Прежде чем иволга пропоет

Елена Михалкова, 2020

Ей обещали, что это тихое место. Ей обещали, что она спокойно отдохнет. Карелия. Озеро. Благоустроенные коттеджи. Всего десять туристов. На золотом крыльце сидели: Лжец, Беглец, Охотник, Убийца, Жертва. Ее не предупредили только об одном: придется выбрать, кем ты будешь.

Глава 6

Кирилл

Он увидел девчонку в придорожной забегаловке: она обслуживала клиентов, носясь с тарелками. Первое, на что Кирилл обратил внимание, — как она двигалась. Не танцевала, боже упаси, не виляла призывно бедрами (эти якобы сексуальные движения всегда вызывали у него вместо возбуждения финский стыд). Официантка скользила, легко изворачиваясь, когда нужно было обогнуть человека или угол стола; она напомнила ему маленькое гибкое животное, лучше чувствующее себя в воде, чем на суше, — выдру или морского котика.

Он не мог оторвать от нее взгляда. Глупо, но испугался, что сейчас она обернется — и волшебство растает, или, того хуже, вместо цветка пыльным грибным облачком вспыхнет какая-нибудь ядовитая дрянь. У нее будет пирсинг брови. Дебильная нижняя челюсть. Он терпеть не мог тяжелые челюсти у женщин; даже актриса второго плана с квадратным подбородком могла напрочь испортить ему удовольствие от хорошего фильма. Или узкие припухшие глазки, прыщавая кожа…

Официантка обернулась и посмотрела прямо на него.

«Мое сердце остановилось, мое сердце за-мер-ло». Дым от сигареты водилы, курившего на парковке, встал неподвижным облаком, и жужжавшая возле окна муха зависла в воздухе.

Девушка уже была возле его столика, спрашивала, что он будет заказывать.

Кирилл что-то проговорил невразумительное, ткнув в первые попавшиеся строки меню.

Она кивнула, показывая, что все запомнила. Короткая волнистая прядь из челки упала ей на лицо, официантка машинально заправила ее за ухо.

Он догадался, что дурацкие косички она заплетает специально, чтобы выглядеть младше. Но его-то косичками было не провести. Кириллу встречался этот тип субтильных девушек, которые, смыв косметику, выглядели старшеклассницами. Он пригляделся и решил, что ей не меньше двадцати двух. Тихая бестия, лиса раскосая. Поразительно, что кроме него, больше никто не таращился на это чудо.

Кицунэ. Оборотень. Когда она вернулась с тарелкой и наклонилась, Кирилл уловил слабый запах ландышей.

Он принял решение раньше, чем докуривший дальнобойщик затоптал окурок.

К чему оно может его привести, Кирилл старался не думать. Он, просчитывавший все не на три — на десять шагов вперед! В конце концов, сказал он себе, может, отпуск выдастся неурожайный.

И когда кицунэ подошла снова, показал ей фотографию коттеджа.

Ему вряд ли удалось бы ее убедить. Девчонка ощетинилась, как морской иглобрюх. Ну и темперамент, подумал Кирилл, сейчас как врежет мне — и отправлюсь путешествовать с фингалом, хотя с такой станется и стулом меня огреть…

Но тут случилось чудо. Чудо, как часто и бывает, явилось в таком обличье, что с первого взгляда его не распознал бы даже крайне экзальтированный человек. Упыриха в грязно-белом поварском халате вцепилась в девчонку жирными короткими пальцами, намереваясь утащить ее в свою нору и там высосать мозги и кровь.

Кирилл приготовился вступиться. Но прежде чем он успел сказать хоть слово, кицунэ сделала такое, от чего у него глаза полезли на лоб.

Вилка! И ведь даже в лице не изменилась, когда у нее над ухом завыла эта жирная мегера. Черт возьми, ну и самообладание!

В машине она расслабилась, помягчела. Кирилл вез ее и всю дорогу боялся, что она взбрыкнет, потребует остановиться и высадить ее. Но кицунэ сидела тихо, как прирученная птичка, а когда въехали в лес, даже что-то зачирикала, и он, вслушиваясь в ее хрипловатый голос, подумал, что отпуск будет удачным в любом случае, как бы все ни обернулось.

Но он и представить не мог, насколько удачным.

