Апостол для Рафаэля. И не введи нас в искушение?!

Елена Сушкевич

Почему мы так любим фильмы и книги ужасов? Не потому ли, что это отвечает тёмной стороне человеческой натуры? А вот откуда черпают вдохновение писатели, сочиняющие то, от чего у нас перехватывает дыхание, а по телу начинают ползать мурашки? Рядовой литератор, сочиняющий на потребу массовому вкусу, вдруг становится невероятно популярным и баснословно богатым. Но какова цена столь блистательного успеха? И кем может оказаться редактор загадочного издательства «Забулус»?

Глава вторая

Раскрытие шейки матки было почти полным, и к моему облегчению ждать нам оставалось недолго. Ждать или жить? Судя по тому, что все мы ещё здесь, прожито не так уж и мало. Но жадность во всём — конечно, отличительная черта человека, кому бы не хотелось прожить 100 или 200 лет? Имея миллионный счёт, как у меня, всегда приятно добавить к нему ещё хотя бы копеечку, или, несмотря на наличие привлекательной и неглупой жены, всегда можно засмотреться и захотеть юную Лолиту в мини юбке, проходящую мимо тебя, для которой внешне ты не представляешь никакого интереса, но если бы она знала о твоём счёте и карте «Голд премиум», то твоё ординарное, ничем не выдающееся лицо показалось бы ей самым прекрасным на свете. Оно блистало бы своей красотой, как и тот бриллиант, который ты можешь ей подарить после очередной бурной ночи безудержного секса.

Вы, наверное, торжествуете, думая: «А! Ты наставлял рога своей жене?» «Конечно да». Я такой же, как и вы, я живу, но живу я Страхом. Так же, как и вы, неважно, женщина читает ли мой роман сейчас или мужчина, я боялся, что Лиза догадается. Согласитесь, ведь хоть один раз в жизни мужчина соврёт про внеплановое собрание и опоздает на ужин часа на три, или женщина, сказавшая мужу, что обедает со своим коллективом на открытой террасе ресторана, а вместо этого бежит в ближайший отель к любовнику, чтобы пережить ещё раз тот восхитительный оргазм, который даёт ей любовник, и который, к сожалению, не может дать муж. И те и другие после этого охвачены страхом, что их раскроют, но обычно всё проходит гладко и так продолжается и будет продолжаться, пока будет существовать человеческая цивилизация.

Нет, мой муж или жена не такие, подумаете вы. Я был таким. И спасибо Лизе, ей хватило мудрости и терпения простить меня за это или просто закрыть глаза. Но на тот момент скрывать от неё мне было нечего и я нетерпеливо дожидался начала потуг, чтобы наконец увидеть мою маленькую дочку.

— Ещё полчаса и можно будет переходить в родовую, — сказал врач, поднимая свою голову от широко расставленных на гинекологическом кресле ног Лизы. — Когда вы в последний раз делали УЗИ плода?

— Два месяца назад, — ответила Лиза и, опять вскрикнув от боли, вцепилась в мою руку.

— И они сказали, что всё в порядке?

— Я же собственноручно отдал вам заключение, — нервничая, ответил я.

— Ах да, извините, в этом месяце у меня было столько пациенток, что я вынужден был жить в ординаторской почти сутками. Хорошо, вы готовьтесь, дышите, как я вам говорил, а я пойду почитаю результат заключения.

Захлопнув за собой дверь, он вышел из палаты, и на лице Лизы вдруг отразилась печаль. Меня это насторожило и, поцеловав её ладонь, я сказал:

— Не переживай, солнышко, всё будет хорошо.

— Я боюсь, — прошептала она, — боюсь за Соню, вдруг там что-то не так?

— Глупенькая, у нас будет самая прекрасная, ласковая и умная принцесса на всём белом свете!

Она прижалась щекой к моей ладони и, почувствовав приближение очередной схватки, закрыла глаза и откинулась назад. Её лицо немного побледнело, пухлые и привлекательные губы иссохли и покрылись сухими корочками, под глазами начали залегать чёрные тени усталости, подчёркивая бледность и делая её похожей на один из персонажей мультфильмов Тима Бартона. Я положил свою руку на её живот, поглаживая его и думая о моей скорой встрече с дочкой.

