Ты как девочка

Елена Колина, 2018

Две подруги-писательницы, автор интеллектуальной прозы и знаменитая сочинительница любовных романов, сколько между ними всего с юности до наших дней, – преданность и предательство, зависть и восхищение, одна любовь, и… один сын? «Самое интересное это взросление взрослых», – говорит главный герой, так преданно любящий свою мамочку. В какие игры играет с нами память, можно ли мужчине быть слабым и чувствительным, станут ли друзьями взрослые дети и их невзрослые родители? Эта книга своей иронией и проницательной наивностью дает нам возможность посмеяться, погрустить, и на время перестав тревожиться о своей жизни, погрузиться в чужую и понять, что наша жизнь ценна, и в ней есть надежда на счастье.

Труды и дни Андрея Мамкина

КАЖЕТСЯ, ВЫ ОТ НАС НИЧЕМ НЕ ОТЛИЧАЕТЕСЬ.

У меня все пошло не так в детском саду. В детском саду меня дразнили «Андрюша в пальто». Про «плакса-вакса-гуталин — на носу горячий блин» я уже не говорю.

Если бы мы не встретились, я и Андрюша в пальто, моя жизнь повернулась бы иначе.

Но возможно, и нет. Не в детском саду, так в школе… В школе меня как только не называли: Мамкин-Папкин, Бабкин-Дедкин, Бабулькин-Дедулькин и даже Племянников. Я уже знал, что плакать стыдно, и делал вид, что не обижаюсь, но в душе-то плакал. Не в душе, откуда в школе душ.

Но с другой стороны, а если бы я был Лизаветой? Ее фамилия Сачкова, и ее называют Сучкина, Сучка. Лизавете кажется, что в «Сучке» звучит уважение?.. Пусть уж лучше у каждого будет то, что ему предназначено судьбой, а то как бы не было хуже: Мамкин так Мамкин.

Для того чтобы вы не теряли времени и быстрей сориентировались в моей душевной жизни и в моих родственниках, вот мой мир, мир Андрея Мамкина.

Я сам центр своего мира. Я инфантильный, меланхолик, я говорю «Мамочка», и я плакса.

То есть я был плаксой. Мы же знаем, что взрослым можно плакать, только когда играют Шопена или гимн. В этом смысле я взрослый и давно уже не плачу или плачу меньше.

Я не использую сленг, потому что я дважды другой. Другой — не такой, как вы думаете, не «современный подросток», прилипший к компьютеру, повторяющий «жесть, хайп, отстой» и не умеющий чувствовать, как вы. Таких, по-моему, нет, их выдумали.

…А вот и Мамочка. В руках у нее ноутбук.

Она не врывается ко мне без стука (мне 17 лет!), она входит одновременно со стуком. Ничего не поделаешь, холерический темперамент. Татка (моя подруга, с первого класса хочет быть психологом, прозвище Писихолог) говорит: «Она же холерик, сначала действует, потом думает».

Я, как южноамериканский трехпоясный броненосец в минуту опасности, метнул свой ноутбук под подушку и притворился спящим. Мне нравится, что они, броненосцы эти трехпоясные, в минуту опасности сворачиваются в шарик и хвостом блокируют всю конструкцию, это мудро.

— Андрюша, просыпайся! У меня ужас! Мне читательница написала письмо, а издательство переслало… Вот читаю: «Когда у меня была тяжелая болезнь, ваши книги помогли мне выжить». Ужас!

— А почему ужас?

— Ну как? Ты что, не понимаешь?! Это же потрясающе, прекрасно! Именно мои! Не чьи-нибудь, не Толстого, не Мураками, не Акунина или Донцовой, а мои! Ужас в смысле — это потрясающе, что я кому-то помогла выжить!.. Есть великие писатели, есть модные, которые открывают новые художественные миры, экспериментируют с языком, а есть те, которые помогают людям выжить, — и это я! Значит, я не зря живу на свете!.. Почему ты не радуешься?!

На самом деле это, правда, потрясающе, когда ты создал что-то, хоть книгу, хоть зайчика из пластилина, и это сделало чью-то жизнь краше. Это самое крутое, что может быть.

— Андрюша! Смотри, вот еще письмо… Не спи! «…Ваши книги такие позитивные»… Так, дальше неинтересно, это про нее, а не про меня… Ага, а вот тут про меня: «Вы сама такая же веселая и позитивная, мы вас обожаем всей бухгалтерией, пишите нам на радость!» Слышишь? «Пишите! Нам на радость!»…Почему ты не радуешься?! Так, а тут смотри, вышло мое интервью, а вот афиша встречи в московском Доме книги, а это с телевидения, приглашают в ток-шоу… Смотри сколько всего!

Как в одном неглупом человеке может уживаться такое по-настоящему человеческое желание быть нужным людям и такая идиотская суетность? Она любит, когда жизнь кипит вокруг нее, как будто она кура в бульоне.

— Почему я должен радоваться? Может быть, у меня сейчас другое настроение. Не все вращается вокруг тебя.

— Ты прав, конечно, не все… Почему не все?

Она эгоистична, как картина Рафаэля, как будто она одна красота и совершенство и вокруг нет ничего.

Может быть, каждый писатель по определению является сам себе картиной Рафаэля, ведь он сосредоточен на своем внутреннем мире? Даже такой, как Мамочка, не вполне настоящий?..

