Епархиальные реформы

Епископ Савва (Тутунов), 2011

Всероссийский Церковный Собор, проходивший в Москве в 1917–1918 гг., и доныне одними исследователями и публицистами превозносится как образец каноничности и пример обращения к древним и подлинным устоям Церкви, другими – клеймится как модернистский и ниспровергающий церковный строй. Немало споров вызывают и предпринятые Собором преобразования в области церковного управления. Игумен Савва (Тутунов) исследует одну из нераскрытых сторон реформы Собора. Читатель увидит, как предложения исследователей и публицистов, епархиальных архиереев и членов Предсоборного присутствия, высказанные в 1905–1906 гг., пройдя через Предсоборное совещание 1910‑х годов, через церковные съезды первой половины 1917 года, через Предсоборный совет лета 1917 года, – выльются в решения Всероссийского собора относительно порядка замещения епископских кафедр, организации работы органов епархиального управления, ответственности викарных епископов и благочинных, а также участия клириков и мирян в епархиальном управлении. Был ли Всероссийский Церковный Собор революционным? Каково было намерение законодателя, то есть Собора, в его решениях о епархиальном управлении? Можно ли и нужно ли использовать эти решения сегодня? Эти вопросы ставит перед собой автор книги «Епархиальные реформы».

Глава 1

Епархиальное управление в канун 1905 года

В данном разделе мы не ставим перед собой цель дать полное описание епархиальной жизни в предсо борный период: это — предмет особого и большого исследования. Тем не менее, попытаемся кратко очертить те основные характеристики епархиального управления в конце ХГХ — начале XX века, которые будут иметь значение в рамках нашего исследования.

Основным источником законодательства, регулирующего епархиальное управление в интересующий нас период, являлся Устав духовных консисторий (УДК), последняя редакция которого была утверждена 9 апреля 1883 года (изначальная относится к 1841 году)^[18]. Кроме того, епархиальное управление определялось рядом государственных законов, высочайшими повелениями по духовному ведомству и высочайше утвержденными докладами Святейшего Синода. В конце XIX века протоиереем Иоанном Чижевским была осуществлена попытка систематизировать этот материал (равно как и материал, касающийся других пластов церковного управления) в работе «Устройство Православной Российской Церкви — ее учреждения и действующие узаконения по ее управлению»^[19].

Крупнейший исследователь синодального периода И. К. Смолич, обращаясь к статистическим данным, делает вывод о том, что «число епархий не успевало за ростом населения и территории государства»^[20]. Действительно, при населении численностью в 14 миллионов (в 1722–1724 годах) Русская Церковь разделялась в 1700 году на 22 епархии (в 1764 — на 29 епархий), а при 129 миллионах населения (данные 1897 года) в 1900 году было лишь 65 епархий (в том числе одна на территории США). Таким образом, если население увеличилось приблизительно в девять раз, то число епархий — лишь в три раза. Не столь верно замечание Смолича по отношению к росту территории государства: с 1725 по 1881 год, она увеличилась лишь в полтора раза, с учетом присоединения южных, мусульманских губерний, которые могли быть предметом миссионерского попечения, но почти не включали в себя православного населения^[21]. Обратимся теперь к статистике по епархиям, которая на 1901 год (без учета епархии в США) очень подробно приводится в одном из архиерейских отзывов по вопросу о реформе, а именно в отзыве епископа Костромского Тихона (Василевского)^[22]. В среднем, на каждую из 64 епархий приходилось 689 приходов^[23] и около 1,3 миллиона только православного населения. Разброс был от 59 (Финляндская епархия) до 1536 (Московская епархия) приходов, и от 54 тысяч (Финляндская епархия) до 2,99 миллиона (Киевская епархия) православного населения. Можно насчитать 24 епархии, в которых численность православного населения не превышала миллиона, а в девятнадцати она составляла более двух миллионов.

Обратимся теперь к обзору иерархической структуры епархиального управления. Для помощи правящему архиерею в отдельные епархии назначались викарные епископы: в 1865 году Синоду было высочайше разрешено открывать викариатства в любой епархии, имеющей на то средства^[24]. Несмотря на предложение, выдвинутое еще в 1857 году святителем Иннокентием, епископом Камчатским (будущим митрополитом Московским), создать особую инструкцию для викариев^[25], она так и не была выработана. Таким образом, каждый архиерей определял круг дел своих викариев так, как сам хотел, и мог, например, назначать их заведовать просфорнями и псаломщиками епархии^[26]. Смолич насчитывает лишь три епархии (Вологодскую, Вятскую, Варшавскую), в которых имелись викарии, управляющие частью епархии и обладающие собственным духовным правлением, наподобие консистории^[27]. В других епархиях такое могло иметь место лишь по личной инициативе правящего архиерея, как, например, в Волынской епархии, где, в бытность свою на кафедре, преосвященный Антоний (Храповицкий) создал специальную инструкцию для своих викариев, предусматривающую их фактически самостоятельное управление в уездах епархии^[28]. Более определенной и эффективной, с точки зрения структуры управления, была система деления епархий на благочиннические округа (благочиния). В состав каждого благочиния входило по 10–30 приходов^[29]. Деятельность благочинного определенно была установлена «Инструкцией благочинному приходских церквей», составленной в 1775 году митрополитом Платоном (Левшиным), объявленной Синодом обязательной для всех епархий и дополненной в 1857 году. УДК определяет благочинных как лиц, «чрез которых производится управление или надзор в епархиальном ведомстве»^[30]. «Благочинному предоставлено право надзора за всеми сторонами состояния церквей и принтов его округа», начиная с благоустройства или постройки церквей и кончая церковным письмоводством, поведением духовенства, их семей. Ему же принадлежал и суд по мелким проступкам клириков^[31]. По итогам каждого года благочинный составлял подробный отчет по своему благочинию в целом и по каждому клирику и приходу в частности. Сюда вносились, в том числе, и отметки о поведении каждого члена причта^[32]. По мнению СВ. Римского,

