Ученица Лесника. Сердце каменной птицы

Игорь Ривер, 2021

Москва была огромным, цельным монолитом, медленно вращающимся, как водоворот и притягивающим к себе все вокруг. Энергия этого вращения была колоссальна, но эта сила уже давно обрела свое русло. Слишком много веков на этом месте жили люди и слишком долго рос город. Он горел, отстраивался заново, отбивался от врагов и сам посылал армии во все стороны света. То, что когда то было маленьким родником, набирало силу, постепенно превращаясь в большую реку, скованную гранитными набережными, но даже меняясь, город остался единым целым с тем древним стойбищем, с которого он начался. По сравнению с нею, Санкт-Петербург был совсем молод и напоминал Ирине птицу, присевшую на берегу моря отдохнуть перед долгим перелетом на север. Присевшую, да так и оставшуюся здесь навсегда. Под ее крыльями не осталось почти ничего от той старины, из которой выросла и на которой стояла старая столица и только один раз городу всерьез грозила гибель. Тогда он отбился, но сейчас каменная птица была больна.

Глава вторая

Лесь колол дрова. Чурбаки разлетались под ударами большого колуна в разные стороны, иногда долетая почти до валяющегося в тени под навесом Серко. Оборотень не шевелился, игнорируя эту опасность, только повертел ухом, когда за забором послышался треск мотора и к сторожке подъехал запыленный “Урал” с двумя седоками.

— Явились, не запылились! — проворчал Лесь в сторону Зигфрида и Ирины.

— Здорово, Лесник! — сказал немец.

— Здоровей видали… Давайте в баню, я с утра банника озадачил. Чуял, что приедете. Идите, а то всю округу мне городом провоняете.

— Я первый, пока там жар сухой! — сказал Зигфрид и направился к маленькому срубу в углу двора.

— Первый он… — топор снова опустился, развалив на две половины очередной чурбак. — Ну а ты что скажешь? Тебя куда послать — стыда потом не оберешься. Весь Перекресток третий день от страха трясется. Нечего сказать: прославилась! Полесская ведьма и белобрысый пруссак ставят Москву на уши. Смерчи, ураганы, цунами и нашествие этих… как их?.. забыл слово… Вспомнил! Покемонов. Гроза морей и океанов, полей и огородов.

Ирина изобразила на лице глубочайшее раскаяние. На самом деле учитель вовсе не злился. Суровость в голосе была показной, он явно был очень доволен тем, что произошло. “Если ученица такое творит, то каков же тогда ее учитель!?” — именно так и подумают знающие люди. Его авторитет поднимется и в этом заслуга Ирины.

— Смерч был только один и небольшой.

— Это ты знаешь, что небольшой, а у нечисти языки длинные и все уже знают, что ты им чуть было весь город до основания не снесла. Потом, говорят, сверху хотела дождиком огненным навернуть, да как-то местные умолили тебя смилостивиться.

— Все было совсем не так!

— Ладно, не рассказывай. Сам знаю, что там творилось. Давай-ка, собирай дрова и разложи под коптильней костерок. Мне вчера лосятины принесли. Закоптим для гостя.

Он ушел в дом и вернулся с большим куском мяса, ножом и толстой деревянной доской. С крыши крыльца спрыгнул большой черный кот и, нюхая воздух, пошел следом за ним. Серко под навесом тоже заинтересованно поднял голову.

Ирина сложила чурки в поленницу, отобрала несколько штук посуше и разложила их под большим несгораемым шкафом, лежащим на кирпичных опорах. Это и была знаменитая в здешних краях “лесникова коптильня”. За мясом к ее учителю приезжали издалека те, кто его знал, хотя далеко не все из них знали, что он сильнейший на всю округу лесной ведьмак.

— Видишь, какое дело, девка… — пластая мясо тонкими полосками, сказал Лесь. — Вы с ним конечно сделали то, что должны были сделать. Но слава — это такая вещь, которая легко приходит, легко уходит и еще легче оборачивается обратной стороной. На тебя еще с прошлого нашего визита на Перекресток народ с опаской смотрел, а теперь и вовсе бояться начнет. Я ведь не шутил насчет длинных языков у нечисти. Очень скоро все будут знать об этом в три раза больше, чем на самом деле было. Потом начнут сказки рассказывать, а потом и вовсе врать, кто во что горазд. Грязь — она намного легче пристает к человеку, чем потом отчищается, а запачкать тебя постараются обязательно. Имей это в виду.

— И что мне делать?

Ирина разложила поленья под коптильней, засунула под них бересту, на мгновение собрала заливавшие двор солнечные лучи и свела их на ней в фокус. Береста вспыхнула коптящим, ярким пламенем.

Учитель поморщился. Он не любил таких “бытовых” фокусов и на ее месте воспользовался бы спичками, но ворчать по этому поводу не стал.

— Ничего тут не поделаешь. Только своей головой думать, да помнить, что тщеславие — самый любимый грех сама знаешь, у кого. Неси щепу из сарайчика.

Первый принесенный ею мешок он забраковал и подробно описал, где висит нужный, потом долго копался в щепках, недовольно ворча, но все же высыпал их в коптильню, добавил горсть сушеных трав, поставил внутрь решетку с мясом и закрыл тяжелую дверь. Сел, достал кисет, набил трубку и надолго замолчал, глядя в сторону леса.

Раскрасневшийся Зигфрид вышел из бани и тоже подсел к коптильне. Вместо черного костюма на нем теперь была белая дзюдоги. Пояс он завязывать не стал. Лесник покосился на него, продолжая тянуть свою трубку и спросил:

— Выгнал, значит, гостя незванного?

