Лёнька
— Опять проспал! Ну ты дебил, ну раззява, ну что ж за наказание такое!!!
Одеяло слетело со сладко спящего Лёньки, а остатки сна согнало подзатыльником.
— Я встаю, мам! Не кричи, все, встал уже, — пробормотал он, привычно потирая затылок и поплёлся в ванну.
Маму Лёнька любил. Он даже помнил, какая она была до того, как отец ушёл. Весёлая, красивая, целовала его постоянно и обнимала. А потом отец в один день собрал чемодан и сказал, что больше так не может. Вот просто так сказал и ушёл, тихо прикрыв за собой дверь. И, похоже, унёс маму с собой. За полгода она стала дёрганная и нервная, начала курить и пить на кухне тайком. Потом стали появляться мужчины. Они тискали Лёньку за щеку, как будто он малыш совсем, и дарили дурацкие игрушки. Уходили с мамой куда — то. Лёнька сидел один и украдкой посматривал на часы — ждал маму. Она приходила поздно, иногда весёлая, иногда в слезах. Мужчины менялись регулярно, никто не задерживался. И вот один раз мама в сердцах крикнула Лёньке:
— Что ж папанька тебя не забрал, спиногрыза?! Кто меня возьмёт такую, с довеском? Всем свои нужны, а ты, чужой, нафиг сдался? Так и останусь одна, на тебя всю жизнь загублю!!!
Лёнька тогда очень сильно обиделся и даже плакал в ванне, глотая рыдания, размазывая слезы и сопли кулаком по щекам. Он не знал, почему ушёл отец и почему ни он, ни мама ему, Лёньке, ничего не объяснили. Его счастливое детство с семейными прогулками по выходным, мамиными пирожками, книжкой на ночь, поцелуями и секретничаньем под одеялом закончилось. Мама больше не щекотала его за пятку утром, не целовала в румяные от сна щеки, не готовила ненавистную кашу на завтрак. Теперь она кричала, отвешивала ему пощёчины и затрещины. Завтракал Лёнька бутербродами, которые сам себе делал, а иногда вообще не завтракал, потому что мама забывала купить еду. Нет, он безусловно был уже взрослым — 10 лет — это, знаете ли, не шутка! Но ему до сих пор хотелось маминой ласки, её блинчиков, и каши даже, будь она неладна! Или с отцом поговорить, спросить, что делать, если Вовка из параллельного класса все норовит ему нагадить тайком. А получалось, что никого у Лёньки при живых родителях не было. Они сами по себе, он сам по себе.
И Лёнька принял мужское решение. Он решил о маме заботиться. Ну, раз отца нету! Он убирал в своей комнате, мыл посуду, мусор выносил. Один раз, когда в холодильнике было пусто 2 дня, разбил копилку и пошёл купил батон хлеба, пачку пельменей и колбасу. Наделал бутерброды, пельмени сварил. И уселся ждать маму с ужином. Мама пришла в слезах, на стол даже не взглянула. Накричала на Лёньку, что ботинки в прихожей валяются и захлопнула за собой дверь спальни. А Лёнька так торопился ей ужин приготовить, что совсем про них забыл, про ботинки эти несчастные!
Но он не сдавался. Вытирал подступающие слезы рукавом рубашки, шмыгал носом в конопушках и продолжал… заботиться. И мечтать, что однажды мама придёт к нему утром, пощекочет розовую пятку, поцелует макушку и скажет: «Лёнчиииииик!! Вставаааай! Ну вставай, соня, каша уже готова, давай, шлёпай умываться!» А он будет мычать и отбрыкиваться, и тогда она стянет его с кровати, прямо в одеяле, но будет смотреть, чтоб он не развернулся и не замёрз. И они будут хохотать, а потом он будет есть кашу, а она порхать по кухне, и каждый раз, проходя мимо, чмокать его то в щеку, то в шею, то в лоб, а он бухтеть: «ну мааааам!!!»