В какой-то момент мне показалось, что мой палец начинает затягивать в этот огромный девятимесячный живот, сначала один, потом другой, и скоро вот уже пол-ладони уходит в засасывающую воронку. Я попытался осторожно вытянуть свою руку, но у меня не получилось. Что-то или кто-то намертво держал мою руку, затягивая её всё глубже в тело Лизы. Костяшки пальцев стали невыносимо ныть, я вынужден был встать и, посмотрев на Лизу, удивился, потому что её лицо было безмятежным, казалось, что она просто спит и ничего не чувствует. Она не видела, что происходит. Моя рука начала чувствовать другую руку через туго натянутую кожу живота Лизы, но это не была рука младенца. Сердце начало бешено биться, невозможность вырваться парализовывала меня, и холодный пот струйками тёк по спине.

Подобно зыбучим пескам, тело Лизы или Тот, кто находился в её теле, тянул меня всё больше и всё глубже.

— Лиза, Лиза, — лихорадочно пролепетал я, — помоги мне. Но она продолжала ровно дышать, решительно не обращая на меня внимания и на то, что происходит.

— Доктор, доктор, — закричал я, — помогите кто-нибудь! — И тут же острозаточенные когти пронзили мою кожу словно тонкий гибкий пластик. Потеряв контроль над собой, я закричал от ужаса и от боли.

Лицо Олега внезапно всплыло передо мной, оно казалось испуганным и затравленным, как если бы кто-то гнался за ним и он не видел, куда ему бежать и к кому ему бежать.

— Папа, не отдавай меня ему, пожалуйста, не отдавай!

— Олежек, сынок, — позвал я его, — я тебя никому не отдам, — и со всей силы рванул руку на себя. Острая режущая, как нож, боль пронзила всю руку, отдаваясь в плече. Открыв глаза, я увидел, что моя ладонь так и осталась в животе Лизы, торчащие сухожилия беспорядочно висели подобно рваной бахроме. И тут она ловким жестом вывернулась наружу, пальцы показали знак Ок и после этого остались безжизненно лежать на животе Лизы. Моя оторванная ладонь больше не двигалась, она просто не принадлежала мне.

Кровь была повсюду. Опять красный, как много красного в этот день, слишком много для одного человека. Но это была моя кровь! Тщетно я пытался зажать культю оторванной ладони другой рукой, чтобы остановить кровотечение, все попытки оказались бесполезны. Кровь стекала по мим рукам, больничной блузе, багровые капли, растекались на стерильном больничном полу, и главное, к чему был прикован мой взгляд — огромное бордовое пятно на животе Лизы, в середине которого, словно какой-то несуразный объект сюрреализма, лежала моя ладонь.

— Проснись, пожалуйста, проснись, — услышал я знакомый голос. — Дорогой, это я, проснись, всё хорошо.

Открыв глаза, первое, на что я обратил внимание, это то, что моя ладонь по-прежнему спокойно лежит на животе моей жены, и она не была оторвана, она составляла одно целое со всем телом.

Взглянув на пол, я не увидел ни одной капли крови, всё было так, как если бы я только что зашёл сюда.

— С тобой всё в порядке? — взгляд Лизы был встревоженным и испуганным.

— Да, не переживай, извини меня, но я не помню, что случилось…

— Ты положил мне руку на живот и уснул, и через несколько минут ты начал кричать, ты беспорядочно дёргал рукой, отчего даже упали датчики сердцебиения ребёнка. Я пыталась тебя разбудить, к счастью, у меня это получилось. Что тебе снилось, что могло так напугать?

Поначалу я не хотел отвечать, скорее всего просто очередной бредовый сон, потому что если бы это было правдой, я бы не принял этой правды.

— Просто кошмар, ничего особенного.

— Ты должен больше спать по ночам, вместо того чтобы засиживаться до глубокой ночи.

Ну вот опять: как нравится жёнам принимать мужа за маленького мальчика, всегда назидательно советовать ему, что делать и когда. Но это была Лиза, и если она сказала мне это, значит на самом деле я заработался. Да, я больше чем уверен. Ночь хорошего сна всё поставит на свои места. И завтра будет забавно вспомнить мой сон, похожий на сцену из фильма ужасов начала 80-х годов.

— Ты права, любимая, — сказал я, поцеловав её в лоб. — Ну как ты?

— Я думаю, уже скоро, — прошептала она.

И словно услышав её слова, наш врач акушер вошёл в палату и с довольным видом объявил, что мы можем перейти в родильный зал.

Крики боли и стенания оглушили меня, когда мы приблизились к той части отделения, где находились несколько родильных залов.

