Чем Черт не шутит

Елена Романова (2025)

Однажды твое сегодня оказывается в прошлом, и никто не знает дороги назад, потому что ее нет. Радан просыпается в странном мире, требующем от него невозможного, чтобы он забыл свою прежнюю жизнь и принял новую как награду. Но эта новая жизнь больше похожа на проклятие, чем на дар…

Интервью

Путь домой оказался не близким. Радан осматривал здания, кое-что он запомнил, когда шел с Наставником. У Острога он благоразумно опустил голову, желая забраться под капюшон, которого у него не было, и максимально незаметно (я не вижу = меня не видят) проскочил мимо темниц, не поднимая глаз от золы, а после не знал, куда повернуть: в камеру он был доставлен глубокой ночью и ничего не рассмотрел. В конце концов, он спросил какую-то женщину, встретившуюся на пути, — ее длинная юбка и босые ноги были выпачканы золой.

— Вы не знаете, где живет?.. Ра… не помню… у вас такие имена странные. У него еще шрам, вот здесь, — Радан провел указательным пальцем по левой стороне шеи.

— Радмин.

— Да, точно.

— За рекой. Тебе нужно идти прямо. Все прямо. Никуда не сворачивай. До дома Ксифа. Ты его сразу узнаешь по красным ставням. Дальше как раз сверни налево, пройди два дома, Тимрока и Станкара, у обоих синие ступени. Потом увидишь Радминовы сады.

На слове «сады» ведьма — очередное озарение кольнуло голову — двинулась прочь.

Радан долго мялся возле той самой калитки, загоняя голые ноги в пыльные горки золы, взбивая дымчатые холмы. Сухие листы мертвого винограда обвивали глину, точно щетина — щеки. Радан сорвал один, растер в пальцах, отбросил и, наконец, решился: вошел во двор, но не в дом. Он подступил к колодцу, заглянул внутрь — воды как будто не было — бросил ведро в глиняное горло (веревка понеслась следом, так что он еле успел подхватить ее, прежде чем легкое стало тяжелым), зачерпнул воды и с трудом вытащил на поверхность. Вода была холодная, как дома. И это было настоящее счастье. Первое в этом месте.

Радан отодрал от колена штанину. Вместе с кожей. Слезы наползли на глаза, но он не дал им пролиться и стал плескать воду себе на ногу, стирая грязь с распухших царапин, и так, без штанов, с совершенно черными мокрыми ступнями, вошел в дом, не подозревая, что его встретят недоуменные взгляды: наставника, какой-то сухой женщины неопределенного возраста и одного из здешних больных в парше черной чешуи на руках и плечах, но с чистым лицом и шеей.

Вот Черт.

Радан тут же прижал к себе грязные портки и хмуро выпалил:

— Здрасьте.

Наставник проигнорировал приветствие, змей выгнул брови, которых у него не было, а женщина улыбнулась очень даже сердечно.

— Ну здравствуй, родной. Мы тебя заждались. Садись с нами. Ты наверняка голодный.

Чтобы сесть с ними, Радану пришлось бы надеть штаны, но ему никак не хотелось снова пачкать царапины. Только вот этот запах… складывающийся из разных нот в единый призывный вой. Радан стоял столбом, не двигаясь и не отвечая, загипнотизированный прекрасным видением белоснежного хлеба, — желудок взвыл, как будильник, и жалобно сжался.

— Что с твоими ногами? — встревожилась женщина, протянув к нему жилистые руки в тугих полосах вздутых вен, приобняла за плечи и усадила на стул, изрезанный змейками. Радан вжался в спинку, отчаянно прикрываясь штанами: трусы у него были рваные, еще дома у них поползла резинка…

Ну и позор.

Змей, все это время сидевший в печи и перебиравший в руках, как хлебные мякиши, огненные угольки, вопросительно посмотрел на хозяина, — тот спокойно вернулся к отложенному делу: намазыванию хлеба маслом. Радан сглотнул столько слюны, что ее хватило бы на двадцать плевков. Когда стыковка куска и масла завершилась и двинулась на него, он выбросил руку, чтобы схватить дар, но вовремя вспомнил о гордости.