канцелярщина, опутавшая за годы николаевского царствования Церковь, сделала фигуру благочинного ключевой в том смысле, что именно благочинный был первой инстанцией, контролировавшей жизнь приходского духовенства, следившей за правильностью ведения многочисленной документации священниками^[33].

Благочинные, наравне с другими должностными лицами епархии, подпадали под общее предписание Устава духовных консисторий:

Избрание и определение доверенных лиц на места и должности, чрез которых производится управление или надзор в епархиальном ведомстве, зависит от Епархиального Архиерея, которому Консистория на открывающееся место представляет кандидатов^[34].

С 1860‑х годов распространилась было в отдельных епархиях практика выборности благочинных — в 1879 году, при митрополите Макарии (Булгакове), в Московской епархии были даже выработаны специальной комиссией подробные правила о выборах благочинных. Однако Синод положил конец этой практике в 1881 году, издав указ, в котором подтверждалось, что благочинные должны, в согласии с УДК, назначаться епархиальным архиереем^[35]. Из вспомогательных органов благочиннического управления можно назвать благочиннические съезды и советы. Однако ни то, ни другое учреждение не являлись законодательно оформленными установлениями, и само существование их стояло в зависимости от доброй воли епархиального начальства. Роль благочиннических съездов была в основном совещательной: на них обсуждались разные аспекты местной пастырской деятельности. Впрочем, в отдельных епархиях съезды рассматривали работу благочиннических советов и, в случае жалоб на них, могли делать представление епархиальному архиерею^[36]. Благочиннические советы, будучи также установлением, не имеющим под собой законодательной почвы, тем не менее, получили распространение по всем епархиям в той форме, которая была предусмотрена в инструкциях, составленных для них в литовской консистории в 1870 году^[37]. Состав их включал благочинного и двоих или более выборных членов духовенства^[38]. Их основной деятельностью был мелкий суд по вопросам о недовольстве между членами клира, а также между клириками и мирянами. Кроме того, в их компетенцию входило отмечать поведение клириков по клировым ведомостям, представлять клириков и старост к наградам, собирать сведения о нуждающихся духовного звания, наблюдать за сбором взносов в духовную семинарию и училища^[39].

Наконец, на низшей ступени устройства епархии находился приход, являвшийся «церковно-общественным учреждением», связанным с «определенной местностью, с обитающим в границах ее населением»^[40]. Таким образом, для решения приходских дел, например, для выбора церковного старосты^[41] или рассмотрения приходских финансовых вопросов, круг прихожан определялся просто — это было православное население, проживавшее в определенной местности. Этим же принципом руководствовались и при пастырском окормлении прихожан, совершении таинств, а также, например, при соблюдении законодательно закрепленного обязательного ежегодного говенья и причащения^[42]. Следует помнить, что Россия была большей частью сельской страной^[43]. В посмертно опубликованной рукописи В. В. Болотов, пытаясь найти в истории наиболее подходящую модель церковного устройства для России, исходит из того, что она является «и теперь и — Бог даст — еще на целые столетия почти сплошь деревенской»^[44]. Следовательно, распределение населения по приходам было и естественно, и легко осуществимо. В городах же этот вопрос решался не так просто: «При отсутствии точного, твердо установленного распределения городских приходов, принятое ныне распределение их не всегда соблюдается духовенством», — замечает протоиерей Иоанн Чижевский, напоминая об указе Синода, предписывающем

привести в точную известность нынешний состав каждого прихода в столицах и губернских городах <…> а затем составить обязательное к исполнению расписание с точным обозначением входящих в состав их улиц и домов^[45]

Приходы могли насчитывать от нескольких сотен до нескольких тысяч прихожан. По сведениям, приводимым Смоличем, штаты 1842 года делили приходы на шесть классов, первый из которых предполагал наличие менее 400 прихожан, а шестой — более 2000^[46]. Заметим, что, хотя Смолич употребляет термин «прихожане», речь идет, вероятно, о «душах» мужского пола. Термин «прихожане» Смолич употребляет и ниже, по отношению к штатам 1885 года, в которых счет шел на «души» мужчин. В дальнейшем приходы подвергались укрупнениям. Упомянутые штаты 1885 года (синодальный указ от 16 февраля) разделяют приходы на две основные группы: менее 700 и более 700 душ. Каждому классу приходов соответствовала определенная численность назначаемого духовенства: причты «в приходах, имеющих менее 700 душ мужеского пола, состоят из священника и псаломщика; а в приходах, имеющих более 700 душ, — из священника, диакона и псаломщика»^[47]. Впрочем, в другом указе Синод отмечал существование принтов не только из двух или трех клириков, но и пяти, семи или девяти^[48]. При желании или необходимости архиерей мог ходатайствовать перед Синодом об изменении состава назначаемого на определенный приход духовенства^[49].

