Восвояси

Иосиф Антонович Циммерманн (2024)

В просторечии их называют русскими или советскими немцами, чью историю можно выразить двумя словами — народ в пути. Главный печатный орган землячества немцев из России носит именно такое символичное название — «Volk auf dem Weg». Когда в конце прошлого столетия распался СССР, практически во всех его республиках миллионы немцев оказались чужими и были вынуждены эмигрировать в Германию. Спустя более четверти века жизни на исторической родине, многие семьи бывших советских немцев вновь оказались в поисках отчизны. Почему они уезжают и куда теперь ведет их дорога? Роман “Восвояси” является продолжением книги “Чужбина”. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Скромные похороны золотой души человека

На ярком голубом небе медленно плыла одинокая тучка, размазывая серую кляксу своей тени по глинистой поверхности бескрайней степи. Им обоим не за что было зацепиться: ни тучке в пустом поднебесье, ни ее тени на выжженной летним солнцем земле.

Даже наоборот. К потеряному облаку привязался гордо паривший над ним беркут. Скорее всего, от скуки царь птиц вцепился своим зорким взглядом в одиноко летящего спутника.

Орел упустил момент, когда под ними сплошную желтоватую равнину вдруг разорвала зеленая витиеватая трещина.

Это была низина берущей в этом краю свое начало реки Илек. Живительная влага из многочисленных родников текла по естественному руслу с отвесными берегами, меняя свою ширину от пары метров в верхнем до ста пятидесяти метров в среднем течении. То там, то здесь высвечивались белоснежные известняковые кручи. А вот песчаные обрывы, наоборот, практически сливались с остатками жухлой травы бескрайних пастбищ.

Казахстанскому Илеку предстояло преодолеть более шестисот километров сквозь невысокие каменные гряды Мугоджарского массива, оставляя на своем пути пойму, изобилующую многочисленными протоками и озерами, прежде чем он, как самый крупный приток, сольется с великим Уралом.

К середине лета палящее солнце до последней травинки выжгло степь. А долина реки Илек продолжала зеленеть оазисом жизни: готовая утолить жажду, подарить прохладу и накормить как людей, так и их многочисленные караваны верблюдов, табуны лошадей, стада коров и отары овец.

У истока реки, на крутой извилине, напротив длинных и порой высоких белых известняковых склонов, раскинулось село Ақкемер¹.

Его название легко объяснимо. В старину пригнавшие на это место из степи свой скот на водопой кочевники, глядя из-под ладони на череду круч, до боли в глазах сияющих на солнце своей белизной, восхищенно твердили:

— Ақ кемер! — что в переводе с тюркского означает «белый пояс»…

***

Вот уже которые сутки подряд стояло безветрие и воздух был раскален невыносимым жаром. Спозаранку, не успев еще толком проснуться, босоногие сельские ребятишки убегали на речку. Благо, там сплошь и рядом из-под земли бьют ледяной воды родники.

Обычная для этих мест и этого времени года погода задолго до полудня загнала жаждущих тени и прохлады немногочисленных сельчан в самые укромные уголки жилищ. Были даже и такие, кто прятался от жары в глубоких погребах.

Придавленный зноем Ақкемер обезлюдел и сейчас напоминал знакомое нам по вестерн-фильмам, заброшенное и опустевшее поселение. От малейшего движения воздуха по улицам испуганно разбегались сухие клубки перекати-поле.

Лавируя между этими шарами, почти сливаясь по цвету с утрамбованным песком и глиной грунтовой поселковой дороги, тенью промелькнула рыжая кошка. Она спешила в сторону одиноко стоящего на пустыре, выложенного из силикатного кирпича, дома. Слева от нее осталось здание железнодорожного вокзала и прилегающий к нему круглой формы сад. Справа располагался древний зират² мусульман. Высокие, небесного цвета купола надгробий, многочисленные каменные ствольные стелы и мемориальные ограды виднелись издалека.

В надежде уловить свежий бриз, двери дома стояли нараспашку. Но своевольная кошка забралась внутрь через открытую форточку.

Рыжим пятном она застыла на широком, окрашенном голубой краской, деревянном подоконнике. Боком прислонившись к ржавой жестяной банке, из которой торчал полузасохший бледно-зеленый столетник, кошка навострила уши.

Из глубины комнаты доносились тяжкие человеческие стоны. Домашнее животное жалобно мяукнуло в ответ.

Застоявшийся воздух пропах смесью карболки и корвалола. В правом углу помещения, под висящим на стене гобеленом с изображением пятерых оленей у водопоя, на железной кровати, тяжело и в болях умирала пожилая женщина. Длинные, смолистого цвета волосы веером разбросало по белоснежной наволочке подушки. На сморщенном лбу умирающей выступали крупные капли пота. Часть их, как только лицо страдалицы в судорогах передергивалось от очередного приступа боли, ручьем стекала в глубокие коричнево-лиловые впадины ее глаз, а потом дальше — на темную поверхность впавших щек. Загорелая кожа казашки по контуру скул казалась вылинявшей. Истощенная и сухая, почти прозрачная, она была не в состоянии скрывать цвет выпирающих костей.