С этими мыслями Лёнька почистил зубы, умылся, и поплёлся на кухню делать бутерброды. Мама сидела боком на стуле и с кем — то переписывалась. По её улыбке Лёнька понял, что появился очередной мужчина, и, скорее всего, мама будет приходить поздно, а потом опять злиться и плакать. Понял, и вздохнул украдкой. Мама вдруг аж засветилась, улыбка её затопила всю кухню и на минутку Лёнька увидел прежнюю маму. Она вскочила, позвонила начальнику, сказалась больной. Потом убежала переодеваться в комнату, выбежала нарядная, чмокнула ошарашенного сына в макушку и сказала, что придёт поздно, но скоро все будет хорошо!
Мама не пришла. Ни рано, ни поздно. Лёнька ждал её, пока не уснул от ожидания на диванчике. А ночью его разбудили крики и шум под окном. Окно почему — то было открыто настежь, когда Лёнька пришёл домой, в такой — то холод, и цветы мамины на окне помёрзли. Лёнька окно сразу закрыл и цветы припрятал — боялся, что мама увидит и расстроится, а она такая утром была! Весёлая!
Ещё не до конца проснувшийся Лёнька завернулся в плед, открыл окно и свесился вниз — посмотреть, что за шум. И увидел маму. Она лежала на земле, спрятанная от прохожих густыми кустами палисадника, неловко вывернув руку и ногу, совсем раздетая, в одном платье, том самом, нарядном.
«Её ограбили!» — перепугался Лёнька и побежал маму спасать. И пальто её прихватил — замёрзнет же!
На дорожке около подъезда громко причитала соседка Анна Ивановна, рядом стояли и курили мрачные муж Анны Ивановны и её сын Василий.
— Ой, не пускайте его туда! — заголосила Анна Ивановна, заметив Лёньку в пледе и с пальто наперевес.
Её муж поймал Лёньку за плечо.
— Стой, пацан. Не надо.
— Вы что?! — рванулся Лёнька. — Она же… Замёрзнет! Вы что стоите! Ей не помогаете?!!!
— Некому помогать, пацан, — сказал непонятно муж Анны Ивановны и выругался. — Уже некому.
Лёнька завис на минутку. Как это? Некому? Вон она же раздетая, холодно ей, и с земли её никто не поднимет! А потом понял. Про окно и красное платье на снегу. Правда упала на его голову как гильотина и поделила жизнь на две части. Мамы больше нет. Она сама… Сама все решила и от Лёньки ушла. Совсем. И не поцелует она его больше и не пощекочет пятку. И подзатыльник не даст. Осознав это все, Лёнька завыл страшно. В голос, по животному завыл. Анна Ивановна как — то сразу прекратила причитать, уволокла Лёньку к себе, налила в рюмку чего — то пахучего и заставила его это выпить, после чего он провалился в тяжёлый и вязкий сон.
А утром, проснувшись, он начал собираться в школу. Соседка попробовала оставить его у себя, но Лёнька хмуро и серьёзно сообщил, что маме не нравилось, когда он школу прогуливал. И что? Как её нету — так сразу лоботрясничать? Анна Ивановна всхлипнула, зажала рукой рот, но ничего не сказала.
Соцработники пришли за ним прямо на урок. В класс заглянула директор школы и попросила Лёньку выйти. За дверью его ждали двое полицейских и две тётеньки неопределённого возраста и квадратного телосложения. В том смысле, что их рост был равен их объёму. Тётеньки сообщили, что Лёньке надо собрать ранец и пойти с ними к нему домой. А там он соберёт вещи, и они вместе поедут туда, где он теперь будет жить.
— Куда? — спросил Лёнька и вдруг обрадовался. Это ж отец наверно узнал о случившемся и берет его к себе жить!
— В Центр содействия семейному устройству детей, оставшихся без попечения родителей, — сообщила одна из тёток.
— Это в детский дом, что ли?! — переспросил умный и догадливый Лёнька, у которого сердце в пятки упало от такого известия. — А… мой папа?! У меня же папа есть!
