Арская дорога

Иван Полонянкин (2024)

Роман «Арская дорога» Ивана Полонянкина — это замечательная возможность погрузиться в историю государства российского не путем изучения скучных монографий, а с помощью прекрасного знакомства с реальными персонажами на страницах художественного произведения. Золотой век России, время более чем тридцатилетнего царствования Екатерины II — Великой… Деятельные и преданные управленцы, послушные подданные, крестьяне на полях и рабочие на заводах, мирное сосуществование религий и конфессий, бурные события, сменяющиеся картинками в калейдоскопе повседневной жизни и исторических катаклизмов… Жизнь государственных мужей и простых русских людей описывается автором ярко и увлекательно, так что создается впечатление, что все эти люди лично знакомы читателю, а сам он — вольный или невольный участник тех далеких интереснейших событий…

Глава четвёртая

Кержаки

Фёдору уже несколько раз приходилось подниматься в верховья реки Керженец: более двухсот вёрст он с обозом обычно проходил по лесным тропам и топям почти за месяц, а на возвращение тратил времени вполовину меньше. Мелькнуло: «И вправду говорят: домой ноги сами несут». Он истоптал с обозами и караванами много дорог, научился осторожности, подолгу молчать, шагая и вспоминая прошедшие годы, размышляя о текущих делах и планах на будущее. Но сегодня думы не приходили к нему, а были беспокойство и какая-то напряжённость. Фёдор шёл сзади и непроизвольно оглядывался, порой останавливался, отставал от обоза, прислушивался в тишине, но кроме звуков ночного леса ничего разобрать не мог. До зари по утоптанной дороге в монастырском лесу прошли много: миновали деревню, два починка и, когда впереди, над верхушками деревьев, завиднелось тёмно-синее небо, сделали первый привал.

Фёдор осмотрелся. Место для привала было выбрано грамотно: большая, светлая и сухая поляна с молодой и плотной травой; рядом переливами журчит ручей. Лошади задёргались, потянули вожжи и, разнузданные, сочно захрустели ранней весенней лесной травой.

Увидел Павла Тимофеевича в разговоре с проводником, спокойного и уверенного; возчиков, торопливо жующих еду, не отходя от телег; взглядом пробежался по опушке: на поляне внезапно появились молодые и крепкие мужики с дубинами в руках. Улыбнулся своей настороженности, успокоился и окликнул:

— Павел Тимофеевич!

Килин поспешно подошёл и смущенно проговорил:

— Ты уж извини, Фёдор Петрович, если что не так. Привык я к порядку, всю жизнь в дорогах да походах провёл.

— Всё ты правильно делаешь. Пойдём, перекусим чем Бог послал, да и отправимся дальше.

Подошли к телегам и светлой скатерти, расстеленной на траве, над которой стоял Андрейка и разгонял веткой мух. Перекрестились каждый по-своему и сели прямо на траву.

После вынужденной паузы Фёдор продолжил:

— Дальше сложнее будет, Павел Тимофеевич. Кержаки — люди особые, замкнутые. Больше внимания Богу уделяют и работе. Мы для них иноверцы из другого мира, а товар наш покупают и пользуются им. Близко к себе не подпускают, но относятся с уважением и к человеку, и к зверю, и к букашке какой, живут по божьим заповедям.

Килин поднял глаза и переспросил удивлённо:

— Кержаки?

Он впервые услышал это слово от Фёдора. Хотя на ярмарке оно всё чаще и чаще в разговорах проскакивало, как клеймо, — прозвище «кержаки», которым называли укрывающихся старолюбцев, беглецов, новых жителей берегов, болот и лесов окрестностей красивой и таинственной реки Керженец, устье которой во время весеннего разлива ширилось и прижималось к стенам Макарьевского монастыря. Год от года кержаков становилось всё больше и больше: вести быстро распространялись среди униженного русского народа, и огромные по площади дремучие леса к северу от монастыря заполнялись теми, кто остался в старой вере, был отвержен и притеснялся царской властью и церковью.

— Да, Павел Тимофеевич, кержаки, раскольники. Но какие они раскольники! Это мы раскольники, это мы раскололи отцовскую веру на части ради сближения с греками. Прости меня, Господи! Я смотрю, все в твоём обозе двумя палами по-отцовски крестятся? Аккуратнее будьте — время сейчас опасное.