— А вот неприятное. Смотри, вышла книжка — сборник «Петербургские писатели». Все тут, а меня не включили, никто и не подумал меня позвать… Знаешь, от этого такие бульканья горестные в горле, как фонтанчик — бульк-бульк, горько-горько, обидно-обидно, никому не могу об этом сказать, только тебе, какое счастье, что я могу тебе все сказать… А вот она там есть! Если бы ее тоже там не было, мне бы было не так обидно, не так ужасно больно… Да, мне больно вообще и в частности. Я раньше думала: как пережить все, не рассказывая подругам? А теперь я думаю: только так и можно пережить, потому что не обсуждаешь свои горести… Только с тобой я могу обо всем говорить, все обсуждать.…Что мне обсуждать, какие горести? Как какие? Меня тут нет. То есть там, в этой книжке. А она есть.

Она — это Алена Карлова, которую включили в сборник. Вот такая ерунда Мамочку мучает. Человеку пятьдесят лет, а его мучает такая ерунда!

— Знаешь, что я подумала… Не знаешь? А вот что: мне нечего сказать про главное, про жизнь и смерть, — я не настоящий писатель, поэтому меня и не включили в сборник… Но раз так, я больше никогда не буду писать…Или все-таки мне есть что сказать?

Бедная Мамочка. Мучается, как настоящий писатель. А ведь она писательница для дур. Все ее книги могут называться одинаково: «Очарованная Дура».

Нет, это не то. Не подростковая ненависть к предкам.

Просто это правда: Мамочка — знаменитая писательница для дур.

Она гораздо умнее своих глупых книг. Но пишет всерьез, искренне считает это творчеством, придумывает персонажи, чтобы все было психологически обосновано. Сюжет всегда одинаковый: он и она ищут любовь, находясь в разных местах: Россия и Америка, Воронеж и Москва, разные этажи в одном подъезде, два соседних стола в одной фирме. Сквозь препятствия он и она движутся друг навстречу другу. Препятствия различаются: это другая любовь, предыдущий муж или свекровь, болезнь, предательство.

Конечно, можно сказать, что я не смею смеяться над ее книгами — ведь я ем ее книги, одеваюсь в ее книги.

А я вот смею! Мне за нее обидно. Она сама говорит — делать надо только то, в чем ты первый. Тем более если человек умный, образованный, как она. Или уже тогда писала бы любовную хрень для теток не всерьез. А она, умная, образованная, всерьез говорит «мое творчество».

… — Почему все говорят о возрасте? Что вообще за проблема — возраст? Зрелый возраст богаче юного!…Но как мне жить в таком возрасте? Представь, что все — редакторы, пиар-менеджеры, журналисты, буквально все моложе тебя, а ты, оказывается, старый хрен… Это я про себя…

Так зрелый возраст богаче или она старый хрен?

— Ты думаешь, что я путаюсь, не могу точно выразить такую простую мысль? А потому что это совсем не такая простая мысль.

Недаром у нее большие тиражи. Многотысячные тиражи означают, что она понимает многие тысячи людей, читает их мысли… вот как сейчас мои.

— Знаешь, я скажу тебе один секрет: все, что было раньше, как-то побледнело, стерлось… Я даже мужей своих не сразу вспомню. Нет, твоего отца — конечно… Да и как его забудешь, если он приходит… приходит и приходит… Андрюша, у меня — только не смейся — пропала радость жизни… Нет, в целом радость жизни осталась, но детская радость жизни пропала. Вот скажи, почему лет до сорока семи — сорока восьми я чувствовала себя ребенком, а теперь не чувствую?

— Может, теперь ты чувствуешь себя подростком?

— Ха-ха, очень смешно, — проворчала Мамочка, не отрываясь от экрана ноутбука. — Хотя в этом что-то есть — чувствовать себя подростком. У меня будут подростковые комплексы! Я буду недовольна своей внешностью, буду расстраиваться, что у меня слишком большой нос… Что еще? А, да-а, я буду искренне думать, что все происходящее со мной уникально… Еще секс, я буду все время думать о сексе… Буду переживать, что думают обо мне другие люди.

Она и сейчас переживает, что думают о ней другие люди. Иначе зачем смотрит в Интернете про себя, набирает в поисковике «Клара Горячева» и бегает по ссылкам?

— О-о, смотри, что я нашла про себя. Это материал о презентации, которая была в московском Доме книги, там еще была девочка-журналистка, такая приятная… Слушай, что она пишет: «На сцену вышла пожилая женщина, воплощение петербургского стиля, интеллигентности…» Что? — Она так испуганно захлопнула ноутбук, как будто оттуда на нее выскочил черт. — Пожилая женщина — я?.. Разве можно так говорить про человека?..

— Журналистка дура, ты даже взрослой не выглядишь…

— Ну да, я старше этой девчонки-журналистки, но так писать про меня неправильно… Боже мой, ведь она училась на журфаке, сто раз пожалеешь о советском образовании… Какие времена, какие нравы… Надо же так сказать про меня — «пожилая женщина»… А это точно про меня?

Расстроилась, ушла. Жалко ее, совсем не умеет смотреть фактам в лицо, живет в розовых очках по всем пунктам. В смысле своего возраста особенно.

Все это было о Мамочке. Теперь продолжим обо мне.

У меня говорящая фамилия, как в русской литературе XIX века — Скотинин, Вральман, Стародум… Я — Мамкин. Как будто это специально вышло, ведь мама занимает в моей жизни огромное место.

Я меланхолик. «Человека меланхолического темперамента можно охарактеризовать как легкоранимого, склонного глубоко переживать даже незначительные неудачи, тонко реагирующего на малейшие оттенки чувств».

Всем кажется, что внешне меланхолик щуплый, бледный, в очках… Ну, я такой и есть: очки, легкая сутулость, — типичный питерский ботаник. Не понимаю, почему про меня говорят «красавец», может быть, из-за роста?

Татка-писихолог говорит, что я соткан из противоречий. Это так, личность у меня очень противоречивая, мой внутренний мир отличается от того, каким меня видят другие.

