Восвояси

Иосиф Антонович Циммерманн (2024)

В просторечии их называют русскими или советскими немцами, чью историю можно выразить двумя словами — народ в пути. Главный печатный орган землячества немцев из России носит именно такое символичное название — «Volk auf dem Weg». Когда в конце прошлого столетия распался СССР, практически во всех его республиках миллионы немцев оказались чужими и были вынуждены эмигрировать в Германию. Спустя более четверти века жизни на исторической родине, многие семьи бывших советских немцев вновь оказались в поисках отчизны. Почему они уезжают и куда теперь ведет их дорога? Роман “Восвояси” является продолжением книги “Чужбина”. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Совсем не детская история

В небольшом ауле Восток не было своей школы. Управление совхоза могло себе позволить содержать здесь лишь малочисленные ясли и детский сад. На все про все одна нянечка да повариха. Детей школьного возраста возили за двадцать километров в интернат при Аккемирской средней школе. Там школьники из трех самых отдаленных отделений совхоза «Пролетарский» жили и учились с воскресенья до пятницы…

Сырые дрова и мелкий пыльный уголь явно не собирались разгораться. Густой и едкий черный дым из всех щелей мазаной печки больше шел в помещение, чем в дымоход.

— Тяги совсем нет, — сетовала пожилая уборщица, пытаясь растопить печь. — А я ведь еще прошлой весной предупреждала руководство. Так нет же, поленились, не почистили трубу. Тут все, к черту, сажей забито.

В сердцах выругавшись матом, маленького роста женщина настежь распахнула двери. Макушка ее головы едва превышала уровень замочной скважины. В сильно потертом коричневом шерстяном, низко, под мышками, повязанном платке, длинном черном платье и в валенках с галошами — она чем-то напоминала монашку.

На дворе было темным-темно и шел снег.

— Баб Марфа, закрой, — разноголосым хором с визгом потребовали два десятка детских голосов. — Ты нас вконец заморозишь.

— А вам что больше нравится: замерзнуть или угореть? — невозмутимо произнесла уборщица, но все же закрыла деревянную дверь.

В большой комнате девичьей спальни пришкольного интерната было очень холодно. Можно было видеть, как пар изо рта идет.

— И что теперь? — спросила пятиклассница Айша, вытирая слезящиеся от дыма глаза. Ее кровать стояла крайней у входа. — Я-то еще потерплю, а вот моя сестренка Ботакоз точно задубеет. На ней же одна кожа.

— И чему вас только на уроках учат, — проворчала баба Марфа. — Ложитесь по двое в кровать. Согреете друг друга. Я вот вас вдобавок двумя одеялами укрою.

— А я буду в пальто спать, — выкрикнула одна из старшеклассниц, чья кровать стояла возле окна.

— И то верно, — похвалила ее уборщица и выключила свет. Покидая помещение, баба Марфа всем пожелала: — Спокойной ночи, сороки неугомонные. Сладких снов.

Под двумя одеялами, согревая друг к друга, девочки быстро уснули…

Ботакоз не поняла, от чего она вдруг проснулась. То ли от злобного лая собаки, то ли от ужасного скрипа двери, то ли от ворвавшегося в спальню холодного порыва ветра.

В комнате снова зажегся свет. На пороге стояли два мужчины. Один из них все еще держался рукой за выключатель. Ботакоз их узнала. Днем они оба в школьном дворе распиливали шпалы на дрова. Тогда не прекращаясь шел дождь вперемешку со снегом. Не только дрова, но и работяги промокли насквозь. Девочке было их очень жаль. Она даже порывалась отдать им свой платок. Но, к счастью, пришла беременная почтальонша Валька и принесла им солдатские плащ-палатки.

На крыльцо школы вышла баба Марфа, на ходу прикуривая папиросу.

— Тот, что постарше и покрупней, — новый в Аккемире. По кличке Третьяк, — своим хриплым голосом пояснила пожилая уборщица собравшимся под навесом детям. — Год назад на заработки сюда приехал. Уже успел одну из наших обрюхатить.

— А второй? — спросила Ботакоз. Она не поняла, да ей и сразу не понравилось русское слово «обрюхатить».

— Из нашенских. На днях из армии вернулся. Салага еще, но требует, чтобы его по фамилии называли. Понимаете ли — Князев. Да хрен он в пальто, а не князь.

Несмотря на то, что мужчины появились в спальне среди ночи, никто из девочек интерната, кажется, даже не испугался.