Пахло хлором, лекарствами, дезинфицирующими средствами и к этому запаху добавлялся неуловимый аромат чего-то другого. Размышляя над этим, я и сейчас с трудом могу это выразить, чтобы донести до вас. У каждого из нас свои собственные воспоминания, связанные с обонянием. Иначе запах не имел бы смысла без определённого рода эмоций, которые он в нас вызывает, когда мы находимся в той или иной ситуации.

Каждый может вспомнить, когда он был ребёнком, как вкусно пахнет на кухне, когда приближаются праздники или должны прийти гости. Запах новой игрушки, подаренной книги или отвратительные запахи, например, как неприятно пахло изо рта у одной из моих одноклассниц; разговаривая с ней, я вынужден был отходить от неё на пару шагов, иначе меня стошнило бы.

Так вот, в родильном зале пахло чем-то тёплым, отдалённо напоминавшим что-то неведомое, что не удавалось сразу вспомнить. Ах да, ну конечно, это напоминало аромат комнаты, в которой вы только что часа три кряду занимались сексом. Сладковато-пряный, немного мускусный. Запах удовольствий и начала новой жизни, если хотите. Если вы позволите ей зародиться. Мы хотели нашего второго ребёнка, и запах, ассоциирующийся у меня с Софией, — это запах зачатия и запах младенца. Логично: процесс и результат. И результат, скажу я вам, получился очаровательным.

Потуги шли медленно, несмотря на полное раскрытие шейки матки, что-то препятствовало тому плану родов, который предусмотрел наш акушер. В который раз он смотрел во влагалище моей жены, но головка ребёнка не думала показываться.

— Ещё, тужьтесь, вы должны помочь своей девочке! — рявкнул он.

Лиза, взявшись за поручни, предусмотренные для рук на гинекологическом кресле, глубоко вздохнув, напряглась изо всех сил, и когда потуга отступила, резко откинулась назад, часто дыша. Я вытирал ей со лба пот, и мне становилось не по себе, глядя на то, как мучается дорогое мне существо, моя Лиза.

Прошло пятнадцать минут, а головка едва виднелась, врач хмурил брови, смотрел на часы, ходил взад-вперёд по родильному залу и, подойдя к родильному столу, вдруг резко начал давить обеими руками на живот Лизы. Она сразу скорчилась и согнулась вдвое, вцепившись руками в халат врача акушера, жена держалась за него, вопя подобно раненому животному.

— Тужься! — захрипел врач, который был довольно крупным детиной, и в какой-то момент мне показалось, что он просто-напросто раздавит Лизу.

— Не могу! — выкрикнула она, лицо стало багровым от напряжения, искусанные в кровь губы были крепко сжаты, мне казалось, что ещё чуть-чуть и она умрёт от разрыва сердца.

— Прекратите! — закричал я, оттаскивая врача акушера от Лизы. — Вы же убьёте её!

— Я спасу её и вашего ребёнка, не мешайте мне! Выведите папашу из зала! — рявкнул он, продолжая изо всех сил давить на мою хрупкую и тоненькую супругу.

Не выдержав, я бросился к нему, но двое забежавших медработников схватили меня за руки и потащили к выходу из родильного зала.

— Нет! — вопль Лизы был подобен отчаянному крику погибающего, молящего не покидать его. — Не уходи, мне трудно без тебя!

Во имя жены и моей любви к будущей дочери я перестал сопротивляться и пообещал вести себя тихо. Подойдя к столу, я встал у изголовья и начал поцелуями осыпать её лицо, шёпотом обещая, что всё будет хорошо и мучения скоро кончатся.

Но я ошибался. Несмотря на старания акушера сделать тело Лизы подобным белью, прошедшему через два валика, ребёнок так и не хотел появляться на свет.

Разрывающие тишину родильного зала крики Лизы вызывали страх перед неизвестностью. Всегда боишься того, чего не знаешь заранее. Неизвестной была судьба Софии, у неё начались нарушения сердечного ритма, что было видно на датчиках, моя жена была на грани физического и морального срыва, в родильный зал стали забегать ранее не виденные мной врачи, которые привезли кувез.

— Почему всё это? Зачем? — испуганно спросила Лиза, растерянно озираясь вокруг, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом, но очередная потуга накрыла её с головой, подобно волне, и она растворилась в океане боли.