Таким образом, основная иерархическая структура в епархии выстраивалась по принципу епископ-благочинный-приход. Эта структура осложнялась множеством вторичных учреждений, среди которых можно назвать «советы и правления по делам епархиально-училищным, миссионерским, братским, епархиальные съезды, вспомогательные и эмеритальные кассы, свечные заводы и другие»^[50].

Но главным учреждением, занявшим совершенно особое место в системе епархиального управления, была духовная консистория, определенная в УДК как:

присутственное место, чрез которое, под непосредственным начальством епархиального архиерея, производится управление и духовный суд в поместном пределе Православной Российской Церкви, именуемом епархиею^[51].

В ведении консистории находились все дела по епархии и по сношению с вышестоящими органами церковной власти^[52]. Дела судные также входили в круг дел консистории^[53], которая являлась одновременно административным и судебным учреждением. Консистория состояла из присутствия, в которое входили члены в пресвитерском сане, назначаемые епископом с утверждением Синодом^[54], и канцелярии, возглавляемой секретарем, назначаемым Синодом по представлению обер-прокурора^[55]. Увольнялись члены и секретарь в том же порядке. Делопроизводство консистории распределялось по отделениям или столам, каждый из которых состоял под наблюдением одного из членов присутствия^[56], а возглавлялся подчиненным секретарю столоначальником. Любое дело должно было решаться при участии всех членов^[57]. Архиерей при этом не присутствовал. Принятые решения представлялись на утверждение архиерея, который мог их отвергнуть и постановить свое решение^[58].

Следует отметить факт централизации и бюрократизации церковной власти. СВ. Римский указывает, что в рассматриваемый им период центральный аппарат церковного управления «продолжал трансформироваться по подобию министерств»^[59]. Именно «в связи с бюрократизацией государственного аппарата в синодальный период все более сложным становилось и делопроизводство епархиальных управлений»^[60]. Сопоставимость консистории с государственным аппаратом имеет в виду и УДК, предусматривающий, что устройство присутствия «должно быть согласно во всем с постановленными в Своде законов Российской империи правилами о внешнем устройстве и благочинии губернских присутственных мест»^[61].

Аналогия между этими учреждениями подтверждается при сравнении IV раздела УДК («Устройство консистории») с относящимся к 1892 году законодательством, определявшим деятельность губернских присутственных мест^[62]. Общие принципы остаются теми же: по принятии бумаги в учреждение^[63], она проходит первичную канцелярскую обработку, состоящую в помете секретарем (дата, номер) и во внесении в реестры входящих бумаг и настольный^[64]. Затем канцелярия подготавливает докладную записку по данному делу, включающую все необходимые справки из законов, из архивных дел, из других учреждений^[65]. Дело докладывается в присутствии секретарем или, согласно УДК, под его руководством — столоначальником^[66] и решается общим обсуждением и голосованием дел^[67]. При разногласии дело решается большинством голосов, но оставшиеся в меньшинстве могут письменно подать особое мнение^[68]. Секретарь также имеет право сделать представление против данного решения, когда оно, по его мнению, не согласуется с законом. Это представление вносится в журнал или протокол^[69]. Резолюция по делу может записываться в журнале или через отдельный протокол в зависимости от важности дела^[70]. Журналы подписываются лишь присутствующими членами, протоколы — всеми^[71]. На этом завершается решение дела в светских губернских учреждениях. В духовном же ведомстве все журналы и протоколы, а также особые мнения к ним и рапорты секретаря, в случае его несогласия, препровождаются архиерею, который, просмотрев их, надписывает «исполнить» или «утверждается». Архиерей может утвердить мнение меньшинства или, при несогласии с единогласным решением, вернуть дело в консисторию^[72].

Сходными являлись также законодательные нормы гражданского и духовного ведомств в том, что касается «исполнения дел»^[73], «вступления, хранения и движения сумм»^[74], «содержания и хранения дел в архиве»^[75], «порядка сношений»^[76]. Характерна для консисторского делопроизводства чрезвычайная детализация канцелярских отношений и докладов, даже большая, чем в губернском производстве. Иллюстрацией может служить пример одного «из самых простейших способов исполнения и самых простейших архипастырских резолюций», приведенный в мнении секретаря Енисейской консистории, приложенном к отзыву епархиального архиерея^[77]. Входящая бумага принимается под расписку дежурным чиновником; им записывается в дежурную книгу; передается под расписку секретарю; передается под расписку регистратору; передается под расписку столоначальнику; вносится в настольный реестр; если не заводится новое дело, в любом случае вносится в алфавитный реестр; докладывается присутствию (решение может быть всего лишь «сообщить причту резолюцию»); решение подписывается не менее чем тремя членами; пишется указ причту за подписью члена, секретаря, столоначальника; указ сдается регистратору для внесения в исходящий журнал и отправки; при этом в докладной журнал вносятся, кроме содержания резолюции, дата последней, дата исполнения, номер и год дела, к которому бумага принадлежит.

