Вниз по течению. Книга вторая

Елизавета Сагирова

Принято считать, что женский алкоголизм неизлечим, но это мало волновало девушку Наталию, ведущую нетрезвый образ жизни. Но разве могла она представить, что после очередного окажется в диких местах и в не менее диких обстоятельствах? Что её реальностью станут бесконечные северные болота, а кругом общения – горстка таких же отщепенцев, связанных общей бедой? И что ей предстоит узнать, что алкоголь – это не просто вредная привычка, а нечто гораздо более глубокое и тёмное? Книга содержит нецензурную брань.

Иллюстратор Елизавета Сагирова

© Елизавета Сагирова, 2020

© Елизавета Сагирова, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-5388-2 (т. 2)

ISBN 978-5-4498-5387-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящаю эту историю моей подруге Наташе, плывущей вниз по течению

Мама, я не могу больше пить.

Мама, вылей всё, что стоит на столе —

Я не могу больше пить

На мне железный аркан

Я крещусь, когда я вижу стакан

Я не в силах поддерживать этот обман

Мама, я не могу больше пить

Группа Аквариум«Мама, я не могу больше пить»

Глава 1

«Мне сегодня привиделось, в кратком, полуночном забытье, что меня с бешеной скоростью несёт демон разбивать об стену (символично, кстати). Сюжет прост, но невероятно ужасные ощущения.

Муж разбудил меня за секунду до ожидаемого удара. Потому что я дико кричала. У самой в ушах стоит этот крик.

Не разбудил бы, боюсь скончалась бы от разрыва сердца. Возможно, в этом и был замысел»

Жил был мужик. Мужик пил. Мужика уволили с работы, от мужика ушла жена, и отвернулись друзья, но мужик всё равно пил. Он продал всё, что можно было продать — и пил. Он занял у всех, у кого можно было занять — и пил. Он собирал бутылки, искал мелочь в фонтанах, выпрашивал подачки у магазинов — и пил. Но в один момент, когда у него кончились не только последние копейки, но и силы на то, чтобы постараться где-то достать новые, мужик оглядел свою ставшую пустой и грязной квартиру, тяжело вздохнул, и, не в состоянии придумать другого выхода, начал прилаживать бельевую верёвку к крюку от люстры. Табуретка у него нашлась тоже. Но в тот момент, когда мужик уже стоял на ней, пытаясь просунуть голову в петлю, с таким трудом завязанную его трясущимися слабыми руками, что-то случилось. Наверное, чудо, ведь он давно считал себя никому не нужным, но именно в тот момент зашла к нему не то соседка, не то кто-то из собутыльников. В общем, мужика спасли. Отправили в городскую наркологию, а квартиру закрыли, не потрудившись снять верёвку с крюка.

Неизвестно, сколько времени после этого мужик не был дома, но когда вернулся: трезвый, посвежевший, полный решимости начать новую жизнь, он увидел странную картину. В петле, которая чуть не стала последним, что он сделал в этой жизни своими руками, висел веник. Обычный веник, до этого давно забытый в углу. И была петля затянута вокруг ручки веника с такой силой, что мужик не сумел её снять. Так и поспешил выкинуть, вместе с веником. А поскольку никому не было надобности в его отсутствие заходить в пропахшую перегаром и блевотиной хрущёвку, где не осталось ничего ценного, и тем более совершать там столь бессмысленные действия, мужика прошибал холодный пот каждый раз, когда он вспоминал этот случай. И рассказывал потом, что некая таинственная и несомненно злая сила, которая долго и целенаправленно вела его к последнему шагу, сделанному с табуретки в пустоту, поняв, что замысел не удался, от бессильного бешенства затянула приготовленную петлю на подвернувшемся ей венике, вместо шеи ускользнувшего в последний момент человека…

Такая вот жуткая история из числа городских легенд.

Натка рассказала её тихим надтреснутым голосом и обессиленно замолчала, откинувшись на подушку.

Молчали и обе её гостьи: Рая и Марина, которые появились одновременно, едва только проверяющий с охранниками, доставившие Натку из лабы, покинули деревню. Но всё-таки первой в двери влетела Рая, растрёпанная и бледная, в распахнутой, несмотря на январский мороз, телогрейке.

— Наточка! Живая, золотце! У меня уже сердце изболелось, всё думала, как ты там… Бородавку спрашивала, а он молчит, подлец…

Натка попыталась выдавить улыбку, поскольку была искренне рада видеть старшую подругу, но вместо этого лицо скривилось, а из глаз фонтаном брызнули слёзы.

— Ох, бедная! — Рая упала на колени рядом со стулом, на который Натку небрежно усадили охранники Бородавки, обняла её и тоже заплакала.

Так их и застала запыхавшаяся Марина. Она ввалилась в избу, обеими руками придерживая выдающийся вперёд живот, который стал ещё заметнее, и тоже радостно выдохнула:

— Живая! Я знала!

Рая неласково глянула на разлучницу.

— Чего ты знать-то могла, если сама лабы не нюхала? Дверь закрой, холоду напустишь!

Удивительно, но Марина послушалась, и даже не огрызнулась. Потом осторожно приблизилась ко всё ещё ревущей Натке, убрала с её лица намокшую прядь волос. Спросила тихонько:

— Хочешь, пойдём к нам? У нас баня натоплена, и пирог с рыбой горячий ещё.

— Куда ей такой идти? — Рая сделала движение плечом, будто хотела отпихнуть Марину, но упёрлась взглядом в её живот, и лишь пояснила: — Не дойдёт она никуда сейчас, да и не нужно ей это. Потом уж пирогов наедитесь… Натусь, лечь хочешь?

Натка слабо кивнула, до сих пор не веря, что она дома, в своей избе, что рядом с ней близкие люди, а не равнодушные халаты. Что страшное позади… хотя позади только первые тесты. А сколько их ещё будет?

Эта мысль повлекла за собой такой прилив отчаяния, что с губ невольно сорвалось жалкое щенячье подвывание, и Рая с Мариной, позабыв про вражду, засуетились вокруг, одновременно вытирая от слёз лицо подруги, пытаясь напоить её водой, и стянуть с плеч телогрейку.

— Ну-ка, давай! — Рая выпростала из рукавов Наткины руки, превратившиеся за проведённое в лабе время из просто худых в безобразно костлявые, — Не беспокойся, изба не выстудилась, я через день у тебя топила. И сейчас печь топится. Чуешь, как тепло?

— А я тебе продуктов собрала, — ревниво перебила Марина, — Попозже принесу и приготовлю чего-нибудь.

— Да у меня уже всё готово, — отмахнулась от неё Рая, — Только разогреть осталось. Ты лучше сходи, посмотри сильно ли студёно в бане? Натусю попарить бы сейчас да отмыть хорошенько, чтобы всю хворь вместе с лабовским духом вон выгнать.

И снова Марина не огрызнулась и не спросила, с какого такого перепуга Рая здесь раскомандовалась. Вместо этого молча вышла за дверь.

— Ишь ты! — женщину тоже удивило странное поведение обычно спесивой местной красавицы, — Какая покладистая! Сразу видно — матерью стать готовится, дети — они любой характер смягчают.

Ей наконец удалось освободить Натку от верхней одежды, и она поморщилась, учуяв исходящий от вещей резкий медицинский запах.

— Вот жеж дрянь… халатов вонь! До сих пор пробирает. И давно что-то они меня не дёргали, скоро вспомнят небось… как бы ещё год-то выдержать?

Глаза Раи затуманились, уголки губ опустились, но руки не перестали тормошить Натку: отводить волосы с лица, растирать ладони, смахивать слёзы с мокрых щёк.

— Баня холодная, — сообщила вернувшаяся Марина, на миг показавшись из сеней, — Но я сейчас отнесу туда дров, и натоплю.

— Куда с пузом?! — охнув, Рая поднялась на ноги, заспешила к дверям, — Сама натоплю, а ты лучше пока чаю завари, да сухой ромашки туда бросить не забудь — для крепкого сна хорошо.

Марина снова послушалась. Она вскипятила чай, напоила им постепенно успокаивающуюся Натку, а Рая, как и обещала, протопила баню. Всё это время они не задавали вопросов, зато говорили сами. О жизни в деревне, о местных скудных новостях, о погоде, не на шутку разбушевавшейся этой зимой (метели обрушивались на Нижние Колдыри через день, и снега намело невиданно!) о северном сиянии, которое снова появилось на небе в единственную за последние недели ясную ночь…

И только после бани, когда завёрнутую в одеяло, разомлевшую и до скрипа отмытую, но ещё слабую Натку общими усилиями взгромоздили на печь, соседки, не сговариваясь, подняли главную тему. Спросили, что было в лабе, как Натке удалось это пережить, и не изменилось ли её мнение по поводу срочного замужества.

Тогда-то она, помолчав, и рассказала городскую легенду об алкоголике, чудом избежавшем смерти, и о его венике, оказавшемся в петле вместо своего везучего хозяина.

Рая и Марина переглянулись, потом старшая женщина пожала плечами.

— Слышала я эту байку ещё давным-давно, только там нечисть не веник, а куртку мужиковскую повесила. Ты к чему её вспомнила-то, Нат?

— А что дальше с тем алкашом было? — Марину история явно заинтересовала больше, — Он бросил пить?

Натка не знала ответа, но очень надеялась, что мужик, избежавший неведомо кем заготовленной ему казни, усвоил урок и сумел изменить свою жизнь. Потому что когда с неделю назад ей внезапно вспомнилась эта услышанная когда-то страшилка, она понимала её героя, как никто другой. И, наверное, сама бы не отказалась в тот момент от петли и табуретки…

…Но ни того, ни другого не было в комнате без окон, где она находилась и где уже потеряла счёт времени, не имея возможности видеть, как дни сменяются ночами. Здесь всегда был «день». Холодная лампа дневного света круглосуточно горела под потолком, равнодушно освещая мягкие стены, привинченную к полу кровать, и валяющуюся на полу флягу. Силиконовую, мягкую, но в то же время прочную. Такую не разобьёшь, и не получишь острых осколков, которыми при желании можно было бы заменить петлю. Да и беспристрастный глазок камеры в углу не позволил бы сделать это незаметно.

Сейчас фляга была пуста, Натка знала это точно, потому что уже не раз опрокидывала её вниз горлышком, пытаясь выдавить в рот ещё хоть каплю заветной влаги. Знала она и то, что рано или поздно откроется маленькое окошко в металлической (но тоже мягкой изнутри) двери и через него будет молча подана другая фляга — точно такая же, но полная. И Натка станет цедить из неё тёплую противную водку до тех пор, пока в беспамятстве не упадёт на кровать или на пол. Сколько таких фляг она уже выцедила здесь? Четыре, пять? Может быть, больше. Может быть, меньше. В условиях полной изоляции память быстро начала дробиться на никак не связанные друг с другом фрагменты, и Натка не могла сказать точно, что с ней происходило на самом деле, а что привиделось в моменты глубокой алкогольной комы. Правда ли, что дверь открывалась, и в комнату заходил человек с закрытым медицинской маской лицом? Правда ли, что они долго разговаривали о чём-то, чего Натка теперь совершенно не помнила, но что оставило в её душе мерзкое чувство вывернутости наизнанку? И правда ли, что потом она билась всем телом в дверь и звала Славу, умоляя, чтобы он пришёл забрать её из этого места? Если так, то остаётся лишь надеяться, что наблюдающие за её поведением халаты не доложат об этом своему гендиру. Не нужно чтобы он думал, будто Натка рассчитывает на его покровительство только потому, что у них случился секс.

А ведь она рассчитывала, хоть и пыталась убедить Раю в обратном. Но как оказалось, Рая успела узнать свою новую соседку лучше, чем она сама знала себя. Тот факт, что за ней пришли через несколько часов после того, как они с Генералом так нежно простились, подкосил Натку. Подкосил настолько, что она не только не сопротивлялась, но даже не задала халатам ни одного вопроса, позволив делать с собой всё, что они посчитали нужным. Впрочем, на первый взгляд ничего ужасного с ней не сделали. Померяли давление, взяли кровь из вены, в эту же вену вкололи пару кубов безымянного желтоватого раствора, одели на запястье электронный браслет вроде тех, что носят спортсмены, следящие за давлением и частотой пульса, переодели в симпатичную, совсем не казённого вида пижаму, и отвели в мягкую палату.

Палата находилась на том самом минус первом этаже под лабораторией, про который говорили Клим и Марина. Натка не знала, были ли ещё глубже другие этажи, но каждой клеточкой тела ощущала себя в подземелье, что только усугубляло глубокое уныние, вызванное неизвестностью впереди и предательством Генерала. Мысль о том, что он мог так с ней поступить после всего, что между ними было, не давала Натке покоя даже в глубоком алкогольном дурмане. Да, Слава не обязан, а может быть и не уполномочен менять график тестов, но ведь он мог хотя бы предупредить о том, что они — уже сегодня! Или сам был не в курсе? В это очень хотелось бы поверить, но увы, такого мастерства самообмана Натка ещё не достигла.

И, наверное, поэтому, когда в её руках оказалась первая зазывно булькающая фляга, вопрос пить из неё или нет — не стоял.

Пол в палате тоже был мягким. Нет, не обитым стёганым материалом, как стены, но и не твёрдым, скорее пружинистым, похожим на покрытие детских площадок в городах. Если надоедала кровать или становилось жарко, то лежалось на нём удобно. Из жара в холод теперь бросало постоянно, пусть до абстяги было ещё далеко, учитывая регулярно вливаемые в организм новые и новые порции сорокоградусного алкоголя, но вот-вот уже должно было наступить то пограничное состояние, когда пить больше не можешь, а не пить нельзя. Тут-то и пожалует ценный пушной зверь. А учитывая то, что поставленный Натке в первый день тестов внутривенный укол, скорее всего и был одним из испытуемых здесь способов кодирования, то пушной зверь этот обещал быть очень злым. О чём не раз предупреждали её друзья. И теперь, в мягком замкнутом пространстве под землёй их предупреждения уже не казались чем-то досадным и бессмысленным — они пугали.

Каждый день, а может быть и два раза в день (уследить за временем становилось всё сложнее) к Натке приходил один из халатов — пожилой мужчина с аккуратной бородёнкой. Заходил не один, а в сопровождении двух плечистых товарищей, молча встающих у дверей. Охранники, санитары, ассистенты? Натка не знала, как их можно назвать и не стремилась с этим разобраться, её больше занимал бородатый халат. Халат мерял ей давление, слушал биение сердца, брал кровь на анализ, заглядывал в рот, постукивал молоточком по коленям, и сосредоточено сопел. А покончив со всеми манипуляциями, неизбежно задавал один и тот же, на взгляд Натки, идиотский вопрос:

— Как самочувствие?

«Как самочувствие?» — хотелось ей переспросить каждый раз, — «Ты спрашиваешь, как моё самочувствие, зная, что мне каждый божий день подсовывают флягу водки объёмом в один литр? Ты, человек с медицинским образованием, интересуешься моим самочувствием, глядя, как я еле сижу перед тобой, и то трясусь, как Каштанка на помойке, то обморочно заваливаюсь на бок, то не могу издать ни одного членораздельного звука? И какого же ответа ты ждёшь, продажная шкура, участвующая в опытах над людьми?!»

Халат не ждал никакого ответа. Он спрашивал на автомате, и сразу уходил, не слушая того, что Натка пыталась ему сказать. Молчаливые санитары следовали за ним, и в мягких стенах вновь воцарялась мёртвая подземная тишина, от которой хотелось выть. Не радовала даже многообещающе булькающая фляга, ставшая Наткиной лучшей и единственной подругой в дни заточения.

Вообще в лабе Натка постигла одну, казалось бы, простейшую истину, которая, тем не менее, до сих пор ускользала от её понимания — алкоголь ничего не стоит сам по себе. Сам по себе алкоголь — всего лишь жидкость с редким запахом. И чтобы получать удовольствие от его употребления нужно что-то ещё. А точнее — всё остальное. Нужна вся жизнь с её радостями и горестями, близкими и не очень людьми, местами и событиями. Тогда алкоголь становится призмой, преломляющей реальность, показывающей её под иным углом, когда более интересным и радужным, когда пугающим, а когда и откровенно фантасмагорическим, как это бывает уже на стадии глубокого затяжного пьянства. Но если преломлять нечего, если весь твой мир — это мягкие стены, белый свет, и тишина, то алкоголь теряет свою силу. Становится пустым невкусным пойлом, от которого ты сначала засыпаешь, а потом мучаешься тошнотой, головной болью, и нестерпимым желанием снова выпить, но уже не с намерением погрузиться в изменённую реальность, а лишь для того, чтобы вернуться в спасительное забытье…

Однажды, в один из моментов просветления, которые приходили всё реже и становились всё короче, Натка твёрдо решила — хватит! Да, ей будет очень плохо, но продолжать пить — значит сделать ещё хуже. Намного, намного хуже! Она дождалась бородатого халата, и сказала ему, что хочет остановиться, она была готова к угрозам, даже к тому, что пришедшие с ним санитары начнут насильно вливать водку ей в рот, но доктор лишь равнодушно пожал плечами.

— Дело ваше.

Полупустую флягу, однако, не забрал, и как Натка решила позже — поступил правильно. Потому что хватило её решения ненадолго. После непродолжительного и поверхностного сна, в который каким-то чудом удалось погрузиться, она уже отвинчивала трясущимися пальцами тугую крышку, вся во власти единственного желания — отогнать прочь подступающую абстягу. А после того, как силиконовый сосуд, в котором и так мало что оставалось, опустел, заползла под кровать, где принялась рыдать пьяными слезами, презирая себя за слабость, оплакивая отнятую у неё кристальную Ясность, к которой успела привыкнуть, и которую уже считала своей самой большой победой.

Этот плач под кроватью стал последним связным воспоминанием перед безвременным периодом вернувшейся непроглядной Мути. Кажется, ежедневную дозу водки увеличили, и фляги, выдаваемые Натке, стали тяжелее, но она не могла бы поручиться за это — слишком зыбкой и неверной стала ускользающая реальность. Её всё чаще заменял тёмный изнаночный мир, от которого, как Натка ещё недавно думала, ей удалось спастись. Он заполнял возникающие пустоты разума смутными видениями, ещё не страшными, как это бывало в разгар абстяги, но очень неприятными, затягивающими в себя подобно коварной трясине, муторными и тошнотворными. Натка страдала от них настолько, насколько её притупленного восприятия хватало для того, чтобы осознавать свои страдания. Она корчилась, медленно перекатывалась по полу, иногда принималась мычать и махать руками, пытаясь отогнать прочь особо назойливые фантомы, но большее время просто лежала в некрасивой позе, с вывернутой набок головой, и свисающими изо рта нитями слюны…

…Рая плакала. Бесшумно и наверное сама того не замечая. Слёзы скользили по увядающим щекам и скапливались в носогубных складках. Увидев это, Натка прервала свой сбивчивый рассказ, чтобы спросить старшую подругу, стоит ли вообще продолжать, но та заговорила первой.