— Спасибо, конечно, но я еще руки не мыл.

Зверь хмыкнул и поднялся с места, бросив хозяину:

— После договорим, — колдун кивнул и вышел следом.

Оставшись один, Радан мысленно проглотил все, что осталось от них на столе.

В комнату вернулась женщина, держа в руках маленькую резную шкатулку. Она поставила ее на стол рядом с ним и обработала все, даже самые маленькие, царапины, аккуратно прижав к каждой клочок смоченного лекарством бинта, так что было почти не больно; обернула тонким белым кусочком льна колено, огладила ткань рукой, что-то нашептывая; затем поднялась и снова вышла из комнаты, а вернулась со свертком.

— Вот, возьми, я сшила тебе многое, но еще не все.

Радан отдал штаны, что у него были (ведьма бросила их в огонь), и, пока он влезал в новые, застегнув до конца не все пуговицы, на ходу схватился за хлеб немытыми руками.

Еда сделала свое дело — уложила Радана на лопатки, как набитый песком мешок. Он тяжело поднялся из-за стола и дальше — наверх, в спальню, где лег на кровать, вытянувшись спиной на одеяле, подлез под него и сразу уснул, провалившись в темноту, как в расщелину. Никаких снов. Долгая черная пустота. Которая почему-то очень быстро закончилась.

— Рае, поднимайся. Тебе пора. Нельзя опаздывать, здесь с этим строго, — Танра теребила его за плечо, вчера такая добрая, а сегодня злая.

Радану вовсе не улыбалось просыпаться Рае, и он продолжил закрываться от света, забившись в угол постели к самой стене, но спасительный стеганый заслон пропал. Мама часто будила его вот так — сдернув одеяло.

Мама…

Мысль о ней облила сердце горечью. Радан резко вывернулся посмотреть на нее, но взгляд натолкнулся на Ситру. Змей уставился в ответ не строго, как мама, а насмешливо и откинул на пол тряпичный комок. В прорези тонких губ показались белоснежные зубы с точеными остриями клыков. Зверь был в одних штанах, руки и грудь его покрывали разводы черной чешуи, дивно мерцавшей в рассветной дымке — местами сквозь них проступала кожа человека, точно островки белого пластика в нефтяном море.

— Вставай уже, мелюзга, — надоело слушать, как тебя добудиться не могут.

Ситра вышел из комнаты, оставив дверь широко открытой, и пригрозил с лестницы:

— Могу подпалить тебе что-нибудь для ускорения, тогда быстро подскочишь.

Свечи вспыхнули, и Радан спрыгнул с кровати в спасительный круг центра комнаты, где гореть было нечему, потоптался на месте в ожидании бо́льшего для себя ущерба, но змей, уже здоровавшийся внизу с Танрой, и думать о нем забыл.

— Да встал он, успокойся уже…

Сколько вообще времени? Радан подошел к окну. Воздух был прохладным, а глиняный пол под ногами ледяным. Рассвет выкрасил все внутри и снаружи в нежно-розовые тона. Огонь в реке сделался сочным и алым, как флаг, — красноватая летучая дымка окутала и забор, и колодец, и белесые пятна золы до самого горизонта. Радан отпрянул от проема, когда мимо пролетел ворон — обдав кожу порывом воздуха, вспененного нервной работой крыльев — и повернулся внутрь комнаты: светлая льняная простыня чуть заметно, словно в смущении, пунцовела, выпачканная золой и рассветом. Радан поднял с пола покрывало и прикрыл грязь.

Рядом с кроватью стояла маленькая железная тумбочка, он задул горящие на ней свечи и все остальные тоже: в нишах в стене, на столе у окна. Тонкий дымок, едкий запах и рыжие точки на фитилях слились в мистерию прощания.

Над столом висела пустая полка, посреди нее, как обелиск на равнине, торчали часы — тонкая струйка соединяла две неравные горстки песка: красную сверху и черную снизу. Ну и как тут понять, который час?

— Рае! — прилетело снизу. — Сколько можно тебя ждать?

— Да иду я!