Такая детализация бумажного производства касалась и низших инстанций. Протоиерей Иоанн Чижевский, помимо уже упомянутой нами работы, составил насчитывающий 370 страниц справочник по церковному письмоводству для благочинных и настоятелей церквей^[78]. Согласно приводимым здесь сведениям, каждый благочинный должен был в год подавать в консисторию около полусотни рапортов и бумаг (в том числе и при препровождении различных денежных сборов), это — не считая каких-либо исключительных (что не значит — редких) случаев, связанных, например, со смертью священника, починкой церкви^[79].

Такая бюрократизация соединена с усилением связи государства с Церковью^[80], становлением «государственной церковности»^[81]. По мнению СВ. Римского, через введение УДК епархиальное управление «уподобилось высшему светскому, то есть перешло под контроль государственных чиновников — обер-прокурора и его подчиненных»^[82]. Речь здесь идет о секретарях духовных консисторий.

Назначение и увольнение секретарей консисторий совершалось помимо епархиальных архиереев. Формально занимая скромную должность начальника канцелярии, секретарь на самом деле стал ключевым лицом в консисторском правлении. Действительно, отмечает Римский, «растет бумажный вал, с которым могли справиться только специальные структуры», а именно — чиновничьи структуры, специально занимающиеся делопроизводством, оформлением дел в соответствии с законодательством, составлением к делам многочисленных справок из законов. Итак, вся сложная подготовка дел, от которой во многом зависели определение присутствия консистории и резолюция архиерея, была сосредоточена в руках чиновников под руководством секретаря^[83], который не только назначается помимо архиерея, но и,

находясь под ближайшим начальством епархиального архиерея, состоит вместе с тем в непосредственном ведении обер-прокурора Святейшего Синода, как блюстителя за исполнением законных постановлений по духовному ведомству^[84].

По УДК, независимо от присутствия консистории и даже от епархиального архиерея, секретарь «представляет обер-прокурору Святейшего Синода срочные сведения»^[85] и получает от него предписания^[86].

Таким образом,

секретарь стал как бы личным представителем обер-прокурора и чувствовал себя настолько уверенно, что мог совершенно не опасаться архиерейского неудовольствия, напрямую обращаться к своему столичному начальству и сообщать ему обо всем так, как находил нужным^[87].

Из изложенного выше мы можем сделать вывод о том, что консистория фактически являлась частью государственного аппарата, «присутственным местом», действовавшим, как любое гражданское присутственное место, согласно своему уставу и множеству церковно-государственных узаконений. Заметим, что по приведенному выше определению УДК, консистория являлась не вспомогательным органом для архиерея, но местом, «чрез которое, под непосредственным начальством епархиального архиерея, производится управление». Это выражение можно понимать в том смысле, что епархия управляется Святейшим Синодом, хотя и опосредовано, через консисторию и епархиального архиерея, как показывает ст. 2 УДК:

Консистория, вместе с епархиальным архиереем, состоит в ведении Святейшего Синода, яко Правительствующего Российской Церкви Собора, от одного Синода принимает указы, и кроме Синода и епархиального архиерея, никакое другое присутственное место или начальство не может непосредственно входить в ее дела, ни останавливать ее решений и распоряжений во всем том, что принадлежит к кругу действий духовного ведомства.

Таким образом, фактически «в епархиях сохранялось двоевластие: епархиальный архиерей и духовная консистория, которая была подотчетна именно синодальной бюрократии»^[88]. В частности, это еще означало и то, что «действовавший Устав фактически ограничивал каноническую власть епископа, а потому находился в противоречии с каноническим правом»^[89]. Каноническая власть архиерея ограничивалась не только через подчинение консистории Синоду, но и через централизацию решения ряда дел епархиального значения:

открытие новых приходов и упразднение старых, учреждение и закрытие монастырей, духовных школ — епископы не решали собственной властью, а предоставляли свои ходатайства в Святейший Синод. В Синоде рассматривались и почти все бракоразводные дела. Без предварительного разрешения Синода епархиальный архиерей не мог никого публично отлучить от Церкви^[90].

Это ограничение власти архиереев усиливалось теми рычагами воздействия, которыми обладали государственная и центральная церковная власть.

Проникновение бюрократических традиций в церковную жизнь в итоге привело к тому, что в России XVII–XVIII веков считалось вполне естественным «награждать» архиерея переводом на более «выгодную» кафедру или же, наоборот, наказывать оставлением в бедной епархии^[91].