— Не обращай внимания, Натуля. Просто всё вспомнилось сразу… и что снова туда идти придётся… Господи, дай нам сил!

Марина была бледна, но одновременно и странно возбуждена.

— Это что же? — нетерпеливо спросила она, — Получается, тебя закодировали, а потом сразу заставили пить до посинения? И это всё?

Наверное, Натка очень выразительно посмотрела на неё, потому что девушка тут же поправилась:

— Нет, я не говорю, что этого мало! Это ужасно, но неужели больше там ничего не делают? Боря всегда так боится говорить о тестах, что можно подумать там полная жесть творится!

Рая зловеще усмехнулась уголком рта, а Натка на миг замешкалась, решая, стоит ли глубоко беременной Марине слышать продолжение рассказа? Но потом рассудила, что на словах всё будет не так жутко, как в реальности. Не расчленёнка же какая-нибудь, и не пытки… хотя насчёт пыток — это с какой стороны посмотреть.

— Наверно, Боря тебе не рассказывал потому, — попробовала она объяснить подруге, — Что оно всё слишком личное… то, что там приходится пережить.

— Чего-о? — карие глаза Марины, и без того большие, карикатурно расширились, — Личное? Надеюсь, вас не в порнухе снимали?

Натка не сразу нашлась с ответом, и её опередила Рая, мечтательно закатившая глаза.

— Да если бы в порнухе, кто бы тогда отказался?

Это было так неожиданно, что через секунду все трое заливались смехом. Марина звонко хохотала, запрокинув голову, Рая мелко трясла полными плечами, и даже измученная Натка издавала сухой клёкот, больше похожий на кашель

— Так что там дальше-то было? — отсмеявшись, вернулась Марина к прерванной теме, — Сколько времени тебя бухать заставляли?

— Не знаю. Долго я вообще была в лабе?

— Две недели, — Рая неодобрительно покачала головой, — Для первого раза многовато, обычно новичков по неделе держат.

— Ну, значит точно дней десять пила, не просыхая. Каждый день водку подсовывали, сначала меньше, потом больше.

— А кормили хоть?

— Кормили, даже часто. Но я мало ела, а под конец, кажется, вообще перестала. Не помню. Не помню даже, что давали.

— Кормят там хорошо, — встряла Рая, — Я первые дни с удовольствием ела, пока ещё лезло. Пила и ела, пила и ела. Побольше в себя запихнуть старалась, чтобы градус приглушить. А всё равно потом уже не помогает…

— Звучит не так уж плохо, — с сомнением заметила Марина, чьи глаза затуманила ностальгия, — Я бы сейчас не отказалась несколько дней подряд попить да вкусно покушать на халяву. Чтобы ещё приносили, подавали, а потом грязную посуду убирали… сервис, ёпта!

— Не говори, о чём не знаешь! — резко оборвала её Рая, но на этот раз девушка не стала молчать в ответ.

— Так расскажите уже, тогда буду знать! Никто же ничего толком про тесты не говорит. Личное! — передразнила она Натку, — Что там может быть личного?

— Ну слушай, если так интересно, — в другой раз Натка бы ещё подумала делиться ли пережитым с подругами или всё-таки нет (ведь в таком случае ей предстояло рассказать и кое о чём ещё) но сейчас была слишком утомлена, и хотела поскорее покончить с расспросами, — Однажды водку мне не принесли…

Глава 2

«Я всегда подозревал, что есть нечто мистическое в этих переживаниях и возможно существа из бреда действительно обладают сознанием. Возможно, они действительно существуют.

Во всяком случае, у меня нет объяснений тому, почему галлюцинации при белой горячке всегда носят ужасающий характер.

Почему они не нейтральные или не веселящие или забавные?

Как при употреблении других психоактивных веществ. Я видел разные галлюцинации, например от гликодина или псилоцибина. Но они могли немного пугать, но никогда не ужасали и даже преимущественно забавляли или восхищали своей красотой.

Но в белой горячке всё одинаково в смысле страха, ужаса и агрессии.

Этому нет у меня объяснения, и это наводит на определённые мысли»

Однажды водку не принесли, но Натка не сразу это заметила. В том мутном, уже пограничном с изнаночным миром состоянии, она не заметила бы даже своей смерти. Алкоголь в крови зашкаливал, количество промилле заставило бы побледнеть любого реаниматолога со стажем, но тело продолжало жить, пусть даже более не в симбиозе с разумом. Сердце билось редко и тяжело, лёгкие втягивали и выталкивали воздух с натужным сипением, зрачки хаотично двигались под закрытыми веками, а ноги время от времени начинали дёргаться, имитируя жуткое подобие бега. Будучи ещё в более-менее осознанном состоянии Натка ходила в туалет на судно, которое сразу выносили молчаливые санитары, но потом утратила и эту способность. Теперь ей просто меняли подгузники, переворачивая с боку на бок небрежно и грубо, как набитый песком тряпичный манекен. Пару раз она чуть не захлебнулась собственной рвотой, когда агонизирующий организм пытался отторгнуть вливаемый в него яд, но на помощь вовремя приходили всё те же санитары, поднятые по тревоге неусыпным оком, наблюдающим за узницей через камеру наблюдения.

Первое осознание чего-то неправильного пришло к Натке в тот момент, когда в очередной раз восстав из глубокой алкогольной комы, она зашарила руками вокруг, но не обнаружила силиконовой фляги в районе досягаемости. Не обнаружила и позже, после того, как собравшись с силами, ползком обследовала палату. На тот момент это не сильно её огорчило, и она просто снова отключилась, поскольку выпитое ранее ещё в избытке гуляло по венам, надёжно удерживая грядущую абстягу на безопасном расстоянии.

Следующее пробуждение далось тяжелее. Уже стучал пульс в ушах, уже давило невидимыми тисками голову, уже колючим наждаком выстлало язык и гортань, и уже не получалось вернуться в спасительное забытье. Вместо него опустилась на Натку вернувшаяся Муть в её самом худшем и запущенном варианте.

В этой вязкой Мути Натка мариновалась сначала вечность, а потом ещё одну вечность, пока к ней медленно (слишком медленно!) обратно пропорционально тому, как вместе со слабым дыханием испарялся из тела алкогольный дурман, возвращалось сознание. Больное, дёрганное, измученное, но уже способное связать мечущиеся в черепной коробке рваные мысли в единое целое. И желающее только одного — чтобы всё скорее кончилось, не важно даже как.

К ней заходили, приносили еду и воду, меряли давление, слушали сердце, брали кровь из уже изрезанных пальцев и исколотых вен, меняли подгузники, обтирали влажными салфетками, вымывали с пола лужи рвоты. Всё это не имело никакого значения и не вызывало ни тени стеснения, отгороженное от Натки прозрачной, но непробиваемой стеной явившейся, наконец, абстяги. Пожалуй, худшей на её памяти, если не считать предыдущей, с трудом пережитой в первую и полную ужасов ночь здешней жизни.

В переломный момент, когда Натке физически стало чуть лучше, зато вплотную подступили страдания духа, а реальность начала истончаться под натиском прорывающегося в неё тёмного изнаночного мира, дверь в палату снова открылась, и пропустила уже знакомых плечистых санитаров, но на этот раз одних, без бородатого халата. Они легко вздёрнули Натку на ноги, и повлекли-понесли с собой, впервые за долгое безвременье позволив пленнице покинуть опостылевшие мягкие стены, которые она успела возненавидеть всем сердцем.

Нет, они не направились вверх по лестнице, на что Натка надеялась, не дали ей хоть краешком глаза увидеть дневной свет, напротив — спустились ещё на этаж ниже (Клим, ты был прав!) и там передали в руки дородной тётки, облачённой в такой же, как и у всех здесь, безупречно чистый бежевый халат. Тётка в свою очередь препроводила еле держащуюся на ногах пациентку в слепящую белизной и хромом душевую кабинку, где принялась собственноручно мыть, предварительно избавив от провонявшей потом и рвотой пижамы. При этом на грубом лице тётки не дрогнул ни один мускул, что несомненно говорило о её высоком профессионализме, потому что в те минуты Натка была глубоко противна даже самой себе.

После горячего душа, чистую и даже ставшую немного похожей на человека, её снова вывели в коридор, снабдив лишь одноразовыми тапочками и не потрудившись одеть, что в другое время могло смутить даже такую тёртую волчицу, как она, но сейчас наоборот принесло облегчение — кожа после душа стала вдруг болезненно чувствительной, соприкосновения с одеждой не хотелось. Впрочем, дорога всё равно оказалась недолгой, и очень скоро, войдя в очередную бесшумно открывшуюся дверь, Натка попала в очень странное помещение.

Это была комната, большую часть которой занимало непонятное сооружение футуристического вида, больше всего напоминающее гигантское серебристое яйцо, на гладком боку которого приглушенно мерцал овальный экран. И пока Натка таращилась на эту штуковину, интуитивно не ожидая от неё ничего хорошего, её обступили суетливые халаты, принялись закреплять на голове, руках, ногах, и туловище холодные круглые липучки.

— Что это? Зачем? — собственный голос прозвучал в ушах набатом, стоил взрыва головной боли, но не заслужил ответа.

В комнате что-то вкрадчиво зажужжало. Подняв глаза от тошнотворно вращающегося под ногами пола, Натка увидела, что серебристое яйцо открывается, приподнимает свою верхнюю часть, становясь похожим на диковинную раковину, проливая наружу синеватый мертвенный свет. Она невольно попятилась, но отступить ей не дали, наоборот подтолкнули вперёд, к этому странному прибору, теперь похожему на барокамеру с откинутой крышкой, только абсолютно непрозрачную.

— Залезайте внутрь и ложитесь на спину, — велел невозмутимый, какой-то механический женский голос, и Натка оглянулась, чтобы увидеть его обладательницу, но снова почувствовала лёгкий, но настойчивый толчок в спину. Послушно сделала шаг вперёд, увидела, что внутри «яйцо» наполовину заполнено прозрачной жидкостью, и замотала головой.

— Не полезу! Сначала скажите что это!

— Залезайте внутрь и ложитесь на спину! — в женском голосе зазвучал металл, но его мягко прервал другой голос, мужской.

— Не бойтесь, это просто концентрированный раствор соли. Слышали про Мёртвое море? Вот здесь примерно то же самое — на воде можно лежать, как на подушке.

— Зачем мне там лежать?!

— Релаксация. Эффект невесомости, полное расслабление. Вы не будете ничего слышать, видеть, и чувствовать — абсолютный покой и изоляция! А мы, благодаря датчикам, — палец с аккуратно подстриженным ногтем коснулся одной из липучек на Наткином теле, — Сможем наблюдать, как это действует на ваш организм.

— Мне от этого станет легче? — теперь Натка уже не так подозрительно смотрела на диковинное «яйцо», светящееся изнутри синевой. Да и вроде места там было достаточно, чтобы не чувствовать себя погребённой заживо, а жидкости слишком мало, чтобы утонуть, так почему бы и нет? Тем более, что ноги уже подгибались от слабости, голова кружилась, и идея принять горизонтальное положение казалась всё более заманчивой.

— Конечно! — заверил мужской голос, и даже спустя годы, вспоминая эту ложь, Натка переполнялась негодованием, — Концентрат соли вытягивает из организма токсины, а общее глубокое расслабление снимает синдромы похмелья как ничто другое, уж поверьте.

И она поверила. Послушно приняла поданные ей беруши, должные предотвратить попадание соляного раствора в ушные раковины, осторожно влезла внутрь «яйца», опустилась в тёплую жидкость, больше похожую на гель, чем на воду, вытянулась лицом вверх. Жидкость держала. В ней действительно можно было полностью расслабиться, даже откинуть голову, которая, как и всё остальное, словно легла на плотную воздушную подушку.

А потом крышка «яйца» захлопнулась, синий свет внутри него погас, и наступила космическая тишина, не нарушаемая ни одним звуком.

— И что, тебе правда стало легче? — Марина залпом допила остывший чай, её глаза блестели от любопытства.

— Сначала да, — Натка так погрузилась в свои воспоминания, что кожа покрылась крупными мурашками, совсем как там, в непроницаемой капсуле-яйце, когда она впервые заподозрила, что что-то идёт не так, — Очень интересное ощущение — действительно невесомость. Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не чувствуешь…

— Раствор той же температуры, что и твоё тело, — подхватила Рая, на чьём лице проступили пятна нервного румянца, — Его ощущаешь только если начнёшь плескаться. А когда лежишь неподвижно, то будто в воздухе паришь.

— Здорово! — Марина не посмотрела на Раю, обращалась только к Натке, — А когда страшно-то будет?

— Сейчас будет! — пообещала та, слегка раздражённая несерьёзным тоном подруги, — Только пока о другом послушай, а то не поймёшь ничего.

И она начала рассказывать этим двум совершенно разным женщинам, капризом судьбы ставшим её подругами о том, о чём ещё никому никогда не говорила. О своём детстве в маленьком рабочем посёлке под Томском. О соседнем доме, в котором жил одинокий по причине своего безудержного пьянства мужик. О том, как он внезапно бросил пить, и почему это сделал. О том, что произошло дальше, уже на Наткиной памяти. И, наконец, о том, как этот странный и страшный случай запал в память девочки, которой она тогда была, да так и остался там навсегда, породив своих демонов…

— Так вот чего ты меня всегда с собой в баню зовёшь! — Рая мельком перекрестилась, — Жуть-то какая. Не приведи господь…

— Да, — Натке, несмотря на укрывавшее её ватное одеяло, стало зябко, и она свернулась на печи калачиком, не глядя на подруг, — С тех пор не выношу бани, не могу там одна. Особенно в парилке.

— Но здесь же ты как-то в бане мылась? Не всегда же Рая с тобой была? — негромко спросила Марина. Теперь она выглядела притихшей и задумчивой, держала руки на своём беременном животе, словно неосознанно защищая его от чего-то.

— Я пыталась бороться. Заставляла себя. Иногда почти получалось ни о чём не думать, не вспоминать. А потом всё равно… вроде уже и помоюсь, и вытрусь — всё нормально, а одеваться стану, и как накатит! Не могу ничего с собой поделать — хватаю одежду, выбегаю полуголая, дверь захлопываю. И когда уже на крыльце стою, слышу внутри плеск. И шаги… медленные, мокрые… хлюп-хлюп.

Марина обхватила живот плотнее.

— Слышишь или кажется?

— Кажется, наверно… да конечно кажется! Но будто на самом деле — так страшно.

— Ещё бы не страшно! — Рая снова перекрестилась, — Алкашья смерть — она часто лютая бывает. У меня муж гражданский… хотя какой он муж? Сожитель да собутыльник, но ближе его тогда никого не было. Он умер один в квартире, сердце остановилось, болел уже весь. Казалось бы легко ушёл, да только лицо у него такое было, будто увидел перед концом самое страшное в своей жизни. Перекосило всего, глаза выпучены, рот разинут — страх божий! Потом в морге это конечно исправили, но я запомнила и никогда не забуду.

— С бодуна умер? — спросила Марина, не глядя на Раю, но обращаясь к ней. Обращаясь почти сочувственно, без яда в голосе, что случилось впервые на Наткиной памяти.

Рая не показала удивления, буднично ответила.

— С бодуна. Так и записали, что сердечная недостаточность плюс алкогольная кардиопо… кадиоло… тьфу, пропасть! В общем, если вспомнить, то сколько их — таких никому не нужных алкашей, странно умирает? Разве ж кто будет особо разбираться, если одинокий был? Вот и твой, Наточка, сосед — теперь уж и не узнать, что с ним стало в той бане…

Они замолчали. За окнами смеркались ранние январские сумерки, снег из белого постепенно становился лиловым. Мела позёмка.

— Кажется, к ночи опять запуржит, — заметила в пространство Рая.

А Марина поёжилась, замерла на миг, прислушиваясь к чему-то внутри своего тела, и нетерпеливо спросила:

— Ната, я что-то так и не поняла при чём здесь твой сосед вообще? Ты расскажешь уже про лабу или нет? Я послушаю, да пойду, а то уставать стала быстро. И спина болит, если долго сидеть…

— Это нормально для бабы в положении, — буркнула в пространство Рая, и тоже обратилась к Натке, — Да, Натуль, расскажи уж всё до конца, облегчи душу.

И Натка стала рассказывать.

Сначала всё шло хорошо. Тёплый соляной раствор действовал успокаивающе, и принёс облегчение. Сумели расслабиться мышцы, ушёл тремор из конечностей, унялась неотступная «дрожь ливера», как называл Витя знакомое только алкашам ощущение, будто мелко трясутся все внутренности. Даже давление на черепную коробку ослабло, и теперь при сильном желании его можно было бы списать на симптом начинающейся простуды, вещь неприятную, но далеко не такую опасную, как задержка жидкости в мозгу — грозные предвестия его отёка, чем это было на самом деле.

Удивительно, но Натка даже смогла задремать, паря, как в невесомости в вязком растворе соли, в полной тишине и темноте. Вообще, если это не было самообманом, засыпала она не один раз, потому что по её внутреннему ощущению времени прошло немало, пусть в непроницаемой для света и звуков капсуле и не было никакой возможности это проверить. Дремала, пробуждалась, слегка меняла положение, двигала руками и ногами, убеждаясь, что они всё ещё при ней, моргала, пытаясь разглядеть разницу между темнотой под закрытыми веками и темнотой снаружи. Разницы не было. Звуков тоже не было. Ничего не было до того момента, когда очередная поверхностная дрёма внезапно не прервалась, словно нарушенная неким неслышным сигналом.

Внешне ничего не изменилось, но покой и приятная расслабленность вдруг исчезли в один миг. Натка по-прежнему почти не чувствовала своего тела, по-прежнему дрейфовала, вытянувшись на спине в соляном концентрате, но уже знала — теперь всё иначе. Окружающая действительность (если можно так назвать тёмное безвременье замкнутого пространства) сменила полюс с положительного на отрицательный, превратившись из защитника в агрессора. Какое-то время ничего не происходило, только медленно возвращались притупившиеся было симптомы абстяги: учащался пульс, наливалась тяжестью голова, начинали подрагивать пальцы, а потом…

Позже Натка так и не смогла толком объяснить Рае и Марине, что же именно произошло. Слишком дико и нереально это звучало, слишком походило на враньё или пересказ какого-нибудь фильма призванного снести крышу обывателю, навроде «Матрицы» или «Начало». Поэтому она не стала вдаваться в подробные описания, а постаралась просто дать краткий пересказ тому, что увидела.