Он ужаснулся тому, как легко откликнулся на вычурное имя, которым его здесь называли, остро почувствовав, что начинает забывать маму. Ее голос. Не может вспомнить и все тут.

Вместо того чтобы спуститься, Радан сел на кровать, спрятав лицо в ладонях, но вспомнил, что у него же вчера весь день болела нога, а сегодня… он размотал тряпицу и ничего не увидел, ни одной царапины — даже самые глубокие совершенно затянулись.

— Ничего себе, — восхитился он вслух, пошевелив совершенно здоровой ногой и легко поднялся.

У самой двери возвышалась резная, как и вся мебель внизу, вешалка. Он снял с нее чистую черную рубашку с множеством мелких пуговиц и толстых петель, к счастью, уже застегнутых. Ворот и манжеты украшала витиеватая вышивка. Радан погладил выпуклые пурпурные стежки, укравшие у ведьмы не один день.

К столу он спустился настолько чистым, каким никогда не был дома: с намытыми руками, ушами, лицом, и, что совершенно сверхъестественно, зубами, начищенными мятным порошком, хранившемся в латунной коробочке прямо на темной обожженной глиняной раковине, гладкой и холодной, как цветочный горшок на балконе из прошлой жизни. Ноги Радан рассудительно предпочел не трогать, все равно выпачкает, как только выйдет из дома.

Радмин, одетый в черную рясу с алой ниткой, разрезавшей тело на две половины, словно след от меча, при появлении своего подопечного тут же поднялся из-за стола и, не взглянув на него, вышел за дверь.

— И как он собирается меня наставлять — игнором? — спросил Радан не Танру, которая крутилась рядом, а воздух. — Я и сам здесь специалист, каких поискать, пусть отпускает меня домой с золотой медалью.

— Ешь давай! — велела ведьма и обратилась к змею. — Ситра, постой. Проводи Рае, а не то он опоздает.

— Пусть выкатывается голодным. Тут либо сон, либо еда.

— Ну я прошу тебя. Пожалуйста.

Ситра нахмурился, пробурчав что-то мало походящее на согласие, и вышел за дверь, точно копируя исчезновение наставника.

— Все, хватит с тебя! — Танра выдернула Радана из-за стола и сунула ему в руки пушистую булку. — Поторопись, Ситра тебя проводит.

— Да он же свалил, я за ним не побегу, — насупился Радан и откусил от белого мякиша — длинная корка тянулась изо рта, как накрученный ус.

— Он дождется тебя. Не подводи ни его, ни меня.

— А…то…ие…меи? Зачем…ни? — поинтересовался Радан, затолкав за зубы мешавшийся хлеб — щеки раздулись, как у хомяка.

— Или жуй, или спрашивай. Посмотри, сколько крошек после тебя!

Радан вытаращил глаза на белые крапинки на полу и столе и ретировался за дверь, пока его не заставили убирать.

Солнце оторвалось от горизонта, теряя кровавый цвет, — бледность светила и здесь мерилась золотом. Странные блики горели в небе, словно на дне банки, вращаемой на свету.

— Что это? — спросил Радан у Ситры и показал на яркие точки в вышине. Змей двинулся еще быстрее. — Тебе трудно ответить? — не отставал Радан, и зверь понял: себе дороже.

— Колпак.

— Что еще за Колпак?

— Заслон.

— От чего?

— От дождя. От взглядов.

— А нельзя просто каждому выдать зонтик? — Радан недоуменно вертел головой, разглядывая играющие на солнце белые отблески, вспыхивавшие то тут, то там.

— Как-то не догадались — тебя, видно, ждали.

— Не, ну правда.

— Все, интервью закончилось.

— Ого, какие ты слова знаешь! — Радан с любопытством посмотрел на Ситру.

— Не в лесу, вроде, и живу.

— Ага, в бутылке, как мышь.

— Ты тоже, теперь здесь, крысеныш! Если до тебя до сих пор не дошло.

— Это ненадолго.

Взъярившийся было Ситра посмотрел на Радана с изумлением, а потом оглушительно расхохотался, показав клыки и кадык дну банки, которой они были накрыты. В этом смехе, будто возвратившемся из-под купола, Радан заметно приуныл, так что зверю даже сделалось жаль его, дурачка. Самую малость.