Я пытался сдержать данное мной обещание не нервничать, но удавалось это с трудом. Полностью положиться на эскулапов, которые не считали нужным поставить тебя в известность о том, что происходит, было очень трудно, процент смертности новорождённых был неимоверно высок, но выхода не было — выхода или выбора. Иногда все врачи одинаковы, готовы с радостью взять с вас деньги за привилегированное лечение и избирательное отношение как к пациенту, но в итоге, если, не дай бог, у вас возникнут непредвиденные сложности, отношение к вам будет таким же, как и к другим больным, чьё состояние здоровья находится в опасности. Реанимационные процедуры одни и те же везде, где бы вы ни находились, вопрос в том, применят ли их к вам или нет, и если применят, даст бог, выживете.

Судя по всему тому, что случилось, в этот день Бог был чем-то невероятно занят. Возможно, временами всё-таки поглядывая на нас и надрывая живот от смеха, спрашивал: «Ну что, как тебе это? Выдержишь?» Я решил выдержать, несмотря ни на что.

— Готовьте форцепс! — заорал акушер и перестал давить на живот Лизы.

Медсестра, открыв железный блестящий ящик, достала оттуда неимоверно длинные щипцы с загнутыми внутрь концами, подобно хвосту клеща.

Это было похоже на один из инструментов средневековой инквизиции. Оно блестело тем ледяным металлическим блеском, который не обещал ничего хорошего. Акушер взял его в руки и нагнулся между широко раздвинутыми ногами Лизы.

И тут я струсил. Нагнувшись, чтобы в который раз поцеловать её лицо, я закрыл глаза и замер в таком положении. Мне не хотелось видеть тот ужас, который проделывал с ней инквизитор, надевший маску акушера. Лиза часто дышала, от боли она не осознавала окружающую действительность, какой-то лёгкий, еле слышимый шёпот доносился до моих ушей.

Я пытался прислушаться и поначалу мне это не удавалось, но потом через несколько мгновений я смог различить.

— Ужас… зло, которое здесь… это ты его впустил… ты, — всё тише говорила она, и потом её голос совсем умолк.

Открыв глаза, я посмотрел на неё, и тут Лиза выгнула спину, как если бы хотела встать на мостик, хотя в жизни она никогда не занималась гимнастикой, и резко на весь родильный зал из её горла раздался низкий мужской голос:

— Я буду первым во тьме.

И тут же крик младенца, словно подтверждение этому, раздался, разбиваясь эхом на гладких кафельных стенах родильного зала.

Несколько мгновений я не совсем понимал, что произошло, и только увидев полненькое тело новорождённого ребёнка в руках у медсестры, я осознал, что всё закончилось, закончились страдания Лизы, этот нескончаемый тяжёлый день, который выжал из меня последние силы и, судя по всему, капли рассудка тоже.

Лиза посмотрела на меня, на этот раз понимая, что она делает, и спросила:

— Где моя девочка? Я хочу её видеть.

Краем глаза я заметил, что нашу Соню собираются положить в кувез, я попросил, чтобы на минуту нам дали её подержать.

— На минуту, не более, — ответил недовольный акушер, ‒сейчас каждая минута дорога.

Осторожно он положил младенца на живот Лизы, и тут наша дочь приоткрыла свои глазки и их цвет поразил меня, они были небесно-синего цвета, я знаю, вы можете парировать, что большинство младенцев рождаются с голубыми глазами, но это не был обыкновенный голубой. Поначалу я даже не мог определить, что это за цвет, но потом я понял, что удивило меня, на самом деле у неё были глаза разного цвета. Один был голубой, а другой зелёный. Когда-то у моей подруги был белый кот с глазами разного цвета, но чтобы такое встречалось у людей, мне не доводилось слышать.

— Она красавица, как ты и обещал, — прошептала Лиза, и слёзы потекли у неё по щекам.

— Не плачь, всё уже позади, — прошептал я, целуя жену.

— Да нет, — сурово ответил акушер, — у вашей дочки было долгое кислородное голодание, вдобавок наложение форцепса особой пользы никому не приносит. Мы её увезём в реанимацию для новорождённых, и потом скажем вам, как она.

Осторожно взяв Софию на руки, он положил её в кувез и тут же выкатил его из родильной палаты.

— Реанимация? — Лиза расстроенно посмотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова.

— Всё будет хорошо, она теперь с нами, остальное сделают врачи, тебе нужно сейчас думать о себе, ты устала, — сказал я, ласково гладя её по слипшимся от пота и слёз волосам.

— Я думаю, вы можете выйти, — сказал акушер, — нам осталось совсем немного.

— Ты хочешь, чтобы я остался с тобой? — неуверенно спросил я Лизу.