Темноты вдруг не стало. Замкнутое пространство капсулы исчезло, Натка на миг ощутила сильнейшее головокружение, а затем безо всякого перехода обнаружила себя в… бане. Нет, не упала на мокрый пол словно свалившись откуда-то из-под потолка, не провалилась сквозь разверзшийся в воздухе портал, и даже не возникла там бестелесно, а просто вдруг оказалась в бане. Как была — голая, со стекающим с тела и волос солевым концентратом, с подгибающимися от абстяжной слабости ногами, с отвисшей челюстью и гротескно выпученными глазами.

Принялась озираться по сторонам, неловко поворачиваясь вокруг своей оси, и растопырив локти для равновесия, словно находясь на качающейся корабельной палубе. Издала потрясённый вздох. Случившееся повергло Натку в шок, что в свою очередь наложившись на тяжелейший абстинентный синдром, чуть не отправило её в состояние кататонического ступора, но помогла случайность. Продолжая, как сомнамбула вращаться на одном месте, она босой пяткой вдруг наступила на что-то острое, и зашипела от неожиданной боли, которая и вернула ей остроту восприятия. Посмотрела под ноги. А потом — уже внимательно и изучающе — вокруг.

Это была не её баня в Нижних Колдырях. Там Натка поддерживала порядок и уют, здесь же царила унылая атмосфера заброшенности.

На полу поблёскивала мокрая грязь, стены лоснились от плесени, дверь, ведущая в парилку, криво держалась на одной петле, а заляпанное окошко почти не пропускало свет. Источником света служила тусклая лампочка, свисающая из-под потолка на длинном шнуре. Она слегка покачивалась, от чего в полутёмных углах шевелились тени.

Пятка продолжала болеть, и слегка наклонившись, Натка увидела под ногами осколки стекла, на один из которых имела неосторожность наступить. Осколки показались ей подозрительно знакомыми, и вскоре она убедилась в своей догадке, обнаружив под банной скамьёй отбитое горлышко прозрачной бутылки с обрывком этикетки. И только тогда учуяла царящий здесь тяжкий кисловатый дух, присущий помещениям, в которых часто и много употребляли алкоголь. Смесь спиртовых паров, нечистого дыхания, грязной одежды, и испорченной пищи.

Запах был так силён, и так остро пробудил в памяти Натки самые плохие из её воспоминаний, что она на миг забыла про абсолютную необъяснимость происходящего. Прижала руку ко рту, завертела головой, разыскивая выход отсюда: дверь, люк, портал в пространстве — что угодно, лишь бы скорее покинуть неприятное место!

Но выхода не было.

Были почерневшие от времени и влажности бревенчатые стены, было крошечное окно, в которое смогла бы протиснуться разве что кошка, был низкий потолок и грязный пол… выхода не было.

А в тот самый момент, когда Натка с возрастающим страхом это осознала, она услышала за скособоченными дверями парилки тихий звук, много лет преследующий её в кошмарах. Плеск. Звонкий плеск воды, отражённый высокими стенками стального бака, из которого он (откуда же ещё?!) раздавался.

Она замерла, раззявив рот в немом крике. Глаза выкатились из орбит так, что стало больно векам, пульс молотом забарабанил в висках, и вдруг затих, смолк, исчез, оставив после себя нарастающий звон тишины, а за этим звоном — шарканье медленных хлюпающих шагов в темноте парилки.

Что делает человек, когда оживает и становится реальностью его самый жуткий кошмар? Особенно если кошмар этот порождён детскими страхами, которые, как известно, ярче и живучее всех остальных? Человек кричит. Кричит тонким и слабым, вдруг вернувшимся к нему голосом ребёнка, которым он когда-то был. Кричит, закрывая глаза растопыренными пальцами, словно наивно пытаясь спрятаться за ними, как за чугунными прутьями решётки, воздвигнутой своим желанием защититься.

Закричала и Натка. Закричала, попятилась, и прижала руки к лицу, но всё равно видела как, скрипнув, медленно приоткрывается дверь парилки, выпуская наружу чернильную темноту. Как из этой темноты появляется багровая рука, покрытая волдырями ожогов, и с чавкающим звуком судорожно цепляется за косяк, будто её ещё невидимому обладателю тяжело устоять на ногах.

— Нееееет!! — голос сорвался на звериный визг, и Натка начала сползать спиной вниз по осклизлой стене, на которую натолкнулась секунду назад, — Нет, не надо! Уходи!! Я не хочу!!

Последнее слово она выкрикнула, зажмурив глаза и резко запрокинув голову. Затылок врезался в стену, под веками вспыхнули искры, и словно это послужило сигналом к наступлению окончательного сумасшествия, низкий потолок бани вдруг отвалился в сторону, как если бы она была деревянной шкатулкой, открытой чьей-то великанской рукой.

На Натку хлынул поток холодного электрического света, вокруг стало мокро, пол исчез из-под ног, и она обнаружила, что лежит в наполненной соляным раствором капсуле-яйце, а над ней склоняются встревоженные люди в бежевых халатах…

За окнами уже стемнело, там, как и предвидела Рая, начиналась пурга. Изба вздыхала под порывами ветра, но теперь эти звуки казались Натке уютными и домашними, напоминающими о том, что она под защитой прочных тёплых стен. Её стен.

— Уф… — Марина слегка помотала головой, и поморщилась от боли в затёкшей шее. Она так внимательно слушала Натку, что забыла шевелиться, — Жуть конечно. Это тебя так глюкнуло? Или ты уснула в том… приборе?

Натка пожала плечами. Она ещё не была готова озвучить подругам то, что напугало её больше всего. А Марина продолжала:

— Нат, понятно, что тебе было очень страшно, но ведь это же просто… в общем, нам к такому не привыкать, разве нет? Я имею в виду, что если долго бухать, то любого начнёт глючить — это нормально. И часто глючит прям жёстко-конкретно! Вот ко мне однажды тоже пришла белка…

— Это не белка, — прервала её Рая, но без раздражения, словно даже извиняясь, тоном человека, которому приходится сообщать что-то очень неприятное, — И не глюки. Белку и я в своё время ловила, но в лабе — это совсем другое.

— Тебя тоже клали в такую штуку? — Марина обернулась, и на этот раз посмотрела прямо на Раю, не отводя глаз в сторону. И Рая ответила ей таким же прямым и спокойным взглядом.

— Всех клали. Это и есть тесты, точнее их обязательная, а может быть и самая важная часть. То, чего мы все больше всего боимся.

— Но почему? Из-за глюков? Кого здесь ими удивишь?

— Это не глюки! — Натка резко села на печи, принялась зябко растирать покрытые гусиной кожей предплечья, — Это было настоящим. Как сейчас.

— Ну правильно, — не сдалась Марина, — Ты просто словила белочку, а при белочке любой бред кажется настоящим. Я вообще по улицам бегала и думала, что за мной спецслужбы охотятся, потому что мне в мозг какая-то очень важная плата вшита! И ведь во всём остальном нормальная была, дорогу на зелёный переходила, помнила куда идти, даже с людьми разговаривала вполне нормально! Никто бы со стороны и не подумал, что у меня черепица ушуршала.

— Это не белочка, — снова сказала Рая, — Не знаю, как даже объяснить… тут самому испытать надо.

— Откуда такая уверенность? — теперь Марина переводила требовательный взгляд с Раи на Натку и обратно, — Как вы можете отличить где белка, а где нет, если она на то и белка, что у человека крыша едет и он любой глюк принимает за правду?

— Вот как! — Натка отшвырнула прочь одеяло и вытянула перед собой босую ногу, нацелив пятку в лицо подруге, — Вот в чём разница!

На её ступне, там, куда воткнулся осколок бутылочного стекла, бывший частью ожившего кошмара, багровел глубокий порез.

Глава 3

«Мой кошмар (другим в назидание). Словил таки после двух недель дичайшего запоя. Пошел я в магазин за очередным *снарядом* на 14-й день. Внешний облик описывать не буду. И так ясно. Зашел в магазин и вдруг… все вокруг превратились в бандерлогов. Думаю — все — крышка мне. Никакого медведя с пантерой рядом нет. И удава нет, чтобы защитил. Решил я сам превратиться в бандерлога. Похоже упал на четвереньки и выбежал как ошпаренный из магазина, а они за мной! Уже на улице начал петлять, чтобы убежать. Бегал я так, судя по всему, не долго, может минут пятнадцать. На улице тоже были бандерлоги и они почему-то расступались все. Наверное, рожа у меня страшная была.

Очухался я, стоя на четвереньках. Колени в кровь, руки в кровь, весь грязный и чумазый, через улицу от магазина. Как током ударило. Испуг бешеный был. Быстрым шагом ушел домой. К счастью — не забрал никто. Прибежал домой, посмотрел в зеркало — ЭТО НЕ Я. Глаза испуганные, огромные. Рожа кривая, страшная. Все я понял тогда — СТОП МАШИНА»

Когда Натка впервые попала в Нижние Колдыри в состоянии лютой абстяги, ей понадобилось всего три дня, чтобы прийти в себя и суметь подняться к хрустальной Ясности из мутных глубин своего личного ада.

В этот раз на это ушла неделя.

Нет, ей не было совсем уж плохо, общее состояние напоминало скорее обычное похмелье после единоразовых возлияний, но тянулась эта немочь долго и однообразно. Дни и ночи наполненные слабостью, приступами головокружения пополам с тошнотой, отсутствием аппетита, и глубокой депрессией. Большую часть времени Натка безучастно лежала на полатях, глядя то на вьюжную серость за окном, то в непроглядную ночную черноту. Засыпала и просыпалась, но теперь даже сон не приносил облегчения, а Ясность не спешила возвращаться.

Приходили Рая и Марина. Марина приносила с собой угощения, Рая готовила их прямо у Натки, наполняя её тихую и словно тоже заболевшую избу аппетитными запахами домашней стряпни. Но Натке не хотелось есть. С трудом пополам подруги заставляли её запихнуть в себя то несколько ложек каши, то полтарелки супа, то просто горячий чай с вареньем. Про случившееся в лабе они больше не говорили, будто стесняясь трогать эту тему. И если от Раи такого можно было ожидать, то обычно насмешливая и любопытная Марина удивляла своим молчанием. С того вечера, когда Натка показала ей свою порезанную при более чем загадочных обстоятельствах пятку, она не задала ни одного вопроса, и не высказала никаких предположений о том, что бы всё это могло означать. Сама же Натка была не прочь докопаться до истины, но когда-нибудь потом. Когда ей снова захочется жить, а воспоминания о страшной обваренной руке, появляющейся из тёмной парилки, перестанут быть такими болезненно яркими.

Однажды зашёл поп Никодим. Натка на тот момент была одна, но не испугалась, хоть и помнила, что у попа есть поводы точить на неё зуб. Может быть поэтому разговор у них вышел коротким — Никодим не получил ожидаемой порции негативных эмоций, которыми уже готов был напиться, как клоп кровью. Но на ехидные вопросы о «боевом крещении» в лабе Натка отвечала равнодушно и односложно, на пошлые шуточки о визите к ней Генерала даже не отреагировала, деревенские сплетни об этом же её не заинтересовали, так что попу в итоге пришлось ретироваться несолоно хлебавши.

Раз наведался и проверяющий. Это был не Дмитрий Валентинович, а другой, помоложе. Натка о нём почти ничего не знала и видела всего несколько раз, когда он подменял привычного всем Бородавку. Проверяющий спросил, как она себя чувствует, а получив в ответ безучастное «нормально», только кивнул. Он топтался на пороге, не глядя Натке в глаза, словно ещё не изжил в себе простое человеческое сочувствие и стыдился того, чем ему здесь приходилось заниматься. После его визита на полу осталась увесистая коробка с недельной провизией, но Натка не проявила к ней интереса, так что нетипичное для здешних мест содержимое посылки обнаружилось только вечером, когда в избу заглянула Рая.

Рая принесла с собой незамысловатую снедь, должную стать их с Наткой ужином, который, однако, как выяснилось через минуту, сегодня оказался не нужен.

— У тебя проверяющий чтоль был? — Рая заметила стоящую на полу коробку, и склонилась над ней, — А чего молчишь? Я тогда сейчас и на завтра сразу наготовлю, продуктов хватит… Ох! Ооооой… Наточка! Это что же?! Это откуда?

Изумлённые и радостные причитания Раи почти вывели Натку из апатического ступора последних дней, и она приподнялась на печи, пытаясь понять, что привело старшую подругу в такое волнение.

— Да тут… шоколадная паста, Нат! И грецкие орехи! Ой, сыр! Паштет! Бекон! Какао! Ой, сто лет этого не видела! Господи, запах-то какой! А это что? Такого я никогда и не пробовала, смотри!

Заинтригованная Натка свесилась с полатей. Обычно набор недельных продуктов был скуп и однообразен, а уж такого баловства, как орехи или бекон в нём никогда не наблюдалось. Может сразу после тестов полагается своеобразная компенсация за нанесённый в лабе физический и моральный ущерб?

— Рай, так это наверно мне на поправку. Меня ж халаты чуть до смерти не споили…

— Они всех чуть до смерти не спаивают, — Рая достала из коробки янтарную банку мёда и теперь любовалась ею на свет, — Но целую кучу гостинцев потом никому не присылают. Поправляйся как знаешь, никому и дела нет. А помрёт кто, значит помрёт — невелика потеря…

— Почему тогда мне прислали?

Рая принялась выкладывать продукты на скамью. Ответила деланно равнодушным тоном:

— А это уж тебе виднее почему.

Несколько секунд Натка заторможено соображала к чему клонит соседка, потом фыркнула.

— Думаешь, Генерал прислал? Типа обо мне позаботился?

— Ну а кто же? У тебя тут другие покровители есть? Или может ты в лабе чем-то особенным отличилась, за что халаты благодарны?

— Разве что количеством выпитого, — буркнула Натка и содрогнулась, вспомнив бесконечную череду фляг, пахнущих резиной и спиртом.

— Количеством выпитого там все отличаются! — хохотнула Рая, и с наслаждением втянула в себя исходящий из коробки запах, — Ох… пахнет, как в детстве, когда подарки на Новый год в школе давали! Я эти пакеты домой несла и нюхала, нюхала… точно, вот и мандарины! Ну, Натуля, приготовлю я тебе сегодня царский ужин — вмиг поправишься!

— Не надо, — Натка снова опустила голову на подушку, — Лучше забери себе, что нравится. Только шоколадную пасту оставь, я Маринке отдам — она жаловалась, что сладкого постоянно хочется.

— Да щас! — Рая воинственно упёрла руки в боки, — Марине ты, конечно, можешь отдать всё, что угодно, но я ни крошки не возьму! Только вместе с тобой угощаться буду.

— Не хочу есть, — Натка проявила упрямство, что само по себе было хорошим знаком по сравнению с беспросветной апатией последних дней, и это не укрылось от Раи.

— Захочешь! — обрадованно заверила она, — Я так приготовлю, что ещё добавки попросишь. Хотя погодь… или это ты просто от своего кобеляки принимать ничего не желаешь? Что, гордость взыграла?

— Да какая у меня гордость… — Натка поспешно отвернулась к стене, чтобы Рая не увидела её влажно заблестевших глаз.

Мысли о Славе она гнала от себя с той минуты, когда только начала трезветь и осознавать происходящее. Он же всё это время был рядом! Он постоянно был где-то неподалёку, пока её, заживо похороненную в мягкой палате, медленно убивали лошадиными дозами алкоголя! Пока она корчилась в рвотных судорогах, извивалась на полу безмозглым червяком, гадила в штаны, и пускала слюни вперемешку с соплями — он вёл свою повседневную жизнь. Пил утренний кофе, отдавал распоряжения, решал какие-то рабочие вопросы, катался на снегоходе, дышал свежим воздухом, и смотрел на солнце, вряд ли вспоминая о той, с кем провёл случайную ночь, и которая задыхалась теперь в собственных миазмах где-то под землёй.

И Рая правда думает, будто этот человек вдруг проявил о ней заботу?

Но если не он, то кто? И зачем?

— Может быть, со мной всё было хуже, чем с другими? — Натка решилась-таки задеть негласно табуированную тему, — Я имею в виду, врачам же виднее? Они поняли, что моё состояние после тестов совсем хреновое, вот и распорядились, чтобы я получала больше еды. Глюкозы там, витаминов…

Рая, наконец, закончила с разбором продуктов, и теперь занималась тем, что пыталась найти всему этому место в тесном Наткином жилище.

— Ой, да кому ты нужна? Глюкозы-витамины ей, ага! Была бы беременная — другое дело. Хотя у нас и беременным такого не присылают, у Маринки вон спроси. Даже дети здесь столько сладостей за всю жизнь не видели, сколько в этой коробке… Сейчас домой за яйцом сбегаю, тесто заведу, будет шоколадный торт со сгущёнкой — язык проглотишь.

— Да погоди ты с тортом! — простонала Натка, и начала медленно сползать с печи, — Лучше скажи — всем так хреново после лабы бывает, как мне сейчас? Я ведь неделю уже отойти не могу, а самое поганое, что лучше совсем не становится… Это нормально вообще?

Рая успокоила её.

— Это-то как раз нормально. Тебя ж закодировали, и тут же заставили кодировку сорвать — ещё бы плохо не было! Всем после лабы худо, кто и вовсе не выдерживает… кладбище же видела.

— Видела, — Натка доковыляла до стола, облокотилась на него, обвела глазами продуктовое изобилие, — Рай, а тебе? Тоже очень плохо было?

Женщина затуманилась.

— Физически плохо, конечно. Но за мной в такие дни Боря ухаживал, не отходил от меня. И поесть приготовить, и с ложечки покормить, и постель сменить, и до туалета довести… я себя такой любимой чувствовала, что все страдания забывались. А с тех пор как он ушёл меня в лабу и не возили. Давненько уже что-то. Хотелось бы верить, что забыли, да только… ничего они не забывают. Даже думать не хочу, как мне после тестов без Бори будет…

— Я у тебя поживу, — пообещала Натка, но Рая, казалось, не услышала.

— И за него переживаю. Он всё это ещё тяжелее моего переносил. А Маринка-белоручка разве станет за ним ходить, как надо? Да и родит скоро, не до Бори ей будет. Ох, господи, помоги нам обоим ещё год выдержать! Столько уже терпели, дай сил ещё немного потерпеть…

— И мне сил… — невольно вслед за Раей пробормотала Натка, опускаясь на стул, — Мне ещё целых пять лет силы нужны…

— Милая! — Рая подошла, взяла её ладони, сложила их вместе, словно для молитвы, — Ещё не поздно передумать. Выходи замуж! Роди ребёночка, и тебя оставят в покое. Пять лет — это очень долго! В лабу таскать станут каждые три-четыре месяца, и раз за разом там всё хуже. Если думаешь привыкнуть, то не получится, нельзя к этому привыкнуть! Я сама удивляюсь, как умом не тронулась до сих пор, и не знаю, выдержу ли последний год. Но мне бог не дал иметь детей, а ты сможешь, подумай!