При всем при этом зримая печать кончины не могла полностью омрачить доброе выражение лица с открытым, чистым взглядом выцветших от многих лет глаз.

У изголовья, на табуретке, осторожно придерживая руку больной в своей, сгорбившись, сидела старушка лет восьмидесяти с лишним. Она периодически обтирала вафельным полотенцем вспотевшие лоб и лицо лежащей в кровати.

— Потерпи, родная, потерпи, — полушепотом, как заклинание, твердила сиделка, свободной рукой сгоняя надоедливых мух с лица больной. — Бог милостив. Он не дозволит тебе долго мучиться.

Умирающую звали Алтын. В переводе с казахского это имя означает «золото». Пятьдесят восемь лет назад дедушка Баймухамбет предрек своей внучке благородный, как этот металл, характер. О другой ценности золота он тогда и не помышлял. Прошли времена, когда их очень богатый род Шукеновых владел необозримыми пастбищами по правую и левую сторону протекающей здесь реки, в те далекие времена еще называвшейся по-казахски — Елеком. Территория Ақкемера в ту пору тоже еще принадлежала им. Столыпинские реформы царской России и советская коллективизация полностью лишили Шукеновых всех этих земель. Старика Баймухамбета отныне заботило более важное.

— Будь доброй сердцем и щедрой душой! — напутствовал Баймухамбет новорожденную внучку с золотым именем.

За половину столетия род Шукеновых обеднел и в плане потомков. У трех сыновей бая родились всего два ребенка. У старшего, Мурата, — сын Саркен, а у среднего, Кадырбека, — дочь Алтын. Младший, Данда, вообще остался бездетным.

Алтын вышла замуж за военнопленного обер-фельдфебеля Якова Шмидта, который после войны добровольно отказался возвращаться по репатриации назад в Германию. У них родился лишь один сын Виктор.

У хромого с рождения Саркена было три дочери: Каракат, Азель и Айнау, которые вышли замуж соответственно за русского, молдаванина и украинца и сразу же после свадьбы поменяли Казахстан на очень далекий, славящийся в Советском Союзе длинным рублем, Сахалин. Они даже на похороны отца не смогли вовремя прилететь.

Вдова Саркена, депортированная в Казахстан немка Поволжья Амалия, сейчас дежурила у смертного одра своей золовки.

— Алтын, ты слышишь меня? — спросила Амалия и успокаивающе погладила иссохшую руку больной. — Я должна тебе все рассказать. Про меня и нашего Хабхабыча. Ну и кличку же ты ему придумала! Вот не знаю, во всем ли муж тебе признался или нет. Давид тоже хорош, бросил тебя одну. Умчался в эту проклятую Германию. Ну да ладно. Не об этом сейчас речь. Вы так сами порешили.

Умирающая с трудом приподняла веки, скользнула взглядом по белому потолку, повернула глаза и посмотрела на сгорбленную сиделку.

— Мне… — с большим усилием шевеля посиневшими губами, хрипло прошептала Алтын. — он Яков.

— Да ладно уж теперь скрывать. Хабхабыч, Яков и Давид один и тот же человек.

— Мне надо причаститься.

— Не лезь вперед бабушки! Я старше тебя, и мне первой положено причащаться, — иронизировала Амалия. Подобие улыбки скользнуло по ее лицу. — Ты зря тут не болтай. Побереги силы. Лежи и слушай.

— Так я же умираю.

— Мне тоже недолго осталось. Так что не мешай. Ты знаешь, мы ж никогда с тобой не были подругами. Хотя могли ими быть. И вроде родственники, и жили по соседству последние годы. А самое главное, у нас ведь общий мужчина был. Как я уже сказала, я не знаю, что именно тебе поведал твой супруг. Так что теперь послушай, как я понимаю случившееся. Мы с Давидом родом из одного села. Звалось оно Мюллер. В немецкой колонии на Волге. Давид был порядком моложе меня и очень маленького роста. Я никогда не собиралась выходить за него замуж. Но он оказался настырным и обиходным ухажером. Я забеременела. Мы не успели официально расписаться, потому что началась война. Давида забрали на фронт. А через два месяца нашу автономную республику немцев Поволжья свои же, советская власть, за двадцать четыре часа уничтожили. Меня тогда, ты знаешь, арестовали и выслали к вам в Казахстан. В трудармии, на зоне, за колючей оградой заставили уголь в Шубаркудуке добывать.

Считай, что в пути у меня родился сын. Мой несчастный ангел Коленька. Ему с рождения не везло. В детском саду его покалечили. Все говорили, что это нянечка виновата. Ей тогда с фронта похоронка на мужа пришла. Вот, получается, она и отомстила. Пусть и ребенку, но немцу. Я ее не проклинаю. Все мы люди. Всем тогда было тяжело. Это война во всем виновата. Если б не она, то ничего бы этого не случилось. Мы бы с Давидом поженились, и Коля родился бы в нормальных условиях. Под моим присмотром его бы, гляди, и не угробили. Но не нами судьбы пишутся. Так порешили небеса.