— Нам бояться и веру менять негоже, Фёдор Петрович. Только благодаря старой вере да своему труду и живём. Ваши братья, Семён да Матвей, тоже в старой вере остались. — Перекусили, помолчали. Павел Тимофеевич поднялся, перекрестился на восток широко и благочинно, не скрываясь двумя перстами, улыбнулся: — С Богом дальше отправимся, Фёдор Петрович! — И скомандовал: — Подъём! Отдохнули — и в дорогу, рабы Божьи!

Фёдор по своему купеческому положению и доходам всегда был вхож в круг состоятельных людей, а после женитьбы на Софии Смит, дочери дворянина, с ним уже с удовольствием встречались и титулованные и потомственные дворяне, начальники приказов и приказные люди, церковные служители и начальники — епископы, протоиереи, игумены. Из доверительных бесед Фёдор знал многое, а обладая способностью к размышлениям, предвидел возможные последующие действия властей. Он всегда чувствовал возникающую напряжённость, принимал необходимые меры и не раз избегал неприятностей. Эти способности в недавнем прошлом помогли ему сохранить свою жизнь и товар в самый разгар астраханского мятежа.

«Наверное, последний раз иду сюда», — подумал Фёдор. Он вспомнил разговор перед отъездом из Москвы с Григорием Трифоновым, дьяком Сибирского приказа, который шепнул ему, передавая грамоту на торговлю мехами: «Скоро придётся вам, Фёдор Петрович, сменить Волгу да Керженец на Обь с Енисеем. Большие изменения зреют…»

Тогда он, по подсказке и при помощи боярина Александра Даниловича, получил проезжую грамоту, которая гласила: «.. по памяти из Сибирского Приказа дана проезжая грамота по государствам посланному в Лифляндию и прочие окрестные государства для продажи и мены на заморские вещи китайских товаров и мягкой рухляди купчине Фёдору Полонянкину…».

Задумался: «Надо собрать здесь долги, скупить какие возможно меха да отправляться в Лифляндию и дальше в Европу. Однако Государь решил очередной раз ослабить, разорить и разогнать кержаков. Как я раньше не догадался. Не забыть предупредить старца Иоанна и игумена Тихона. И пора посылать помощников на Обь да Енисей».

Обоз продвигался быстро и без сложностей. По договоренности с игуменом и раскольниками Фёдор оставлял для обмена товар в починках и скитах, долго не задерживался, стремился дальше, в верховья реки, пока тропы позволяли идти обозом.

Однажды, после ночёвки на поляне, к обозу из леса вышло несколько человек, один из них без сомнения направился к Фёдору, но был остановлен Килиным:

— Вы кто будете? Зачем пожаловали?

Павел Тимофеевич окликнув непрошеных гостей, напустил на себя начальственности, важности и строгости, но в растерянности остановился, а молодой, высокий и сильный мужик, пользуясь этим, кинулся к нему, обхватил, поднял, прокрутившись на месте, и осторожно опустив на землю, выдохнул:

— Дяденька Килин! Павел Тимофеевич! Это я, Стёпка Нестеров, барабанщик! Помните, я с вами был в Москве, в Воронеже да на Азове?

Они крепко, по-мужски обнялись ещё раз и, радуясь встрече, вместе подошли к Фёдору.

— Фёдор Петрович, вот Стёпку, стрельца-барабанщика встретил… — И обратился к Степану: — Сказывай, Стёпка… Фёдор Петрович — наш спаситель и старший брат друзей твоих, Семёна да Матвея. Помнишь их?

— Как же… Фёдор Петрович, вон те двое, со связанными руками, следили за обозом всё это время от монастыря. Ярыжки они, из Тайного приказа… Дороги к нам узнают…

Подвели мужиков, помятых, с синяками и разбитыми в кровь лицами. Фёдор задумался, спросил:

— Кто послал вас и зачем?

Бойкий мужичонка с разбитым носом жалобно прогундосил:

— Дак мы человеки подневольные… Приказал подьячий Афанасий Гусаков идти за обозом и прознать дорогу в дальние скиты и к старцу, мы и пошли… Тяжело нам в лесах-то шляться за вами. Отпустите, на ярмарку вернёмся, а?

Степан отмахнулся:

— Ведите их в починок к наставнику, а я с обозниками останусь. — Когда мужики отошли, пояснил: — Наставник наш Богдан Григорьевич послал проследить, чтобы никто за вашим обозом лишний не прошёл в леса. Вот мы и идём от монастыря.

Фёдор расстроился, упёрся глазами в землю: «Нюх теряю. Не напрасно напрягался и осторожничал. Да до конца не проверил всё, положился на стрельца. Дойдём до починка Болотного, а дальше караванами…»