По-видимому, распространение эта практика получила при обер-прокуроре НА. Протасове (1836–1855), а затем была широко применяема при обер-прокурорах К. П. Победоносцеве (1880–1905) и В. К. Саблере (1911–1915)^[92]. Смолич приводит, в частности, такие цифры: «В 1880–1894 гг. произошло 48 перемещений, а 18 епископов по своей воле или вынужденно ушли на покой»^[93]. В сборнике «К церковному Собору», изданном «группой петербургских священников», приводится следующий факт: на 1903 год, считая всех 104 епархиальных и викарных архиереев, среднестатистическое время пребывания на кафедре составляло четыре года^[94]. Если, на тот же год, обращаться к статистике по кафедрам, то, за исключением двух миссий, столиц и Киевской кафедры, из 64 архиереев 16 служили свыше пяти лет на одной кафедре, 22 — от двух до пяти лет, 26 — около года или менее года^[95]. При этом разброс кафедр, куда назначался архиерей, мог быть весьма велик: Смолич приводит пример архиепископа Никанора (Каменского), за 18 лет побывавшего на кафедрах Архангельска, Смоленска, Орла, Екатеринбурга, Еродно, Варшавы, Казани^[96]. Такая неканоничная система перемещений^[97], по мнению СВ. Римского «использовалась императором и высшей церковной бюрократией как удобный инструмент для поощрения и приручения или, наоборот, наказания строптивых и неугодных»^[98].

Следует при этом учитывать, что, по действующему законодательству, само назначение епископов фактически зависело от государственной власти. На доклад Синода, «в праздныя Эпархии, в духовном собрании избирать ли в Архиереи, и по доношению Царскому Пресветлому Величеству оных к поставленню и к местам определять ли?» — Петр I наложил 14 февраля 1721 года резолюцию: «Выбирать по две персоны, и которую определим, посвящать и определять»^[99]. Позднее, при Александре I, число представляемых Синодом кандидатов было увеличено до трех^[100]. Еоворить здесь о сочетании епископского избрания и народного волеизъявления (в лице монарха)^[101] представляется нам натяжкой. Действительно, в своих отношениях с Синодом, монарх выступал не в качестве мирянина — члена Церкви, и не в качестве представителя народа, но, по тексту присяги членов Синода, помещенной во введении к Духовному Регламенту^[102], в качестве «крайнего судии». В данном вопросе можно даже отстраниться от трактовки именования, со времени Павла I, императора «главой Церкви», поскольку интерпретация этого именования проблематична^[103]. И тем не менее, нельзя не обратить внимания на 43 статью Основных государственных законов: «В управлении церковном Самодержавная власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, Ею учрежденного»^[104].

Таким образом, отношение императора к Синоду определялось как отношение правителя к органу своего управления. Наконец, даже если понимать голос императора как совокупный голос мирян, встает вопрос о том, почему, в таком случае, голос мирян доминирует над голосом епископов. Впрочем, указывая на такой недостаток, подчеркнем — недостаток dejure в положении епархиального епископа в синодальный период, следует сказать о том, что, по мнению знаменитого историка Н. Ф. Каптерева, такая же ситуация de facto имела место и в до-синодальный период: «Епархиальные архиереи патриаршего периода были ставленниками только светской власти, от которой они всегда и во всем зависели», — они правили точно так же и воспринимались народом точно так же, как царские воеводы: этот заведовал одной областью, а тот — другой^[105]. Впрочем, этот вопрос выходит за временные рамки нашего исследования.

Еще одним фактором, характеризующим епархиальное управление в рассматриваемый период, является становление ученого монашества, как источника кандидатов в епископы. Первоначально такое положение было создано и проводилось Петром I^[106], и в дальнейшем оно развивалось с переменным успехом, пока с новой силой не вспыхнуло под влиянием преосвященного Антония (Храповицкого^[107] Епископский сан становился в какой-то степени итогом «карьеры» монаха, принявшего постриг на академической скамье: «Достаточно было средних способностей и стажа педагогической деятельности, которые через несколько лет обеспечивали кафедру», — считает Смолич^[108]. Путь академического монаха, в таком представлении, состоял из цепи достаточно кратковременных пребываний на различных начальственных должностях в духовных школах или монастырях и завершался архиерейством^[109]. При этом характерным для ученого монашества было принятие пострига в молодом возрасте. Таким образом, по мнению современников, кандидаты из ученого монашества при принятии архиерейства характеризовались незрелостью — с точки зрения возраста, духовного опыта и собственно подготовки к высшей начальственной должности (поскольку ими почти не проходились низшие, подчиненные ступени)^[110].

Однако следует уточнить данное утверждение. На основе биографических справок о 63 епископах, приведенных в переиздании «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе»^[111], мы можем привести следующую статистику: лишь 20 архиереев приняли епископский сан ранее 40 лет, в том числе один — в возрасте 32 лет (а именно — будущий Патриарх, святитель Тихон Московский), трое^[112] — в возрасте 34 лет (остальные были от 35 лет и старше). Если же говорить о самостоятельной епископской кафедре, то лишь один взошел на нее в возрасте 33 лет (тот же святитель Тихон), и 10 — в возрасте от 36 до 39 лет.

Исходя из сказанного, можно понять причины, создавшие определенный о блик архиерея конца XIX — начала XX века, — облик сановитого чиновника, который «по большей части прикован к своему письменному столу»^[113] и в котором даже «губернатор видел <…> чиновника по «ведомству православного исповедания»»^[114]. Это и не удивительно, поскольку, в силу способа назначения, епископ de facto имел основание своих полномочий в воле императора. По мнению И. К. Смолича, и в среде самих архиереев их «наиболее значимые представители видели свою задачу в управлении верующими, а не в их пастырском окормлении», в чем исследователь видит «трагедию русского епископата синодального времени». Непродолжительность пребывания на кафедре, незрелость многих архиереев, «представление об особой возвышенности и неограниченности епископской власти и роскошь архиерейского быта, которую принесли с собой в Великороссию украинские иерархи в XVIII веке»^[115], по мнению того же ученого, привели к разрыву между епископом, с одной стороны, и клиром и народом — с другой.