Твой двоюродный брат Саркен мне тогда очень помог. Ваш дядька Мурат, а потом и тетя Жамиля были председателями сельсовета. Печать и бланки хранились у них дома. Так вот, Саркен нас поженил. За полчаса подделал свидетельство о браке. Это чтобы меня и ребенка-калеку из амбулатории опять на зону не забрали. Начальник охраны нам пистолетом угрожал. Фельдшер пыталась урезонить офицера, но все без толку. А вот перед бумажкой с печатью энкавэдэшник сдался. Оставил нас на попечение мужа.

Я в тот момент действительно не в состоянии была здраво мыслить и сопротивляться. Скорее всего, от страха. Но, клянусь богом, я вышла замуж за твоего брата не из-за благодарности. Он мне как человек был симпатичен. С первой минуты нашего знакомства. Ну а потом и чувства появились. Очень скоро я его по-настоящему полюбила. Всем сердцем и душой. И наши трое дочек — тому доказательство.

Так вот, а Давид в сорок первом году под Москвой попал в немецкий плен. Волей или неволей, но там он стал работать на врага. Служил в роте технического обеспечения вермахта. Познакомился и подружился в те годы со своим начальником, обер-фельдфебелем Яковом Шмидтом. Однофамилец. Давид ведь тоже по фамилии Шмидт. Это обстоятельство и спасло нашего Хабхабыча. Когда весной 1945 года под Данцигом они попали в советское окружение, Яков Шмидт погиб. А Давид тяжело раненным, без сознания, с вещами своего командира в руках оказался в плену Красной Армии.

Я уверена, если бы тогда узнали, что он Давид Шмидт, урожденный немец Поволжья, ефрейтор Красной армии, и что он работал на фашистов, то его бы сразу же, без суда и следствия, пристрелили. Но пока Давид приходил в сознание, его уже по документам записали Яковом. То есть германским военнопленным. К ним совсем другое отношение было.

Так Давид стал Яковом, и его сослали в лагерь под Свердловском. Через четыре года всех военнопленных отпустили назад, в Германию. Но Якову там нечего было искать. Ведь он на самом деле был нашенский. Да и я с сыном тоже были по эту сторону кордона. Яков попросил оставить его в СССР. Твой дядя Данда тогда служил в лагере капитаном НКВД. Он и организовал Якову спецпоселение на станции Аккемир.

Ну а дальше ты должна помнить. На обратном пути из областной больницы мы с Саркеном заехали к вам. Тут я и столкнулась с моим Давидом. У него был страшный шрам на пол-лица. Узнала его только по голосу. В это было трудно поверить. Я себя едва сдержала, чтобы не броситься любимому на шею. Он тогда впервые увидел своего сына. Горбатого Коленьку. В первый же день Давид, теперь уже Яков, предложил мне официально расписаться и нам втроем уехать в Германию. Но я была замужем. У нас с Саркеном родилась Каракат и двойняшки были на подходе. А самое главное, мне Саркен стал дороже, чем Давид.

— Их хабс, их хабс, — могло показаться, что Алтын в забытье бредит.

— Да, именно это всегда выдавало в Якове моего Давида. Он же с юных лет постоянно и всюду мешал в русскую речь немецкий глагол haben. «Я хабе сегодня видел». «Ты хаст купила?» У немцев это означает «иметь» и обязательный глагол в прошедшем времени. Это же ты тогда сама прозвала его Хабхабычем. Влюбилась ты по самые уши в экзотичного военнопленного. А ему это как раз и на руку было: он вроде как остался рядом со мной и мог как-то участвовать в жизни своего сына.

Получается, что я и Давид оба нашли в вашей семье, в роде Шукеновых, свое счастье. С тобой мы дважды породненные. А подругами так и не стали. Видимо, где-то чуть-чуть ревность осталась. Ну а теперь нам суждено вместе век доживать. Без нашего Хабхабыча. Ты же его с сыном Виктором и снохой Татьяной в Германию отпустила. А зря. Дуреха, почему ты ему про свою неизлечимую болезнь не сказала? Не по-людски это.

— Телеграмму не шли. Не смей их там тревожить, — была последняя воля прикованной к постели Алтын. На исходе дня она предстала…

Краем простыни Амалия осторожно накрыла лицо умершей. Придерживая табуретку, чтобы та вдруг не сдвинулась и не заскрипела, старушка с опаской поднялась и беззвучно, на цыпочках, медленно отошла от кровати. Амалия была уверена, что первые часы после смерти нельзя почем зря тревожить мертвое тело. Считала, что от излишнего шума и ненужных прикосновений усопший может воскреснуть, а потом опять, в страшных муках, второй раз будет умирать.

Рыжая кошка полдня неподвижно просидела на подоконнике. Фартуком в руках Амалия молча прогнала свою питомицу, следующую за ней везде по пятам. Домашнее животное по кличке Царапа с возмущенным «мяу» покинуло помещение. И опять-таки через форточку, которую хозяйка поспешила тут же закрыть.