Натка не вырвала ладони из рук соседки, не стала закатывать глаза и раздражаться, как раньше, когда та пыталась убедить её в необходимости принять единственно верное, по её мнению, решение. Вместо этого принялась считать в уме, сколько ещё раз за грядущие пять лет она окажется в мягкой палате, куда никогда не проникает солнечный свет. И сумеет ли выдержать все эти разы, не умрёт ли, захлебнувшись собственной рвотой, когда организм уже не сможет справляться с вливаемыми в него чудовищными дозами спиртного? И даже если не умрёт в лабе, то не случится ли это после — от начавшегося жесточайшего абстинентного синдрома? Или… не достанут ли однажды её бездыханное тело из соляного концентрата звуконепроницаемой капсулы, способной каким-то невообразимым образом оживлять кошмары? Не потому, что не выдержало сердце, уставшее гнать по венам тяжёлую отравленную этанолом кровь, а потому, что тёмный изнаночный мир внутри этой капсулы становится настоящим, способным ранить, способным убивать?

Внезапно сильно заболел порез на пятке, и Натка невольно подтянула ногу к себе, накрыла ступню ладонью.

— Рая…

— Не спрашивай! — женщина проследила за её движением и угадала ещё не прозвучавший вопрос, — Я знаю не больше твоего! И сказать могу только, что не нужно поминать лихо, пока оно тихо.

— Но…

— Пойду яиц принесу, тесто нужно завести. Ты пока продукты разбери, освободи мне стол. Соду ещё нужно захватить…

Продолжая бормотать себе под нос, женщина торопливо накинула телогрейку, сунула ноги в валенки, и юркнула за дверь, оставив Натку одну в сгущающихся сумерках.

С того дня она пошла на поправку. Может, просто время наступило, а может сыграли свою роль деликатесы, по неведомой причине пожалованные ей с другого берега Реки. Рая, как и обещала, испекла вкуснейший шоколадный торт, и потом ещё несколько дней баловала свою соседку, а заодно и себя, различными вкусностями, приготовленными с завидной изобретательностью. Марину тоже не забыли. Натка, как и собиралась, презентовала ей большую банку «Нутеллы» и брикет арахисовой халвы, при виде которых та даже прослезилась. Позже Боря лично зашёл сказать спасибо за щедрый дар, и, по вездесущему закону подлости, пересёкся с Раей. Впрочем, особого совпадения здесь не было — одинокая Рая теперь проводила в Наткиной избе целые дни.

Они поздоровались вежливо и отчуждённо. Боря заторопился было уходить, едва пробормотав слова благодарности, но Натка остановила его вопросом:

— Борь, тебя когда последний раз в лабу возили?

Бывший Раин и нынешний Маринин муж растерялся. Ответил машинально:

— Так летом ещё. Аккурат до того, как…

Он осёкся, и бросил вороватый взгляд на Раю, а она, грустно усмехнувшись, закончила за него.

— До того, как ты с Маринкой путаться начал. Нас же тогда почти одновременно забрали, помнишь?

— Помню, — Боря топтался у двери, явно чувствовал себя крайне неловко, но уйти не решался.

— Никогда такого не было, — задумчиво продолжала Рая, чьи глаза затуманили воспоминания, — Обычно из семьи одновременно двоих не забирают, только одного кого-то, чтобы потом другой его выхаживать мог. А тут…

— И с тех пор не увозили, — подхватил Боря мысль бывшей жены, — Я уж давно жду, а халаты словно забыли про меня. Странно.

— Думаешь, неспроста?

— А если и неспроста, то мы всё равно не узнаем к чему оно. Но боюсь, что такой большой перерыв нам дали, чтобы сил набраться перед чем-то… трудным.

Рая побледнела, и Натке стало ясно, что Боря только что озвучил и её опасения тоже.

— Дембельский аккорд? Не рановато? Год же ещё…

— Да кто их знает. Может, нас до конца года и не тронут.

— Какой дембельский аккорд? — Натке стало не по себе от обречённых взглядов, которыми только что обменялись бывшие супруги.

Рая промолчала, но ответил Боря, пусть и неохотно.

— Так называют последние тесты того человека, чьи пять лет здесь истекли. Перед тем, как он навсегда освобождается от них. Дембельский аккорд. И говорят, что последний раз в лабе самый тяжёлый, самый страшный. Больше половины из тех, кто сейчас лежит на кладбище, не вынесли именно его.

Рая всхлипнула.

— От балласта избавляются, сволочи. Кому мы тут нужны, если пользы не приносим? Вот и не жалко добить по истечении срока. Так что первые четыре года пережить — это ещё полбеды, а вот пятый, последний…

— Ну, не нагнетай, — Боря неловко затоптался, желая утешить бывшую жену, но не решаясь к ней приблизиться, — Не думаю, что там всё будет хуже, чем обычно. Люди умирают от того, что за пять лет издевательств организм слабеет, изнашивается, вот и не выдерживает. Не зря же халаты именно в пять лет срок определили, видимо предел это для человека.

— А как же те, кто всё-таки пережил пять лет и больше в лабу ни ногой? — Натка почувствовала знакомое раздражение, то и дело посещавшее её первые недели здешней жизни и вызванное необъяснимой покорностью колдыровцев перед лицом судьбы, — Что они говорят про дембельский аккорд? Или вы их не спрашиваете? Я так понимаю, говорить о тестах вообще не принято? Принято только молча страдать и помирать?

Но Рая и Боря обернулись к ней с такой тоской во взглядах, что ёрничать сразу расхотелось.

— Ты же сама Марине сказала — это личное, — напомнила старшая подруга, — Кому же охота о личном рассказывать? Близким только… да и то не всегда.

— Значит всё-таки личное? — уцепилась за ниточку информации Натка, — То есть всех кладут в эту барокамеру с водой и там они видят что-то…

— Это не барокамера, — перебил Борис, глядя себе под ноги, — Это капсула сенсорной депривации.

Раздражение вернулось.

— Капсула… депр… а можно по-русски?

— По-русски — такая штука, куда не проникает ни звук, ни свет, и где благодаря очень густому раствору специальной соли человек может лежать на воде, не погружаясь в неё. Через какое-то время совсем перестаёшь чувствовать своё тело… да что я тебе рассказываю, ты ж там уже была?

— Была. Но так и не поняла, зачем это всё? И какое отношение имеет к кодированию от алкоголя?

Боря неопределённо пожал плечами.

— Значит какое-то имеет. Халатам виднее.

И снова Натка испытала глухое раздражение. Молчат, проклятые! Всё знают, всё понимают, но молчат и терпят. Чёртово заколдованное место, замкнутый круг, зеркальный лабиринт! Здесь можно месяцами гоняться за собственным отражением, но так и не найти выхода…

Следующие дни она провела терзаемая вопросами, ответы на которые вроде и были рядом, но постоянно ускользали от неё, словно юркие рыбки, которых она в детстве пыталась ловить руками на мелководье. Снова и снова предпринимала попытки выяснить, что думают на этот счёт её друзья, но с Мариной, никогда не бывавшей в лабе, говорить о капсуле сенсорной депривации не имело смысла, а Рая и Боря старательно избегали таких разговоров. Отчасти Натка могла их понять. Ведь если они тоже видели нечто своё — потаённое, нечто, пробуждающее самые тяжёлые воспоминания, нечто, возможно постыдное, то откуда же взяться желанию этим делиться? Но с другой стороны, пока они все разобщены, пока каждый остаётся наедине со своим страхом, разве получится что-то изменить?

Был ещё один человек, у которого можно было бы спросить напрямую о пережитом в лабе личном опыте, и которому, скорее всего, достало бы смелости это рассказать, но он к Натке больше не приходил. Она не видела Клима с того дня, когда они безобразно орали друг на друга стоя перед лицом не заправленной постели, ещё хранящей тепло Наткиной с Генералом страсти. Рая рассказывала, что Клим снова стал нелюдим и замкнут, что пару раз уже нарывался на драки с мужиками, видимо забыв про вынесенное ему проверяющим последнее предупреждение. Впрочем, судьба несостоявшегося жениха Натку мало волновала — она прекрасно помнила с каким презрением он швырял ей в лицо грязные слова всего лишь за то, что она посмела сделать выбор не в его пользу. Жаль только, что теперь они не могут обсудить происходящее в лабе…

Но, как оказалось чуть позже, случай ей всё-таки представился, и не без инициативы самого Клима.

Уже подходил к концу январь, и миновало около двух недель с Наткиного возвращения из мягкой палаты, она даже чувствовала себя почти так же хорошо, как до своего пребывания там, когда одним морозным ясным утром к ней в избу постучали. Что само по себе было странно. По местному укладу двери Натка не запирала, и её гости просто по-хозяйски вваливались сначала в сени, а потом и в горницу. Это уже стало таким привычным, что от стука в дверь, прозвучавшего сухо и официально, она вздрогнула, как от выстрела.

— Кто там? — кроме дурацкого вопроса в голову больше ничего не пришло.

— Сто грамм!

Натка узнала голос Клима сразу, и так же сразу почувствовала не забытую ещё злость.

— Чего надо?

Двери открылись резко, как от пинка, впустив клубы морозного пара и самого Клима, чьи руки, как оказалось, были заняты объёмной коробкой. Он бухнул эту коробку на пол, и, выпрямившись, хмуро глянул на объект своих недавних воздыханий.

— Забирай. Бородавка велел передать.

Глава 4

«Меня в последний раз рвало так, что я сдвинула унитаз, сорвала гофру и затопила соседей))) А если без смеха, последний раз спиртное не помогало от слова совсем. Ночью мне казалось, что приходили какие-то жуткие уродливые старухи, сидели у меня около постели, вязали и рассказывали что-то. Страшно было так, что сердце практически останавливалось. То ли от потрясения, то ли ещё почему через два дня я вышла из этого состояния всего лишь с помощью корвалола и валерьянки»

Несколько секунд Натка тупо смотрела на коробку. Та была заметно больше полученной от проверяющего в прошлый раз.

— Что это?

Клим пожал могучими плечами.

— Почём я знаю? Судя по весу — дохрена чего.

— С… спасибо, — вежливость далась с трудом, но коробка действительно выглядела тяжёлой, так что Натка пошла на эту жертву.

— На здоровьице! — Клим отвесил издевательский поклон, — Кушайте, не обляпайтесь! Вы ж у нас теперь первая леди на деревне.

Натка уже округлила губы, готовая огрызнуться, но вместо этого спросила:

— Как я выгляжу?

Меньше всего ожидавший такой реакции на своё ёрничанье, Клим слегка завис. И видимо от растерянности брякнул правду. Без желания обидеть, просто сказал то, что видел:

— Хреново ты выглядишь. Истощала совсем, дальше некуда. И рожа серая. В гроб краше кладут.

— А знаешь, почему я такая?

Клим отступил к двери, даже взялся за ручку, но любопытство взяло верх:

— Ну и почему?

— Потому что я недавно из лабы.

— Знаю, слышал. И чё?

— А то, что какая я после этого первая леди?! Меня на тесты увезли в тот же день, когда… когда ты приходил.

— Когда Генерал тебя трахал, хочешь сказать?

Натка удивила саму себя, но опять осталась спокойна, легко проигнорировав нарочитую грубость. Безразлично кивнула.

— Ага. Он не мог не знать, что подошла моя очередь, но ничего не сказал, не предупредил.

Клим хмыкнул.

— А чё он — дурак что ли, предупреждать? Ты бы ему тогда не дала.

— Уж он точно не дурак.

Клим потянул было дверь на себя, но снова остался на месте. Спросил через силу:

— Выходит, он больше не приезжал? Генерал? И в лабе вы не пересекались?

— Не-а. Так что, как видишь, первой леди из меня не вышло.

— А ты чего ждала? — тон Клима был странным — незадачливый ухажёр явно колебался между злорадством и сочувствием, — Предложения руки и сердца?

Натка закатила глаза.

— Вы с Раей сговорились что ли — за дуру меня держать? На кой мне его сердце, а тем более рука? Я не вчера родилась, и в сказки о золушках давно не верю.

— Но тогда зачем ты с ним… — Клим осёкся, не желая больше грубить, но, не зная, как сформулировать свой вопрос в рамках приличий.

Натка пришла ему на выручку.

— Зачем я с ним спала? Да затем, что захотелось! Я — молодая здоровая женщина… на тот момент по крайней мере была здоровая… И мне иногда хочется секса, представляешь?

— Но почему с ним?! Почему… — Клим прикусил язык в последний момент, но Натка закончила вопрос за него:

— Почему не с тобой?

— Да! — казалось Клим готов затопать ногами, — Да, чёрт бы тебя побрал, почему не со мной, если уж тебе тупо хотелось потрахаться?! Я, как последний алень, два месяца тебя окучивал, а этот… этот… припёрся на всё готовенькое!

Натка было набрала в грудь воздуха, чтобы, как и в прошлый раз указать Климу чем он далеко не в лучшую сторону отличается от Славы, и это наверняка привело бы к очередной очень некрасивой ссоре, но вдруг почувствовала такую тоску по дурацким своим несбывшиеся надеждам, что неожиданно для себя сказала правду.

— Потому что мне хотелось не тупо потрахаться. Мне хотелось именно его. Его, а не тебя, понимаешь? Он мне понравился сразу, когда я ещё даже лица его не видела из-за бороды той дурацкой… Помнишь, он посадил меня на колени, когда приезжал Дедом Морозом? Я уже тогда почувствовала как…

Натка осеклась, не в силах подобрать слова, а Клим пялился на неё, отвесив челюсть, и какое-то время в избе царила тишина, нарушаемая только гудением огня в печи.

— Я ведь не ждала, что он отнесётся ко мне серьёзно, я своё место прекрасно знаю и помню. Но и такого не ожидала. Даже не предупредил… Я там, в лабе, пока ещё могла соображать, представляла, что он придёт. Хоть на минуту, хоть просто в дверное окошко заглянет, посмотреть жива ли я ещё. Тогда бы я всё выдержала на одной только мысли, что ему не наплевать.

— Ты и так всё выдержала, — помолчав, отозвался Клим, — А то, что запала на холёного… так все бабы дуры. И не потому что дуры, а потому что бабы. Натура ваша такая — западать на кого не надо.

— Я не запа… — начала Натка, но замолчала, не договорив. К чёрту! Клим всё равно уже считает её дурой, так какой смысл отпираться?

— Запала-запала! И выглядишь теперь, как жопа из кустов, не от тестов, а потому что тебя так кинули. Бабы — они от любви расцветают, а от предательства вянут вмиг. Но это ничего…

Клим сделал несколько шагов вперёд, приблизился к Натке, неловко погладил её по плечу.

— Это ничего, всё пройдёт, отогреешься. Ты прости, что тогда наговорил тебе всякого. Я думал, у тебя шкурный интерес, что просто хочешь к халатам поближе быть, как наш поп. Если бы знал, что это обычная бабья слабость, не сказал бы такого…

Натка смотрела на него во все глаза, и не могла поверить в то, что действительно видит на этом грубом лице выражение искреннего сочувствия, зеркальное отражение её боли и обиды. Но как такое возможно, откуда Клим может знать, каково ей сейчас? Если только… если он не чувствовал то же самое, когда услышал, что она ночевала со Славой.

— Я ничего тебе не обещала, — сказала Натка, не то извиняясь, не то оправдываясь, — Я никогда не давала повода… тебе не на что злиться.

Клим пожал широкими плечами, отвернулся.

— Если так рассуждать, то и тебе Генерал ничего не обещал, разве нет? Почему же ты злишься?

На это она не нашла возражения, и понурилась. Взгляд упёрся в стоящую на полу коробку. Коробка… Кто и зачем передаёт ей гостинцы из лабы, если она безразлична Славе?

— Помочь распаковать? — Клим тоже посмотрел вниз, — Или не хочешь, чтобы я видел, что там?

— Да я и сама не знаю, что там. В прошлый раз проверяющий подогнал продукты… больше, чем обычно. И лучше. Я подумала, что так и должно быть, вроде как сразу после лабы усиленное питание полагается для скорейшего восстановления, но Рая сказала, что нет — другим такого не передавали. Тебе передавали?

— Да щас, передадут они! Догонят и ещё передадут. Обычно после лабы в избу притащат и бросят — поправляйся как хочешь или подыхай. Тут что-то другое…

— Я даже подумала, что это от Славы… ну, от Генерала. Но он бы тогда наверно хоть записку написал. Мол держись, я с тобой, или ещё что-нибудь, чтобы я поняла откуда ништяки свалились.

— Так вдруг в этот раз и написал? Не хочешь посмотреть? Или мне уйти сначала?

— Не надо уходить, — Натке и правда не хотелось, чтобы Клим уходил — она радовалась их примирению. С Климом было просто и весело, проще даже, чем с усталой и часто грустной Раей, или с резкой насмешливой Мариной.

Они вскрыли кухонным ножом плотно замотанную скотчем посылку. Точнее Клим вскрывал, а Натка нетерпеливо вытягивала шею, в глубине души всё-таки надеясь получить весточку от Славы. А может (чем чёрт не шутит?) и просьбу о прощении.

— Оп-па! — Клим отложил нож и рывком открыл отчаянно затрещавшую коробку. Внутрь они с Наткой сунулись одновременно.

На этот раз «гуманитарной помощью» оказались не только продукты. Они конечно тоже были: шоколад, сгущёнка, консервы, мёд, сыр, и что-то ещё, пока находящееся в плотной упаковке и поэтому неопознанное. Но помимо недоступного для местных жителей городского провианта, в посылке обнаружились и перевязанные бечёвкой мягкие свёртки.

— Одежда? — предположил Клим, ткнув один такой свёрток пальцем.

— Не знаю, — Натку куда больше интересовало наличие весточки от Славы, и ей не терпелось распотрошить посылку, — Давай посмотрим.

Клим снова вооружился ножом. Упаковочная бумага, целлофан, обрывки бечёвки полетели в разные стороны, и скоро на всех имеющихся в избе свободных поверхностях были разложены щедрые дары неизвестного доброжелателя.

— Да-а-а, мать, — протянул Клим, восторженно покрутив головой, — Разбогатела ты в одночасье! Упаковалась по полной! Аж завидно.

Натка не ответила, в полной растерянности обводя глазами внезапно свалившуюся ей на голову роскошь. Тут было и новое постельное бельё, и плюшевый плед, и шерстяные носки с узором из оленьих упряжек, и такой же расцветки рукавицы, и шарф, и зимняя шапка с пушистым помпоном, и…

— А вот такого я здесь ещё не видел! — Клим бережно взял в руки и встряхнул ярко-голубой приталенный комбинезон с отороченным мехом капюшоном. Протянул его Натке, — В тему, да? Это ж лыжный комбез! Кто-то в курсе, что ты покататься любишь.