Необходимо, однако, внести определенные нюансы в очерченный здесь портрет синодального архиерея начала XX века. По статистике на 1905 год, из 109 епархиальных и викарных архиереев 36 % были из вдовцов^[116]. Более того, не следует забывать, что большинство из них происходили из того же духовного сословия (не менее 72‑х, и лишь об 11 достоверно известно противное^[117]), то есть не могли не помнить, на что походила жизнь священно — и церковнослужителя^[118]. Наконец средний возраст архиереев был чуть выше 50 лет^[119], в среднем же епископами становились, как следует из упомянутых выше биографических данных, в 44 года (самостоятельными — в 47 лет)^[120]. С. Л. Фирсов замечает по этому поводу, что «это были знавшие жизнь, прежде всего и преимущественно жизнь церковную, священнослужители»^[121]. Знание этой жизни и высокий образовательный ценз архиереев проявились в 1905–1906 годах в высоком уровне и практической жизненности большей части отзывов, материал которых «богат и интересен глубокими замечаниями тогда, когда архиереи пишут именно о епархиальной и приходской жизни»^[122]. Наконец, напоминает Фирсов, «спустя четверть века, в революционную эпоху строительства безбожного государства, многие «карьеристы» отдали свою жизнь за веру и Церковь»^[123].

Завершая наш краткий очерк, скажем о пастырских собраниях и о епархиальных съездах духовенства. Пастырские собрания, по-видимому, возникли в 1860‑х годах на уровне благочинии в Минской епархии для обсуждения хозяйственных вопросов, вопросов распространения грамотности и охранения от римско-католической пропаганды, для мирового братского суда. Затем эти собрания распространились и в других епархиях^[124]. В дальнейшем они возникают в Санкт-Петербурге (в 1895 году) и Киеве (в 1903 году), где для них местно разрабатываются правила^[125]. Однако к началу рассматриваемого нами предсоборного периода пастырские собрания не имеют какого-либо оформленного существования, ни, тем более, узаконения, действующего для всей Русской Церкви.

Несколько иным является положение епархиальных съездов духовенства. Их существование находит свою основу в уставах духовных семинарий и училищ 1867 года, согласно которым семинарии, равно как и духовные училища, «возглавлялись правлениями, состоявшими из представителей преподавательского состава и епархиального духовенства»^[126]. В семинарском правлении таких представителей было трое; о них сказано, что они «избираются духовенством, с утверждением местного Преосвященного, на шесть лет»^[127]. Заметим при этом, что собственно о собраниях духовенства в уставе семинарий даже не упоминалось, то есть не определялось, посредством какого органа будут избираться члены правления. Такой орган упоминался лишь в уставе училищ. Предполагалось учреждение собраний духовенства на уровне училищных округов (участков, приписанные к тому или иному духовному училищу епархии), причем они имели полномочия, включающие в себя и обсуждение экономических нужд училищ^[128]. Здесь же даны и подробности проведения этих собраний (численность делегатов, отношение к архиерею)^[129]. Впрочем, в том же 1867 году, по представлению Учебного комитета, Синод определил более точные правила, касающиеся общеепархиальных съездов. Здесь определялась периодичность таких съездов — шесть лет, и предоставлялось епархиальному архиерею собирать эти съезды для обсуждения «хозяйственных экономических вопросов, касающихся духовно-учебных заведений»; журналы съезда восходили на усмотрение архиерея^[130]. Позднее, в объяснительной записке к уставам 1884 года последовало распоряжение:

существующие съезды духовенства <…> вполне предоставить усмотрению и распоряжениям епархиальных преосвященных, не стесняя их определительными указаниями относительно времени созыва съездов, числа депутатов и способа их выборов, а равно и предметов их занятий^[131].

На практике, епархиальные съезды «с каждым годом уходили все дальше и дальше от границ предоставленных им полномочий»^[132], как в хозяйственной, так и в иных областях. Прежде всего это касается вопроса обеспечения духовенства.

Благодаря съездам, возникли во многих епархиях эмеритальные, взаимо-вспомогательные и ссудо-сберегательные кассы, свечные заводы, склады для разных предметов церковного обихода: вина, масла, ладана, утвари, облачений и проч.

— отмечал в 1905 году обер-прокурор К. П. Победоносцев^[133]. Право учреждать свечные заводы или лавки для обеспечения местных духовных школ и благотворительных учреждений было предоставлено съездам высочайшим соизволением (в декабре 1870 года)^[134]. Кроме того, съезды широко обсуждали вопросы пастырского характера — церковного благочиния, миссии и другие:

о религиозно-нравственной жизни приходов, об отношениях духовенства к прихожанам, о регулировании платы за требы, о слабостях и недостатках духовенства, о школах воскресных и церковноприходских, обустройстве внебогослужебных собеседований, оделах миссионерских, вопросах пастырской практики и тому подобном^[135].