За свою долгую жизнь немке довелось часто и много хоронить. В годы гражданской войны (ей было тогда неполных десять лет) изнасиловали и зарезали ее маму. Их отец не выдержал этой потери, сломался и наложил на себя руки. С голоду померли три сестренки. Восемнадцатилетним юношей забрал к себе ее единственного сына Николая злой дух Карачун.

Амалия слыла знатоком библии и святых писаний. Во всей округе ее звали к одру умирающих практически все: и православные, и баптисты, и католики, и лютеране.

Не первый раз немка переживала и смертный час мусульман. Она была рядом, когда издали свой последний вздох свекор Мурат, свекровь Жамиля и супруг Саркен. Вот только омывать тела усопших казахов ей до сих пор не приходилось. Алтын будет первой.

Закрывая форточку, Амалия не преминула придавить пару бьющихся об оконное стекло мух и достала из широкого кармана своего василькового цвета халата серебряный флакон с красной крышкой. Хорошенько встряхнув баллончик дихлофоса и прикрыв фартуком нос и рот, она щедро распылила аэрозоль. Спешно покинула комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

Солнце клонилось к горизонту, но по-прежнему стояла жара. Вечер не приносил такой желанной прохлады.

— Хорошо, что я заранее скупила в магазине все запасы льда, — вслух похвалила себя Амалия и продолжила размышлять: — Но на три дня его точно не хватит. Пока запах не пошел, придется уже завтра ее похоронить. Обойдемся без поминок. Близких родственников все равно в поселке не осталось, а чужих нечем угощать. Забью последних кур. Приготовлю плов. Попрошу братьев Шук выкопать могилу. Кто бы прочитал суры из Корана?

Амалия чувствовала, как тоска и печаль пытаются овладеть ею. Но с годами выработанное понимание ответственности, постоянная необходимость заботиться о других и принимать решения не позволили ей расслабиться. В эти минуты не мог ее умиротворить ни ошеломляюще красивый приближающийся закат, ни по-летнему прогретый воздух, ни полный пряных ароматов растущий у входа в дом Хабхабыча куст переспелой смородины. Под его ветвями, вытянув свою лапу на запад, туда, где алело опускающееся солнце, безмятежно умывалась кошка. Теплый свет вечерней зари розовыми лучами проникал между волосками пушистой шерсти животного, а умеренно густой подшерсток в бликах заката казался увенчанным золотой короной. Кошка намывала в дом гостей.

В это время со стороны железнодорожного переезда приблизился небольшой гурт домашней скотины. Верхом на коне молодой пастух громко подгонял пару истощенных коров и десяток коз с баранами. Его крики были явно излишни. Обозримое количество изнуренных за день в голодной степи, проголодавшихся и жаждущих животных само спешило в родные хлева. Скотина знала, что там их ожидает вода и кормежка.

Амалия помнила времена, когда возвращающееся с пастбища стадо домашних животных, тогда еще многотысячного поселка, поднятой пылью затмевало закат солнца. Это было всего лишь год-другой назад. Но развал страны Советов и бесчинство захвативших власть националистически настроенных молодчиков из трех казахских семей — народ дал им прозвище «братья Исины» — в кратчайшее время свели на нет численность жителей села и поголовье содержащегося ими скота. Обезлюдевший Ақкемер погрузился в угрюмую дремоту.

Амалия поспешила навстречу пастуху. Мальчик лет десяти, верхом на пегом мерине, еще издали приветствовал старушку:

— Здрасте, баб Маль.

— О боже, Уральчик, это кто ж тебя в чабаны записал?

— Мой первый день, — гордо ответил худощавый подросток, вытирая сопли грязным рукавом, и по-взрослому добавил: — На жизнь зарабатываю.

Месяц назад, ночью, мотоцикл его родителей столкнулся на трассе с грузовиком. Оба транспортных средства двигались без света. Отец и мать Урала погибли на месте. Сильно пострадала, но все же осталась в живых только сестра, сидевшая теперь в коляске. Бедолагу до сих пор пытаются поставить на ноги в областной больнице.

— Ты хоть ел сегодня?

— У меня сухари и курт³ в рюкзаке.

— Зайдешь потом, я тебя жареной картошкой накормлю.

— Спасибо, баб Маль.

— Урал, а у нас ведь горе! — вдруг слезно запричитала Амалия, обеими руками ударяя в подол платья. — Алтын тәте қайтыс болды деп, ел-жұртқа хабарла⁴.

Не переспрашивая, пастух пришпорил своего мерина, который с места галопом помчался по грунтовой улице поселка. Мальчик надрывно периодически громко выкрикивал:

— Алтын қайтыс болды.

Вырываясь из-под копыт животного, клубы пыли взвивались над крышами низких саманок.

Амалия взглянула на свою мазанку. В ее окнах сейчас отражались розовые и лиловые отблески угасающей вечерней зари.

«Красивый закат, — подумала старушка. — Умерший в этот день человек, должно быть, имел такую же жизнь».