— Твой папа, — хрипло сказала директор и посмотрела куда — то в сторону, — Сказал, что не имеет возможности взять тебя к себе. У него нет ни бытовых, ни финансовых условий для этого. Поэтому тебе лучше поехать… с женщинами, Лёня. Что уж делать…
Лёнька опять разревелся. Прямо перед директором, полицейскими и квадратными тётеньками. Мама его бросила. Отец предал. И вышло, что он один остался в этом мире, в одночасье. Совсем один и никому не нужен…
В детдоме он прожил ровно неделю. И сбежал. Понял, что не может. В первую же ночь его побили, за то, что он тихонько плакал под одеялом. Тут было не принято грустить. У него отбирали еду и вещи, толкали, пинали и щипали при каждом удобном случае. Он пожаловался воспитательнице — ему устроили тёмную. И отобрали нательный крестик на цепочке — подарок родителей на Лёнькино крещение. И пообещали прирезать, если скажет. Лёнька был не пугливым малым, но тут… испугался. Блеск ножика был такой реальный. И шею, с которой содрали цепочку, саднило тоже реально. Всю ночь он пролежал, прислушиваясь к тишине — идут или не идут его резать? И вдруг вспомнил, что мать ему рассказывала, что у неё в Рязани есть тётка. Пока мать с отцом вместе жили, мать её все забрать к себе хотела — старенькая она была уже. Но тётка не ехала — у неё был свой дом и хозяйство, и бросать она его категорически не хотела. К утру Лёнька решил: надо ехать к тётке! Он ей все расскажет, она его, конечно же, возьмёт к себе, а он ей будет помогать с хозяйством! И так ему хорошо стало от этой мысли, что он уснул спокойно и проспал целых 2 часа, пока его не разбудили.
На прогулке он просто отделился от носящихся по двору детей и юркнул в дырку между прутьями. Лёнька знал, что есть такая площадь трёх вокзалов, откуда электрички ходят. И что до неё надо ехать на метро — до станции «Комсомольская»! А там уж он спросит в кассе, как ему до Рязани добраться. Денег у него не было совершенно, но он считал, что сможет купить билет в долг, а уж потом возьмёт у тётки немного и отдаст! Его блестящий план рухнул в билетной кассе на вокзале. В автобус и метро его пустили бесплатно. А вот на вокзале все пошло наперекосяк. Во — первых, злая тётка в кассе сказала, что в Рязань поезда ходят только с Курского вокзала! Это надо ехать на станцию метро «Курская»! Во — вторых, никто ему бесплатно билета не даст! И, в — третьих, для билета нужен документ! Правило такое! Есть у него документ?
Документа у расстроенного Лёньки не было, в чем он честно и признался.
— Из дома удрал? — поинтересовалась кассир недобро и Лёнька перепугался. — Удраааал, — констатировала она, увидев его полные паники глаза. — Вон, пацан, пришли за тобой!
Лёнька обернулся и увидел полицейских, уверенно двигающихся в его сторону. Он пискнул и бросился бежать. Бежал он долго, распихивая толпу, рыбкой ныряя между людьми и чемоданами. Оборачивался, видел, что преследователи не отстают, и бежал дальше. Уже на улице он поскользнулся на льду и упал навзничь, больно ударившись спиной о землю.
— Не расшибся, пацан? — сверху к Лёньке протянулась заскорузлая рука в грязной перчатке с отрезанными пальцами.
Лёнька потряс головой и увидел бомжа. Лохматого такого, покрытого коркой грязи, в непонятных лохмотьях, напяленных по принципу капусты и жутко, просто ужасно пахнущего.
— Меня полиция догоняет, — жалобно хныкнул он и начал вставать: приготовился опять бежать.
— Поооолииииицияяя? — протянул бомж и завертел головой по сторонам. — А ты чего натворил, пацан? Спёр чего?
— Из детдома сбежал, — проинформировал его Лёнька и тоже покрутил головой: выбирал, куда бежать. — Мама с собой покончила, отец к себе не взял. А в детдом я не вернусь! Поеду к тётке мамкиной, в Рязань!
— Ишь ты, — оценил бомж. — А она тебя ждёт, тётка — то?
— Не знаю! — крикнул Лёнька со слезами. — Только в детдом я не вернусь!
— Ишь ты, — ещё раз сказал бомж и добавил: — Ну пошли тогда.
— Куда? — испугался Лёнька
— Туда, — бомж ткнул пальцем куда — то в сторону помоек, прячущихся за вокзалом. — Пошевеливайся, пацан, вон они, твои друзья — полицейские тебя ищут!