Внутренний мир у меня очень робкий, как положено меланхолику, а внешность мужественная: рост 186, голос низкий, хриплый. Мамочка говорит, что я в детстве очень много плакал и сорвал голос. А может быть, эта хрипотца из-за того, что в детстве я всегда был простужен.

Теперь представьте, каково мне. К красавцам предъявляются определенные требования, если красавцы не могут им соответствовать, они страдают.

На этом с жалобами все. Я постараюсь избежать нытья, рассказов о том, как я замазываю прыщи украденной у Мамочки крем-пудрой, жалоб на неуверенность в себе, мечтаний о сексе и другого типично юношеского содержания.

Я вообще хочу поговорить о другом. Меня интересует взросление. Не мое, а Мамочкино. Взросление взрослых интересней, чем взросление подростков. Каждый подросток считает свои страдания (по поводу прыщей, я имею в виду прыщи в прямом и переносном смысле) особенными, но все подростковые страдания одинаковы.

Каждый взрослый считает свои страдания в точности такими, как у других, но страдания взрослых все разные.

Итак, в детском саду меня дразнили Андрюша в пальто. Кто-то из родителей приволок в дар детскому саду антикварную куклу 1965-го, кажется, года выпуска. Это был кривоногий щекастый пупс в синей кепке и пальтишке, на руке у него висел ярлык «Андрюша в пальто».

Клянусь, что никакого сходства с кривоногим пупсом у меня не было: ни щек, ни пальто. Только имя: Андрюша.

Меня дразнили, я плакал. Плакать не было моим осознанным выбором, плакать от обиды — это свойство моего темперамента: я же меланхолик — ранимость, чувствительность, нежная душа, черт бы ее побрал, если бы вы знали, как с ней неудобно.

Татка говорит, что темперамент динамически и энергетически определяет человека. Ну вот, моя энергия невелика, раз я меланхолик.

Планы на будущее

За меня всего хочет Мамочка. Мамочка — писательница, она привыкла сочинять судьбы.

Она знаменитая писательница. Продается повсюду. Все видели фиолетовые обложки с красным сердечком, как фантик от леденца. В интервью скромно говорит, что любая женщина может стать писательницей, нужно только вспомнить, что писала сочинения на пятерки, и немного нахальства: написать книгу все равно что сварить суп — взять интригу, добавить семейных проблем, по вкусу посолить сексом, поперчить какой-нибудь модной философией. Не переборщить с перцем, чтобы было не слишком умно.

Чего конкретно Мамочка хочет для меня?

Она хочет, чтобы я достиг… ну, вы знаете, добился. И при этом отличался от других. Был не тупо профессором в Гарварде или топ-менеджером в «Газпроме», — это для нас слишком мелко! Мамочка хочет, чтобы ее сын стал современным Леонардо да Винчи: спортсменом-интеллектуалом, чувствительным мачо, бегал марафоны и метал снаряды, задаваясь эськзист… экзинцистанци… экзисценци… эк-зи-стен-циальными… главными вопросами человеческого бытия.

Фиг вам, вот что я могу сказать на это. Из того, что она сочинила для меня, мне ничего не надо.

Чем я отличаюсь от других.

О-о, я многим отличаюсь! Я уже в детском саду отличался от других мальчиков… Речь не идет о сексуальной ориентации, сексуальная ориентация у меня традиционная. И да, я точно знаю: мне уже приходилось заниматься сексом. Точнее, мне пришлось заниматься сексом.

Ну, или почти сексом. Татка хотела этого больше, чем я… Не думайте обо мне плохо, но я мог бы еще подождать, без всякого напряга, честно. В семнадцать лет все люди взрослые, но одни взрослей, чем другие. Татка взрослей, чем я, а может быть, у меня не слишком страстный темперамент, я ведь меланхолик. Все люди в семнадцать лет придают больше значения сексу, чем отношениям, а для меланхоликов важнее отношения, чем секс.

Мура, моя сестра, сказала мне: «Тебе с такой красотой будет трудно жить, все женщины будут думать, что ты капитан дальнего плавания». В прямом смысле капитан дальнего плавания или в переносном? Она сказала: «Твоя внешность вызывает надежду». Я понял: они будут думать, что я их мечта. Но я не хочу быть мечтой!

— Когда ты осознал, что ты такой красивый? — спрашивает Татка.

— Никогда. Ничего я не осознал. Ну, с девяти лет, наверное, осознал, или с одиннадцати…

Не то чтобы я не верил, что я красивый, с чего бы всем врать… но это никогда не было правдой для меня.

Я на каждого человека в жизни, и особенно в кино, смотрю и думаю, в чем я его хуже, слабее или глупей. А если не могу сразу придумать, в чем я хуже, то у меня есть слабости про запас, которые всегда можно пустить в ход. Например, я не могу есть незнакомую еду. Это кажется ерундой, но это слабость: папа говорит, что настоящему мужчине должно быть все равно, что есть.

Или иногда я забываю, как надо двигаться. Машу руками, как идиот, или, наоборот, становлюсь слишком зажатым.

Иногда ухо тереблю.

Или придаю лицу задумчивое выражение, как будто напряженно о чем-то думаю. Но это со мной уже в последнее время реже бывает. Теперь я уже ни для кого не живу. Теперь я живу сам: плохо ли, хорошо, но это я.

— Но как именно ты понял? Что ты такой красавец, как атлант у Эрмитажа? Нет, ну ты же знаешь — ты идешь, и все девочки поворачивают голову. Тебе это приятно?

— Неприятно.

Мне очень неприятно. Мне это вообще не нужно. Я не атлант, они не сутулые, а я специально сутулюсь, чтобы меня не увидели. Это как будто все от меня чего-то хотят, а я не могу им дать.

— Ты не можешь принять себя красивым.