В темно-синем небе начали вспыхивать звезды…

***

— О великий Аллах, будь свидетелем! — понизив голос, медитативно произнесла Амалия, стоя с раскинутыми в обе стороны руками над телом умершей Алтын. В одной старушка держала кувшин, в другой — белое вафельное полотенце. — Позволь мне совершить омовение усопшей.

За восемьдесят два года своей жизни немка впервые напрямую обращалась к чужому богу:

— Я человек иной веры, но единственная и самая близкая душа усопшей мусульманки. Постараюсь сделать этот ритуал по вашим правилам. Будь снисходителен, о великий Аллах, ко мне, необученной и грешной.

Тело Алтын покоилось посреди комнаты на паре широких неструганных горбылей, лежащих на двух табуретках. Амалии пришлось вырвать эти доски из высокого забора дома Хабхабыча.

Тонкой струей воды из кувшина старушка аккуратно полила бездыханное тело от кончиков волос на лбу до самого длинного второго пальца правой ступни умершей. Перейдя на левую сторону, повторила процесс в обратном направлении. Смочив новое белоснежное полотенце и слегка посыпав его солью, старушка без брезгливости обтерла все части человеческой плоти. Она усвоила, что мыло и шампунь при омовении мусульман недопустимы. Под ложем умершей по деревянному полу глухо забарабанили капли воды — сначала редкие, а потом все чаще, громче, сильнее…

Завершив ритуал, Амалия облачила умершую в не по-росту длинную и широкую белоснежную сорочку. Вообще-то она берегла эту пошивку для собственных похорон.

Подумав, Амалия решительно подошла и сняла висящий на стене гобелен с изображением пятерых оленей у водопоя.

— Не пойму. Куда подевались из дома все ковры? — вслух недоумевала старушка, заворачивая покойника. — У Хабхабыча с Алтын их с десяток было. Считай, на каждой стене по одному висело.

— Үйде кiм бар? — нежданно снаружи раздался женский голос. Амалия посмотрела в окно. За калиткой забора виднелась лишь макушка белого тюрбана. Казашка интересовалась, есть ли кто в доме.

— Иә иә келе жатырмын, — поспешила на выход Амалия. — Иду. Уже иду. Батыр-ана⁵, ты мое спасение! Как же вовремя ты пришла.

«Богатырь мать» прозвал ее народ. Могло показаться, что это была насмешка. Ведь внешне хрупкая Дамежан была противоположностью могучего и сильного былинного великана: маленькая ростом, от силы пятьдесят килограммов веса. Но был у этого названия и простой перевод — мать-героиня. После смерти мужа вдове пришлось самой растить одного приемного и семерых своих детей.

Дамежан всегда одной из первых приходила односельчанам на помощь. За самоотверженность и справедливость люди не стеснялись ее и в лицо называть Батыр-ана.

Едва переступив порог, Дамежан обняла Амалию и на всю комнату громко произнесла:

— Артынын кайырын берсін, Алла алдынан жарылқасын, иманды болсын⁶!

Казашка обращалась к ней как самой настоящей и близкой родственнице умершей. У Амалии подступил комок к горлу. Слова соболезнования глубоко тронули ее, проникли в душу, и с ними пришло, как откровение, осознание действительной трагедии момента: она, лютеранка с немецкой фамилией Лейс, осталась чуть ли не единственной представительницей некогда великого и многочисленного карасайского рода Баймухамбета Шукенова. Чуть погодя немка смогла ответить:

— Рахмет! Пусть будет так! — и благоговейно добавила: — Алла разы болсын⁷!

Обойдя вокруг завернутого в гобелен тела усопшей, Батыр-ана напрямую спросила:

— Помощь нужна?

— Омовение я уже сделала. Теперь надо позаботиться, чтобы жара тут не навредила. Вот не знаю, можно ли лед сверху положить или все же по краям.

— Лучше под низ. Так больше толку будет.

— Все равно надо поспешить с похоронами. Нельзя затягивать. Погода не позволяет держать покойника положенные три дня. Братья Шук уже копают могилу. Ты бы нашла человека, кто суры из Корана читать будет. Поминки устраивать не будем. Резать нечего. У меня три курицы всего осталось. А у Алтын вообще пустой двор. Ты же знаешь, Исины угнали зимой весь скот Хабхабыча. Ты только не вздумай кого из этой братвы пригласить.

Амалия строго посмотрела в лицо Дамежан. Батыр-ана демонстративно вздернула брови, и недобрая улыбка коснулась ее губ.

— Так им и приглашения не надо, — развела руками казашка. — Согласно традиции они обязаны прийти. Запретить им никто не может.

На минуту-другую в комнате повисла тишина.

— Кстати, негоже будет Алтын нести на кладбище в этом покрывале, — поспешила сменить тему Дамежан, пальцем указывая на гобелен. — Она лучшего заслужила.

— Я знаю. Но куда-то пропали все ковры. Неужели братцы Исины покойную напоследок еще раз ограбили? Не должны. Я вроде часто тут бывала, ухаживала за ней. Но ничего подозрительного не заметила. И она мне не жаловалась.