Лёнька колебался меньше минуты. Бомж был страшный, грязный и пахло от него отвратительно. Но перспектива вернуться в детдом была ещё страшнее. Поэтому он побежал за бомжом.
— Ну проходи, пацан, — наконец бомж остановился около ступенек в подвал. — Холодно на улице.
— Меня Лёней зовут, — представился Лёнька.
— Ишь ты, — в третий раз сказал бомж и протянул ему руку. — А меня зови дядей Митей. И того… ко мне поближе держись, понял?
В подвале было темно и пахло… как в помойке. И в этой вонючей темноте копошились люди.
— Располагайся, пацан, — сказал бомж дядя Митя. — Утро вечера мудренее.
И улёгся прямо на пол, подстелив только картонку. Лёнька подумал и тоже лёг, вдруг почувствовав, что он совсем… без сил.
Ночью Лёнька жутко замёрз. Замёрз так, что свело все конечности и начали стучать зубы. В поисках тепла он начал искать, к чему бы прислониться. Наткнулся на что — то большое и тёплое, прислонился к нему и уснул моментально.
Фёдор проснулся от непривычного тепла и тяжести в районе живота. Он открыл глаза и увидел маленький комок, свернувшийся клубочком и приткнувшийся к нему в живот головой. Сердце застучало часто — часто, дыхание перехватило. «Вот и глюки пришли,» — подумал Фёдор и осторожно потянулся — потрогать комок. Он был уверен, что рука сейчас провалится в пустоту и мираж исчезнет. Но комок был вполне себе реальный, мягкий и тёплый. От его прикосновения он зашевелился, запыхтел, перевернулся и оказался мальчишкой, лопоухим, с носом пуговкой и длинными девчоночьими ресницами. Сердце Фёдора снова забилось так сильно, что он даже за грудь ухватился — боялся, что выпрыгнет.
— Эй! — он потормошил мальчишку за плечо. Тот распахнул огромные серые глаза и уставился на него испуганно. — Ты кто?
— Я Лёня, — ответил мальчишка и отполз от него подальше.
Он был ещё вполне себе чистенький, опрятный, и Фёдор определил, что на улице он совсем недавно. Несколько дней, не больше. Проклятое сердце совсем не давало ему вздохнуть и сосредоточиться. Фёдор потёр руками лицо, сильно, до боли. Не помогло.
— Ты откуда тут взялся, Лёня?
К Фёдорову ужасу, серые глаза в девчоночьих ресницах налились слезами. Утешать ревущего мальчишку?! Ещё вот этого ему не хватало. Но мальчишка ничего, сдержался. Вытер глаза рукавом, шмыгнул носом.
— Мама у меня… умерла. Меня в детдом определили, а я сбежал. Не могу я там! Я к маминой тётке, в Рязань решил ехать. На вокзале мне сказали, что билет мне бесплатно не дадут, и вообще, я не на тот вокзал приехал! И полицию вызвали!
— А отец? Есть? — странно дрогнувшим голосом спросил Фёдор.
— Они с мамой не живут, — мрачным и дрожащим голосом ответил Лёнька. — И он сказал, что у него возможностей взять меня к себе нету!
— Е@#!!! — витиевато выругался Фёдор и Лёнька дёрнулся. Не привык к таким выражениям.
— Да заткнитесь вы уже! — раздалось из дальнего угла подвала. — Дайте поспать, а?
— Пошёл на х#@!!! — в сердцах рявкнул Фёдор, и выскочил наружу.
Эмоции его распирали и контролировать их он более не мог. Отец! Сказал!!! Что не может!!! Взять сына!! Своего сына! Вот этого вот, лопоухого, глазастого и с ресницами!!! Этот перепуганный птенец, так мужественно переносящий все, что на него свалилось, был так похож на… Фёдор запретил себе думать дальше. Мальчишка вдруг вскрыл в нем все, о чем Фёдор старался не вспоминать последние два года.
— Ты не пугайся, пацан, — из темноты подвала появился бомж дядя Митя. — Он у нас того… Странный.
Лёнька кивнул и спросил:
— Дядь Мить, а как бы мне денег на билет достать, а?