Ну да, наверное… Я недавно прочитал биографию Пруста, он сказал: «Принять самого себя — это первое условие писательства». Непонятно, что он имел в виду.

— Ты у меня такой гиперчувствительный… — Татка смотрит на меня, как будто я ее пудель, иду рядом без поводка.

Чем еще я отличаюсь от других? Я единственный из всех знакомых мне людей в мире, кроме Мамочки, читал Пруста и биографию Пруста. Мамочка говорит, что Пруст прекрасен, она очень любила его в юности, но теперь даже полстраницы Пруста погружает ее в сон.

Пруст был меланхолик и гомосексуал. Еще раз отмечу, что я — нет, я меланхолик и гетеросексуал.

Сейчас вместо «меланхолик» модно говорить «высокочувствительный человек».

Но суть-то от этого не меняется! Я как типичный меланхолик всегда сначала вижу неприятное, страшное, опасное и первым делом пугаюсь. Или обижаюсь, или разочаровываюсь, впадаю в панику, в зависимости от серьезности ситуации.

…Потом прихожу в себя, и уже можно как-то пережить.

Никто этого не знает, внешне я сильный, сдержанный и невозмутимый, как удав. Вы бы на моем месте тоже были как удав! Если бы годами слышали: «ты что, девочка?!», «будь мужчиной», «сдерживай эмоции»…

Я годами тренировался не плакать, не быть как девчонка… Привык уже маскироваться под невозмутимого удава, а слезы сами собой наворачиваются на глаза.

Я еще кое-чем отличаюсь от других в плохую сторону: не мог ругаться матом (а ведь нужно!). Когда на переменах на доске писали матерные слова, у меня от этих слов шел мороз по коже и разливался холод в душе.

Мне были неприятны грязные руки, кровоточащие царапины, ноги в песке, из-за этого я не любил купаться в море, мне ни разу в жизни не хотелось залезть куда-нибудь в трубу — там темно. Или спрыгнуть со второго этажа — это высоко.

Я позже узнал: меланхоликам свойственно опасаться за свою физическую целостность и стараться всегда быть идеально чистыми.

И еще я с трудом научился ездить на велосипеде. Вы скажете, что это не опасно, но разве вы не боялись завалиться набок? Я боялся завалиться набок и так и не решился ездить без рук… Потом страхи почти прошли, но слава богу, никто уже не скажет мне: «А ну давай без рук!»

И было ужасно неприятно, когда папа говорил мне с натужной бодростью: «Ну ты же мужик!» Я боялся не быть мужиком еще больше, чем ездить без рук.

Ну, если честно, совсем честно, страхи не прошли, но я научился скрывать. Мысленно сворачиваюсь в шарик, как южноамериканский трехпоясный броненосец (разумеется, без хвоста), и тогда можно как-то пережить.

Важно!!!

Не думайте, что Мамочка меня плющила, призывая к мужественности в ущерб моей натуре! Мамочка всегда была во всех смыслах на моей стороне: и когда я дрался (редко), и когда плакал (часто). Если я хотел плакать, она меня обнимала. Но мои отцы, конечно, вели себя иначе.

У Мамочки было пятеро мужей. Трое, если считать по головам. Пятеро, если считать четвертого за двоих и что она безусловно выйдет замуж еще раз.

Столько мужей звучит, как будто я в детстве стал центром какой-то драмы, как будто у меня была психологическая травма. Татка очень хочет приписать мне кучу комплексов и проблем от такого нестандартного количества отцов, но я сразу скажу: не выйдет! В моей жизни не было никаких драм. У Мамочки было от трех до пяти мужей, а если у кого-то пять мужей, то ясно, что этот человек сам станет центром любой драмы и не поморщится.

Все Мамочкины мужья были мне хорошими отцами. Воспитывали меня с любовью и старанием, чтобы я «вырос мужчиной» по их образу и подобию. Это, конечно, были немного разные образы и подобия, ну и что?

Вот список. Пять мужей Мамочки.

Отец номер 1, студент. Первый муж Мамочки, строго говоря, не имеет ко мне прямого отношения. Они с Мамочкой поженились детьми, у них родилась Мура, затем они развелись, потому что выросли. Муре 29 лет, она разводится, но это неприятная тема, об этом потом.

Первый муж Мамочки служил в нашей семье постоянным положительным примером, образцом всего самого лучшего. Когда я был маленьким и плохо себя вел, моя бабушка, Синьора Помидора, говорила: «Вот бери пример со Стасика, Стасик был такой хороший мальчик… слушался, никогда меня не расстраивал», когда жадничал — «Стасик всегда давал всем свои игрушки», когда плохо ел — «Стасик всегда доедал кашу». Думаю, Помидора считала, что следующим Мамочкиным мужьям необходимо иметь моральные авторитеты, и пусть их моральным авторитетом будет Стасик, первый муж… Почему она Синьора Помидора? Я назвал ее так, когда она прочитала мне «Чиполлино». Она закрыла книжку, легла на диван, поставила на живот пепельницу, закурила и сказала: «Это последняя книжка, которую я тебе прочитала. Теперь я буду лежать и курить, а ты будешь мне читать». В ответ на это я заплакал: «Ты… ты, ты… ты Синьора Помидора!» С тех пор мы называем ее Синьора Помидора, или Помидорина.

Отец номер 2, второй муж Мамочки, банкир, служит, напротив, плохим примером. Помидора говорила: «Борька — человек нашего круга, доктор наук, так нет, ему надо было стать банкиром! Зачем приличному человеку становиться банкиром? Лично мне не нужны такие деньги… Я предупреждала: не надо рисковать, жадничать, думать, что умнее всех… Хорошо, что хоть не убили в бандитской перестрелке». Казалось, во втором Мамочкином муже ненадолго сошлись все пороки и недостатки.

