Белая воробейка

Е. Вишня (2024)

Наступил 1946 год. После окончания Второй мировой войны, фрик-шоу, более известные как цирки уродов, начали массово закрываться по всей стране. Больные и изувеченные люди остались забытыми и вынужденными смириться со своей неизбежной судьбой. Однако журналистка Мэдди Сандерс оказалась не согласна с таким подходом. Она разыскала некогда известную женщину-альбиноса по имени Адель Брукс, актрису популярного цирка в период расцвета шоу. С ее помощью, Мэдди собирается раскрыть мрачные тайны и закулисье этого бизнеса, а также напомнить людям о том, где проходит грань между истинной красотой и уродством.

Глава 1. Семейство Брукс

Ручка в пальцах Мэдди продолжала двигаться, когда монолог закончился. Ей приходилось напрягать глаза в полумраке комнаты, где, несмотря на начало июня, пахло сыростью.

Обстановка здесь была скромной: выгоревшие узорчатые обои бежевого оттенка, минимальное количество мебели и потертый ковёр, стелившийся под ногами. Миссис Брукс специально сняла эту комнату для встречи с журналисткой из Нью-Йорка.

До приезда сюда Мэдди задавалась вопросом: зачем женщина потратила свои сбережения, а не позволила ей самой достойно организовать их встречу? Ответ нашёлся при первом же взгляде на Миссис Брукс.

Хочет сама все устроить, чтобы контролировать ситуацию.

И это вполне могло быть правдой. Несмотря на слабое здоровье, миссис Брукс не выглядела подавленной. Голубоватые, выцветшие глаза женщины смотрели с настороженностью, а её слова порой звучали резко и язвительно, но были абсолютно правдивыми. У неё не было намерения что-либо скрывать.

— Дай мне слово, что ты напишешь эту статью, — потребовала она, вместо приветствия, и Мэдди согласилась.

— Итак, — нарушила тишину девушка, когда наконец поставила точку в последнем предложении. Ей хотелось сразу же перейти к сути, записать материал, ради которого она сюда приехала, и покинуть этот богом забытый городок.

— Ваша мать была очень религиозной, если я правильно понимаю?

— Религиозной, — коротко согласилась женщина, сидящая напротив за увесистым дубовым столом. Она продолжала смотреть в окно, наблюдая за играющими на улице детьми. На её лице появилось расслабленное, задумчивое выражение. Казалось, что после откровенного рассказа её сердце хоть немного, но смягчилось. — Она была девчонкой, когда в Портленде случился страшный пожар. Одна треть населения осталась без домов, и семейство Краузе попало в их число.

Мэдди кивнула. С трудом, но ей удалось вспомнить о Большом пожаре, той страшной истории, которой до сих-пор пугают школьников, чтобы те соблюдали правила безопасности в праздники.

— Отец воевал в армии Конфедерации, я не упоминала? Он не любил об этом вспоминать… редко рассказывал: до конца прошлого века это считалось постыдным. Знаю только, что после войны он уехал на север страны под видом британского иммигранта и даже фамилию сменил, чтобы обошлось без проблем. Там-то они и встретились — ветеран проигравшей стороны и бездомная сиротка.

— И все же…

Миссис Брукс недовольно прищурила глаза, уловив в голосе журналистки легкую нотку спешки, несмотря на все её старания скрыть это.

— Хочешь перейти к сути дела? Что ж, я понимаю. Слушать семейные истории старой женщины не самое увлекательное занятие, но поверь, в этом деле необходимое.

— Вы нестарая женщина, Миссис Брукс.

— Не спорь, — прозвучал твёрдый голос, и Мэдди решила, что спорить не будет. — Да, они оба были католиками. Правда, мать чересчур усердствовала в своем христианском рвении, а отец смотрел на это сквозь пальцы. По большей части ему было всё равно на то, что происходит в доме: он был занятым человеком, целеустремлённым и упёртым, как горный баран. Эти качества он взрастил в своем первенце. Альфред — доброе сердце. Так я его называла.

***

Вернувшись на Юг страны с беременной женой и подросшим сыном, отец начал работать на первой табачной фабрике Нового Орлеана. Спустя восемь лет ему удалось выкупить её часть, что значительно улучшило положение семьи Брукс, и со временем они приобрели особняк, в котором я появилась на свет. Он всегда казался мне безмерно большим — двухэтажный, с высокими потолками и окнами, почти в каждой комнате. Однако моя спальня была исключением: родители выбрали для меня самую маленькую, где небольшое окошко располагалось прямо над кроватью. Оно всегда было закрыто плотными бархатными шторами, и мне строго-настрого запрещалось подходить к ним в светлое время суток. Лишь во время заката я могла наслаждаться видом нашего сада, где раскинулся великолепный цветник жасмина вокруг мраморного фонтана, состоящего из нескольких чаш.