Она взяла плотную, без всякого сомнения очень тёплую, но одновременно почти невесомую вещицу, прижала к лицу, вдохнула запах чистой ткани, и зажмурилась. Слава! Вот она — весточка от него! Не записка, которую мог почитать кто-то посторонний, а напоминание об их второй встрече, когда Натка мчалась на лыжах по замёрзшему речному руслу, а он догнал её на снегоходе и отвёз в деревню, спасая от надвигающейся пурги. Разумеется, Генерал знал, что она ещё встанет на лыжи, вот и позаботился о её удобстве, одновременно давая понять, что всё помнит!

— Раньше времени-то не радуйся, — хмуро сказал Клим, который, оказывается, внимательно наблюдал за меняющимся выражением Наткиного лица, — Это ещё ничего не значит. Точнее может значить совсем не то, о чём ты подумала.

— Откуда тебе знать, о чём я подумала? — огрызнулась Натка, и принялась бережно складывать комбинезон, уже прикидывая в уме, хватит ли ей здоровья завтра же использовать обновку по назначению, и выйти в лес на лыжах?

— Да не вчера родился, — Клим сморщился, будто собираясь плюнуть, но вместо этого лишь повторил, — Не радуйся раньше времени.

Натка решила не развивать эту тему во избежание новой ссоры, вместо этого водрузила чайник на печь и радостно сообщила нежданному гостю, что сейчас они, раз уж пошла такая пьянка, будут объедаться халявной вкуснятиной. От халявной вкуснятины тот не отказался, но его лицо оставалось тревожным и сосредоточенным, даже когда челюсти хищно перемалывали шоколад. А Натка не замечала этого — её душа пела. Слава всё помнит! Да, он ни разу не навестил её в лабе, но разве это было бы правильно? Что бы подумали о нём подчинённые? Как бы он объяснил персоналу свой особый интерес с одной из подопытных? Наверняка куда разумнее скрывать их отношения, да и в любом случае ему сверху виднее.

— Как поживают твои подруги? — Клим решил первым нарушить чинную тишину чаепития, — Маринке-то поди скоро уж рожать?

— Не очень скоро ещё. В апреле ждут.

— Видел тут её недавно — живот аж на нос лезет, думал, что вот-вот уже.

— Наверно ребёнок крупный. Да и сама она худенькая, вот и заметно так сильно живот.

Клим снова о чём-то задумался, даже жевать перестал.

— А она уже знает кто будет? Пацан, девка?

— Не, не знает. В лабе УЗИ беременным почему-то не делают.

— Странно это. Мало ли там плод как-то неправильно развивается?

— Здесь многое странно, — ответила Натка, и это вернуло её с небес на землю. От мыслей о Славе, который вновь замаячил на горизонте ослепительным божеством — к делам более насущным и куда менее приятным. Лаба. Тесты. Зловещая капсула сенсорной депривации, способная превратить абстяжный кошмар в реальность.

— Э… Клим? Ты когда последний раз в лабе был?

Тот взялся за подбородок.

— Так это… дай бог памяти… недели за две до твоего появления здесь. Как раз времени оклематься хватило. А чего?

— Что с тобой там делали?

Клим уставился на Натку, как баран на новые ворота, и она поняла, что её догадки были верны — в деревне не принято о таком спрашивать. Запретная тема. Табу.

И, боясь, что её прервут, торопливо заговорила:

— Мне нужно понять! Там со мной случилась очень странная вещь… и страшная. Мне было бы легче, если бы я знала, что не только со мной! Ты можешь не рассказывать, что именно видел, если это личное, просто скажи, становилось ли это… оно… настоящим?

Клим долго молчал. Его лицо закаменело, глаза уставились в пустоту, и в них, в этих широко открытых глазах, плескался откровенный страх. За окном, где уже сгущались ранние северные сумерки снова начала насвистывать позёмка.

— Не стоит наверно, говорить об этом на ночь, — наконец, медленно ответил он, отставляя в сторону недопитую чашку чая.

— Так сейчас почти всегда ночь! — Натку обуяло уже привычное раздражение, — Я ещё понимаю, когда Рая боится собственной тени, но ты-то чего зассал? Разговоров?

— Не звезди о чём не знаешь! — Клим резко поднялся из-за стола, прошёл к окну, выглянул в него настороженно, словно ожидая, что их кто-то может подслушивать, — Это не просто разговоры.

— Ну а откуда мне что-то там знать, если вы все молчите? — Натка тоже вскочила, шагнула к нему, требовательно потянула за рукав, — Хоть ты объясни уже…

Внезапный и яростный порыв ветра снаружи швырнул в окна сыпучий снег со звуком неожиданного града. Изба содрогнулась, на чердаке отчётливо прозвучал короткий вой. Клим отпрянул от подоконника, повернулся к Натке, и она безотчётно тоже подалась ему навстречу, схватила за локти. Огонь в печи затрещал как-то по-особенному отчётливо и громко, а затем всё стихло, вернув окружающему миру тишину заснеженного зимнего вечера.

Какое-то время они ещё стояли вплотную друг к другу, потом медленно отступили в разные стороны, застеснявшись не то своего испуга, не то неожиданной близости.

— Зажгу свечи, — Натка засновала по избе, стараясь как можно скорее разогнать быстро сгущающуюся вокруг тьму. Ей расхотелось обсуждать с Климом случившееся в лабе, словно налетевший из ниоткуда порыв ветра был предупреждением, чем-то вроде погрозившего из заснеженной пустоты призрачного пальца (распухшего обваренного пальца с отслаивающимся ногтем), а страх друзей перед такими разговорами больше не казался глупым.

Но Клим вдруг заговорил сам:

— Можешь смеяться, но не только Рая тут всего боится. Рая этого просто не скрывает. Остальные храбрятся как могут, но на самом деле боятся все. И я. И Маринка. И её Боря. И даже Никодим. Только он-то сам не знает чего боится. Не успел на тестах побывать, вовремя подсуетился, нужность свою халатам показал. Хотя… может кое-что они ему и продемонстрировали, для внушения так сказать. Чтобы проникся серьёзностью общего дела.

И Клим нервно усмехнулся.

Натка зажгла три свечи, что было весьма расточительно — обычно она довольствовалась одной, но сейчас ей остро не хватало света. Негромко возразила Климу:

— Марина не боится. Боря может быть, но не она.

— Так Маринка на тестах не была, поэтому боится меньше остальных. Но она хоть и стерва, но не дура — ей тоже страшно. Она не может ничего не чувствовать… тем более сейчас. У беременных баб интуиция обостряется в край, они почти ведьмами делаются. Так что и Маринка прекрасно знает, в каком месте мы находимся, и какие тёмные делишки тут мутятся.

Уже не так уверено, но Натка продолжила спор. Почему-то мысль о том, что её дерзкой подруге тоже может быть страшно, совершенно выбивала из колеи, это хотелось опровергнуть.

— Марина говорит, что просто Никодим всех запугивает, чтобы убегать боялись. Рассказывает байки про зло в лесах, про конец света. И что глупо вестись на эту чертовщину.

— Глупо вестись на чертовщину? — переспросил Клим, недобро ухмыльнувшись, — Да неужели? И ты веришь, что она действительно так думает? Запойная девица? Она до белочки допивалась хоть раз?

Натка неопределённо двинула плечом, но Клим и не ждал ответа.

— Если даже не допивалась, то отходняки по-любому ловила жёсткие. Сама как думаешь — можно после этого не вестись на чертовщину?

— Можно, — ответила Натка, стараясь убедить в этом скорее себя, чем Клима, — Научно все эти глюки и страхи давно объяснены. Общее отравление организма… распад алкоголя в крови… отёк мозга…

Клим снова приблизился к ней, вкрадчиво заглянул в глаза.

— То, что ты видела в лабе, в том ящике с солёной водой, было отёком мозга или отравлением организма?

— Я… — Натка невольно отступила, ухватилась рукой за стол, словно ища поддержки, — Я так и не поняла, что это было. Может… может быть халаты нас там какой-нибудь наркотой кормят?

— Ты знаешь, что не кормят, — Клим подошёл ещё ближе, — Зачем нужны наркотики, если у тебя и так по венам чистая алкашка вместо крови струится? Нет, милая, не прячь голову в песок, не поможет.

Теперь они стояли совсем рядом, похожие не то на заговорщиков, не то на испуганных, жмущихся друг к другу детей.

— Но ты же сам голову в песок прячешь! Даже говорить об этом боишься.

— Я не боюсь… я скажу. Я вот, что скажу, Ната. Моё предложение в силе. Выходи за меня замуж? Ребёнка сделаем, тебя халаты в покое оставят. Дальше ведь будет только хуже. Первый раз — он самый лёгкий. Это тебя пока просто на прочность проверили. И в этот ящик грёбаный, в водичку солёную, совсем ненадолго положили. Да и вытащили, едва только ты задёргалась, да? Потом так сразу вытаскивать уже не станут.

— Капсула сенсорной депривации, — шёпотом отозвалась Натка, намеренно пропустив мимо ушей новое предложение руки и сердца, — Боря сказал, что она так называется.

— Насрать, как называется эта дьявольская штуковина! — грубо отозвался Клим, взяв Натку за подбородок, и заставляя поднять голову, — Ты слышала, что я сказал? Дальше будет хуже! Но ты можешь спастись. Выходи за меня замуж? Генерала я тебе припоминать не стану — сам не ангел.

— Я слышала, что ты сказал, — Натка осторожно высвободилась, отошла в сторону — А ты уже слышал, что на это отвечала я. И не раз.

На лице мужчины на миг отразилась неподдельная боль, он резко отвернулся. Снова подошёл к окну, опёрся руками о подоконник, спросил, глядя сквозь стекло в снежные сумерки:

— Неужели я тебе так противен? Неужели даже в лабе лучше, чем со мной?!

— Да нет же! Но… как ты не понимаешь?! Я не могу… не имею права рожать детей здесь! Здесь! Что их ждёт?! Они же растут! И что потом? Так и будут дикими мауглями по тайге бегать?! И это в лучшем случае, мы ведь ещё не знаем зачем они халатам так нужны!

— Да не нужны они халатам! — Клим оторвался от окна, и принялся мерять избу нервными шагами, — Ты же видишь, что у других дети есть, и никто их не трогает!

— Так может просто время ещё не пришло? Нельзя так рисковать, нельзя надеяться на авось — это же дети!

— Да брось, люди в войну рожали и не жаловались! Проблемы нужно решать по мере их поступления! Придёт время и мы придумаем как защитить наших детей. А пока нужно защищать себя!

— Я справлюсь.

На самом деле Натка совсем не была уверена, что справится, она трусливо гнала от себя любые мысли о возвращении в лабу, и именно поэтому не хотела сейчас отвечать Климу. Не важно, сказала бы она на его предложение «да» или «нет», это всё равно означало признать проблему, встать с ней лицом к лицу, перестать, как правильно выразился Клим, прятать голову в песок. А Натка ещё не была к этому готова. Она ещё не поправилась после произошедшего, не выздоровела, не обрела душевного равновесия, и не осознала в полной мере всё то, что случилось с ней в темном замкнутом пространстве капсулы сенсорной депривации.

Но Клим понял всё иначе.

— Это опять из-за него, да? Всё-таки думаешь, что Генерал про тебя помнит и ему не похрен? — он сорвал со стула аккуратно сложенный лыжный комбинезон, злобно затряс им в воздухе, — Думаешь, заботится о тебе, да? Шмотки прислал, чтобы ты задницу не отморозила, а харчи — чтобы задница не похудела?

Натка шагнула к нему, мягко отобрала комбинезон. От Славы это подарок или нет, но вещь слишком хороша для того, чтобы пасть жертвой выяснения отношений.

— Думаешь, это он тебе подгоны шлёт? — не унимался Клим, — Вот не хотел я говорить, не хотел тебя пугать, но видимо придётся!

— Чего не хотел говорить?

— А того, что ты здесь не единственная кому щедрые посылочки из лабы приходили!

Натка закатила глаза.

— Ой, не трудись! Рая мне уже рассказывала про бывших баб Генерала.

— Да забудь ты уже про Генерала, дура!

— Сам дурак! И вообще, может тебе лучше домой пойти?

— Сейчас и пойду! Только сначала скажу то, чего тебе Рая не скажет. Последний раз такими щедрыми посылками знаешь кого одаривали? Шатуна! Как раз перед тем, как у него кукуха съехала!

Глава 5

«У меня тоже были глюки, что меня из окон мой бывший зовет. Я всматриваюсь — никого. Причет отчетливо всё слышу. Это после запоя день на третий было. А еще помню, сидела в соцсетях, а вместо моих фоток — другие. Я писала админам жалобы, куда-то звонила, что разберусь и всех посажу. Это было в гостях. Бухали дней пять. Когда я очнулась, компа нет. Ну, думаю, пропили! Потом выяснилось, что его и не было никогда. Я сидела, печатала на табуретке, просто стучала по ней пальцами! Моя собутыльница испугалась. Потом я отрубилась и утром она избавилась от меня. Выгнала»

На следующий день после неуклюжего примирения с Климом Натка осуществила задуманное — встала на лыжи в новом комбинезоне. И возможно это было уже паранойей, но казалось, что вся деревня смотрит ей вслед — комбинезон светился небесной голубизной на фоне пасмурной серости. Зато как ладно он облегал фигуру! Как держал тепло, при этом совершенно не затрудняя движений! Куда там громоздкой телогрейке и бесформенным ватным штанам! В них Натка чувствовала себя неповоротливой даже когда лыжи легко несли её над сугробами. Сейчас же она не катилась по лыжне — летела! И думала о том, какой наверное стройной и гибкой выглядит со стороны, как удачно эластичный пояс подчёркивает тонкую талию, а пушистый мех капюшона смягчает черты лица, с которых уже спала запойная припухлость. И как жаль, что Слава сейчас не видит её! Хотя последнее может быть поправимо.

Ещё накануне вечером, когда Натка перед сном примеряла прибывшие из лабы обновки, ей пришла в голову манящая догадка. А что если новёхонький комбинезон был не только весточкой от Генерала, но и намёком на встречу? На то, чтобы она встала на лыжи, и снова поехала одна на Реку? Вдруг Слава будет ждать её там?

Эта мысль так вдохновила влюблённую, что она с трудом дождалась утра, и едва проглотив наскоро приготовленный завтрак, полетела вперёд, не чуя под собой ног. Если догадка верна, если Слава действительно будет там, где когда-то посадил её на свой снегоход, то всё непонятное решится разом! Натка убедится в том, что это именно от него приходили щедрые посылки, что это он заботился о ней, и что всё, сказанное накануне Климом — не более, чем ревнивая попытка очернить соперника. Причём попытка очень глупая, раз он умудрился приплести в свои россказни даже несчастного сумасшедшего Шатуна.

Но надо признать — вчера она ему поверила. Пока они с Климом разговаривали, погода снаружи продолжала стремительно портиться, и это выглядело зловеще, несмотря на то, что плохая погода в здешних краях, тем более зимой, была абсолютной нормой. Но после пережитого в лабе, Натке многое казалось зловещим. Тёмные углы, неожиданные и непонятные звуки, тени на периферии зрения, скрип дверей, запах сырости, и баня, баня, баня! Походы в баню снова стали пыткой, и спасала от неё только добрая Рая, согласившаяся составлять Натке компанию в эти непростые для неё минуты.

Именно страх и послужил причиной того, что она поверила Климу. Поверила в его рассказ о Шатуне, которому после очередных тестов вдруг стали доставлять из лабы дорогие продукты и хорошие вещи, как он отказывался объяснять что-либо соседям, а после и вовсе ушёл на несколько дней в тайгу, откуда вернулся уже другим. Безумным и безмолвным. И пусть его помешательство вряд ли было напрямую связано с подозрительной заботой халатов, но Натку напугало это совпадение. Напугало настолько, что она пообещала Климу подумать над тем, чтобы всё-таки стать его женой.

— Дура! — вслух обругала Натка саму себя, несясь на лыжах через лес.

В открытый рот тут же, будто только и ждала подходящего случая, залетела одинокая снежинка. Натка вздрогнула от неожиданности, но тут же натянуто рассмеялась. Да, теперь осталось только снежинок бояться, раз уж постоянный страх стал её образом жизни! Бояться вообще можно начинать чего угодно, ведь она уже в тайге, где не бывала с момента своего возвращения из лабы. А лыжня уводит всё дальше от деревни, дальше от людей…

Но испугаться на этот раз так и не получилось. Образ Генерала, ждущего где-то впереди, на берегу замёрзшей Реки был намного ярче лесных теней. Натка видела его внутренним взглядом так отчётливо, словно разглядывала фотографию. Стоящий под сенью елей снегоход, и присевший на него боком Слава в своей серебристой куртке, с откинутым, несмотря на холод капюшоном, с запутавшимися в тёмных волосах снежинками. Чуть прищурившись, он смотрит вперёд, на противоположный берег, где вот-вот должна показаться фигурка в голубом комбинезоне. Показаться, приблизиться, съехать на лёд замёрзшего речного русла, где и состоится их новая встреча…

Пленённая этим образом, Натка поняла, что её путь подошёл к концу лишь когда деревья уже расступились вокруг, а лыжня свернув влево, потянулась вдоль берега. Чтобы сойти с неё в нетоптаный снег в этот раз понадобилось больше усилий — сугробы к середине зимы стали слишком глубоки. Но Натка справилась, пусть и вспотела под своим новым комбинезоном. Скатилась с обрыва, который здесь оказался довольно крутым, и, отталкиваясь палками, зашагала вперёд, пытаясь вспомнить место, где они со Славой встретились в прошлый раз. Место не вспоминалось, слишком одинаковым было всё вокруг: снег, замёрзшая поверхность Реки, ровная линия густого леса по обе её стороны… такой дорогой можно было бы идти много часов, но даже не заметить, что ты сдвинулась с места.

И пусть, конечно, не много часов, но какое-то время Натка, убаюканная теплом внутри комбинезона и предвкушением встречи с Генералом, здесь провела. Время, достаточное для того, чтобы короткий полярный день подойдя к своему концу, начал угасать. Это совпало с тем моментом, когда романтически настроенная лыжница почувствовала усталость — дало о себе знать подорванное в лабе здоровье. Она, неловко подогнув ноги вместе с лыжами, опустилась на снег, чтобы передохнуть, и только тогда заметила первые признаки наступающих сумерек.

А Слава так и не появился.