— Нет, — вздохнув, ответила она. — Посмотри, что с Соней, и потом скажешь мне, как она.

— Конечно, не переживай, как только узнаю, как себя чувствует наша маленькая принцесса, я тут же к тебе.

— Хорошо, — устало ответила она, в глазах читалось смятение и беспокойство.

Если первый роды прошли без сучка и задоринки, то эти, вторые, были настоящим испытанием. И для папаши, который впервые присутствует при родах своей жены, это испытание я выдержал с достоинством. Мне так кажется, по крайней мере, чувство сомнения довольно часто гложет меня в большинстве моих поступков. Эдакий судья, спрашивающий:

— Что бы вы сделали, если бы всё было по-другому?

Оглядываясь назад, именно на этот день, я бы ни сделал ничего, чтобы изменить ситуацию. Приобретение опыта даётся нам свыше. Кем оно даётся, не моя забота.

Я знаю одно: его нужно прожить, чтобы идти дальше, несмотря ни на что. Мой путь лежал в детское перинатальное отделение. Переодевшись перед входом в реанимацию новорождённых, я открыл дверь. То, что я увидел, напомнило мне сцену из фантастического фильма, где запрещено рожать детей и их выращивают искусственно. Десять ящиков из прозрачного стекла, стоящих один напротив другого, в которых лежали беспомощные недоношенные младенцы, некоторые совсем крохотные, почти игрушечные. Полупрозрачные пальчики, через тонкую папирусную кожу виднелись фаланги косточек, непомерно большие головы — эдакие инопланетные существа, рождённые нами.

Озираясь вокруг, я пытался найти свою дочь, но это оказалось нелегко. Чаще всего младенцы в первые часы своей жизни все на одно лицо, и различить, где был мальчик или девочка, я не смог.

Среди бирок с именами и фамилиями детей я так и не нашёл Соню. Выйдя из отделения реанимации, чтобы найти педиатра-неонатолога, я наткнулся на двух санитарок, одна из них несла в руках свечку, которые ставят за упокой. Сочувственно вздыхая, они перешёптывались:

— Как жаль, хорошенькая была девочка.

— Да, ещё повезло, что мать спасли, после всего, что она перенесла, это было либо кесарево, либо щипцы.

— Как назвали-то маленькую покойницу?

— Пока не знаю, врач пошёл искать отца, не хочет матери ничего говорить, она во время родов бредила, спаси Бог её душу, — перекрестившись, ответила санитарка своей напарнице.

— И воистину, помилуй нас грешных, Боженька! Такого ангелочка забрать, — и она прослезилась, утирая ладонью слезу, катившуюся по щеке.

— Ты видела, какие у неё были глазки?

— Да, таких я ещё ни у кого не видела.

Смысл последней фразы начал медленно, как во сне, доходить до меня. Не хотелось верить в безысходность и ужас происходящего, и это затормаживало все мои реакции. В начале услышанного мной разговора тревога росла подобно снежному кому и последняя фраза бросила мне этот ком в лицо.

Я обессилено сполз на пол вдоль стены коридора, и сердце, казалось, вот-вот остановится. Лиза так хотела девочку, она так мечтала о ней, куча одежды розово-пастельных тонов… какому ребёнку повезёт всё это носить? Наша принцесса стала королевой царства невинных.

— Вы отец Софии? — спросил кто-то.

— Это уже не имеет никакого значения, — едва слышно ответил я, не глядя на того, с кем разговариваю.

— Как не имеет?!

Возмущённый тон моего собеседника вывел меня из ступора и я нехотя посмотрел на того, кто пытался философствовать в такой момент.

Передо мной стоял врач акушер, который увёз Софию в кувезе из родильного зала. В кувезе, ставшем ей маленьким хрустальным гробиком.

— Что вы хотите?

— Чтобы вы взглянули на вашу дочь, — тон из возмущённого стал удивлённым.

— На опознание?

— Какое опознание? О чём вы? Ваша дочь жива, ей просто нужно провести несколько дней под наблюдением неонатологов, вот и всё. Она хорошо реагирует, все рефлексы нормальны, здоровый ребёнок, несмотря на форцепс.

Вероятно, выражение моего лица было настолько неординарным, что врач на этот раз участливо спросил:

— С вами всё в порядке?

— Да, теперь уже да, — облегчённо вздохнул я. — Куда нужно идти?

— Есть две палаты реанимации, идите в ту, что в конце коридора.