Впрочем, учитывая ограниченность фиксированных прав епархиальных съездов, затруднительно характеризовать их как элемент церковного управления. Это скорее сословный орган, решающий, в основном, сословные экономические задачи, хотя отчасти и приобретший со временем значение совещательного пастырского органа. Следует, однако, заметить, что, начиная с 1905 года, на волне обсуждения церковной реформы, на этих съездах нередко пойдет речь и о принципиальных вопросах церковной жизни.

* * *

Итак, иерархическая система епархиального управления состояла из линии епископ — благочинный — приход. При этом, «епархиальное начальство» состояло не только из епископа, но из епископа в сочетании с духовной консисторией. Консистория же не может рассматриваться лишь как одно из подведомственных архиерею учреждений епархии — она имела и правительствующее значение, de facto была во многом независима от архиерея и ограничивала его власть. Впрочем, dejure определенной независимостью от архиерея обладал только секретарь консистории. Характерной чертой епархиального управления ко времени начала предсоборной подготовки является также бюрократичность системы управления и фактическая отдаленность аппарата управления (за исключением низшего уровня — благочинных), действующего в основном через бумажные сношения, от управляемых — клириков и паствы. Епископат, связанный обширными административными обязанностями, был отдален от паствы еще и вследствие пространности епархий, а также развившейся практики частых перемещений епископов. Эта неканоническая практика может быть поставлена в одном ряду с другими неканоническими ограничениями епископской власти, как со стороны консистории, так и «сверху», через возведение к Синоду полномочий по ряду внутриепархиальных дел. Наконец, предвосхищая одну из основных тем будущих дискуссий, следует отметить, что, помимо имеющих узкое значение епархиальных съездов, духовенство и миряне не были включены в систему епархиального управления.

Примечания

18

Смолич (1). 274–275.

19

Чижевский (2).

20

Смолич (1). 263.

21

Статистика приводится по: Смолич (1). 24 (территория), 27 (население), 266 (количество епархий).

22

ОЕА. II. 125–129.

23

Здесь и далее расчет не совсем точный, так как в статистике, приводимой в отзыве, указывается число не приходов, но церквей, что включает, вероятно, монастырские церкви (этот вопрос не уточняется). К примеру, в Финляндской епархии насчитывалось на самом деле лишь 33 прихода (Финляндия. 955). Впрочем, верным остается порядок цифр.

24

Смолич (1). 269.

25

Римский. 57.

26

Викарные епископы. 1019–1020.

27

Смолич (1). 270.

28

Антоний.

29

Смолич (1). 276–277; УДК. Ст. 65.

30

УДК. Ст. 63.

31

Чижевский (2). 13–14.

32

УДК. Ст. 87.

33

Римский. 83.

34

УДК. Ст. 63.

35

См.: Романский. 335–338.

36

См.: Благочиннические съезды.

37

См.: Благочиннические советы. 705.

38

См.: Благочиннические советы. 707–708.

39

См.: Благочиннические советы. 708–709.

40

Чижевский (2). 85.

41

УДК. Ст. 94.

42

Чижевский (2). 82. Об обязательности причащения см.: УДК. Ст. 15–17.

43

Для справки приведем статистические данные о населении России по Энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона. На 1897 г., за исключением Финляндии, население России состояло на 77,1 % (в Европейской России — на 84,2 %) из представителей крестьянского сословия. Среди них 93,3 % жили вне городов. Россия (2). XLX. Всего же населения жившего вне городов (включая Финляндию), на 1897 г. — 111 059 532 (при общем населении 128 195 483), то есть 86,6 %. В Европейской России это число равно 81 378 352 (общее — 93 442 864), то есть 87,1 %. Россия (2). III.

44

Болотов (1). 100.

45

Чижевский (2). 85–86. Выделение автора.

46

Смолич (1). 334.

47

Чижевский (2). 27.

48

Чижевский (2). 28.

49

Смолич (1). 334–335. Чижевский (2). 26–31.

50

О преобразовании. 1901.

51

УДК. Ст. 1.

52

Смолич (1). 274.

53

Судным делам посвящен весь третий раздел УДК. ст. 148–277, то есть более трети объема Устава, состоящего из 364 статей.

54

УДК. Ст. 280.

55

УДК. Ст. 284.

56

УДК. Ст. 294.

57

УДК. Ст. 313.

58

УДК. Ст. 330.

59

Римский. 546.

60

Смолич (1). 268.

61

УДК. Ст. 288.

62

Губернские присутственные места. Ст. 24–165.

63

УДК. Ст. 298; Губернские присутственные места. Ст. 86.

64

УДК. Ст. 303–304; Губернские присутственные места. Ст. 89–90.

65

УДК. Ст. 305; Губернские присутственные места. Ст. 96–97, 100.

66

УДК. Ст. 307; Губернские присутственные места. Ст. 104.

67

УДК. Ст. 313–314; Губернские присутственные места. Ст. 107–111. Процедура обсуждения намного подробнее расписана в отношении губернских присутственных мест.

68

УДК. Ст. 324; Губернские присутственные места. Ст. 112–114, 116–117. Эта процедура более детализована в отношении губернских присутственных мест.