— Что-нибудь придумаем. Курей своих тоже не режь. Оставь на лучшие времена, — сказала и скрылась восвояси Дамежан.

***

Вернулась Батыр-ана во главе небольшой группы мужчин. Ее сыновья Сержан и Ержан несли на плечах трубой свернутый ковер. Один из пожилых казахов за веревку, накрученную на крутые рога, вел козу. Двое других вместе несли тяжелую молочную флягу.

— Ковер не очень большой, — поравнявшись со стоящей у входа Амалией, на ходу пояснила Батыр-ана. — Но другого у нас нет. Хотя Алтын тоже невысокой была, должна поместиться. Без қонақасы⁸ нельзя. От одной козы мяса мало, но хватит для небольшого угощения. В первую очередь уважим аксакалов, тех, кто роет могилу и будет нести атағаш⁹. Женщин и детей угостим баурсаками¹⁰ да айраном¹¹.

Прощаться с умершей Алтын пришли все односельчане. Двор Хабхабыча заполонили женщины и дети. Мужчины выстроились для чтения сур Корана за забором дома.

Один из стариков-оралманов — так звали в поселке новичков — казахских переселенцев из узбекской Каракалпакии — взял на себя обязанности имама. Когда-то, еще в родном горном ауле, он был учеником муллы и знал, как проводить похоронный молебен.

Умершая была дитя советского времени. Ее нельзя назвать атеисткой, но мусульманка так и не приучилась соблюдать по пять обязательных намазов в день. С другой стороны, Коран лежал у нее в комнате на самом видном месте. Алтын бережно обращалась с праведным писанием. Не понимая ни слова по-арабски, она перед смертью научилась читать молебные суры. Об этом не преминул упомянуть в своей молитве ученик муллы.

Закончив намаз¹², белобородый аксакал во всеуслышание задал собравшимся вопрос:

— Марқұм болғаннын бұл өмірде адамға қарызы қалды ма?

В переводе это означало: «Был ли покойный в долгу перед кем-то в этой жизни?»

Некоторое время все молчали, пока тишину не нарушил слегка дрожащий юношеский голос:

— По пути сюда я зашел в магазин, — от смущения даже покраснел на лицо двадцатилетний Ержан. — Думал, если что, заплатить долги Алтын-апа. Но в тетрадке не было даже ее странички. Она никогда не покупала в долг.

— На прошлой неделе Алтын-апа принесла и подарила мне весь их домашний инструмент, — подал голос Ұста. Так, без имени, чисто по профессии называли в поселке кузнеца.

— Не спеши, — прервал его исполняющий обязанности имама аксакал. — Это будет мой следующий вопрос.

Белобородый обвел взглядом всех собравшихся и продолжил ритуальный опрос:

— Должен кто-то усопшему?

Мужская толпа промолчала.

— Тогда я сам скажу, — нарушил тишину аксакал. — Алтын-апа пожертвовала на строительство мечети большую сумму денег и все ваучеры, положенные семье Шукеновых на часть имущества и земли бывшего тут совхоза «Пролетарский». Для убранства будущего божьего дома подарила пять ковров.

Гул одобрения пронесся над головами собравшихся мужчин. Притихшие за забором двора Хабхабыча и тайно подслушивающие речь седого ученика муллы, как по команде, громко и хором заголосили женщины Ақкемера.

— Велик Аллах и милосерден его пророк, подарившие нам такого щедрой души и золотого сердца человека! — пафосно завершил свою речь белобородый оралман…

Водрузив тело умершей на деревянный атағаш, мужская колонна направилась в сторону древнего зирата.

Женщины засуетились по двору, спеша приготовить поминальное угощение.

— Погоди, — Амалия ухватила за руку проходящую мимо Дамежан. — Вот скажи, вроде хорошего человека хороним. Надо ли было про ее долги выспрашивать? Кому это теперь надо?

— Еще как надо. У казахов это смертельно важно. Это последняя возможность спасти душу умершего. Ведь если марқұм кому-то должен и никто из родственников его долги не оплатит, то не произойдет очищение. Из-за непогашенного долга в этой жизни умерший не попадет в потусторонний рай.

— А почему тогда никто из братьев Исиных не признался, что они должники умершей? Мы же все помним, как они у Алтын с Хабхабычем угнали скотину со двора.

— Не знаю. Это уже их проблема. Они упустили свою возможность. Им теперь одна дорога — в ад.

К вечеру из глубины далеких сибирских лесов подул северо-восточный ветер. Первый норд-ост, преодолевший за последние недели выжженные равнины и принесший освежающую благодать. Охотно подставляя прохладному дуновению свое по-старчески иссохшее лицо, Амалия опустилась на колени в сторону востока. Там, над Илеком, как всегда гордо, возвышались известняковые кручи. Но не белые. Лучи заходящего солнца окрасили их в багряный цвет.