А я то заходил в палату, которая была ближе всего к входу в неонатальное отделение. Это было ошибкой, стоившей мне появлением седых прядей на висках и повышенным давлением на всю оставшуюся жизнь. Да, я принимаю таблетки каждый день, нет, мне ещё нет 60 лет и я не инвалид. Но эти маленькие белые кругляшки оттягивают момент финального выстрела прямо в сердце, который многоуважаемая и заставляющая меня содрогаться от страха госпожа Смерть готовит для вашего покорного слуги. Выстрел, от которого моё сердце разорвётся на куски, он будет произведён из пистолета известной многим марки под названием инфаркт.

Видите, я чувствую вашу улыбку, если вы поняли мою шутку, то вы прочувствуете всё, что случилось дальше. Некоторые из вас захлопнут книгу и поставят её на полку, подыскивая букву алфавита, на которую будет начинаться мой роман (для которого я даже ещё не придумал названия), а другие положат её на стол, открытой на последней странице, и, поражённые моим откровением, будут знать, что им нужно делать и, главное, как жить дальше.

Дальше…

Я пошёл за врачом, пытаясь унять бешено колотившееся сердце в груди. Коридор был нескончаем, всюду то и дело сновали медсёстры, санитарки, раздавалось пиканье машин, поддерживающих жизнь в крошечных новорождённых телах или извещающих об остановке сердечной деятельности, и тогда бригада реаниматологов неслась в палату сломя голову.

София лежала в кувезе, который был расположен напротив окна, и последние лучи заходящего солнца отражались на прозрачных стенах её временного домика. Подойдя вплотную к её волшебному мини-дворцу, я увидел мою дочь. Из маленького носика выходили две трубки, по которым шёл кислород. Круглые наклейки на груди заканчивались тонкими проводами, ведущими к монитору сердцебиения. Она была в памперсе для новорождённых и это был её единственный предмет одежды на данный момент.

Тщательно промыв руки дезинфицирующим средством, я просунул их в специальное отверстие в кувезе, чтобы осторожно потрогать её, дать ей понять, что я здесь и не брошу никогда.

Дотронувшись пальцами до очаровательной пухленькой щёчки, я легонько погладил её пальцем, и она состроила забавную гримасу, она улыбнулась. Этот подарок Софии я буду всегда хранить в моей памяти, её первый и самый ценный подарок отцу.

Что может быть сильнее для родителей по силе эмоций, чем улыбка их младенца? Только его потеря.

Но нам повезло, и Соня решила задержаться с нами подольше, за что я её поблагодарил.

— Спасибо, зайка, — шептал я. — Спасибо, что ты выжила и ты борешься. Ты сильная девочка и ты всё сможешь, потому что мы тебя любим. Ты нужна нам: мне, твоей маме и твоему братику Олегу. Ему, может, чуть поменьше, скажу тебе по секрету, он хотел братика, но, глядя на твой бойцовский характер, я уверен, что ты ещё дашь фору трём братьям.

Проведя ладонью по её плечику, я заметил что-то странное, похожее на родинку. Я убрал руку и, прищурившись, постарался разглядеть, что это.

Это была родинка правильной круглой формы диаметром не больше 4 сантиметров, и в середине этой родинки была как бы выгравирована небольшая звёздочка нормального цвета кожи. Приглядевшись поближе, стало заметно, что лучи этой звёздочки расположены асимметрично. Приблизившись к кувезу вплотную, чтобы разглядеть поближе, я наконец увидел, что это было.

Крошечный отпечаток миниатюрной ладони белого цвета, окружённый тёмно-коричневым пятнышком родинки.

Мой страшный сон оказался явью, и отпечаток оторванной ладони остался на плече Софии.

Сигнал мобильного телефона о поступлении новой смс, подобно раскату грома, вывел меня из ступора. Медленно вынув свои руки из кувеза, я направился к выходу из палаты детской реанимации, и в коридоре, достав телефон, я прочитал:

— Олег пришёл в себя.

И всё. Больше не было ни слова, но я знал, от кого пришло это сообщение, и я был ему рад. Облегчённо вздохнув, я поблагодарил Бога за то, что всё хорошо разрешилось, и поднялся к Лизе, чтобы наконец-то рассказать ей, как чувствуют себя наши дети.

Всё это время, что я находился в родовой или в отделении неонатологии, у меня почему-то странно чесалась внутренняя сторона запястья. Собираясь нажать на кнопку вызова лифта, я не смог этого сделать. На внутренней стороне моего запястья зияли кровавые следы от когтей.