7. Волколак
Прошло пятнадцать лет. За эти годы многое изменилось. Канисенство процветало. Через городища канисенства проходил торговый путь. Много купцов стали останавливаться здесь. Спросом пользовались места, где можно было поесть и переночевать. Мужчины трудились в лесу, а юноши занимались охотой или отправлялись с проезжавшими купцами в качестве охраны и помощников.
Дом канися стал еще больше. Народ любил Антвея и без напоминания платил дань в казну. У канисенства появилось свое войско, которое большей частью занималось охраной и проверкой торговых путей. Набор в войско был добровольным, потому что война до этих мест не доходила, а служба была престижной.
Все бы ничего. Все было бы спокойно и размеренно… Если бы не эта ночь…
Суета и крики царили в доме канися. Старой Марифе стало плохо, и она, задыхаясь, села в плетеное кресло. Молодые служанки бегали по дому с тазиками. «Сейчас родит! Сейчас родит!» — кричали они.
На втором этаже в большой родительской палате лежала Ратенька. Живот ее был огромным. Она стонала, закрыв глаза, в полубредовом состоянии. За левую руку ее держала Орьга, поглаживая лоб Ратеньки и пытаясь утешить. Повитуха Патьяна сидела в ногах Рати, иногда заглядывала под сорочку, хмурилась и тяжело вздыхала.
На разных лошадях к дому прискакали Антвей и муж Ратеньки по имени Ломан. В отличие от родителей Ратенька по своей воле вышла замуж. Ломан, будучи мальчиком, поступил на службу в войско к отцу. Отца Ломана звали Тирмон, он был другом Антвея. Именно Тирмон возглавлял набор и подготовку дружинников в прошлые годы. Не раз семьи собирались за одним столом, так и познакомились Рата и Ломан.
Спрыгнув с коней, Антвей и Ломан побежали в дом.
— Беги, узнай, что там! — сказал канись зятю, а сам остался воды испить.
Ломан ворвался в комнату к рожающей жене:
— Ну как она? Жива?
— Типун тебе на язык с кулак размером! — окрысилась на Ломана бабка Патьяна. — Что ты городишь? Пошел отсюда, мужикам здесь не место… Жива твоя Рата, скоро разродится.
Растерянный Ломан спустился вниз к канисю. Антвей обернулся к зятю и спросил:
— Ну как там? Жива?
— Жива… — ответил Ломан и плюхнулся на стул.
Антвей налил себе еще воды и спросил:
— Патьяна мальчика нагадала. Как назвать хотите?
— Да, Владом мальчишку назвать хотели… Ратенька хочет так, услышала где-то имя такое. Говорит, что хорошим владыкой будет… — ответил Ломан.
— Интересное имя… — одобрительно сказал Антвей. — Я такого и не слышал никогда. Ну ничего, сильное имя, помниться будет. Главное, чтобы хорошими делами помнилось.
Роды были тяжелыми. Несколько часов со второго этажа доносились крики Ратеньки. К глубокой ночи крик стих. Антвей посмотрел на зятя, тот заснул за обеденным столом. Канись не стал его будить. Антвей поднялся по лестнице, постучал в дверь, потом открыл. Мимо него пробежала молодая служанка.
— Я за Фириппом, извините… — сказала она.
— Что с Ратенькой? Зачем Фирипп? — посмотрев на Орьгу, спросил Антвей.
— С Ратей все в порядке… — ответила Орьга. — А вот ребенок…
— Что с мальчиком? — спросил Антвей, сделав несколько шагов вперед к тазу, рядом с которым стояли Орьга и Патьяна.
Орьга смотрела в удивленные глаза Антвея. Она взяла его за руку и сказала:
— Мы уже послали за Фириппом, он придет и все нам объяснит…
В тазу Антвей увидел не человеческое, а волчье дитя. Волчонок славно спал, свернувшись калачиком, и иногда облизывался во сне. Антвей попятился назад. В это время зашел Фирипп. Канись посмотрел на него и спросил:
— Что это, Фирипп?
Святой отец подошел к тазу, посмотрел и сказал:
— О, Боже, это волколак… В простонародье — оборотень. Нужно срочно писать в Мирвград…
— Да не надо никуда писать! — перебил его канись. — Это все ведьмины проклятия, помнишь? Ты можешь что-нибудь сделать?
— Я с нечистью не работаю, — ответил Фирипп и развел руками.
— Тогда никто, слышите!.. — обратился ко всем канись, — никто не должен знать! Я сам разберусь. А ребенок умер при родах. Так всем скажете…
Антвей взял подушку, снял с нее наволочку и, схватив щенка за шкирку, положил, как в мешок. Он спустился вниз, залез в кладовку, взял арбалет и вышел с волчонком во двор. Сел на коня, закрепив наволочку и арбалет на седле, и поскакал к окраине городища.
Он подъехал к темной окраине леса, дальше лошадь пройти не смогла бы, снег был очень глубоким. Антвей привязал коня к первому же дереву, взял наволочку с волчонком, арбалет и пошел в лес. Он дошел до старого больного дуба, вытащил из наволочки проснувшегося щенка и посадил к дереву.
Отойдя на несколько шагов, Антвей зарядил арбалет и прицелился в волчонка. Мысли путались в голове канися:
«…Владом мальчишку назвать хотели…»
«Это волколак!..»
Он хотел уже нажать на спусковой крючок, когда волчонок поднял глаза и посмотрел в глаза Антвея. Во взгляде щенка было все: любовь и власть, спокойствие и отчаянье, он как будто знал, что канись не сможет выстрелить.
И Антвей опустил арбалет. Он упал на колени и заплакал от бессилия. Волчонок хотел утешить его и маленькими шагами приблизился к канисю. Увидев это, Антвей крикнул на него:
— Пошел вон отсюда!
Это напугало волчонка, он попятился назад и поджал хвост.
— Иди отсюда, беги! — продолжал кричать канись.
Но волчонок еще сильнее прижимался к дереву. Тогда Антвей набрал снега в руки, слепил ком, бросил в щенка.
«Влад… Волколак… Влад… Волколак», — все звучало в ушах канися.
Он бросил еще несколько снежков и закричал:
— Чертов Владлак! Вот ты кто!
Снег попал щенку в правый бок, он взвизгнул и бросился бежать. А позади слышался плач канися и странное слово «Владлак!».
Какого бы рода ты ни был, пойми,
Где-то живет твоя стая.
Просто почувствуй их след и возьми,
Жизнь по страницам листая.
Северный ветер, что в стороны рвет,
Холодом грудь наполняет…
Стая тебя непременно найдет,
И твое сердце растает.
