раньше. Когда-то, давным-давно, семьи Андрея Петровича и Натальи Егоровны были соседями и, родители их, особенно отцы, очень дружили. Андрей Кратов и Наташа Ершова появились на свет в те годы, когда, как ты помнишь, эта страна завершала строительство ДнепроГЭСа, а в Москве запускали знаменитый ЗИЛ, строили канал имени Москвы, прокладывали первые метры туннелей метрополитена. Ты же помнишь, какое непростое, безбожное было время? Хорошо, что хоть родители этих детей были крещёными.

— А дети?

— Этих детей никто в церкви не крестил. Я много раз нашёптывал их родителям, что нужно бы крестить деток, но меня не слышали. Наверное у меня не было достаточно сил. В своё оправдание могу сказать, что это были очень хорошие люди, хоть и не вняли моим призывам.

— А может просто не могли услышать? — Спросил Кинавис.

— В любом случае, сами они жизнь прожили непростую. Правда, с детьми им повезло.

— Рассказывай дальше. Мне не терпится узнать подробности.

— Ну, как ты уже понял, Андрей и Наташа родились за несколько лет до начала ТОЙ СТРАШНОЙ И ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ и у них было время осознать себя, почувствовать родительскую любовь, прочитать первую книжку. Андрей и Наташа были одногодками, они родились в одном роддоме, ходили в один детский садик и даже в школе сидели за одной партой.

— Как я понял, у них были разные семьи, но детство было одно на двоих?

— Да, они гуляли в одном дворе, и даже велосипед у них был один на двоих, потому что семьи жили не богато, и такую роскошь, как велосипед, родители Андрея и Наташи купили детям в складчину, резонно рассудив, что можно кататься и по очереди. Дети хорошо помнили, как их провожали в первый класс, как здорово было с мамой и папой идти по Красной Площади и кричать «ура», приветствуя первомайскую демонстрацию, каким вкусным было мороженое и как здорово жить на свете в самой лучшей стране и самом прекрасном городе мира.

— Можно было бы сказать, что у них было счастливое детство, но они никогда не были в церкви и никогда не причащались?

— Их ли это вина? — Грустно покачал головой Авидей.

— Ты хочешь сказать, что в то время многие жили без НЕГО?

— Не знаю. Знаю только одно: эти люди жили без НЕГО, но во многом по ЕГО правилам. Многое, что окружало их, было ужасным. В душе этих детей, как впрочем, в миллионах других душ, непостижимым образом уживались несовместимые чувства: любовь к отечеству и страх перед властью, дерзость в работе и раболепие в быту, стремление к великому будущему и отрицание великого прошлого. Но как бы там ни было, это были дети, и этим детям предстояло пройти свой путь.

— Наверное, поэтому ОН не лишил их самого главного — способности помнить?

— Да. И они помнили. Помнили, как тревожно прислушивались родители к голосу, доносящему из чёрных репродукторов сообщения о войне в далёкой Испании. И ещё они помнили, как однажды ночью к соседнему подъезду подъехала чёрная машина и странные люди в чёрных кожаных плащах увезли куда-то весёлого балагура дядю Колю Седого, а потом, спустя несколько месяцев, та же самая машина приехала за его женой. Дети помнили, что через месяц в опустевшую комнату поселили крикливую тётку Агату с конопатым сыном Димкой, которого ребята во дворе невзлюбили и, уж если и брали в свои шумные игры, то всегда отводили ему самую незавидную роль. И, конечно же, Андрей и Наташа навсегда запомнили тот день, когда началась ВОЙНА. Дети помнили, как война забирала их отцов, как в одночасье опустел двор. Они помнили наглухо зашторенные окна, похудевших, с ввалившимися глазами матерей, воздух, пропитанный горем и отчаянием, ночные бомбёжки, метро, превратившееся в бомбоубежище, дни, недели, месяцы тягостного ожидания и почтальоншу, которая, с разницей в несколько месяцев, принесла похоронку сначала в одну, а потом и в другую квартиру.

Кинавис выслушав брата, немного помолчал, а потом спросил:

— Ты говоришь, что знал этих людей. Но, по-моему, ты не только знал, но и любил их. Скажи, как ты думаешь, а ОН любил их?

— Ты сам знаешь ответ на этот вопрос. — Ответил Авидей и, расправив крылья, перелетел с подоконника на крышу соседнего дома, поудобнее устроившись на карнизе так, что бы весеннее солнышко, касаясь своими лучами сине-лиловых крыльев, согревало тщедушное птичье тело, которое сейчас служило маскировкой для ангела.

Кинавис ещё какое-то время, сидел на подоконнике, видимо для того, что бы лучше разглядеть лица людей, запечатлённых на фотографии. Но вскоре, так же как и брат, перебрался на крышу, поближе к солнышку. Авидей понял, что брата очень волнует ответ на заданный им вопрос, а потому продолжил:

— Конечно, любил. В том-то всё и дело. ЕГО любовь помогла им пройти свой путь. Я пытаюсь тебе это объяснить. Давай вернёмся, и я покажу тебе всю эту историю.

Авидей и Кинавис взмахнули крыльями и устремились вверх, туда, где можно было, уютно устроившись на облаке, внимательно рассмотреть то, чего нельзя увидеть даже с крыши.