Отец номер 3, папа. Помидора говорила: «Твоя мамочка решила, что достаточно выросла, что может выйти замуж за учителя. Но разве можно быть замужем за учителем? Не хочу сказать ничего особенно плохого про твоего отца, но он невозможный человек… Жена не может быть ученицей».

Отец номер 4, четвертый муж Мамочки, он же второй. Помидора называет его «бедный милый Боречка, как же так случилось?». Они с Мамочкой развелись три года назад, а в прошлом году он разорился. Помидора передает ему его любимые котлеты. Мамочка говорит: «Напишешь такую историю — люди не поверят: люди думают, что разориться до котлет можно только в сериалах». Я его люблю больше других моих отцов (шутка, первого я в жизни не видел, а второй — это тоже он) и жалею за то, что у него все отняли компаньоны, затем кредиторы.

Честно говоря, я не понимаю, зачем они расстались. Помидора до сих пор кричит ему по телефону: «Ты поел?! Ну, как котлеты?..», как будто он Мамочкин муж. Мура до сих пор советуется с ним во всем, как будто он Мамочкин муж.

Вы же понимаете, что мужья Мамочки воспитывали меня по-разному? С отцом-банкиром я был «богатым», он учил меня, что деньги управляют миром. С отцом-учителем я был «бедным»: раз в месяц он учил меня презирать финансовый успех.

Отец номер 5. Его пока нет, а может быть, Мамочка держит его в секрете. Помидора надеется, что это будет публичный человек, политик или режиссер, и нам предстоит много интересного: она любит светскую жизнь, премьеры, концерты и не отказалась бы выходить из машины в мехах на красную дорожку.

Татка говорит, что все-таки эта катавасия с отцами повлияла на мое эго: отцы воспитывали меня по-разному, вот я и вырос таким амбивалентным — хорошим и плохим одновременно.

Татка говорит, что отец — это главный в мире человек и если он дает нам все, что мы хотим, нам кажется, что мир не страшный и любит нас… Сама она выросла вообще без отца, ей видней.

Интеллектуальные достижения: Андрей Мамкин — мозг нации.

Это шутка.

Но я достаточно умный и на своем веку много учился.

Куда меня только не отдавали! На шахматы, математику, информатику, карате, фехтование, фортепьяно и вокал. Я мечтал играть в футбол, но Мамочка считала футбол, хоккей, баскетбол такими же пошлыми, как хор. Она никакие командные виды деятельности не рассматривала, только личные достижения.

Потом я, конечно, все бросил и стал трудным подростком.

Когда я говорю «стал трудным подростком», то не думайте! Не думайте ничего плохого.

Ничего такого, не буйное поведение, алкоголь, азартные игры или наркотики. Об алкоголе или наркотиках мне даже помыслить невозможно: я очень дорожу физической и ментальной целостностью своего организма. И главное, Мамочка бы просто умерла, если бы со мной что-то такое случилось.

Что касается игр, я могу весь день играть, но это не компьютерная зависимость: я могу в любой момент бросить игру, просто иногда хочется весь день играть.

Я был трудным подростком в том смысле, что меня стало трудно заставить учиться. Даже невозможно. Потому что — зачем?

Спортивные достижения: Андрей Мамкин — кулак нации.

Это шутка. Возможно, я когда-нибудь вернусь в спорт, чтобы получить черный пояс по карате, но пока нет.

Смысл жизни: любовь.

Любовь в моей жизни

«Он пользовался ненужным ему успехом» — это прямо про меня. Большим ненужным ему успехом.

Мне не нужны все эти взгляды, перешептывания, переглядывания, смешки, записки. Возможно, если бы я был свободен… но я не свободен. У меня Татка.

Татка сказала: «Может быть, ты чувствуешь себя обязанным любить меня из-за наших детских отношений? А на самом деле тебе подсознательно нравится сучка Лизавета, лошадь Лизавета?»

Татка считает, что Лизавета похожа на лошадь. У Лизаветы длинное лицо, большой рот и выпуклые глаза. Но как мне может кто-то подсознательно нравиться? Либо кто-то нравится, либо нет.

Мне нравится, что Лизавета похожа на лошадку.

Мои планы на будущее, не Мамочкины

Я не трудоголик.

Я никогда не буду трудоголиком.

Вы спросите: «А деньги?..»

А деньги будут приходить сами! Это шутка.

Мамочка говорит, что одни выбирают путь, где смогут пробиться в первые ряды, а другие выбирают путь неудач и саморазрушения. Она смотрит на меня требовательно, как Родина-мать с плаката, будто спрашивает: «Ты выбрал путь?!»

Я?.. Я выбрал путь, который ведет к успеху: напишу бестселлер, по моей книге снимут кино, кино получит призы на международных фестивалях. Я стану знаменитым, чтобы каждая собака узнавала и говорила: «Гав-гав, смотрите, вот идет Знаменитый Писатель».

Возможно, я сначала напишу сценарий, а уж потом бестселлер. И так, и так может случиться. Мамочка говорит, что способность писать совершенно точно передается генетически, и мне с детства нравилось сочинять истории.

Вспомните южноамериканского трехпоясного броненосца, как он в минуту опасности сворачивается в шарик и хвостом блокирует всю конструкцию. На самом деле у меня есть метафизический хвост, который служит мне опорой.

Мой метафизический хвост — это писать. Не знаю, что бы я делал без возможности описать все, что происходит и что я по этому поводу чувствую: нерешительность, внутренние терзания, обиду. Ну, и глаза на мокром месте.

Мне страшно: вдруг я не стану знаменитым, а стану второразрядным писателем? «Есть два типа второразрядных писателей: те, которые пишут слишком плохо, и те, которые пишут слишком хорошо», — говорил Пруст. И как же нужно писать, чтобы было не слишком хорошо?