Жертву он наметил почти сразу. В предыдущих отпусках долго приглядывался, взвешивал, какая добыча будет самой достойной, а в этот раз понял буквально с первого взгляда. Амазонка! Сильная, плечистая. Кирилл любил женщин, которые способны сопротивляться, хоть им практически никогда не выпадало шанса применить силу против него.

К тому же красивая.

Как-то раз он нешуточно промахнулся с выбором и очутился в доме отдыха, где вокруг сбивались в веселые компании дряблые тетки предпенсионного возраста. Они хихикали, обтягивали ляжки лосинами непристойно ярких цветов, — розовыми, фиолетовыми, малиновыми, — носили идиотские панамы, по вечерам накачивались вином и были в восторге от самих себя. Одна из них как-то ущипнула его за задницу! Глумливый смех остальных долго потом звучал у него в ушах, хотя Кирилл, конечно, мило отшутился и завоевал их расположение. Сама мысль о том, чтобы охотиться среди такой добычи, была отвратительна. С тех пор он все взвешивал заранее, прикидывал, есть ли вокруг запасные угодья, где можно наткнуться на человека, достойного того, чтобы быть убитым рукой самого Зверобоя.

В этом прозвище была изрядная доля иронии. Фенимор Купер вывел своего Натаниэля Бампо сферическим охотником в вакууме. В детстве Кирилл обожал всю серию, но вернувшись к ней юношей, пришел в недоумение. Еще чуть позже ему попалась на глаза статья Марка Твена «Литературные огрехи Фенимора Купера», и, читая ее, он хохотал до слез. В этом хохоте была и ирония над собой, простофилей, купившимся на блеск стекляшки и принявшим ее за бриллиант.

Тогда и появилось имя — Зверобой.

Но сам зверобой появился раньше.

Первую жертву он убил случайно. Все вышло так нелепо, что позже он мысленно отменил эту смерть, притворился, будто ее не было вовсе, и номером один назначил спортсмена-легкоатлета в подмосковном пансионате.

Однако спортсмен был всего лишь вторым.

Настоящему номеру первому было не больше пятнадцати, как и самому Кириллу. В отличие от Кирилла, номер первый был не мальчиком-мажором из благополучной семьи с любящими мамой и папой, а дворовой гопотой, тощим злобным крысенышем, скалившим гниловатые зубы и стрелявшим сигарету с такой интонацией, что взрослые мужики, собиравшиеся облагодетельствовать пацана назидательной формулой здоровья и долголетия, внезапно передумывали и молча отдавали требуемое. Кирилл уже в то время на любительском уровне занимался боксом и дважды в неделю тягал железо в качалке, но критическая разница между ним и Крысенышем заключалась в том, что навыки ближнего боя второму нужны были для выживания, а Кириллу — чтобы производить впечатление на девочек.

Они были знакомы издалека — жили в одном дворе. Изредка Крысеныш снисходил до молчаливого кивка. Кирилл трактовал это приветствие как жест если не уважения, то подтверждения его неприкосновенности. «Свой — своему». Поэтому, когда осенним вечером темнота в переулке сгустилась и нехотя выдавила из себя Крысеныша, он не сразу сообразил, что происходит.

— Позвонить есть? — без выражения поинтересовались у него.

Совсем уж домашним беспозвоночным Кирилл не был.

— Не звоню, бросил, — с легким сожалением сказал он.

Уже падая, ощутил во рту привкус крови и понял, что Крысеныш не стал тратить время на ритуалы.

Сильнее всего его поразила не боль и даже не неожиданность нападения. Но он был уверен, что гопник его узнал. И все равно обошелся с ним так же, как с бесчисленными терпилами. «Мы же с тобой из одного двора! — хотел заорать Кирилл. — Что творишь, беспредельщик?»

Парень бил его деловито, словно говорил: «Ничего личного». Будь это кто-то другой, Кирилл счел бы за лучшее сдаться и позволить выгрести у себя из карманов и телефон, и наличность. Но ведь Крысеныш сам ему кивал, первый! Взбешенный Кирилл ухитрился выбраться из-под врага и навалился на него всем весом. Тренировки не прошли даром. К тому же он был крупнее и мощнее.

Сидя верхом на Крысеныше, Кирилл заметил краем глаза белую змейку. Это была выпавшая из его кармана зарядка от сотового; он по забывчивости захватил ее из дома приятеля, когда заряжал свой севший айфон. Кирилл потянулся за ней, раскрылся, получил чувствительный удар по кадыку, и его тут же сбросили.