Я наблюдала за тем, как стайка синиц плескалась в прохладной воде, и это наводило меня на размышления. Каково это — иметь возможность летать? Улететь в другой штат, а может быть, — даже в другую страну. Почему же эти глупые птицы выбрали жить здесь, среди нас? Первым человеком, которому я задала этот вопрос, стала моя нянька.

— Почему птицы не улетают?

Эсси вытерла морщинистые руки о белый передник с таким видом, словно позволяла себе короткую передышку перед боем. Со вздохом она устремила взгляд на окно, в которое я уткнулась чуть ли не носом.

— Дорогуша… — протянула она с сильным южным акцентом, и в этот момент я пожалела о том, что вообще заговорила в ее присутствии. Она всегда называла собеседника «дорогушей», если речь шла о чем-то, в чем она разбиралась лучше него, — а речь обычно шла о делах настолько будничных, что для остальных было довольно забавно слышать её снисходительный тон. Я видела, как сводятся темные брови и замирает взгляд, и как она старается связать слова в грамотную мысль — предложения, какими выражаются люди из высшего общества.

— Птицы очень умные, знаешь ли. В саду много насекомых, которыми они питаются. В фонтане есть вода — вот они и гнездятся здесь. Вот так-то.

Но я все равно не могла понять, как можно променять свободу полета на одно-единственное место на всю жизнь, даже если здесь так спокойно и безопасно. Как и многие до меня, я нашла ответ на свой вопрос спустя много лет. Но в детстве всё кажется проще.

Все вокруг повторяли одно и то же, прежде чем мать, исчерпав последние крупицы терпения, не сказала мне, что птицы — неразумные существа, в отличие от людей. Они невольные себе, и лучше бы мне перестать мучить домочадцев и наконец заняться чем-нибудь полезным.

— Мама, прекратите, — отвечал ей Альфред, расслабленно устроившись в бархатном кресле с чашкой чая. — Она ещё маленькая и многого не понимает.

Он всегда защищал меня, возможно, видя в моей фигуре отражение самого себя.

Когда приближались праздники, я часто усаживалась у окна и с нетерпением выглядывала на улицу, несмотря на все запреты. Как только снаружи раздавался стук копыт, меня было не удержать — я вихрем спускалась вниз — в надежде, что это Альфред вернулся со службы. Если кто-то замечал меня, то немедленно хватал за руку и возвращал в спальню, повторяя одно и то же нравоучение. В такие моменты особенно не хотелось попадаться матери. Поэтому со временем я стала осторожнее и научилась быть такой же тихой, как мышка, чтобы никто не заметил мою худощавую фигуру.

Накануне Рождества 1912-го года в доме было тихо. Снег не переставал падать с прошлого вечера и мягкие хлопья так быстро укрыли голую землю пушистым белым одеялом, что всего за ночь город утратил свои привычные очертания. Снегопад в Луизиане и сейчас считается настолько редким событием, что люди скорее поверят в выигрышный лотерейный билет на Бурбон-стрит, чем в самый точный прогноз погоды.

Кристофер, второй ребёнок семьи Брукс, сидел внизу за длинным пустым столом в крайне мрачном настроении. Он проснулся после завтрака, немногочисленные слуги уже были заняты своими делами, так что юноша остался в полном одиночестве. Яркий зимний свет, проникнув сквозь витражное окно, касался его синяков под глазами и пересохших губ, которые он имел привычку кусать в приступах нервозности. Тонкие пальцы с небрежностью держали утреннюю чашку кофе, когда он скользил взглядом по страницам местной еженедельной газеты «Талисман». В воздухе витал едва уловимый запах перегара.

Двери столовой были распахнуты, и я наблюдала за ним с лестницы, размышляя, стоило ли мне подойти к брату и пожелать ему доброго утра. Когда он находился в плохом настроении, то был во всех смыслах очень похож на мать, и я инстинктивно старалась обходить его стороной. Желто-карие глаза впивались в меня, и губы растягивались в кривой усмешке:

— Ты точно Брукс? Может, тебя нам подкинули, а?

Красавец Кристоф. Пользовался вниманием девушек, рано начал проводить время в сомнительных местах и компаниях, из-за чего сталкивался с гневом отца. Ему всегда не хватало ума, и дай Бог старик изменился, если ещё жив. Я много лет не видела его.

Пока я стояла там, нахмурив брови от тяжелых мыслей, главные двери распахнулись, и в дом неожиданно вошёл Альфред в сопровождении нашего управляющего.