— Дееееенееееег? — протянул дядя Митя и поскрёб свалявшиеся волосы на голове. — Ето, пацан, если только с протянутой рукой стать на улице. Или стырить. Но лучше не тырить, если не умеешь.
— А… Где можно… Попросить?
— Да где хочешь. Где народу больше, там и стань. Лицо сделай пожалостливее. Слезу пусти. Вон, на картонке напиши, что мамка померла. Полицию увидишь — тикай. Сразу загребут.
— А где… Народу побольше?
— Да вон хоть у входа на вокзал встань. Народу тьма. Денег всегда в дорогу с собой есть. Подадут дитёнку, не звери, чай.
— Спасибо, дядь Мить! — Лёнька оживился. — А сколько мне… надо? На билет до Рязани? Я как насобираю, так сразу и поеду!
— Много вопросов, пацан. Я тебе что? Справочное бюро?
Фёдор не мог успокоиться. Мальчишка с пронзительными глазами и длиннющими ресницами не шёл у него из головы. И умирать ему вдруг расхотелось. И память услужливо подсовывала сценки из прошлого, которые он решил забыть навсегда. Потому что недостоин. Потому что преступник, предатель и убийца. Он пошатался по улицам. Посидел на набережной, глядя на серую и холодную Москву — реку. Выкурил сигарету, стрельнув её у поддатого прохожего. Не помогло. «Это твой шанс, идиот, — захлёбывался криком голос у него внутри. — Неужели не видишь?! Ты ему нужен, он один совсем!»
К полудню Фёдор от этого голоса совсем извёлся. Обкусал потрескавшиеся губы. Обгрыз черные от грязи ногти на руках. И принял решение. Что он за мужик такой? Если сдастся без боя? Тряпка, название одно, а не мужик!
А приняв решение, как — то сразу приободрился и зашагал к вокзалу. За Лёнькой. В подвале Лёнька не обнаружился, и Фёдор напрягся. Куда мог пойти мальчишка, который совсем не знает законов улицы, без денег и документов?
— Где пацан? — громко спросил Фёдор в пространство.
— Вчерашний, чтоль? — поинтересовался дядя Митя, вынырнув из алкогольного забытья.
Фёдор кивнул согласно.
— У входа на вокзал, на билет в Рязань собирает, — хохотнул дядя Митя. — Ему ж к тётке материной надо!
Фёдор окаменел. Иерархия мест попрошайничества на улице была строгая и нарушение её каралось беспощадно. Все самые людные места — вокзалы, аэропорты, центральные станции метро — были заняты профессиональными нищими. Они платили мзду полиции, местным авторитетам и ещё бог знает кому. Пришедшего не на своё место чужака били нещадно, а могли и убить, и покалечить, чтоб другим неповадно было. Возраст, пол, незнание уличной иерархии в расчёт не принималось.
— Ты… Ты как его отпустил туда, а? — просипел Фёдор голосом, который вдруг перехватило от ужаса.
— А пусть получит своего, да и идёт обратно в свой детдом, — спокойно ответил дядя Митя. — Не нравится ему там, гляди ты. Тепло, одевают, обувают, кормят. Спит на кровати. Вот пусть жизни хлебнёт на улице и топает обратно себе, в Рязань он собрался!!
— Вот ты ж дебил, — сообщил ему Фёдор и выскочил на улицу.
К полудню Лёнька почти насобирал на билет. Сидеть на картонке на морозе было холодно. Пальцы онемели совсем, ноги он чувствовать перестал. Зато в пластиковую банку регулярно падали монетки, а иногда и бумажки. Лёнька даже решил, что когда соберёт на билет, ещё немножко посидит, чтобы насобирать на кофе с булочкой в вокзальном кафе. Оттуда так упоительно пахло выпечкой, что у Лёньки, который со вчерашнего дня не ел, кружилась голова. От холода и голода зубы у Лёньки стучали, и немножко мутило. Но ничего. Он закрыл глаза и поплотнее запахнулся в куртку. Скоро все кончится, он сядет в тёплый поезд и поедет в Рязань!