От реки, мимо которой они проходили, веяло не холодной прелой сыростью, а сухим терпким жаром.

— Как такое возможно? — не унимался Радан, не взывавший, однако, ни к кому конкретно.

— Еще что-нибудь спроси, и я тебя туда сброшу — сам все и распробуешь.

Радан не очень поверил в то, что этим и кончится, но немного обиделся и потому помолчал шагов шесть или восемь.

— Да ладно тебе, чего ты выделываешься?

— Хватит клювом щелкать — запоминай дорогу. Я тебя первый и последний раз провожаю.

— Какие все важные, с ума бы не сойти… Вот если бы ты оказался у меня дома, я бы тебе все рассказал и показал. И заброшенный завод, где в прошлом марте нашли человека с отверткой в шее, а в этом октябре — женщину без одежды. Такое место, знаешь, злое. Делай что хочешь — никто не узнает. Там ребята постарше, в основном, собираются, травы дунуть или водяры бахнуть да с девчонками позажигать, а мы на великах иногда катаемся, — Радан вдруг споткнулся и поправился, — катались… — затем продолжил обзорную экскурсию в тоннели уже ссыхающейся памяти, как будто от самого себя отгоняя прошедшее время. — И еще парк показал бы, где, типа, гуляют туберкулезники. Там ни одной тропинки нет. Все травой заросло по колено. А в июне вечером — просто смерть. Комары зажирают… И про тюрягу, где зэки из окон бросают записки, которые никто не читает. Они размокают под дождем, чернила стираются, а потом дворник сметает их все без разбора. Я как-то думал, что листья такие же письма сбрасывают. С размытыми чернилами. Немые.

— Ну так прочел бы.

— Что, листья?

— Письма.

— А… Не.

— Почему это?

— Не знаю, их ведь плохие люди пишут.

— Ты же сам еще вчера в Остроге сидел, — напомнил Ситра.

— Ну… я так понял, у вас нельзя камнями в эту банку, — Радан ткнул пальцем в Колпак, — швыряться, так что меня за дело сцапали. Я, типа, закон преступил.

— Какой сознательный, — змей неожиданно для себя и для человека взъерошил его спутанные волосы — Радан вздрогнул от холода, мигом лизнувшего позвоночник, и отстранился.

— Может, и не сознательный, но у Гоши отчим сидит. Он, на самом деле, плохой. Я знаю. Гоша его боится. Ходил, когда тот дома был, вечно в синяках, даже в больнице лежал. Свечку в церкви ему за упокой ставил. А тот еще живой.

Ситра странно усмехнулся, посмотрев в небо.

— Какое счастье, что мы не в твоем городе. Как ты вообще дожил до своих лет?

— Усилием воли, — буркнул Радан, готовый уже всерьез обидеться на все шаги до самого Костра, но Ситра почему-то смягчился и стал рассказывать.

— Это Огненная река была, исток ее — в Преисподней. На том берегу — Лес Мертвых, где нас хоронят. Говорят, корни деревьев, которые вырастают на змеиных костях, достигают Адского потолка. И Черт вешает на них колокольчики.

— Кто говорит?

— Те, кто спускались туда.

— А туда можно спуститься?

— Ну а как? Ты и сам должен был, нет?

— Мы только поглазели на дверь, — Радан поежился, вспоминая вчерашний день, который он как будто бы пережил только потому, что никак не ожидал, чем все закончится.

— Не переживай, успеешь еще насмотреться, — Ситра потер когтем под носом, а Радан подумал, что ничего более угрожающего в жизни не слышал.

— Для чего? Это вроде дело мертвых, а не живых.

— Про это у других спрашивай.

Они оба замолчали, вдали уже показался черный квадрат знакомого дома.

Радан представил Черта, каким его видел на картинке в сказке: невразумительное красноватое нечто с рогами развешивает золотые бубенцы, подпрыгивая до потолка.

— А зачем им там колокольчики?

Ситра не ответил.

Зверь и человек какое-то время шли в тоскливой тишине, Радан решил, что нужно что-то сказать, потому что вот-вот завершится их навязанное путешествие и, как предупредил змей, больше не сбудется, и вообще — нужно сказать хоть что-то.