Со стороны невозможно было понять кому именно сейчас молилась Амалия. Известно, что протестанты-лютеране не признают икон и во время церковной службы у них не принято креститься. Но ведь и у мусульман Бог тоже обезличен. Правоверные совершают намаз, но с кем они говорят — воочию себе не представляют. Главное, что обращаются в правильном направлении…

***

Буквально месяц тому назад изначально русское написание казахстанского поселка Аккемир исправили на Ақкемер, что в переводе с тюркского означает «белый пояс». Над зданием сельского Совета народных депутатов сменили советский красный на казахский, небесного цвета, флаг. И вывеску поменяли на «акимат».

После распада совхоза и, в прямом смысле слова, уничтожения здания его конторы, только в акимате остался единственный в поселке исправно работающий телефон. Амалии срочно надо было позвонить в Германию. Перед смертью Алтын попросила не высылать телеграмму.

«Про телефонный разговор не было и речи». — мысленно оправдывала себя Амалия.

Благо, Хабхабыч в первом же письме написал номер телефона, по которому можно было с ним связаться. Отдав секретарше акимата свою месячную пенсию, Амалия по телефону кратко сообщила Давиду о смерти его супруги.

Уже на выходе из акимата ее вдруг окликнула представительного вида секретарша. Ее отличительной чертой всегда была высокая прическа. Ходили слухи, что модница наматывала волосы на стеклянную литровой, а то и большей величины банку.

«Не дай бог ей где-нибудь головой о дверную притолоку зацепиться. Вдребезги прическу разнесет», — бывало, судачили злые поселковые языки.

Высокая и статная женщина долгие годы была председателем сельского Совета народных депутатов. Считай, что первый человек в поселке. В переименованном на казахский лад учреждении — акимате — ей отвели всего лишь должность секретарши.

— Баб Маль, ты наверняка помнишь Третьяка? — внезапно спросила Тамара Васильевна.

От неожиданности старушка застыла на ступеньке крыльца. Не сразу и не оборачиваясь ответила на вопрос вопросом:

— Что он там опять натворил?

— Письмо с зоны нам прислал.

Амалия медленно обернулась и, испытующе смотря в глаза секретарше, сказала:

— Ну да. Такое дерьмо не забывается. Хотя и очень хотелось бы. Родной сын Третьяка теперь приходится сводным племянником моему приемному сыну. И что того? Вы же, Тамара Васильевна, сами знали этого негодяя.

— Ему недавно перевалило за семьдесят. Третьяк по возрасту попадает под амнистию и просит разрешения доживать свой век у нас в поселке.

— Да никогда! — от нахлынувшей злости побагровело лицо старушки. — Пусть там, за решеткой, и сдохнет. Он все равно не жилец на этом свете. Поди ты слышала, что его напарник, Князев, пару лет тому назад освободился. Он думал, что умнее, побоялся вернуться в родной поселок. Но добрые люди его все равно нашли. Пристрелили как собаку. Яйца ублюдку перед этим отрезали.

— Да угомонись же, баб Маль. Так нельзя. Не по закону. Это был самосуд.

— А ты семидесятилетнему уголовнику ответь и участковому тоже заяву накатай: мол, баба Амалия грозит с Третьяком то же самое сделать…

***

Две недели спустя ехавший со стороны районного центра грузовик высадил Хабхабыча и его сына Виктора возле поселкового христианского кладбища. Мужчины летели самолетом из Мюнхена в Актюбинск через Москву. Потом из областного центра на скором поезде промчались мимо родной станции Ақкемер, чтобы в конечном счете из Кандагача на попутке вернуться обратно. На последние восемьдесят километров пути они потратили в два раза больше времени, чем на тысячекилометровый перелет из Германии в Казахстан.

На обочине посыпанного грубым щебнем шоссе их поджидала вся в черное одетая Амалия. Рядом с ней ютился щуплый мальчик.

— Давно ждешь? — спросил Яков вместо приветствия и спрыгнул с высокой ступеньки грузовика.

— Сказала бы, если мне хоть кто-нибудь раз в жизни часы подарил, — краем платочка Амалия прикрыла радостную улыбку. С Виктором она поздоровалась лишь кивком.

— А че хат сюда вышли? На переезде же удобнее ждать — на стульчике да и в тенечке.

— Так переезд перенесли на километр дальше. Китайские товарняки уже не помещались на нашей станции.

— Во как! В Аккемире снова пшеницу да рожь хат выращивать стали?

— Поселок и станцию переименовали, — Амалия показала в сторону новенького дорожного указателя «селосы Ақкемер». — А зерно практически никто уже не сеет. Это, скорее всего, из-за длиннющих поездов-цистерн с нефтью разъезд перенесли. Сейчас, поди, половина наших сельчан на нефтекачалках работает.

— Немыс Ата, сенин устиннен жаксы иис шыгады¹³, — большие черные глаза мальчика смотрели Давиду в душу.

Желая помочь, он успел выхватить из рук старика маленький фанерный чемоданчик. Давид не сопротивлялся.

— А это кто?

— Уральчик. Сын Жамлихановых. Они в ауле новые, недавно сюда перебрались. Он сейчас подрабатывает пастухом. Сегодня у него единственный выходной.