— Может, он просто не нашёл меня? Вдруг он тоже поехал сюда на лыжах, а не на снегоходе? — голос в этой глухой снежной тишине прозвучал настолько чуждо и неуместно, что Натка невольно съёжилась. Но тут же разозлившись на себя за этот испуг, вызывающе заголосила, — Эге-гей! Ау! Слава, я здесь! Йохоууууууу!

Тишина удивлённо отступила, прислушиваясь к этому притворно весёлому крику, а затем вернулась, ещё более непроницаемая. И Натка больше не нарушала её, потому что глупый вопль не только не помог ей почувствовать себя увереннее — он откровенно напугал. Но только спустя несколько минут, когда, поднявшись на ноги, она уже спешила по своим следам в обратный путь, пришло понимание того, почему это произошло. Здесь не было эха. Крик просто увяз в воздухе, как под невидимым тесным колпаком, что казалось очень странным, ведь Натка точно знала, что эхо должно быть. Оно всегда было — любой громкий звук нёсся над Рекой, ударялся о лесистые берега, и возвращался назад. Но не сегодня.

Она невольно ускорила шаги, которые и без того нелегко давались на глубоком снегу, с тревогой отметив, что уже смеркается. Небо с утра затянулось низкими снежными тучами, поэтому, несмотря на белизну сугробов в лесу скоро должно было стемнеть. Не настолько, чтобы сбиться с лыжни, но достаточно, чтобы испугаться. В ночной тайге Натке бывать ещё не приходилось.

— Да в какой ночной? — она через силу заставила себя говорить вслух, потому что бояться собственного голоса — это уже ни в какие рамки, — Ещё даже пяти вечера нет!

Успокоить себя не удалось. В здешних краях циферблаты и часовые стрелки не имели силы. Север жил по своим законам, ночь здесь наступала тогда, когда сумерки опускались на землю, и ни минутой позже. Сегодня сумерки опустились аккурат в тот момент, когда Натка с трудом забравшись на крутой берег, вернулась на накатанную лыжню, которая через несколько десятков метров должна была увести её под сень деревьев, в угрожающее сплетение лесных теней. Пришла даже трусливая мысль возвращаться в деревню вдоль Реки, по открытому пространству, но благоразумие победило — путь без лыжни занял бы слишком много времени, а мороз крепчал.

Последний раз оглянувшись назад, от самой себя тая надежду увидеть там спешащую вслед за ней мужскую фигуру в серебристой куртке или хотя бы услышать ещё далёкий гул снегохода, Натка подавила разочарованный вздох, и оттолкнулась от снега палками.

Нижние Колдыри встретили вернувшуюся лыжницу тишиной и темнотой, что было совсем неудивительно. В это время года люди здесь рано ложились спать и поздно просыпались, пытаясь по-своему ускорить приход весны. Но всё равно, въезжая на уже изученную до каждой доски в заборе улицу, Натка испытала немалое облегчение.

Обратный путь дался ей нелегко. Она очень устала (всё-таки была до сих пор слаба после тестов) но ещё больше напугана, потому что всю дорогу не могла отделаться от ощущения, будто кто-то бесшумно скользит по лыжне следом за ней. Хотя почему бесшумно? Иногда она ясно слышала за спиной свист полозьев по укатанному снегу. Даже подумала было, что её догоняет Слава, запоздавший на их тайное свидание, но какой-то внутренний голос, наверняка тот, что зовётся инстинктом самосохранения, подсказал, что не нужно ни останавливаться, ни оглядываться. Так она и мчалась вперёд, не сбавляя скорости, стараясь дышать как можно громче и надсаднее, чтобы никакие другие звуки не донеслись до её ушей сквозь ткань капюшона. И притормозила только тогда, когда деревья вокруг расступились, выпуская запоздалую путницу из своего молчаливого окружения, а впереди показалась деревенская околица.

Теперь, еле волоча налившиеся свинцовой усталостью ноги, Натка медленно брела домой, и никак не могла отдышаться. Горькое разочарование от несостоявшейся встречи со Славой и только что пережитый страх полностью завладели её вниманием, отчего она, погружённая в свои эмоции, не заметила ни свежих следов на крыльце избы, ни отблеска свечи в окнах. И вздрогнула от неожиданности, когда оставив в сенях лыжи, и открыв внутреннюю дверь, увидела за пустым столом Клима и попа Никодима, сидящих напротив друг друга с самым мрачным видом.

Несколько секунд длилась немая сцена, потом Никодим ласково пропел своим тягучим, как патока голосом:

— А вот и наша красавица, вот и наша спортсменка! Какая нарядная, хоть сейчас на Олимпиаду!

— Здрасьте, — запоздало выдохнула Натка, и перевела вопросительный взгляд на Клима, — Вы чего тут?

— Тебя ждём, — ответил за него поп, — Уже беспокоиться начали, стемнело давно.

Натка принялась стягивать комбинезон, пытаясь обуздать поднимающееся в ней раздражение. Нет, ну какого хрена?! Возвращаешься к себе домой, желая только отдыха и покоя, а там торчат чьи-то незваные рожи! Может стоит потратить желание, дарованное Генералом в новогоднюю ночь, на прочный дверной замок?

— В тайгу ездила? — Никодим сокрушённо поцокал языком, — Не стоило бы одной-то. Леса тут больно нехорошие.

Раздражение таки взяло верх, и Натка резко дрыгнула ногой, с которой как раз пыталась стащить валенок, отчего он птицей улетел в угол.

— Нормальные здесь леса! — заявила она, в упор глядя в масляные глазки Никодима, — Нормальные, дикие, северные леса, где люди погибают по естественным причинам! Хватит уже всех пугать, как будто нам тут и без того страхов мало!

Поп не смутился. Поёрзал, устраиваясь на стуле поудобнее, назидательно произнёс:

— Страхов много не бывает, молодая. Чем сильнее человек боится, тем сильнее он бережётся. А в здешних лесах есть от чего беречься, ой как есть! Ты ж просто тут недавно, не поняла ещё, не почувствовала. Скажи, Климушка?

Клим зыркнул на него волком, но промолчал, лишь двинул напряжёнными плечами, словно с трудом удерживая себя на месте. Поп это заметил и подпустил в голос ехидства:

— Ах да, Клим не расскажет — ему неприятно вспоминать, как его нашли на болотах после неудачного побега. Давай, Наточка, не будем ранить мужское самолюбие! Лучше себе вопрос задай — вот ты сегодня вернулась затемно, как тебе в лесу было? Приятно?

Натка не успела проконтролировать мимику — глаза предательски рыскнули в сторону, и этого хватило для того, чтобы поп расплылся в довольной улыбке, будто сумел перехватить её воспоминание о еле слышном посвисте чужих лыжных полозьев, скользящих за ней в темноте. И о странной глухой тишине на берегу Реки, в которой, как в чёрной дыре, пропадало эхо.

— Вот видишь. Даже ты что-то чувствуешь и понимаешь. А может с чем и столкнуться уже довелось, а? Ну кроме гласа апокалипсиса — его-то все слышали.

Натка фыркнула и попыталась вспомнить то, что говорил ей об упомянутом феномене Слава.

— Этот ваш глас апокалипсиса — всего лишь какое-то безобидное природное явление, типа грозы. Только очень редкое, вот его ещё и не изучили. Так что ни с чем я не сталкивалась! А в тайге ночью страшно по другим причинам, самым обычным. Там темно, там дикие звери…

— Ты встретила зверей?

— Нет, но я же знаю, что они там есть!

— И поэтому заранее их боишься?

Натка не успела ответить на этот очередной провокационный вопрос, потому что Клим вдруг со всей дури обрушил кулак на стол.

— Хватит! — тяжело молвил он. И глядя на играющие желваки и покрасневшее лицо мужика, Натка поняла, что он с трудом заставляет себя оставаться на месте.

— Клим, что…

— Скажи ей, Никодим, — даже голос Клима дрожал, как натянутая тетива, — Скажи ей, объясни почему она теперь не может выйти замуж!

Поп закатил глаза, но ответил бесконечно терпеливым голосом:

— Я уже говорил — не знаю. Мне не велено вас венчать, и всё.

— Кем не велено?!

— Хозяевами не велено, Климушка. Я ведь здесь такой же подневольный человек, как и вы все. Сам ничего не решаю, не ведаю, зачем с меня спрашиваешь?

Клим начал медленно подниматься из-за стола.

— А с кого спрашивать? Это же ты к халатам побежал, вместо того, чтобы просто назначить день венчания, как я просил! Кто тебя за язык тянул?!

Поп всплеснул короткими руками, явно собираясь оправдываться, но Натка перебила его:

— Какого ещё венчания?

Клим плюхнулся обратно на стул, и словно уменьшился в размерах.

— Так я это… решил — чего тянуть? Чем быстрее день свадьбы назначим, тем лучше, а? Да и вообще… надо же сначала почву пробить.

— Та-а-а-к, — Натка упёрла руки в бока, — То есть ты уже решил, что мы женимся?

— Так ты же сказала, что не против!

— Я сказала, что подумаю!

— Ну, милые бранятся — только тешатся! — Никодим вскочил со стула и шустро засеменил к двери, — Муж и жена — одна сатана! Третий — лишний…

— Стоять! — взревел Клим, и метнулся следом за ним. Схватил за ворот рясы, рванул обратно, — Никуда не уйдёшь, пока на все вопросы не ответишь!

Никодим с трудом удержался на ногах, ударился боком о спинку стула, и смешно замахал руками, пытаясь избавиться от Климовой хватки.

— Да ты.. ты что… как смеешь… да я тебя!…

Клим легко развернул его лицом к себе, сгрёб за грудки, и затряс, как бультерьер крысу.

— Что ты меня?! Халатам заложишь?! Стучать побежишь?! А уверен, что получится?! Да я тебя сейчас прямо здесь придушу и ночью по частям в тайгу вынесу! Был поп, и — оп!

На слове «оп» Клим и впрямь схватил Никодима за горло, и начал сдавливать, хищно скалясь.

— Ты спятил?! — Натка бросилась вперёд, повисла на плечах озверевшего мужика и попыталась оторвать его руки от поповской шеи, но Клим оттолкнул её с такой силой, что пролетев через всю избу, девушка ударилась о печь и упала на пол.

Никодим хрипел, его глаза вылезли из орбит, а лицо стремительно приобретало синюшный оттенок. Низкорослый и рыхлый, он ничего не мог противопоставить грубой силе неожиданно напавшего на него здоровяка, и только выбивал каблуками беспомощную дробь по полу. Казалось, трагедия неизбежна, и Натка, невзирая на собственную боль, хотела предпринять вторую попытку предотвратить смертоубийство, впрочем, не особо надеясь на успех, когда всё неожиданно прекратилось.

Клим разжал руки, и брезгливо отряхнул их, глядя, как рухнувший ему под ноги поп хрипит, пытаясь отдышаться. Затем слегка пихнул его ногой.

— Ну что, поп, ещё хошь в лоб?

— Прекрати! — крикнула Натка, наконец-то обратив на себя внимание.

Никодим неуклюже пополз к ней в поисках защиты, а Клим виновато развёл руками.

— Я это… не сильно тебя толкнул?

— Сильно! — Натка не преувеличивала. Она чувствовала, как на предплечье наливается чёрный синяк, а подвёрнутая в падении лодыжка стремительно распухает, — Псих! Убирайся из моего дома сейчас же! Придурок!

Клим ткнул себя пальцем в грудь.

— Я придурок?! Да я же тебя пытаюсь от лабы отмазать! Я хоть что-то делаю для нас, для будущего, а что делаешь ты?! Радуешься подачкам халатов! Уезжаешь в лес обновки свои выгуливать! Небось думала, что тебя там твой трахаль холёный ждёт?!

— Не твоё дело! Проваливай!

Никодим, наконец, подполз к Натке, и начал цепляться за её ноги в попытках встать. Клим ткнул пальцем на этот раз в него.

— Знаешь, что он мне сказал, когда я пришёл спросить о помолвке?!

— А нахрена ты вообще ходил спрашивать?! Лучше бы ты сначала меня спросил!

— Ага, чтобы ты опять начала ломаться и строить из себя принцессу, к которой шут сватается?! Мало я тут перед тобой распинался?! Впрочем, теперь можешь расслабиться — не бывать тебе замужем! Да, Никодимушка? Скажи ей то, что сказал мне!

Поп продолжал хвататься за Наткины ноги, но она брезгливо отступила в сторону, и он, потеряв опору, плюхнулся на четвереньки. Плаксиво заголосил:

— А я-то при чём?! Я разве что-то решаю? Я такой же здесь невольник, как и вы! За что гнобите?!

— А на кой ты к халатам побежал? — Клим снова шагнул к Никодиму и тот затравленно взвыл, припадая к половицам, — От тебя требовалось только нас обвенчать и ничего больше!

— Не могу я без спросу! Права не имею! Мне строго-настрого велено обо всём проверяющего в известность ставить, иначе…

— Иначе что? В лабу отправят? Не получится больше в церкви отсиживаться, да важную шишку из себя строить? — Клим вытянул губы трубочкой и метко плюнул прямо на сгорбленную поповскую спину, — Крыса! Всё на чужом горе выехать норовишь!

— Убирайся, я тебе сказала! — Натка вовсе не была так зла на своего настойчивого ухажёра, как пыталась показать, но боялась, что тот не успокоится и тогда прямо в её уютной чистой избушке произойдёт непоправимое, за что наверняка потом очень строго спросят со всех.

Однако Клим уже потерял к Никодиму всякий интерес. Вместо этого долгим взглядом посмотрел Натке в глаза и ровно произнёс.

— Я уберусь. И больше мы наверно не увидимся. Но сейчас, уж будь добра, выслушай. Поп сказал, что тебе не разрешено выходить замуж якобы потому, что ты уже отказалась от этого, сделала свой выбор. Но таких правил здесь никогда не было! Другие женщины меняли своё решение уже после первых тестов, и никто им не препятствовал. А в твоём случае что-то нечисто. Ты зачем-то нужна халатам в лабе, им это важнее, чем новые дети в Колдырях. Я заманил попа сюда, хотел выведать правду, но по ходу жирная крыса и впрямь не знает больше того, что ему дозволено. В общем… будь осторожна.

Клим шагнул к дверям и начал одеваться, пока Натка растерянно переводила взгляд с него на всё ещё сидящего на полу Никодима, и обратно.

— Это правда? Мне запретили выходить замуж?

— Да, — прохныкал поп, — Но я не знаю почему! Мне ничего не объясняют, как и вам! Сказали нет — значит нет, и всё!

Клим уже обулся и держался на ручку двери. Но не уходил, а с непонятной печалью смотрел на Натку. И она, решив, что наверняка накал страстей миновал, уже хотела предложить ему остаться, чтобы вместе обмозговать сложившуюся ситуацию, когда он заговорил первым.

— Халаты только одного не учли. Чтобы родить ребёнка — венчаться не обязательно. Беременную всё равно на тесты не потащат. Сечёшь?

Натка прищурилась. Желание оставить Клима в гостях испарилось без следа.

— Ты мне сейчас предлагаешь просто начать трахаться, чтобы залететь?

— Дура ты, — это прозвучало без злости — устало, — Я тебе путь к спасению подсказываю. Не хлопай ушами, а то добром этот интерес халатов к тебе не кончится. Я же говорил про…

Клим осёкся, быстро глянул на Никодима, и продолжил уже иначе:

— Ты помнишь про кого. Тогда всё так же мило начиналось: продукты, шмотки… а закончилось сама знаешь чем.

Натка открыла рот, чтобы всё-таки попросить Клима не уходить вот так, но он уже шагнул за дверь, бросив на неё последний, полный горечи взгляд.

Глава 6

«Я, лёжа в дурке, увидел снайпера на крыше дома, причем дом был далеко, кусок крыши виднелся в окне, но я видел всё в увеличенном виде и слышал каждое слово. Видел мимику их лиц, безусловно это были хорваты, потому что я перед этим отдыхал в Хорватии и там начал бухать, конечно я узнал там какие то секреты и меня теперь должны убить. Я почувствовал, что-то неладное — дурка, снайперы — и попытался отнестись к этому скептически, но вдруг на соседней койке у пациента башка разлетается! И я слышу голос снайпера: „Бля, кажись в другого попал!“ Я не закричал, я завизжал как баба, сунул голову под подушку и слышу голос снайпера: „Залёг, не вижу, матерый, тертый калач, пойду, его ножом убью“ И каково же мое удивление — я вижу и слышу их приближение к палате! Чем кончилось не помню, провалился я куда-то, врачи видно кино прервали»

На следующий день после разыгравшейся у неё в доме безобразной сцены, в результате которой чуть не был удушен поп Никодим, а Клим, кажется, серьёзно обиделся, Натка спала дольше обычного. И, наверное, продолжала бы спать, не пожалуй к ней вдруг почти одновременно Рая и Марина.

Старшая женщина пришла первой, она и заставила соседку покинуть нагретую постель, раздразнив аппетитным запахом глазуньи, приготовленной из только что взятых в курятнике яиц. И пусть у Натки ещё не были до конца подъедены пожалованные из лабы гостинцы, но даже они не могли сравниться с симбиозом кулинарного таланта Раи и деревенского, экологически чистого продукта.

Однако не успела она сказать «спасибо» своей благодетельнице, не говоря уже о том, чтобы приступить к позднему завтраку, как на крыльце снова послышались шаги.

— О, стервозу нелёгкая несёт, — пробурчала Рая, которая сегодня выглядела непривычно сердитой, — И чего ей, пузатой, дома не сидится?

Марина действительно была пузатой. Когда открылась дверь, то сначала в неё вдвинулся сильно выступающий вперёд беременный живот, и уже потом обладательница этого живота, казавшаяся под его весом ещё более хрупкой, чем обычно.

— Привет!

Натке показалось, что это обращение было адресовано не только ей, но в равной степени и Рае, по которой Марина быстро скользнула взглядом. Видимо, и сама Рая так посчитала, потому что, выдержав удивлённую паузу, едва заметно кивнула в ответ.

А Марина, не разуваясь, прошла к столу, неловко втиснулась за него, и мрачно сообщила:

— Сволочи!

— Они убили Кенни? — попробовала пошутить Натка, но не была услышана.

— Ты уже знаешь? — на Марининых щеках горел нервный румянец, пальцы теребили край скатерти.

— Не знает, она спала, — отрезала Рая, — Дала бы хоть человеку позавтракать без плохих новостей…

Натке завтракать, само собой, сразу расхотелось.

— Что случилось?

— Клима забрали, — голос Марины стал виноватым, — С утра. Проверяющий с охранниками, из дома его вытащили даже без верхней одежды и на тот берег увели. Насовсем.

Рая, испустив тяжёлый вздох, тоже опустилась на стул.

— И ведь сколько раз говорили дурню, что доиграется…

— Так он же ничего не сделал! — возмутилась Марина, — Наоборот, как Натка из лабы вернулась, он дома засел. Даже генеральную уборку провернул, я видела, как он вёдра с водой таскал и окна мыл.