— У нас тоже есть лес на старом кладбище. Целая чаща за сто лет наросла — Черт ногу сломит. Туда лучше не соваться. Никогда не знаешь — на кого напорешься. Летом на этом кладбище бездомные околачиваются. Не все из них благородные люди, да и приют хреновый, не располагает к любезности.

— Зато они живут как хотят.

— Да уж. Что это за свобода такая — жить на кладбище, как ворона? Оно давно заброшено. Ни тебе конфет, ни стопок, ни яиц, ни даже крупы ни в жизнь не дождаться. Все, кто их приносил когда-то, сами червей кормят.

— Можно же найти другое пристанище. Пока ты по эту сторону.

— Не когда гниешь заживо и смердишь, как труп.

— Свобода и у вас, видимо, дорого обходится? — сказал Ситра с легкой вопросительной интонацией, которой, может быть, желал выторговать для себя немного надежды.

— Да уж. Но вообще-то, когда сам воняешь — привыкаешь и не чувствуешь ничего, — Радан задрал руку и понюхал подмышку, все-таки он давненько по-настоящему не мылся. — Вот я уже немного воняю, а все равно живу там, где совсем не хочу.

На этот раз он не отпрянул, когда острые пальцы прошлись по волосам, а потом холодная ладонь чуть подтолкнула вперед, отвесив что-то вроде дружеской оплеухи.

— Парни у нас одного такого брезговали гонять. Правда, он жил в железном гараже во дворе у Жэки. Но обзывали его очень нехорошо и очень часто.

— А ты за него не вступился? — спросил зверь с улыбкой.

— Нет, — понуро ответил человек.

— И почему это ты, такой сознательный, такой справедливый, не вступился за того, чье преступление заключалось единственно в том, что он источал слишком много вони на единицу пространства? — Ситра сжал губы, которые плыли и плыли вширь, пока Радан смотрел в землю, с досады пиная золу.

— Не знаю, — пыльная горка взметнулась в воздух. — Может, решил, что он заслужил, а может, испугался, что меня самого прогонят.

— И зачем тебе такие друзья?

— Какие — такие? — Радан резко остановился.

— Злые, как шакалы. — Ситре пришлось обернуться, чтобы было кому ответить.

— А кто — не злой? Ты, что ли, добрый? Или эти придурки, что нас из дома забрали и пугают до смерти? Я — точно нет. Так кто — добрый?

— Ну ты и жук, — усмехнулся змей, подрезая всю торжественную серьезность, с какой взывал к нему человек. — Все, приплыли. Интервью закончилось.

Радан оглянулся вокруг. Они и правда приплыли во двор Костра, к самому крыльцу, на ступенях которого курила вчерашняя больная парочка, теперь разглядывавшая их с неприкрытым интересом.

— Чего уставился? — вернул Радан вчерашний вопрос змею покрупнее, с которым Ситра уже здоровался, приложив свою ладонь к чужой.

К Радану во всей полноте и даже сильнее вернулось чувство покинутости, чужеродности, которое он здесь поминутно испытывал и которое было чуть-чуть развеялось. Он с шумом выдохнул воздух в тщетной попытке выгнать вместе с ним и разочарование и уже вознамерился было пройти мимо всех с самым независимым видом, но его поймал вопрос приятеля Ситры, который вчера на него наехал:

— Это ваш, что ли?

— Ага, — признал Ситра.

— Больно бо́рзый.

— Да не то слово.

— Сам ты бо́рзый, — не выдержал Радан и тут же почувствовал жар под ногами.

— Умолкни, колдуля, а то еще ненароком воспламенишься.

Радан, уверенный в том, что чужой змей не осмелится всерьез навредить ему, по здравому размышлению рассудил, что ногами все же лучше не рисковать.

— Знаешь, у меня пересохло в горле от разговоров, так что радуйся! — дерзко выпалил Радан и немедленно скрылся в пустом проеме двери, от греха подальше.

— Забавная какая колдуля, — усмехнулся Тагдим.

— Есть такое, — согласился Ситра.