Но провод уже был в его руках.

Он начал душить Крысеныша лишь затем, чтобы тот успокоился. Просто отстал от него! Во всяком случае, так Кирилл говорил себе позже. Ведь иначе Крысеныш мог запросто убить его, верно? Тот был конченый отморозок. Все произошло в пылу драки; он пропустил момент, когда пора было ослабить провод.

Но в действительности Кирилл прочувствовал этот миг с небывалой остротой. До определенной секунды его враг извивался, бил головой назад, пытаясь достать Кирилла лбом в переносицу, подсовывал пальцы под удавку и сучил ногами, хрипя. Но очень быстро эти движения перешли в судорожные подергивания, а затем стихли вовсе, как и хрип.

Тело Крысеныша обмякло.

Но тот был еще жив, и Кирилл это знал.

Еще жив.

И листья над головой, и перерезавшие небо провода, и бензиновая лужа на асфальте, — он не видел ее, но ощущал запах, — и тусклый свет фонарей замерцали, и из них, как титры в кино, стали складываться слова: «Е Щ Ё Ж И В». Они были лишены привычного смысла и наполнены чем-то новым. Новое обрушилось на Кирилла, впитало его в себя, он стал частью его и потрясенно ощутил, что все изменилось.

Тело Крысеныша содрогалось, как гигантская рыбина, выброшенная на берег, и Кирилл стал берегом, мелким песком, вбирающим в себя пульсацию живого — ещё живого. Бензиновая форель застыла в прыжке над черной зернистой водой асфальта, ее лоснящаяся шкура переливалась, и Кирилл почувствовал на языке вкус тающей подсоленной розовой мякоти. Дерево ветвилось черными проводами, гигантское дерево обнимало город, и провода расцветали вспышками листьев, не видимыми никому, кроме Кирилла.

Он никогда не испытывал ничего подобного.

Желтые квадратики окон на краю периферического зрения начали перемещаться, как фигурки в тетрисе, и из них тоже собрались два слова. Это был пароль. Ключ. Он едва дышал, пригвожденный этим ключом к земле, будто мечом, и в то же время ощущал, как тот мягко проворачивается в его грудной клетке, открывая новую дверь.

Кирилл засмеялся от счастья и затянул провод туже.

Позже он прочел, что некоторые убийцы сравнивают удовольствие от лишения человека жизни с оргазмом. «Как животные, ей-богу», — с презрением подумал Кирилл. Не было в той минуте ничего от немудреного, в общем, физического удовольствия, а только чистое торжество разума, как в математике, которую он с десятого класса полюбил с пылкостью Кая, осознавшего абсолютную красоту Снежной Королевы. Он не пытался разобраться в природе этого чувства. Это было таинство, доступное немногим (иногда мысленно он осмеливался сказать: «Избранным»).

Переживание, которое он испытал, глядя на задушенного Крысеныша, было уникальным. Оно было прекрасным, как звезда.

Кириллу потребовалось несколько лет, чтобы понять, что его можно повторить.

К тридцати годам он твердо знал, что больше всего удовольствия ему доставляет планирование. Убийство было только частью сценария. Не было никакого смысла в том, чтобы догнать в темном переулке подвыпившего прохожего и задушить. Когда однажды Кириллу все-таки повстречался в переулке пьяный, тот лежал в сугробе, в распахнутом пальто, а вокруг скрежетал тридцатиградусный мороз. Кирилл вызывал скорую, а затем волок алкаша на себе до машины, потому что шофер отказался забираться в глубоченную снежную колею переулка.

Однажды он с удивлением осознал, что восемьдесят процентов своего времени живет в будущем. Мысленно он был там, где похрустывал наст или пробивалось сквозь листву утреннее солнце, крался, прятался, выслеживал… Нападал.

Когда удавка затягивалась на шее жертвы, время спрессовывалось. Он проживал за эти несколько минут все незамеченные месяцы, пустые недели, похожие одна на другую, — но проживал в другой реальности, концентрированной, плотной, оглушительной, как выстрел, как фейерверк, и такой же прекрасной.

Дважды в год он выезжал в пансионат или отель, расположенный в лесистой местности. Никогда не повторялся. Заранее разведав диспозицию, Кирилл определял, где будет охотиться, если на основном участке дело не заладится.