69

УДК. Ст. 315, 326; Губернские присутственные места. Ст. 115.

70

УДК. Ст. 316–319; Губернские присутственные места. Ст. 120, 125, 129.

71

УДК. Ст. 323; Губернские присутственные места. Ст. 121, 127.

72

УДК. Ст. 328–329.

73

УДК. Ст. 333–342; Губернские присутственные места. Ст. 130–149.

74

УДК. Ст. 343–346; Губернские присутственные места. Ст. 150–151.

75

УДК. Ст. 347–356; Губернские присутственные места. Ст. 50–67.

76

УДК. Ст. 357–364; Губернские присутственные места. Ст. 152–165.

77

ОБА. ГГ. 644.

78

Чижевский (1).

79

Чижевский (1). 152–175 (регулярные представления), 176–188 (представления по разным случаям).

80

Эта тема развивается не одним исследователем; из последних работ на эту тему, см. особенно: Фирсов (1). 36–52, и всю первую главу этой работы под знаковым заглавием «Русская Православная Церковь и «ведомство православного исповедания»». Один из важнейших тезисов автора следующий: пересмотр, даже частичный, синодальной системы, представлял тем большую трудность, что «за XVII и XVIII столетия она стала частью единой системы управления империи, и ее изменение неминуемо повлекло бы за собой «цепную реакцию», вызвав необходимость реформы других звеньев». — Фирсов (1). 131.

81

Выражение И. К. Смолича: Смолич (1). 21.

82

Римский. 76.

83

Римский. 79–80.

84

УДК. Ст. 284. Выделение наше.

85

УДК. Ст. 341.

86

УДК. Ст. 284, 311.

87

Римский. 78–79.

88

Митрофанов. 5.

89

Римский. 81.

90

Цыпин (3). 157–158.

91

Фирсов (1). 76.

92

См.: Смолич (1). 297, 306.

93

Смолич (1). 558, прим. 129.

94

К Собору. 18.

95

Преображенский. 331 (А. Р. Немножко «церковной» статистики // Санкт-Петербургские ведомости. 1905. 8 апреля).

96

Смолич (1). 558, прим. 129.

97

Она противоречит правилам Ап. 14,1 Всея. 15 и 16, IV Всея. 5.

98

Римский. 69.

99

ПСЗ. 1720–1722: 355–356, № 3734. В некоторых исследованиях это законодательство ошибочно относится к Духовному Регламенту (Павлов (1). 172; Цыпин (2). 413).

100

См.: Смолич (1). 294.

101

См.: Цыпин (2). 413.

102

ДР6-8.

103

См. об этом: Смолич (1). 117–118, 120–122.

104

Свод Законов (1), т. I, ч. 1, раздел первый, VII (С. 4). В Основных законах издания 1906 г. этой статье соответствует статья 65: Свод Законов (2), т. I, ч. 1, раздел первый, глава 7 (С. 5).

105

Каптерев (1). 48.

106

См.: Смолич(1). 290.

107

См.: Фирсов(1). 86.

108

Смолич (1). 291.

109

См.: Фирсов(1). 91.

110

См.: Фирсов(1). 92.

111

ОЕА. П. 1006–1042.

112

Преосвященные Антоний (Храповицкий), Макарий (Павлов), Сергий (Страгородский).

113

Смолич (1). 268.

114

Смолич (1). 299.

115

Смолич (1). 300.

116

Ореханов. 132. Вместе с тем, можно говорить об определенном спаде этой характеристики, поскольку на 1887 г. епископы из вдовцов составляли 71 % епископата (там же).

117

Фирсов (1).Ю.

118

См. мемуары митрополита Евлогия (Георгиевского), с болью вспоминавшего об унижении своего отца-священника в условиях бедности (Евлогий. 17–19).

119

Фирсов (1). 87.

120

ОЕА. II. 1006–1042.

121

Фирсов (1). 87.

122

Ореханов. 132.

123

Фирсов (1). 85. Впрочем, это последнее замечание будет не совсем верным по отношению к архиереям, приславшим отзывы в 1905–1906 гг. Следуя биографической справке, приведенной в конце недавнего издания отзывов (ОЕА. II 1006–1042), можно привести следующие данные. Из 63 архиереев лишь 30 скончались после 1918 г. Из них на нынешнее время канонизованы 5 архиереев (впрочем, возможно, что этот процесс не завершился). Кроме того, 5 скончались в расположении Белой армии или эмиграции, 3 скончались в обновленческом расколе.

124

Пастырские собрания. 52.

125

Пастырские собрания. 55–57.

126

Смолич (1). 455; ср.: УПДС § 94, 96; УПДУ. § 34.

127

УПДС. § 94.

128

УПДУ. § 24.

129

УПДУ.% 21–23, 25.

130

Введенский (1), [А]. 2075–2077.

131

Введенский (1), [В]. 2122 — Со ссылкой на «Свод уст[авов] и пр[авил] дух[овных] семин[арий] СПб., 1908 г. Приложение], стр. 88».

132

Введенский (1), [В]. 2123.

133

О преобразовании. 1904.

134

Введенский (2), [А]. 1438.

135

Пастырские собрания. 54.