Стройный юноша, каким я запомнила его с последней нашей встречи, под воздействием палящего солнца и морских ветров превратился в молодого мужчину: он набрал вес, стал крепче, и теперь его кожа сохраняла загар. Только серые глаза, скрывающие в себе неуловимую печаль, остались прежними. С каждым годом он все больше напоминал отца, словно в его облике не было ни одной черты от матери.

Альфред стряхнул свежий снег с чёрного пальто, снял шляпу и провел пальцами по жёстким волосам. Мне с трудом удалось сдержаться, чтобы не броситься к нему навстречу, пока он медленно продвигался вглубь дома, продолжая тихую беседу с Филиппом — мужчиной средних лет с выраженной залысиной и тяжелым взглядом.

— Ваш чемодан, сэр, я отнесу его наверх, — наконец расслышала я низкий голос управляющего.

Альфред лишь отмахнулся от предложения:

— Не стоит, сам справлюсь. Займись своими делами. Филипп настаивать не стал и — вместо этого — энергичным шагом направился в комнаты для слуг, дабы удостовериться, что никто не бездельничал в присутствии хозяйского сына.

Брат тем временем не спеша преодолел коридор и переступил порог гостиной. Это место являлось гордостью семьи Брукс — мягкие английские ковры ручной работы, изящно расстеленные по полу — именно с них мать неизменно начинала экскурсию для гостей. Затем она переходила к мебели, которая, разумеется, была изготовлена на заказ чуть ли не у самого Карло Бугатти.

У окна стояло древнее фортепиано, столь же старое, как и этот дом. Его клавиши сверкали чистотой, но это полностью была заслуга нашей горничной — мать редко садилась за него, разве что в те дни, когда комната наполнялась гостями. Я как то слышала о том, что она еще до моего рождения старалась привить любовь к музыке Кристоферу, искренне полагая, что из него получится превосходный музыкант. Но не сложилось.

Справа от камина, на самом видном месте, расположилась картина — скандальный оригинал Джона Сарджента «Портрет мадам Икс». Честно говоря, до сих пор не могу понять, как эта картина оказалась у нас, а главное — как мать согласилась на это.

Альфред прошёл мимо картины, и ему оставалось всего несколько шагов до лестницы, после чего он бы заметил меня.

Но его внимание привлек Кристофер, который по-прежнему вчитывался в газету.

— Крис, — бодро позвал его Альфред, но приподнятое настроение быстро переменилось — лоб слегка нахмурился. Несомненно, он уловил характерный запах, витавший в воздухе.

— Фредди… — выдохнул Кристофер, поморщившись, вероятно, от головной боли, вызванной абсолютно неуместным, даже чуждым здесь громким голосом. Он сделал последний глоток остывшего кофе и встал со стула, чтобы поприветствовать брата. — Как добрался?

— Честно сказать, не без проблем: у кареты отлетело колесо. Прямо перед поместьем Картрайт. Я уж начал думать, что придётся останавливаться у них или пробираться пешком, — ответил Альфред.

Он вошел в распахнутые двери столовой, и его внимательный взгляд задержался на точёном бледном лице.

— Выглядишь неважно. Праздновал что-то?

Кристофер тихо усмехнулся:

— Последний год в колледже. Ты же знаешь, каково это, — поймал направленный на него взгляд, и тонкие губы недовольно скривились. — Только не начинай.

Они несколько секунд пристально смотрели друг на друга, и я прекрасно понимала этот безмолвный диалог, который возникал почти при каждой их встрече. Он был слишком интимным, чтобы за ним наблюдали так, как сейчас это делала я. Но теперь момент был упущен, поскольку я не могла ни заявить о своём присутствии, ни незаметно уйти.

— Отец писал, что ты снова играешь, — нарушил молчание Альфред, тем самым разрушив хрупкое равновесие, установившиеся между ними на короткий миг. В его голосе прозвучали осторожные нотки. — Баккара, покер?

— Блэкджек и чёртова рулетка во французском казино, — резко ответил Кристофер. Знакомое чувство раздражения мигом охватило его. — Серьёзно? Мы не виделись с апреля.

На это замечание Альфред едва заметно поджал губы.

Он с аккуратностью, присущей только ему, извлек из кармана пальто армейский металлический портсигар и повертел его в руках, прежде чем достать две сигареты. Одну из них он протянул Кристоферу, который с напряжением следил за его действиями.

— Не сейчас. Ты прав, — согласился Альфред. — Не с этого должна начинаться наша встреча.

В молчании они закурили. Дым начал подниматься к потолку мягкими, ленивыми пластами.

Я могла бы забыть этот разговор — стереть его из памяти, как любое другое заурядное утро, каких и до этого было предостаточно. Однако вечером того же дня произошло неожиданное откровение, которое разделило семью Брукс — раскол, положивший начало нашим неудачам.