— Так может его просто на очередные тесты увели? — уцепилась Натка за последнюю надежду, — Почему думаешь, что насовсем?

— Никодим так сказал. Он там тоже был, когда Клима забирали, кричал, что ему не место в деревне, раз не умеет жить среди людей.

— Так это Никодим его и подвёл под монастырь! — подхватила Рая, — Клим его не боялся, вот и был попу, как кость в горле.

— Да, но почему сейчас? — Марина сжала кулаки, — Я от Клима и сама не в восторге, но ведь сегодня они его ни за что схватили, а завтра нас?!

— Да почему ты думаешь, что ни за что? Может, были у Никодима к нему свои счёты, мы же не знаем. Ната, он тебе ничего не рассказывал?

Натка сидела неподвижно, уставившись на остывающую перед ней глазунью. Она уже не слышала подруг, вместо них в ушах звучали прощальные слова Клима, вдруг запоздало наполнившиеся для неё смыслом. «И больше мы наверно не увидимся» — сказал он вчера, перед тем как уйти, — «Будь осторожна… Я тебе путь к спасению подсказываю».

Господи, какая же она дура!

Разумеется, Клим понимал, что местный поп не простит применённого к нему насилия, и едва получив такую возможность, побежит жаловаться халатам, которые в свою очередь этого так не оставят. Клим знал — скоро за ним придут, поэтому заранее попрощался с Наткой, а она, уже привыкшая к его сложному характеру, подумала будто ухажёр в сердцах несёт очередную околесицу! И вот теперь его здесь больше нет, как нет у неё возможности извиниться за свою грубость в те последние минуты, когда они были рядом…

Натка вдруг поняла, что некрасиво кривит рот в плаксивой гримасе, и торопливо прижала руки к лицу, пряча его от подруг. Но разве от них что-нибудь спрячешь?

Рая подошла к ней, приобняла, прижав к своему полному тёплому телу, и начала легко укачивать. Марина же напротив сердито притопнула ногой.

— Нашла время сырость разводить! Что делать-то будем?

— Да что тут сделаешь? — всхлипнула старшая женщина, — Кто нас послушает? Кто Клима вернёт, если этот чёрт бородатый против него?

— Он один! — Марина вскочила, и, поддерживая живот обеими руками, начала нервно мерять шагами избу, — А нас много! Сейчас соберём народ, и все пойдём по льду на тот берег! Будем с халатами говорить! Беспредел же творят, ни за что человека хватают!

Натка медленно высвободилась из Раиных объятий, заставила себя поднять голову, и призналась, сгорая от чувства вины:

— Есть за что. Он вчера Никодима чуть не задушил. Из-за меня…

Подруги охнули и дружно прижали ладони к щекам. В другой ситуации это могло показаться забавным, но сейчас лишь подчеркнуло безвыходность положения. Не дожидаясь расспросов, Натка начала рассказывать о событиях вчерашнего вечера.

Рая и Марина просидели у Натки до вечера. Одновременно поддерживая морально и охраняя от Никодима, на случай если тот захочет свести счёты ещё и с ней. Его месть Натку не пугала, но она боялась не сдержать гнева и закончить то, что вчера не доделал Клим — придушить мерзкого попишку на месте. Интересно, какая кара здесь предусмотрена за убийство? Станут тестить в лабе без остановки до победного конца или просто пристрелят в назидание другим? И не будет ли это лучше, чем годы и годы прозябания в этой уже осточертевшей глуши?

Из безрадостных дум её вывел голос Марины, решившей подвести итоги.

— Так, если без эмоций, что мы имеем? Получается Клима загребли не просто так, а за дело… Чего вы на меня так смотрите, ну за дело ведь?! Никодим, конечно, сволочь — это все знают, но душить никого нельзя!

Возражений не прозвучало, и Марина продолжила:

— Получается, что все остальные, те, кто никого не душат — в безопасности! На самом деле всё просто: не нарушай правила, и тебя не тронут. Клим нарушил — Клим наказан.

Звучало это вроде разумно, но Натке всё равно стало тошно.

— А если правила завтра изменятся? Если, например, по новым правилам матерей начнут тестить в лабе вместе с детьми, ты это примешь?

Марина пожала плечами.

— Придётся принять. Как будто у нас есть выбор!

— А кто недавно предлагал собрать народ и идти на тот берег?

На этот раз подруга замешкалась с ответом.

— Так ведь… я ж думала, что они свои же правила нарушили… а это уже беспредел.

— А если сами правила беспредельскими будут?

— Ну… они хотя бы будут. А когда вот так — просто творят, что хотят, то тогда совсем уж… это…

Подруга запуталась и замолчала, но ей на помощь к полной Наткиной неожиданности пришла Рая.

— Правда твоя — любые правила лучше их отсутствия. С этим не поспоришь..

Марина изумлённо вытаращилась на бывшую соперницу, кажется, утратив дар речи. А Натка вдруг поняла, что ведёт разговор ни о чём, пытаясь оттянуть тот неизбежный момент, когда настанет время для ответа на главный и уже прозвучавший ранее вопрос: что теперь делать?

— И что теперь будешь делать, Натуль? — тут же, словно обладая даром телепатии, спросила Рая, забыв про Марину, по-прежнему глядящую на неё во все глаза, — Другого жениха искать?

— Ещё чего! Да и смысл? Никодим же сказал — ему запретили меня венчать.

Подруги переглянулись, как показалось Натке, с насмешливым видом.

— Ты как вчера родилась, — первой подала голос Марина, — Сама же рассказала, что тебе Клим подсказку дал. Для того чтобы родить венчание не обязательно.

— То есть…

— Забеременеть тайком, — подхватила Рая, — С этим проблем не будет, голодных мужиков тут полно. А потом поставить халатов перед фактом.

— Так если я им для тестов действительно важнее, чем ещё один ребёнок в деревне, не получится так, что они меня просто выскоблят?

— Может быть, и выскоблят, — согласилась Марина, — Но ведь может быть, что и нет? Считай, тогда двух зайцев сразу убила: и от лабы отмазалась, и от замужества. Профит! Кормить тебя с ребёнком всё равно будут.

— Грех это! — неожиданно громко заявила Рая, заставив обеих девушек удивлённо обернуться.

— Чего? Ты же сама только что сказала — тайком забеременеть!

— Не подумала я, что от ребёнка избавиться могут, глупость ляпнула. А с халатов станется.

— Тогда это халатов грех будет, не Наткин, — цинично рассудила Марина, — Она себя защищает, как может, а защищаться — не грех. На войне все средства хороши. Натаха, знаешь от кого лучше залететь? Помнишь Коляна из пятой избы, от Реки которая справа? Он…

— Я не собираюсь ни от кого залетать! Мы вообще не о том говорим! Как быть с Климом? Надо же ему помочь, мы ведь не можем просто забыть про него!

Подруги синхронно возвели глаза к потолку.

— Никак ты ему уже не поможешь, — вздохнула Рая. — Кого в лабу за косяки забрали, те не возвращаются.

— Что с ними там делают?

— Тесты, что же ещё? Подробностей никто не знает, но видимо такие люди, которых уже не жалко, халатам тоже для чего-то нужны.

— Ясно, для чего, — хмыкнула Марина, — Сама же сказала — их не жалко, можно что угодно с ними делать, любые опыты ставить, самый треш!

Натка попыталась представить свои мучения в лабе помноженные на бесконечность, и до боли сжала кулаки.

— Я пойду на тот берег! Скажу, что это из-за меня Клим душил Никодима, что я его подбила! Пусть меня вместо него забирают, раз уж им так нужен подопытный, которого не жалко!

Марина криво ухмыльнулась, явно собираясь высказать всё, что думает о таком жертвенном порыве, но осеклась под Наткиным взглядом. А Рая печально покачала головой.

— Не поможет. Ты им явно нужна для чего-то другого, раз тебя даже венчать не велено. Да и Клима уже не раз предупреждали, он давно у халатов на карандаше.

— Тогда… тогда… — внезапно Натку осенило, она вскочила со стула, и бросилась к «сундуку». Нырнула в него с головой, принялась, работая локтями, рыться в своём небогатом добре, и наконец, выпрямилась с ликующим возгласом, — Вот! Желание! У меня с Нового года сохранилось желание!

Рая и Марина, как зачарованные уставились на обёрнутую золотистой фольгой шоколадку, а Натка воодушевлённо продолжила:

— Я загадаю, чтобы Клима вернули в деревню! Сла… Генерал же обещал любое желание выполнить? Вот я завтра и передам ему с проверяющим!

Она вернулась за стол, начала лихорадочно разворачивать фольгу, и ожидаемо обнаружила под ней, кроме самой шоколадки, глянцевый бумажный прямоугольник, украшенный силуэтами снежинок.

— Ух ты, даже красиво сделали! Как писать? Просто «Я хочу…» и дальше желание?

Марина демонстративно села в позу «рукалицо», а Рая с сожалением покачала головой.

— Не выйдет, Натуль. Такое желание не станут исполнять. Желания не должны мешать здешним правилам — это неизменно. Думаешь ты первая такая хитрая?

— Но я же не за себя прошу! Кто-нибудь уже просил за другого человека?

— Кажется нет, но…

— Значит, шанс есть! Я хотя бы попытаюсь.

— Но ты своё желание потратишь! — молчания Марины хватило ненадолго, — Перезагадать будет уже нельзя!

— А и пусть! — Натка снова метнулась к «сундуку», на этот раз раздобыв в его недрах шариковую ручку.

Вернулась за стол, и на миг прикрыв глаза, заменив этим короткую, но жаркую молитву об успехе задуманного, начала наносить на бумагу своё желание аккуратным полудетским почерком.

Никодим так и не пришёл, хотя Натка ждала этого несколько дней подряд. Сотни раз прокручивая в уме всё, что должна ему высказать, придумывая самые хлёсткие, самые обидные выражения, самые меткие фразы, должные показать попу всю его ничтожность и лицемерие. Сладко грезя о том, как с порога наденет на патлатую голову мусорное ведро, как прямо с этим ведром на голове спустит Никодима с крыльца и пинками покатит вниз по улице аж до самой Реки. Возможно там Никодим проломит своим телом лёд и будет навсегда унесён холодным течением прочь… Да, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, но помечтать-то можно?

К сожалению, а может быть и к счастью, дело так и ограничилось мечтами — ожидаемого визита не состоялось. После того как Клима увезли в лабу, оставив пустовать его избу, которую он по словам Марины недавно с таким воодушевлением приводил в порядок (Натка не могла вспоминать об этом без набегающих на глаза слёз и сжимающихся кулаков) Никодим лёг на дно и почти не показывался на люди. Может, опасался гнева односельчан, из которых далеко не все жаловали Клима, но попа точно жаловали ещё меньше, а может, придумывал какую-нибудь новую пакость.

И тогда Натка, не находя себе места от выжигающей душу ярости, решилась сама пойти в церковь на разборки. Последствия её мало беспокоили, было даже любопытно узнать, что же окажется для халатов важнее: наказать её в назидание другим, как очередного нарушителя порядка или продолжать использовать по ранее намеченному, им одним ведомому плану?

В местной церкви Натка ещё ни разу не была. Не являясь убеждённой атеисткой, она, скорее всего рано или поздно появилась бы там, но не самое удачное знакомство с местным батюшкой отбило всякое желание приобщаться к его приходу. Тем не менее, ей было известно, что больше всего народу собирается в божьем доме, как и положено — по воскресеньям, когда Никодим ведёт службу. Пусть деревенские и недолюбливали его самого, но старались чтить традиции, тем самым хоть как-то сохраняя для себя иллюзию обычной жизни.

Поэтому именно воскресенье и выбрала Натка для того, чтобы на глазах у как можно большего скопления народу выказать Никодиму всё своё презрение. А может быть (кто знает?) и действительно надеть на голову что-нибудь подвернувшееся под руку, ведь наверняка в церкви найдутся пригодные для этого вещи.

Подруг в свои планы она не посвятила, боясь отговоров. Впрочем, была немалая вероятность встретить в церкви Раю, которая после расставания с мужем старалась быть ближе к богу. Марина же набожностью открыто пренебрегала и оказаться там точно не могла, что только радовало — не нужно беременным участвовать в скандалах. А то, что скандал обязательно состоится, Натка уже твёрдо решила и предвкушала, поэтому в воскресное утро не отправилась на службу к её началу, а выждала с полчаса, давая Никодимовой пастве время собраться в полном составе.

Ей, конечно, было известно, что церковь Нижних Колдырей являет собой всего лишь просторную избу, на чью крышу водрузили неуклюже сколоченный крест, но всё равно теснота помещения разочаровала. Ведь в воображении Натка уже слышала свой обличающий Никодима голос звучащим гулко и раскатисто, как под сводом куполов, но в переделанной под церковь избе и голосу-то разгуляться было негде. Тем более сейчас, когда всё её невеликое пространство оказалось занято тесно стоящими людьми.

В первый момент показалось, что сюда набилась вся деревня, но, разумеется, это было не так. Человек тридцать, не более, замерли на затоптанных половицах, обратив взгляды в красный угол помещения, где за импровизированным алтарём в колеблющемся свете десятков свечей, возвышался Никодим. Он что-то блеял своим высоким и тягучим голосом, не то молился, не то толкал речь или проповедь — Натка никогда не задумывалась о том, что же делают попы на воскресных службах. И сейчас задумываться не собиралась.

Она нарочно не стала придерживать за собой дверь, дав ей, притянутой мощной пружиной, громко хлопнуть. Голос Никодима осёкся, а головы его паствы начали поворачиваться на звук. Не дожидаясь, когда её увидят все, и, не делая никаких эффектных пауз, Натка откинула капюшон комбинезона, открывая лицо, и громко сказала:

— Вечер в хату!

Потом она сама не могла понять, почему использовала такое дурацкое приветствие, но выбор оказался удачным. Никодим пожевал неприятно-алыми, словно подкрашенными губами и окончательно умолк. На лицах некоторых прихожан отобразилось возмущение, зато другие откровенно ухмыльнулись. Натка увидела среди собравшихся Раю, увидела Борю, который видимо специально выбрал место в противоположном углу, подальше от бывшей жены, увидела других своих соседей: кого-то из них она знала получше, кого-то похуже, но чужих здесь не было. И это неожиданно придало ей сил, распалило угли гнева, опасно тлеющие в душе последние дни.

— Куда поставить свечу за здравие? — громко спросила она, ещё раз окидывая взглядом присутствующих, — И где её взять?

Пока о том, что назревает скандал, догадывались только Рая, Борис, да сам Никодим, поэтому Натке тут же указали и на пучок восковых свечей в кофейной банке, стоящей на одном из подоконников, и на икону Богоматери. Свечу она взяла, аккуратно подожгла фитиль от других, уже горящих свеч, и громко сказала, глядя в потолок:

— Господи, помоги рабу твоему Климу, аминь!

— Голову покрой, — посоветовал кто-то громким шёпотом, и Натка обернулась к Никодиму.

— Батюшка, у вас есть лишний платок?

Никодим молча смотрел на неё, его глаза-маслины недобро щурились. И это тоже послужило растопкой для Наткиного и так слишком долго подавляемого гнева — знает кошка, чьё мясо съела!

— Можешь просто капюшон накинуть, — всё-таки ответил поп, но зря он думал так легко отделаться.

— А вы не помолитесь со мной, батюшка? За здоровье Клима, ему это сейчас наверно очень нужно. Вы вообще за его здоровье молились? Или может быть, нужно молиться уже за упокой?

В церкви воцарилась нехорошая тишина, больше не слышалось ни шарканья ног об пол, ни шороха одежды, ни приглушенного покашливания. Собравшиеся люди невольно притихли, почувствовав сгустившееся в воздухе напряжение.

— Я молюсь за всех заблудших, — Никодим попытался придать лицу смиренное выражение, но это у него плохо получилось, — Мы все молимся сейчас, затем и собрались. Хорошо, что ты присоединилась к нам, давайте же вместе…

— Как удобно, наверное — перебила его Натка, — Отправить человека на смерть, а потом просто помолиться за его здоровье? А за себя вы молитесь, батюшка? Или уверены, что уж вас-то бог в любом случае простит?

— Я молюсь за всех, — повторил Никодим, — А ты мешаешь службе, отнимаешь наше время.

Он посмотрел на своих прихожан, ожидая поддержки, но получил лишь хмурые взгляды. А Натка снова подумала о том, что пусть далеко не все в деревне любили Клима, но Никодима не любил никто. И если он надеялся, что люди приходят в церковь к нему, то ошибался самым грубейшим образом — люди приходили к богу и друг к другу. Просто церковь для них являлась тем немногим, что давало иллюзию защиты и приобщения к чему-то более могущественному, чем власть халатов. Никодимовой заслуги в этом не было.

— Мешаю службе? — Натка медленно пошла вперёд, к алтарю, прямо на забегавшего глазами попа, — А вы ударьте меня, батюшка! Вы ударьте, и я замолчу! В прошлый раз ведь помогло! Не желаете повторить?

— Натуля, не надо, — Рая, раздвигая односельчан полными плечами, подошла к ней, взяла за локоть, — Давай уйдём.

— Конечно, уйдём! — Натка почувствовала нарастающую дрожь в коленях, но это было яростью, а не страхом, — Только пусть сначала батюшка расскажет, какой заповеди он следует, избивая свою паству?

За Наткиной спиной раздался негромкий ропот, и она обернулась лицом к собравшимся.

— А вы не знали? Неужели только мне и Марине так «повезло»?

— Марине? — раздался из толпы растерянный голос Бориса, — Моей Марине?

Натка нашла его глазами.

— Разве она не рассказывала?

И тут же почувствовала, как Рая с силой щиплет её за локоть.

— Нет, — Боря медленно двинулся вперёд, не сводя глаз с Никодима, — Ты бил Марину?

— Я защищался! — взвизгнул поп, затравленно озираясь, — Она меня чуть не убила, ударила поленом по голове!

— А я тебя тоже чуть не убила?! — раздался со стороны женский голос, но Натка не стала оборачиваться, чтобы увидеть, кому он принадлежал, — За что ты меня по всей избе за волосы оттаскал? Или забыл уже? Так я скажу за что! Под юбку залезть не дала!

Ропот стал громче, из него поднялся ещё один возглас, на этот раз мужской:

— И к Машке моей лез, когда мы ещё не женаты были!

Никодим что-то жалко блеял, но его не было слышно за всё усиливающимся угрожающим гулом людских голосов, припоминающих попу всё новые и новые грехи.

— Что ты наделала?! — Рая вцепилась Натке в руку, её шёпот обжигал, — Они же сейчас его бить будут!