— Как бизнес идёт, пацан? — услышал Лёнька хриплый голос. Рядом стоял подросток лет пятнадцати. В грязном ватнике, засаленной шапке со смешными ушами. В зубах сигарета, под глазом синяк. Лёнька почуял в нем угрозу, поэтому подтянул свою банку к себе поближе и вежливо сказал, что все хорошо.
— Много насобирал? — поинтересовался парень, кивнув на банку.
— Я уйду сейчас, — произнёс Лёнька и начал неуклюже вставать. — Мне только на билет собрать надо было, я все, ухожу уже!
— Никуда ты не пойдёшь, — не по — детски жёстко сказал ему парень, выплюнул окурок и свистнул залихватски.
Откуда — то, как из — под земли, рядом с ним возникли ещё трое таких же как он, грязных, оборванных, со злыми и острыми глазами.
— Вот тут у нас гастролёр, мужики, — сообщил им первый парень. — На билет он собирает, понимаешь ли. Давайте, что ли, правила ему объясним?
Лёнька затравленно оглянулся. Понял, что сейчас его будут бить. Не увидел ни одного полицейского, втянул голову в плечи и закрыл глаза в ожидании удара.
Фёдор издалека увидел маленькую фигурку, окружённую уличными подростками, и перешёл с быстрого шага на бег. Перехватил руку самого старшего с занесённым над непокрытой Лёнькиной головой кулаком, заломил её за спину. Мельком отметил, что за два года уличной жизни мышцы ещё не атрофировались, а все помнят. Сжал руку нападавшего посильнее, так, что тот взвыл. И негромко, угрожающе произнёс:
— Валите — ка отсюда, щенки. Подобру — поздорову. Со мной этот мальчишка, ясно? Увижу, что кто его тронет — переломаю и руки, и ноги.
Щенки покивали согласно и покинули поле несостоявшегося боя, посулив Фёдору все возможные беды и кары. Фёдор выдохнул и посмотрел вниз. А снизу на него пялился Лёнька, в глазах — восхищение, рот открыт. Фёдор почувствовал себя глупо.
— Есть хочешь? — спросил он, потому что надо было что — то спросить.
Голодный Лёнька согласно кивнул и начал подниматься с картонки. Непослушными пальцами выгреб в карман мелочь из коробки. Долго пытался расправить затёкшие и замёрзшие ноги. Фёдор крякнул, глядя на него, сгрёб под мышку и отбуксировал в ближайшую чебуречную, где было тепло, подавали душистый чай и огромные беляши с пылу с жару. Фёдор съел один, оголодавший Лёнька — три. Сыто икнул и немедленно начал зевать и тереть глаза.
— Слушай, Лёня, — осторожно начал Фёдор, и Лёнька вдруг сразу прекратил зевать и уставился на него внимательными глазищами. — У меня длинная и трудная история… Если вкратце, то я убил своего сына. Ему было 10 лет. Тебе же тоже примерно столько?
Лёнька кивнул автоматически и поинтересовался:
— Как это — убил?
— Я поехал забирать его из школы. На машине. Школа на соседней с нашим домом улице, и я посадил его на переднее сиденье и разрешил не пристёгиваться. Когда мы подъезжали к светофору, в нас врезался потерявший управление водитель. Саня вылетел на дорогу через лобовое стекло и погиб мгновенно. — Фёдор рассказал свою самую большую боль, вину и стыд так спокойно и монотонно, что сам поразился. До недавнего времени он и думать не мог о произошедшем.
— А потом? — вдруг спросил Лёнька.
— Потом? Я так и не смог сказать жене, что это я — причина гибели нашего единственного сына. Она узнала об этом после похорон, когда нас обоих вызвал следователь на допрос. И вот тогда она на меня ТАААК посмотрела… что я встал, ушёл из кабинета и больше не вернулся. Ни к следователю, ни домой.
— И вы все это время живете на улице? — поразился Лёнька. — И не пытались ни поговорить с ней, ни прощения попросить?!
— Я убил нашего ребёнка! — повысил голос Фёдор. — Как я к ней пойду? Уже ничего не поправить!
— Вы её бросили, — сурово сказал Лёнька, глядя ему прямо в глаза. — Оставили её одну с бедой. Не утешили, а… бросили!