Когда человек так выложится, физически и морально, как я, никто не будет ждать от него, что он на следующий день, как зайчик, возьмет ноутбук и опять начнет строчить. Прощаюсь до пятницы.

8 сентября, пятница

А если вы удивляетесь, что я такой умный, так посмотрите на Пруста. Вы в ту же секунду удивитесь совсем другому: какой я глупый. Как человечество умудрилось так деградировать с тех пор, как Пруст заполнил эту анкету в 1886 году? И почему мы считаем себя нормально развитыми экземплярами?

Вот анкета. Здесь вопросы Пруста, ответы мои.

Ответы 14-летнего Марселя Пруста

Ответы 17-летнего Андрея Мамкина

Какие добродетели Вы цените больше всего?

Те, которые идут на пользу другим людям, а не самому себе.

Качества, которые Вы больше всего цените в мужчине?

Сила духа, как у стоиков.

Качества, которые Вы больше всего цените в женщине?

Красота, а что?.. И способность женщины к пониманию.

Ваше любимое занятие?

Читать, мечтать.

Ваша главная черта?

Неуверенность в себе.

Ваша идея о счастье?

Жить с Мамочкой в Санкт-Петербурге на Таврической улице, 12, где я и живу.

Ваша идея о несчастье?

Три недели быть в разлуке с Мамочкой в глупейшей летней школе в Англии за дикие деньги.

Если не собой, то кем Вам хотелось бы быть?

Я бы не отказался быть Джоан Роулинг.

Ваши любимые писатели?

Достоевский, Хармс, Честертон, Роулинг.

Ваши любимые поэты?

Гумилев, Саша Черный, Олег Григорьев.

Ваши любимые художники и композиторы?

Никто.

К каким порокам Вы чувствуете наибольшее снисхождение?

Я чувствую снисхождение ко всем порокам, потому что «даже в самом злом человеке есть бедная, ни в чем не повинная кляча, которая тянет лямку, сердце, печень, артерии, в которых нет никакой злобы и которые страдают». Это Пруст сам сказал, когда уже был великим писателем.

Пятница, 15 сентября

Только подумал, что уже четверг и нечего будет писать в пятницу, как вдруг стало очень даже есть что писать.

Татка решила, что у нас будет секс.

Что это Невероятная Новость Века, будет понятно, когда я расскажу о Татке. Татка отличница, выполняет все правила, что есть в мире, и сексом должна была бы заняться по крайней мере после окончания института, а уж никак не в 17 лет!

История любви у нас такая: на первом уроке наша учительница (дура) велела: дети по очереди встают и говорят свое имя и фамилию. Дура и садистка: нормальные дети в первый день смертельно стесняются.

Я, хоть и умирал от страха, сказал: «Андрюша Мамкин», и тут все засмеялись и закричали: «Папкин! Бабкин!» — но это я пережил.

И вот встала Татка. Стоит и молчит. Покраснела. Молчит. Учительница говорит добрым голосом Серого волка: «Не бойся, девочка, скажи, как тебя зовут?»

«Тааттт… Татка… — пробормотала Татка и что-то там бормочет: — шер-шершшш», — шуршит свою фамилию. Она заикалась. А учительница (все-таки профессию учителя выбирают люди, у которых садизм в крови) хотела добиться четкости и все повторяла: «Как-как?»

Татка заплакала. Она была очень стеснительная, хоть и самая высокая и крепкая в классе. Я встал, подошел к ней и попросил сказать свою фамилию мне на ухо, чтобы я сказал всем. Она плачет и не говорит. Тогда я тоже заплакал от жалости. Так мы оба стоим и плачем. Представьте себе Татку: высокая, крепкая (крепче меня), каштановые кудри до плеч. Мы с ней рядом хлюпик и толстушка. Видно, что она толкнет меня одной левой и я улечу. Она плачет басом, а я тоненько подвываю.

Я из-за нее все время плакал. Плакал, когда ее вызывали к доске. Татка у доски так волновалась, что невозможно было смотреть на нее без слез. Вот ее вызовут к доске, и кто-то обязательно на меня посмотрит: «Мамкин сейчас заплачет».

Сейчас Татка самая красивая девочка в школе. Может, даже в Центральном районе или в Петербурге.

Она, не подумайте, не модель. Татка слишком крупная для модели, крепкая, с идеально правильной фигурой, как девушка с веслом. На Татку оглядываются и говорят: «Вот это да!» или «Ого-го!». Имеют в виду, что у нее тяжелые каштановые кудри до середины спины, ноги немыслимой стройности и рост 175.

Что еще нужно знать? Татка живет на Мойке. Больше нечего рассказать. У нас с ней история любви без взлетов и падений.

И только я собирался написать о сексе, как, прикиньте какой прикол: нарисовалась Мамочка…

И тут, представьте, как смешно: Мамочка появилась на пороге с отсутствующим видом. Придумывает сюжет? Она говорит, что все сложные сюжетные ходы приходят во сне: она сама себя настраивает, как инструмент, вечером засыпает и думает о сюжете, а утром просыпается — и раз, все готово! Нужно попробовать… Хотя какие у нее сложные ходы: кто кого полюбил, кто разлюбил?.. Иногда она говорит сама с собой разными голосами — придумывает диалог.

Мамочка говорит: «Каждая моя история растет внутри меня, она только моя, личная и уникальная». Не знаю, что там у нее уникального: любовь, свадьбы, разводы? Ее книги такие, будто к ней в гости пришли родственники, она их любит, но не разговаривает с ними всерьез. Они пьют чай на кухне, она рассказывает про общих знакомых, кто женился, кто развелся, про измены, прощения, детей, любовников… Вот такие ее книги.