— Ты ему или он тебе нянька? — во всю ширину новых вставных зубов улыбнулся Хабхабыч.

— Он сирота. У них в семье несчастный случай. Родители в аварии погибли.

— А тебе кто его доверил? Тебе ж хат восемьдесят два.

— Думаешь, я хотела? — развела руками Амалия. — Официально он на свою сестру Соню записан. Но за ней самой ухаживать надо. Бедолага из больницы не вылазит. А братишка одинешенек сидит перед домом и убивается. Я не смогла мимо пройти.

— Не боишься? Справишься?

— Все в божьих руках. Что-то варить и стирать я еще в состоянии.

— Да простит меня Всевышний и твой хат зубной врач, — Хабхабыч порылся в кармане костюма, достал и протянул мальчику тоненькую плиточку немецкой жвачки.

— Баб Маль, у нас не получилось раньше прилететь, — счел нужным пояснить Виктор. — Ждали немецкие паспорта. Нам выдали временные.

— А Таня почему не приехала? — поинтересовалась Амалия.

— Так она на сносях. У нас скоро ребенок родится. Я хотел было остаться, ухаживать за ней. Но Танечка настояла, чтоб я попрощался с матерью.

— Во как! Тогда поздравляю. Хорошая у тебя жена.

В нарушение всех правил безопасности, четверка — Давид, Виктор, Амалия и Урал — перешли рельсы на месте бывшего переезда бывшей станции Аккемира. Впереди, перед ними, высокая стела гласила новое название улицы — имени проповедника ислама Мендыкулова.

— Наш прямой родственник, — пояснила Амалия. — Прапрапрадедушка Алтын и Саркена.

Давид невольно, с замиранием сердца, посмотрел направо. У свежевыбеленного здания вокзала ютился силикатный, крытый шифером домик. Около его забора стояли и лежали несколько двугорбых верблюдов.

— В твой дом приезжие чабаны успели заселиться, — заметила Амалия, перехватив взгляд Давида. — И мне готовы за мою землянку неплохо заплатить. Если я уезжать соберусь.

— А что же стало с братьями Исиными? — спросил, но тут же отмахнулся старик: — Хотя бог уж с ними…

Левее, на другой стороне улицы, воздвигались высокие стены минарета новой мечети.

— Алтын отдала все деньги от продажи вашего дома и ваучеры земельных участков совхоза на строительство этого храма.

— Очень правильно, — знаком намаза Давид сверху вниз как бы ополоснул свое лицо сложенными лодочкой ладонями. — Аминь!

— Пойдем сразу на кладбище?

— Selbstverständlich¹⁴.

— Я решила не везти Алтын в Шубар-Кудук. Там уже давно нет аула и даже могилку некому было бы выкопать. А на этом зирате тоже род Шукеновых покоится.

Свежая могилка скрывалась в тени белоснежного трехметрового кумбеза. Архитектор был явно человеком с фантазией. Пустотелые кирпичи он выложил отверстиями от керна наружу. Мавзолей получился усыпан тысячами трубочек. В большинстве из них сейчас гнездились шмели. Давид с умилением прислушался, как эти насекомые своим жужжанием воспевают усопшие души.

Мужчина опустился на колени. Потом лег рядом с могилой. Раскинув, как крест, руки в стороны, он обнял земляной бугор. Прильнув к земле безжизненным шрамом левой щеки, к своему удивлению мужчина почувствовал, как прохлада глины жениной могилы вытягивает боль из его заскорузлой старой раны. Может, это просто щека вспотела, а может быть, действительно, из давно мертвого левого глаза потекли слезы…

— Ну хватит! — выждав получасовую паузу, решилась и похлопала Хабхабыча по плечу Амалия: — Пошли домой. А то обед стынет. Я ради вас последних кур ощипала…

Примечания

1

Аккемир, с распадом СССР переименован в казахский Ақкемер — село в Мугалжарском районеАктюбинской областиКазахстана

2

Зират (каз.) — кладбище

3

Курт — сушеный соленый сыр

4

Алтын тәте қайтыс болды деп, ел-жұртқа хабарла. (каз.) — сообщи людям, что тетя Алтын умерла.

5

Батыр-ана (каз.) — богатырь-мать.

6

Артынын кайырын берсін, Алла алдынан жарылқасын, иманды болсын! (каз.) — Пусть после нее будет мир, благо и покой. Пусть Аллах примет ее, да превозносит ее душу!

7

Алла разы болсын! (каз.) — Пусть Аллах благословит!

8

Қонақасы (каз.) — поминки, угощение на похоронах.

9

Атағаш (каз.) — деревянные носилки, приспособление, на котором усопшего несут в последний путь.

10

Баурсак (каз.) — традиционное мучное изделие, типа пончиков

11

Айра́н (каз.) — кисломолочный напиток

12

Нама́з (каз.) — ритуальная молитва в исламе.

13

Немыс Ата, сенин устиннен жаксы иис шыгады (каз.) — Дедушка немец, ты так вкусно пахнешь.

14

Selbstverständlich (нем.) — Само собой разумеется