И разревелся. Фёдор шагнул к нему, прижал к себе хрупкое, содрогающееся от рыданий тельце, уткнулся носом в макушку.
— Пойдёшь со мной? — спросил он. — Ко мне домой? Моя Оля… Она чудесная. Строгая, но такая… Удивительная! Мы тебя будем любить, так сильно, как сможем! Пойдёшь, а, Лёнь?
И замер в ожидании ответа. Лёнька затих и кивнул.
— Вот и отлично! — обрадовался Фёдор. — Вот и замечательно! Пошли, пацан, нам ещё пару дел надо сделать и домой поедем! У меня дом есть. С камином! Там сейчас так здорово, как в сказке!
А дальше начали происходить удивительные вещи. Сначала Лёнька с Фёдором доехали до станции метро Пушкинская и Фёдор уверенно пошёл в банк — красивое здание с колоннами. Охранник на входе попытался Фёдора не пустить, но тот начальничьим голосом сказал, что он клиент и потребовал управляющего. Охранник попробовал его выгнать, но Фёдор опять повысил голос и сказал, что если сейчас его не пустят, то он, охранник, лишится работы! На шум прибежала девушка — сотрудник и тоже попробовала Фёдора упросить выйти, пока полиция не приехала.
— Пусть приезжает, — согласился Фёдор, прижимая к себе Лёньку, который опять испугался при слове «полиция». — Только если приедет, и вы, милая девушка, и ваш сторожевой пёс работы лишитесь. Здесь должны обслуживать любого клиента, даже если он непрезентабельно выглядит и пахнет от него не дорогим парфюмом! Позовите управляющего, если ваше место вам дорого!
Девушка похлопала на него глазами, подумала немного. Фёдор выглядел так уверенно, что она куда — то убежала, и вернулась с очень стильным дяденькой в очках и безупречно сидящем костюме, Дяденька при виде Фёдора и Лёньки нахмурился и спросил, почему до сих пор никто не вызвал полицию и его по таким пустякам от работы отрывают?
— Это что же, Николай Ильич, — сказал Фёдор строго. — Когда я брал вас на работу, я вам говорил, что в этом банке должны обслужить любого клиента вне зависимости от уровня его доходов и его внешнего вида. Получается, вы об этом забыли?
Управляющий вдруг побледнел, засуетился, забормотал:
— Фёдор Николаевич, это вы? Как же это, вот неожиданность, не ждали мы вас, вот ведь радость!
— Ну хватит, — оборвал его Фёдор. — Мне нужно снять деньги со счета. А вы, Николай Ильич, перечитайте должностную инструкцию, потому что если ещё раз я узнаю о том, что в этом банке кому — то отказали в обслуживании, я вас уволю!
А потом они ехали в электричке, и Лёнька успел поспать, уткнувшись Фёдору в подмышку. А на станции в цветочном магазине купили букет пушистых разноцветных астр, потому что Фёдор сказал, что он к жене без цветов никогда не ходил!
Потом ехали в автобусе и шли через лес по дорожке, и, когда Лёнька продрог до костей, вышли к большому деревянному забору.
— Вот и посёлок, — сказал Фёдор и вошёл в калитку.
Охранник вышел из будки, внимательно посмотрел на них и Лёнька уже приготовился, что их опять будут выгонять.
— Доброго дня, Фёдор Николаевич, — сказал охранник. — Как вы, однако, колоритно выглядите!
— Здравствуй, Алексей, — улыбнулся Фёдор, протягивая ему руку. — Да уж, начудил! Как Ольга Владимировна?
— Моё дело маленькое, — сообщил охранник. — Но так, ничего. Помогаю ей, если нужно бывает!
— Спасибо, Алексей! — с чувством сказал Фёдор. — В долгу не останусь! Теперь вот мы с Лёнькой о ней уж позаботимся!
— Алексей, — протянул охранник Лёньке руку. — Ты обращайся, если что.
— Лёня, — ответил Лёнька на рукопожатие очень серьёзно.
Около красивых кованных ворот Фёдор остановился. Посмотрел на звонок, шумно втянул воздух. И нажал на кнопку. Они с Лёнькой немного послушали переливы звонка.