Кажется, Никодиму пришла в голову та же мысль, потому что он вдруг отчаянно вскинул руки вверх, как Гендальф перед Барлогом, но вместо знаменитого «Ты не пройдёшь!» визгливо прокричал:

— Опомнитесь, здесь храм Божий! Не оскверняйте сиё место гневом и хулой!

— А давай-ка выйдем наружу, — предложил ему Борис, ничуть не впечатлённый этим пафосным призывом, — Расскажешь, за что моя жена тебя поленом ударила.

— Да что с ним разговаривать? — вперёд выступил молодой мужчина, которого Натка не раз видела в компании Клима, — На улицу вышвырнуть и пусть чешет к своим хозяевам до лабы, псина! Там ему место, а не здесь! В церковь мы и без него ходить можем!

Никодим, кажется, обрадовался. Засуетился, забормотал:

— Конечно-конечно, я сейчас уйду, — он заковылял в противоположный алтарю угол, потянулся к висящему там на вешалке ватнику, но был остановлен другим мужчиной, шагнувшим попу наперерез.

— Так иди! — велел он, указав на дверь, — Как есть и шагай!

— Как же… как же… — Никодим затрясся, — Там же холодно… а я…

Он был одет в одну рясу, которой определённо недоставало для защиты от царящего снаружи трескучего мороза. Но народу идея понравилась.

— Тебя вера согреет! — крикнул кто-то, а остальные поддержали шутку дружным смехом.

Натка тоже смеялась. Ей вообще было сейчас на удивление хорошо. Впервые после возвращения из лабы она получала искреннее удовольствие от жизни, глядя, как попа хватают под белы рученьки и тащат к дверям. Как он скользит каблуками по половицам, жалобно скулит и причитает. Как прихожане, ещё недавно склонявшие перед ним головы, сыплют в поповскую спину насмешками. Как уже на пороге открытой двери, где Никодим умудрился зацепиться руками за косяки, пытаясь удержаться в спасительном тепле, его настигает могучий пендель одного из мужчин (кажется того, который говорил о своей жене Маше)

И наконец, как нелепо взмахнув полой рясы, Никодим вниз лицом летит с крыльца на утоптанный снег, подёрнутый морозной дымкой.

Глава 7

«Самое стрёмное, что вот сидишь ты в темноте, тебя одолевает жестокий тремор, трясёт всего и никак это не остановить. Сердце то стучит, то нет, жутко сдавливает в груди, и такое ощущение, что вот-вот и всё, конец близок. Есть ты не можешь, хотя вроде бы и хочешь, выпить воды только и сразу блевать, хотя уже и нечем. Пот то горячий, то холодный, льётся с тебя градом без остановки. Сон по пять-десять минут и кошмары, одни кошмары… Кто-то стучит к тебе в окно, хотя ты на восьмом этаже, но стук не прекращается. Вот кошка скребёт мебель и пол. Стоп, у тебя нет кошки, откуда тогда этот звук? Через все это я проходил много раз, но потом, спустя какое-то время, все повторяется. Даже если ты не пил год-два-пять-десять, всё может вернуться в один миг»

Натка налила себе чаю, бросила перед печью плюшевый плед, тот самый, который передали ей из лабы в последней посылке вместе с другими неизвестно чем заслуженными ништяками, села на него, и стала заворожённо глядеть в огонь. Перед этим она прибралась в избе: начисто выскребла пол, разложила вещи по своим местам, протёрла стол и подоконники, даже поменяла постельное бельё, хотя уж в этом-то точно никакой необходимости не было, ведь скорее всего сегодняшний день будет последним из тех, что она проведёт под этой крышей. Недолго же довелось побыть владелицей недвижимости…

На улице заскрипел снег под чьими-то шагами, и Натка напряглась всем телом, но не пошевелилась. Если идут за ней, то дёргаться нет смысла, лучше лишние секунды посидеть в печном тепле под уютное потрескивание огня, попытаться впитать в себя и навсегда запомнить ощущение того, что ты дома. Вряд ли ещё когда-нибудь у неё будет дом.

Но шаги удалились вверх по улице и стихли, и Натка снова обхватила ладонями горячую чашку, удовлетворённо отметив, что наверняка успеет допить чай, в который вбухала по здешним меркам непозволительно много сахару. Будет обидно, если он останется остывать вместе с опустевшей избой, когда её заберут в лабу на беспрерывные тесты, как недавно забрали Клима. В том, что это случится, она не сомневалась после того, как деревенские сегодня обошлись с Никодимом. Ведь кто их на это подбил, кто был зачинщицей скандала? Кто пришёл в церковь и спровоцировал самосуд над местным попом?

Хотя какой самосуд? Громко сказано. Так, небольшая публичная порка, доставившая массу унижения Никодиму, и мстительное удовольствие всем остальным. Кроме, пожалуй, Раи, которая раньше остальных сообразила, какими последствиями всё это может грозить.

Пока развеселившаяся толпа прихожан гнала своего батюшку вниз по улице (он смешно семенил, повизгивал от холода и страха, ежесекундно поскальзывался, но каким-то чудом оставался на ногах) Рая удерживала за руку бывшего мужа, рвущегося присоединиться к наказанию.

— Куда, дурень?! — увещевала она, — В лабу на бессрочное захотел? Окстись, у тебя скоро ребёнок родится! Думаешь, твоя белоручка одна справится?!

Это возымело действие. Борис длинно и витиевато выругался, но оставил попытки пуститься в погоню за Никодимом, лишь с бессильной яростью смотрел, как тот, подгоняемый пинками своей паствы, быстро приближается к берегу Реки.

— Хоть бы под лёд провалился, падаль!

— Да не дай бог! — перекрестилась разумная Рая, — Тогда халаты со всех спросят! И не потому что Никодима пожалеют, а чтобы урок был. Скажут — сегодня попа утопили, завтра проверяющего порешат? Не дело!

Натка приблизилась к ним. Бурлящий гнев остыл на уличном холоде, и теперь она чувствовала себя виноватой.

— Борь, я не знала, что Марина тебе не рассказывала про то, как её Никодим избил. А то бы никогда…

Борис отмахнулся.

— Да я и сам догадывался. Не зря же Маришка его всегда так ненавидела, аж зубами скрипела. Да и характер у неё… очень даже верю, что она его первая поленом пришибла. Но всё равно убил бы гниду! Ишь, как скачет!

Никодим достиг Реки, спрыгнул на лёд, и теперь действительно резво скакал, устремляясь к противоположному берегу — видать мороз уже не на шутку кусал упитанные поповские телеса. Толпа прекратила преследование и азартно улюлюкала ему вслед.

— Ох, быть беде! — покачала головой Рая, — Как бы нам всем теперь гайки не завинтили по самое не балуй. А то ведь сначала Клим Никодима чуть не придушил, теперь вот его ещё по морозу голышом погнали!

— Жаль, что и правда догола раздеть не додумались, — не проникся её тревогой Боря, — А лучше бы связать, да по темноте в прорубь опустить. И знать ничего не знаем.

— Грех даже думать такое! — строго сказала Рая, и Борис как-то сдулся. Покосился на бывшую жену, поскрёб щетину на подбородке.

— Пойду я. Маришка ждёт.

Рая не стала с ним прощаться, сразу повернулась к Натке.

— Ты тоже иди от греха подальше! Авось обойдётся… хотя Никодим всё равно халатам расскажет с чего всё началось…

Они одновременно посмотрели вслед попу. Он уже был на полпути к другому берегу, и, судя по летящему из-под ног снегу, торопился, как мог. Натка даже почувствовала к нему толику жалости — мороз стоял нешуточный.

— Доберётся, — успокоила, угадавшая её тревогу Рая, — Ещё злее будет! Может и правда вышло бы лучше, если б в какую полынью ухнул, прости Господи…

А несколькими минутами позже и у Натки появились те же мысли, одновременно с осознанием тяжести своего проступка. Она медленно шагала вверх по улице и гадала, как же так получилось, что её желание просто посмотреть в глаза Никодиму и высказать всё, что она думает о его роли в незавидной судьбе Клима, обернулось таким беспределом? Сколько же сжатого в пружину гнева накопилось в колдыровцах, если им хватило нескольких произнесенных вслух обвинительных фраз, чтобы он вырвался наружу?

Она пришла домой, и начала наводить там порядок, постепенно смиряясь с мыслью о неизбежности наказания. Это оказалось нетрудно, в конце концов все они тут давно покорились своей участи. Может быть, так выйдет даже лучше? Не придётся влачить долгие годы существования в страхе перед очередным вызовом в лабораторию…

Одновременно с завершением уборки за окнами стемнело. Снаружи стояла тишина и Натка каждой клеточкой тела чувствовала повисшее над деревней напряжение. Её соседи сейчас сидели под крышами своих домов и тоже ждали неизбежных последствий сегодняшнего происшествия. Но ведь не станут же халаты наказывать всех! Или станут? И сможет ли она как-то помочь остальным, взяв вину на себя, назвавшись зачинщицей расправы над Никодимом, сказав, что гнать его через Реку без верхней одежды было её идеей? Стоит попробовать, терять ведь наверное всё равно нечего?

Допить бы ещё божественно-сладкий чай, сидя на пледе перед пылающим зевом печи, а там будь что будет.

Чай допить не дали. Очень скоро на улице снова завизжал снег под чьей-то тяжёлой поступью, и на этот раз шаги не прошли мимо. Натка не пошевелилась. По-прежнему сидя спиной ко входу и сжимая в ладонях ещё горячую кружку, она слышала как заскрипело крыльцо, как в сенях кто-то затопал ногами, стряхивая с них снег (какая неуместная аккуратность!), как распахнулась дверь, впустив в жарко натопленную избу поток холодного воздуха… но не стала оглядываться даже на звук чужого дыхания за спиной, только съёжила плечи.

А пришедшие почему-то не торопились. Никто не пытался ни схватить её, ни поднять на ноги строгим окриком, ни даже просто пройти дальше порога. Секунды тянулись, кружка грела пальцы, огонь гудел в печи, и наконец, когда Натке стало казаться, что в избе кроме неё никого нет, она не выдержала и медленно обернулась.

У дверей, в своей серебристой куртке с откинутым с головы капюшоном, стоял Генерал.

Непозволительно и расточительно сладкий чай всё-таки пропал, уж такова была его судьба — он пролился Натке на колени из кружки, вдруг накренившейся в задрожавшей руке.

Она вскрикнула. Не от обжёгшей кожу горячей жидкости, но от вида незваного гостя, о котором не думала уже несколько часов подряд, чего, кажется, ещё не случалось с момента их знакомства.

— Ты?!

Генерал улыбнулся и слегка развёл руками, словно извиняясь за то, что это и вправду он.

— Чего надо?!

Нет, Натка не хотела быть грубой. Она бы реагировала совсем иначе, будь у неё хоть несколько секунд, чтобы подготовиться к такой встрече. Но этих секунд не было, и поэтому резкий вопрос сорвался с губ раньше, чем она успела прикусить язык.

Генерал не обиделся. Он запустил руку в карман, вынул оттуда белый прямоугольник, и протянул его перед собой, как пропуск.

— Вот. Я получил твою просьбу.

Она узнала глянцевый лист бумаги, украшенный силуэтами снежинок ещё до того, как разглядела на нём строчку слов, выведенную её собственным почерком. Ах да… желание. Просьба простить Клима и вернуть его обратно в деревню. И почему только теперь стало понятно, насколько глупо и наивно было ждать чего-то от этой затеи? Всё равно что писать настоящему Деду Морозу!

— Возвращаешь с отказом?

— Мне можно войти? — Генерал смотрел почти робко, словно и не был хозяином здешних мест, словно не мог казнить или миловать одним движением бровей.

— А разве я могу тебе запретить?

Врать он не стал. Пожал плечами, снял куртку, потом посмотрел на недавно вымытый, сияющий чистотой пол, и разулся. Натка неохотно поднялась, досадливо поморщилась при виде разлитого чая, подобрала опустевшую кружку, двигаясь медленно, словно через силу. Неожиданное появление того, кого она уже не чаяла увидеть, выбило её из колеи — ошарашенный мозг заметно подтормаживал. А потом и вовсе отказал, когда Генерал вдруг стремительно надвинулся на неё, заключая в объятия.

Она замерла с остановившимся взглядом, безвольно повисшими вдоль тела руками, и абсолютной пустотой в голове. Не было ни удивления, ни радости, ни былой обиды. Разве что лёгкая досада на такое внезапное и грубое нарушение её внутреннего пространства.

— Как ты, милая? — шепнул Слава, и Наткины волосы шевельнулись от его близкого дыхания, — Я скучал.

Скучал? Он скучал, не удосужившись ни разу навестить её?! Ладно, допустим в лабе это было невозможно, всё-таки существует и здесь своя профессиональная этика, свои порядки, которые наверняка не может нарушить даже генеральный директор, но что мешало ему прийти потом?! Потом, когда она в глубокой послезапойной депрессии сутками лежала одна-одинёшька в пустой избе, безучастно наблюдая, как за заиндевевшими окнами серый свет короткого дня сменяется долгой темнотой полярной ночи? Тогда его появление стало бы чудом, спасением, компенсацией за все страдания в лабе, мгновенным возвращением кристальной Ясности!

А чем оно может стать сейчас?

— Ты пришёл за мной? Я должна идти на тот берег?

Чувствуя, что Натка не отвечает на его объятия, Генерал чуть отстранился, заглянул ей в глаза.

— Ты решила, будто я здесь из-за этого дурака Никодима? Что хочу наказать тебя за него?

— А разве нет?

Слава закатил глаза, но поскольку Натка продолжала смотреть настороженно и вопросительно, терпеливо пояснил:

— Никакой твоей вины в произошедшем я не увидел. Объективно ты Никодима пальцем не тронула, и даже не была среди тех, кто гнал его на берег. Можно конечно придраться к тому, что именно с тебя начался конфликт, из которого всё это и вылилось, но я придираться не стану. И наказывать тебя не стану.

— Почему?

Генерал улыбнулся ей снисходительно, как глупому ребёнку.

— Потому что ты мне симпатичнее Никодима. Намного симпатичнее. Сказать начистоту — в этой ситуации я довольно пристрастен.

Натка высвободилась из кольца его рук и отвернулась. Слова, которые ещё недавно она встретила бы с неуёмным душевным ликованием, которое вряд ли сумела бы скрыть, теперь прозвучали неуместно, наиграно, и не вызвали ничего, кроме недоумения.

Перехватив её пустой взгляд, Генерал перестал улыбаться, отвёл глаза.

— Я понимаю. После того, что тебе довелось пережить в лаборатории, ты имеешь полное право меня ненавидеть. Но позволь хотя бы объяснить?

— А я могу запретить? — снова спросила Натка, и на этот раз получила утвердительный кивок.

— Можешь. Если ты скажешь мне уйти, я сию же минуту уйду, и больше ты меня не увидишь. Но это не отменит моего решения не наказывать тебя за сегодняшнее происшествие, об этом можешь не беспокоиться. Мне уйти, милая?

Если бы он просто спросил уйти ему или нет, Натка бы ответила эхом к последнему слову — уйти. Но Генерал добавил «милая», и это подтопило обволакивающий её кокон ледяного равнодушия, посеяло смятение в душе, заставило промедлить с ответом, и в итоге — изменить его.

— Нет, подожди…

По лицу Славы скользнула едва заметная удовлетворённая улыбка, и Натка поторопилась добавить, показав глазами на бумажный прямоугольник, который тот до сих пор держал в руке, — Ты же ещё не сказал зачем пришёл.

— Ах да! Ты просила за Клима, ты потратила на него своё новогоднее желание. Могу я узнать, почему?

— Я… мы… — Натка мысленно заметалась, но вовремя сообразила, что Никодим наверняка уже рассказал в лабе всё, что только можно, и таиться бессмысленно, — Мы хотели пожениться.

Взгляд Генерала стал колючим.

— Вот как? Помнится, ты говорила, что не хочешь замуж.

Натка беспомощно развела руками.

— Не хочу. Но ещё больше не хочу обратно на тесты, вот мы с Климом и подумали, что можно попробовать ребёнка… и то я точно не решила, только сказала, что подумаю. Но он зачем-то пошёл в церковь, стал просить Никодима нас обвенчать, а Никодим…

–…ответил, что ему нельзя этого делать, — закончил фразу Генерал, и кивнул сам себе, словно подводя какой-то итог, — А знаешь почему? Потому что я запретил.

Натка вдруг поняла, что они уже долго стоят друг перед другом посреди избы, оба напряжённые, как хищники перед схваткой… и почувствовала себя неловко. Передёрнула плечами, отошла в сторону, присела у печи, словно задумавшись — не подкинуть ли дров, а на самом деле пряча от Славы порозовевшее лицо. Ей показалось, или он… ревнует? Конечно здешний генеральный директор мог запрещать что угодно по какими угодно причинам, но она, имея довольно богатый опыт отношений с мужчинами, умела распознать ревность даже в самых зачаточных её проявлениях. Так неужели…

— Не спросишь зачем? — Слава снова приблизился и остановился за её спиной.

— Зачем? — послушно отозвалась Натка, готовясь услышать либо неизвестную ей, и скорее всего неприятную правду, либо какую-нибудь глупую ложь, которой мужчины обычно пытаются прикрыть свои слабости, не понимая, что так выглядят ещё уязвимее.

Но Генерал удивил её.

— Я приревновал, — признался он ровным голосом, — Это смешно, знаю. Между нами не может быть ничего серьёзного, ты сама это понимаешь. И, если уж быть абсолютно честным, то после той ночи, которую мы провели вместе, я больше не собирался приближаться к тебе. Извини. Я знал, что тебя забрали на первые тесты, знал в подробностях о том, как они протекают — это же моя работа. Знал, что потом ты уже сама не захочешь меня видеть, но не мог тебя забыть. Не мог перестать думать о тебе. И когда мне сказали, что Клим просил Никодима обвенчать вас, я…

Генерал перевёл дыхание, а Натка замерла на корточках перед печным зевом, глядя в постепенно угасающий там огонь, вся обратившись в слух.

— Я запретил Никодиму проводить это венчание. Ужасно непрофессионально, но кто мог мне помешать? Буду откровенным до конца — меня разозлила мысль о том, что ты собираешься замуж, ведь прошло совсем мало времени с тех пор, как мы… а мне тогда показалось, что я тебе небезразличен. Даже более, чем просто небезразличен, если ты понимаешь о чём я.

— Понимаю, — Натка тоже решила быть откровенной, и по-прежнему пряча лицо, призналась, — Ты прав, я тогда действительно… увлеклась тобой.

«Увлеклась тобой» — дурацкая какая-то фраза, слишком книжная и сухая, не отражающая и тени обуревающих её эмоций, но почему-то обрадовавшая Генерала. Его голос потеплел.

Конец ознакомительного фрагмента.