— Выгнали.

— В следующий раз осторожней будь. Это мог и кто-то посильнее оказаться. На Перекрестке разное случается.

— Как заранее угадать было?

— Ты сам сказал. Погадать.

— Не умею.

— Ее бы попросил. Она, правда, тоже не очень умеет, но может. Заодно и научится лишний раз чему полезному… — он посмотрел на Ирину. — А ты чего расселась? Дуй в баню.

* * *

— Девка, это ты штоле? — послышалось из горячей полутьмы.

— Я. Почему ты меня все время девкой зовешь?

— Как же тебя еще звать? Нетронутая — значит девка. А кто это сейчас к нему приходил?

Голос банника звучал настороженно и себя он по привычке называл “он”, в третьем лице.

— Зигфрид. Он здесь уже бывал. Не узнал его, что-ли?

— Бывать-то бывал, но у него-то нет. Вблизи-то мы его не видели.

— Сейчас увидел?

— Увидал… Чего там…

Она скинула одежду, плеснула настойку из ковшика на камни и забралась на полок.

— Страшно смотреть было, девка. Ой, страшно! Шрам на шраме и шрамом зачеркнут. А глаза… Помнишь, баба сюда приезжала? Ну, тоже париться любила и долго у хозяина жила. Помнишь?

— Княжна?

— Во-во! Княжна. Все здесь ее боялись, но не так, чтобы вовсе не хотелось с ней взглядом встречаться. За нею тоже смерть хвостом вилась, но она хоть смеяться умела, а этот… Боязно, девка! Вроде и не такой, как те, что полсотни лет назад сюда с огнем приходили, а вроде и такой же. Не разобрать. Чего они там с хозяином удумали?

— Ничего. Сидят. Не бойся его. Ухо и тот шрам, что у него поперек живота, я зашивала, а улыбаться он не научился пока. Веник у тебя найдется?

Внизу зашуршало.

— Все приготовил.

— Тогда начинай.

“Конечно Зигфрид не такой, как Княжна” — подумала она. — “Княжна пятьсот лет здесь, а Зигфрид если и бывал, то либо гостем, либо с армией, а чтобы хозяином быть — это дело другое. Совсем другое.”

Веник опустился ей на спину и горячие березовые листья погнали усталость прочь.

* * *

Повеселевший банник обещал выстирать ее вещи и Ирина обмоталась полотенцем. Оно было узким, так что хватило его только на бедра. Подумав, она мысленно махнула рукой на это рукой. В конце концов и для учителя, и для Зигфрида наличие, или отсутствие одежды особого значения не имело. Ведьмак, или ведьма (если они конечно понимают толк в своем деле) видят сквозь нее, воспринимая человека “как есть”. Душу под шубой не спрячешь.

Не так давно в городе ей в руки попался глянцевый журнал с красочными фотографиями голых и полуодетых женщин. Фотографируются, не стесняются и вроде даже красиво выходит. Конечно ей с ее нескладной фигурой в таком журнале делать нечего, но если у них там можно голыми бегать, то почему ей нельзя? Та же Княжна вообще могла целый день не одеваться. Накинула на себя морок и ходит, где хочет, а Ирина как-никак у себя дома.

В итоге она скинула полотенце, сплела иллюзию красного платья в горошек и вышла во двор.

Серко валялся на траве, посреди двора, с большой костью. Кот забрался на крышу сарая и тоже обрабатывал кусок мяса. А между учителем и Зигфридом стояла на положенной между двух поленьев доске бутылка “шнапса” и издававшая дивный аромат тарелка с копченой лосятиной.

— Моюсь и слышу: где-то пьют без меня, — сказала она, подходя к ним.

Зигфрид молча плеснул в маленькую, с наперсток, рюмочку, бесцветную жидкость и протянул ее ей.

— Попробуй. Фруктовый самогон. С лесниковой водкой на грибах ничего не сравнится, но и я кое что умею.

Ирина презрительно поглядела на миниатюрную емкость, потом удивленно на учителя. Тот кивнул и она опрокинула рюмку в рот.

— Хммм… Даже вкуса нет.

Она отдала рюмку Зигфриду, потянулась за мясом и… пришла в себя на земле, в довольно дурацкой позе, сидя на заднице и опираясь на руки. В голове шумело, а тело было просто фантастически легким.

— Да я ж пья… ик! ой!…пяная! — удивилась она вслух.

— Точно, — согласился немец. — Пьяная, как у вас говорят, в сопли. Даже вырубило ненадолго с непривычки.

— Но как? Та-а-ам же бло совсем чучуть…

— Будет случай — угощу тебя своим абсентом.

Язык слушался плохо, но эта фантастическая легкость… Теперь она понимала Княжну. Полет — это счастье! Ирина вскочила на ноги, провела рукой по воздуху, резко взмахнула волосами и посреди двора завертелся небольшой смерчик. Как раз такой, какой нужно. Она прыгнула вперед, воздух принял ее, поднял, медленно повернул туда, куда ей хотелось и секунду спустя сторожка осталась позади и далеко внизу, а в лицо бил теплый летний ветер, пахнущий лесом.

— Взрослеет ведьма… — сказал слегка покрасневший от выпитого Лесь.

— Не разбилась бы!

— Пьяных и дураков сам Бог бережет, а тут мы имеем и то, и другое в одном лице. Да и не в первый раз она летает. Ты говорил, что размером с реку смерч был? Я думал, преувеличивали…

— Да! Так вот, когда она… На чем я остановился?