— Вы к кому? — наконец спросил мелодичный женский голос из динамика.
— Оля, это я, — хрипло сообщил Фёдор. — я вернулся.
В динамике послышался сдавленный «ох» и повисла тишина. Фёдор занервничал, Лёнька тоже. Наконец, калитка приятно щёлкнула, пуская их на участок. Дорожка вела к дому, сложенному из круглых брёвен. На крыльце дома стояла невысокая женщина; на ногах — оранжевые войлочные валенки, на плечах — тулуп, судя по размеру — Фёдора. Пепельно — русые завитушки в беспорядке рассыпаны по плечам, лицо — растерянное.
Фёдор подошёл к крыльцу, крепко прижал к себе Лёньку, посмотрел на жену. Она посмотрела на него. И молчание нарушила первая.
— Это и правда ты, — произнесла она. — А я думала, кто — то шутит.
— Это я, — подтвердил Фёдор.
Хотел ещё сказать, что он дурак и прощения ему нет, но не стал. Зачем говорить то, что и так известно?
— Это вот… Лёня! — Фёдор ещё крепче притиснул Лёньку к себе, так, что тот крякнул. — Он меня… отчитал по всей строгости, что я с тобой поступил непорядочно, вот оно как!
Ольга перевела взгляд на Лёньку, который даже дышать перестал — так боялся, что она их сейчас выгонит взашей — и спросила:
— Цветы мне?
— Что? — не понял Фёдор. — А! Да!
Он шагнул вперёд и сунул ей букет неловко.
— Мои любимые, — оценила Ольга, развернулась и ушла в дом.
— Что? Все? — чуть не плача, спросил Лёнька. — Обратно, что ли, ехать?
— Подожди, — велел Фёдор, сжав зубы. Не может быть, чтобы он в ней ошибся!
Ольга вышла через 5 минут. В одной руке у неё была стопка одежды, в другой — чёрный пакет.
— Баня натоплена, — сообщила она. — Идите, отмывайтесь. Вашу одежду — сюда. — она показала на мешок. — Завтра сожжёшь её, Фёдор. Потом будем ужинать.
Лёнька опять чуть не расплакался — на сей раз от облегчения.
— Ждала кого — то, что баня натоплена? — спросил Фёдор, не сдержался.
— Сегодня суббота, — легко ответила Ольга. — Ты всегда ходишь в баню по субботам. Идите. Лёня замёрз совсем!
И опять ушла в дом.
— Твою мать, — тихо сказал Фёдор. — Это что же? 2 года? 2 чёртовых года она каждую субботу топила баню и ждала меня?!
И носом хлюпнул.
— Ты что, ревёшь? — поинтересовался Лёнька почти весело. Такой большой дядька — плачет!
— Снежинка в глаз попала, — буркнул Фёдор, потерев глаза кулаками. — Пошли отмываться!
В бане они парились долго. Фёдор рьяно тёр себя щёткой, сдирая слои уличной грязи. До царапин, до красноты. Лёньку по уши сунул в душистую пену, потом в жаркую парную, потом в ледяную купель и опять в парную. Потом завернул в огромное махровое полотенце и посадил на деревянную скамью — отдыхать. Лёньку от тепла, запаха дерева и шампуня так разморило, что он уснул, сидя на скамье. Глядел, как Фёдор сбривает бороду и клочковатые волосы на голове, превращаясь из потрёпанного бомжа в молодого сильного мужика, прикрыл глаза на минуточку, и как в мягкую вату провалился.
Проснулся он от того, что кто — то щекотал его за пятку и за шею около щёк, и приговаривал:
— Лёнчик, просыпайся! Ну хватит уже спать, соня! Мы ужинать тебя ждём, не садимся, а ты все дрыхнешь!
Лёнька сел в кровати (как он в ней оказался, не помнил совсем). Потёр сонные глаза, похлопал ресницами и спросил:
— Мама? Мам, это ты?!
— Ну если ты позволишь, — дрогнувшим голосом ответила Ольга, быстро смахнула слезинку со щеки и чмокнула Лёньку в макушку. — То я буду тебе мамой. Пойдём ужинать, галчонок, все стынет уже!