Он изучал гугл-карты. Выбирал правильную, по погоде, одежду. Он научился быстро и долго ходить, ориентироваться и стрелять, хотя у него никогда не было собственного огнестрельного оружия. Имя «Зверобой» требовало соответствующих усилий, и он занялся метанием ножа. Это успокаивало. Но и нож он с собой на охоту не брал ни разу: при одной мысли о кровопускании ему становилось дурно. В глубине души он иногда сомневался, что в его жилах течет та же густая неприятная жидкость, что у всех.

Из оружия Кирилл носил с собой только нейлоновую гитарную струну. Свернувшаяся в кармане белая змейка напоминала проводок-зарядку. Со спортсменом все получилось легко, а вот на следующей охоте жертва попалась живучая, верткая, и он, натягивая струну, изранил себе все пальцы. Хоть он и закапывал трупы, нельзя было исключать неприятной случайности. Никакой крови. Никаких следов.

С тех пор к струне в кармане прибавились тонкие кожаные перчатки.

Одно время Кирилл экспериментировал. Например, привязывал к одному концу струны грузик — тяжелую металлическую шайбу. Он вычитал об этом способе в книге об охоте индейцев. Охотник подкрадывался к добыче, бросал грузик, держа веревку за свободный конец, и захлестывал шею животного, а затем резко дергал вниз.

Кирилл повторил все в точности и остался разочарован. Слишком много суеты, много лишних движений. Он любил, чтобы все было отточено, лаконично, просто.

Выбирал красивую, сильную, в идеале — умную добычу. Просчитывал ее маршрут. Следил. Изучал круг общения.

Импровизировал крайне редко. Ему нравилось следовать плану.

Убивал быстро. Радовался, когда получалось бескровно. Никогда не мучил своих жертв. Он вообще считал себя противником насилия и яростно сражался на сетевых форумах, отстаивая права женщин и защищая идеи феминизма.

Он читал, что серийные убийцы втайне желают, чтобы их поймали. Кирилл ни о чем подобном не мечтал, однако не мог не признаваться себе, что ему действительно не хватает зрителей. В конце концов, то, что он делал, заслуживало восхищения! В некотором роде каждая его охота была произведением искусства.

Где зрители, там и вероятность разоблачения. Мысль о том, что он может попасть в тюрьму, вызывала в нем чувство, близкое к панике, и Кирилл, обдумав все, пришел к выводу, что ему необходимо подстраховаться. Он ощущал себя намного увереннее, когда у него был план Б.

В его идеальной, выверенной охоте было лишь одно слабое место. Во всех пансионатах, лагерях и на турбазах он регистрировался под собственной фамилией. Не делать же каждый раз фальшивые паспорта! У него был выход на человека, который мог помочь в этом вопросе, но Кирилл не считал возможным разменивать такой ценный контакт на мелочи. Взвесив все, он решил, что уголовные дела об исчезновениях никогда не объединят в одно. Слишком далеко были разбросаны друг от друга его охотничьи угодья, к тому же в их выборе он не придерживался никакой системы. Каждое предполагаемое убийство будет расследоваться само по себе, а значит, никто не сверит списки постояльцев и не обнаружит одну-единственную фамилию, кочующую из одного списка в другой.

Время от времени он проверял криминальную хронику. Некоторые из его жертв были обнаружены. Лишь одну нашли почти сразу (его подвела случайность), а остальные успели пролежать несколько месяцев, и земля уничтожила следы.

Но запасной план был необходим. Нельзя недооценивать противника. Что, если попадется ум, если не равный его собственному (этого случиться не могло — такие умы не идут работать в полицию), то отчасти компенсирующий отсутствие таланта въедливостью и опытом? Бывают же упорные педанты, буквоеды, скучные, как вареная курица, но дотошные.

Одному из них могло прийти в голову сравнить способы убийства.

«Удушение без признаков сексуального насилия». Кирилл, внутренне усмехаясь, признавал, что он сильнее запутал бы своего гипотетического преследователя, если бы трахал полуживых теток. Но на это он пойти не мог. Осквернять охоту? Какая мерзость.

Секс — это голая физиология. А его полет души не имеет с физиологией ничего общего.

К тому же он был убежден, что своих жертв насилуют только извращенцы

Конец ознакомительного фрагмента.