Она говорит, что в каждой книге есть кусочек ее самой, ее детские травмы, первая любовь, отношения с родителями, и что-то из этого хорошее, а что-то стыдное. Очевидно, кусочков ее самой недостаточно, и она записывает все, что видит и слышит — может в театре записать разговор соседей в антракте, или записывает что-то после разговора со знакомыми… а иногда разговаривает с кем-то по телефону, говорит «да, да, я вас очень понимаю…», а сама записывает… Говорит: «Думаешь, это стыдно? Может, и стыдно, но все писатели так делают».

Мамочка знает секрет успеха: если история важна для нее, то она окажется важной и для других людей. Большие тиражи подтверждают, что ее истории важны для других людей. Почему им важно, кто женился, кто развелся, кто взял приемного ребенка?.. Объяснение одно: многие женщины не могут читать Пруста, Сартра, Камю, Умберто Эко…

Иначе почему из каждого киоска в метро или на улице торчит обложка с ее фотографией? И в киосках, и в книжных магазинах я сколько раз слышал: «Новая Горячева есть?»

… — Скажи честно: по-твоему, я еще могу стать великой? Когда я говорю «великой», я совсем не имею в виду «великой», я имею в виду не женской писательницей, а… ну, знаешь… просто писателем… Ведь я же умная! И никто этого не знает!

Мамочка, самый здравый человек из всех, кого я знаю, вроде бы понимает, что рассказывает истории на кухне. Не считает себя учителем жизни или интеллектуалом. В книжных магазинах стоит на полке «сентиментальная литература» или даже «женские романы», чтобы читательницы не сомневались и не зарулили случайно не туда, в настоящую литературу.

Но она очень сильно мечтает перескочить на другую полку. Приходит в магазин и сначала мельком бросает взгляд на полку «современная русская литература» — вдруг она стоит там, и потом на полку «женские романы», и обиженно вздыхает, и делает губами «тпр-р», говорит: «А вот и я… смотри, как же меня все-таки много…»

Один раз прошлой зимой в Доме книги на Невском я быстро схватил несколько ее книг, втиснул между Пелевиным и Сорокиным и стал ждать, когда она заметит и обрадуется. И тут мимо промчалась продавщица с криком «Почему у нас тут Горячева стоит?! Среди Литературы!» Бедная Мамочка сбежала из Дома книги, закрыв лицо шарфом. Она очень хочет на другую полку. Есть ли на свете человек, который доволен своим положением?

Мамочка говорит: «Людям кажется, что успех — это о-о-о, успех!.. А на самом деле это испытание: успех заставляет присмотреться к себе, понять, кто ты… и показывает — вот твоя ступень, и не ступенью выше».

На свете есть один человек, который страшно доволен собой, — это мой папа.

… — Ну хорошо, а ты, что ты все-таки делаешь?

— Ничего особенного, сплю.

— Ничего?.. Надо всегда делать что-то особенное.

Мамочка каждую минуту хочет, чтобы вокруг нее был идеальный мир. Чтобы я еще спал в тепле и безопасности, но при этом уже был на пробежке и одновременно учил английский. Чтобы я любил папу и чтобы я забыл папу. Вот это ее желание подстроить весь мир под себя делает жизнь с ней такой ужасной. Но и такой приятной. Никогда не знаешь, пишет ли она сейчас мысленно очередной роман или живет по-настоящему. От этого все, абсолютно все, из-за чего она кричит, сердится, сходит с ума, оказывается неважным. Это лучше, чем всерьез упираться во что-то, как мама Татки. Она ей в три года говорила: «Ты уже взрослая». Ага, а она сама как будто маленькая, у них все всерьез наоборот: Татка — мама, а она — дочка. Может быть, поэтому Татка иногда заикается.

— Андрюша, я не приду на твою свадьбу.

— Мне семнадцать, — напомнил я.

— Но, если так пойдет, ты женишься на Татке сразу после последнего звонка. А я не смогу смотреть, как ты губишь свою жизнь. В этом возрасте нужно переживать романы, влюбляться, бросать, и чтобы тебя бросали, нужно страдать!.. А Татка слишком хорошая, слишком верная! С ней ты загубишь свой талант, он просто увянет, не расцветев… не расцветя… не расцвев… вот, я заговариваюсь от волнения.

— Какой талант?

— Ну, какой-то же у тебя есть талант! Ты хороший, Татка очень хорошая, но у двоих хороших всегда неудачный брак.

— У тебя четыре неудачных брака, как ты вообще можешь говорить о браке?

— У меня — неудачные браки?.. У меня? Назови хоть один неудачный! У меня все браки очень удачные!..

Пришлось вставать и собираться в школу. Сегодня великий день. День, когда Андрей Мамкин станет мужчиной.

Если честно, это звучит ужасно.

16 сентября

15 сентября, пятница, войдет в мою личную историю как Случай Андрея Мамкина, или День Неудачного Первого Секса.

22 сентября, пятница

Все-таки напишу подробней.

Всю неделю мне снится один и тот же сон. Как будто весь мир — это огромная Чаша, в которой кипит Страдание. Не знаю, как я понимаю, что это весь мир, в чаше такое варево, как жидкая овсяная каша, булькает. Но во сне я понимаю, что это весь мир.

От Чаши Страдания идет пар, люди дышат парами страдания и мучаются, я тоже дышу и мучаюсь. И тут кто-то меня спрашивает: «Ты хочешь добавить свое страдание в общую Чашу?» Если я добавлю свое страдание, то все остальные будут страдать еще больше. А если не добавлю, то меньше. Вот такой сон.

Я думаю, к Фрейду ходить не надо — ясно, что имеется в виду: этот сон четко говорит, чтобы я не мучился из-за того, что произошло. В мире и без моего неудачного секса столько плохого, не стоит добавлять такую ерунду в общую Чашу Страдания. Не нужно страдать, чтобы не увеличить общую массу страданий.

Теперь конкретно, что произошло.

Татка попросила меня проводить ее домой: ей срочно понадобилась моя помощь по английскому. Как говорит Помидора, это было шито белыми нитками, потому что ей не нужна моя помощь по английскому.

От школы до Таткиного дома на углу Мойки и Гороховой идти 11 минут, за это время всегда найдется кто-то, кто покажет на нас пальцем со словами «какая красивая пара». На этот раз никто к нам не приставал.

Гиды говорят туристам, что там, во дворах, — грязные подъезды и в целом Петербург Достоевского, но туристы, шляющиеся по Мойке, даже представить себе не могут, насколько у Татки Петербург Достоевского. Таткин двор самый мрачный в мире, подъезд самый грязный в мире и почти винтовая лестница на пятый этаж. В новых домах это был бы девятый этаж или даже одиннадцатый.

Квартира у Татки трехкомнатная, но не совсем отдельная: в двух комнатах живут Татка с мамой и в третьей живет старуха-процентщица, Таткина бабушка по отцу.

Это не глупый юмор: бабушка дает соседям в долг. Проценты платят не деньгами, а услугами: одна соседка делает ей уколы, другая приходит помочь Татке ее искупать. Откуда у бабушки деньги? Бабушке и Татке раз в год приносят деньги от отца. Таткины деньги берет мама, а старушка-процентщица кладет деньги под матрас и лежит на них весь год. Те, кто приходит брать в долг, сами вынимают деньги из-под матраса и потом сами кладут обратно. Получается, что Таткина бабушка доверяет чужим больше, чем Таткиной маме. До сих пор никто не зарубил процентщицу топором и никто не забыл вернуть ей долг. Таткина мама никогда не заходит к ней, не говорит о ней, как будто ее нет.

Когда мы были детьми, я предлагал Татке надеть маски и проследить за посланцами. В детективах посланцы всегда приводят к тем, кто послал деньги. Татка всегда отказывалась: отец не хочет с ней общаться, значит, так и должно быть. Татка такая положительная, такая по-настоящему высокоморальная, что не решалась ослушаться даже этого неизвестного отца. Должно быть, ее отец ужасный тип: не хочет иметь дело ни с Таткой, ни с собственной матерью, старухой-процентщицей.

Теперь нам в голову не придет устраивать слежку… взрослые люди не устраивают слежку за посланцами, а просто узнают, что им нужно. Да и нет в этом никакой романтической тайны: Таткин отец живет за границей и раз в год, пользуясь оказией, посылает деньги. Скорей всего, он живет в Америке, потому что посылает доллары. Татка об отце не говорит, лишь иногда у нее прорывается что-то вроде «Знаешь, в чем ребенок может быть виноват перед своим отцом? В том, что родился». Может, это слишком пафосно, но Татка действительно думает, что она по ошибке живет на свете: отец не захотел ее увидеть, старуха-процентщица орет и злится, даже когда Татка ее моет, мама… Ох, Таткина мама — это отдельный персонаж.

… — Я скоро, — непривычно смущенно сказала Татка. Несколько раз сбегала в шкаф с кастрюлями с водой, потом ушла в шкаф.

В этой квартире ванна в шкафу. Откроешь дверцу — там ванна. Старинная, выложена изумрудным кафелем, с бронзовыми кранами, по краям подсвечники. Раньше через шкаф можно было шагнуть в ванну, вышагнуть с другой стороны ванны и выйти на другую лестницу, в соседний подъезд. Потом дверь заделали.

Многие думают, что сейчас таких квартир нет, но они есть. В ванной холодно, нет отопления. Вода только холодная. Из кранов не течет, но слив работает. Можно принести воду в кастрюле или ведре, зажечь свечи в подсвечниках и мыться в ванне, как в тазу. Татка с мамой как-то умудряются выходить из своей квартиры аккуратные, как будто из стерильного бокса. Татка говорит, что с семи лет стирает свою и мамину одежду в этой ванной в холодной воде и привыкла.

Минут через десять Татка выглянула из шкафа и сказала:

— Сейчас у нас будет секс. Ты не бойся, все будет хорошо.

Ох, я… Я не боюсь. Чего мне бояться?

Но почему именно сегодня, сейчас?

Хорошо бы сказать: «Спасибо, может быть, в другой раз?» Но нельзя. Мужчине положено всегда хотеть секса. Мужчина должен всегда хотеть секса и использовать любую возможность. Мужчина не имеет права отказать девушке, которая хочет секса с ним. Я тысячи раз слышал: «Если женщина хочет, мужик не может отказать». И он должен сразу же захотеть еще больше, чем она.

Всем известно, что среднестатистический мужчина думает о сексе девятнадцать раз в день.

Но я нет!..

Я не могу честно подсчитать, сколько раз в день я думаю о сексе: ведь как только я скажу себе «интересно, сколько раз в день я думаю о сексе?», я тут же подумаю о сексе. Тут честная статистика в принципе невозможна.

А что мне делать, если сейчас я вообще не хочу секса? Весь опыт человечества вроде бы говорит одно — нужно захотеть.

А по-моему, это насилие. Насилие над природой: мужчина по природе охотник. Охотник, а не дичь! Не курица, не утка… не заяц, не олень, не медведь, не лев, не тетерев… Я мог бы убежать, как Подколесин, но пятый этаж… если считать по новым домам — как девятый или одиннадцатый. Но ведь она мерзнет сейчас в этой ванной из-за меня.

Конец ознакомительного фрагмента.