— Им, наверное, тоже холодно и спать негде, — шепнула Ботакоз сестре на ухо.

— Наверное, баб Марфа их прислала, печку починить, — так же тихо ответила Айша.

Мужчины молча и долго осматривались. Ботакоз показалось, что они кого-то выискивали.

— Слушайте сюда, сучки, — громко нарушил молчание тот, что постарше, снимая с себя овечий тулуп. — Будете орать, перережем всех как баранов.

Только сейчас Ботакоз заметила в руке у Третьяка огромный нож. Девочка от страха инстинктивно еще ближе прижалась к сестре.

— Так что помалкивайте. Мы возьмем, что нам надо, и уйдем.

— И вам будет приятно, — ухмыльнулся тот, что помоложе, надежно привязывая огромную собаку к ручке дверей.

«Она же злющая, искусает каждого, кто попытается войти в спальню», — испуганно подумала Ботакоз.

Привязав псину, Князев выключил свет.

— Твои слева, мои справа, — распорядился в темноте Третьяк и, как тяжелый мешок с картошкой, завалился на крайнюю кровать, где лежали две сестры. От него сильно несло водкой.

— Пшла вон, — Третьяк грубо столкнул Ботакоз на пол.

Падая с кровати, девочка больно ударилась головой. Под затылком вмиг стало мокро и тепло. Но это была не вода. Она чувствовала, как ее волосы липнут к голове от чего-то вязкого.

Холод ледяного пола вмиг пронзил все ее детское тельце. Но Ботакоз осталась лежать как прикованная, боясь даже пошевелиться. Она слышала, как в кровати шла борьба. Ее сестра сопротивлялась. Третьяк матерился и пытался закрыть рот Айше, которая звала на помощь.

Через некоторое время борьба прекратилась.. С их стороны слышалось шумное, прерывистое дыхание мужчины, какие-то томные, звериные звуки его голоса, и этот неприятный монотонный скрип ржавых пружин кровати.

На соседней кровати происходило то же самое. Раздавалось тяжелое сопение того, кого прозвали Князем, и тихое рыдание ее подружки Надиши. Она была из Жарыка. Пару месяцев назад, когда их впервые посадили за переднюю парту первого класса, они поклялись быть неразлучными подругами.

И вот, Надишу насиловали, а Ботакоз не могла даже слова промолвить. Она закрыла глаза и очень-очень захотела забыться.

«Пусть это будет лишь сон, — в мыслях обращалась девочка к Всевышнему. — Утром мы все проснемся, а бабаев и близко не было. Старшеклассницы первыми побегут драться за место возле умывальника. Опять будет вкусно пахнуть мятой от зубного порошка. А потом будет сладкий чай и манная каша на завтрак».

Огромная ладонь схватила Ботакоз за распущенные волосы и потянула наверх. Третьяк очень грубо подмял девочку под себя. Детские ладони инстинктивно и лихорадочно ощупывали матрас, в надежде наткнуться на спасительную руку старшей сестры. Но Айши в кровати не было. Ужас охватил Ботакоз. В тот же момент она почувствовала невыносимую боль. Ей показалось, что Третьяк воткнул ей в живот свой огромный нож. В этот момент семилетняя хрупкая девочка надолго потеряла сознание.

Она уже не могла видеть суету у входной двери. Не реагировала на звон разбитых окон. Не слышала криков и выстрелов, когда школьный сторож, ветеран двух войн дед Дерновой, из своего трофейного маузера пристрелил овчарку.

Очнулась Ботакоз в белоснежной палате. Рядом с ее кроватью сидела плачущая мама. Она все время гладила дочку поверх повязки на голове. Девочка не могла это видеть, но чувствовала, как мамино обручальное кольцо то и дело цеплялось за края натянутых там бинтов.

Сестра Айша лежала на соседней кровати. У нее был гипс на предплечье и тоже перебинтована голова.

Кроме них, в палате находились еще пять девочек. Никто из них не лежал. Каждая сидела на своей кровати, прижавшись к стенке или железной спинке. И все молчали, тупо уставившись глазами в белые покрывала больничных одеял.

Ботакоз почувствовала, что у нее невольно накатили слезы. Она знала этих неугомонных школьниц, которым, кажется, никогда не хватало времени, чтобы наговориться. Все учителя жаловались на то, что девочки постоянно и беспрерывно болтают во время уроков. Практически на каждой школьной линейке эту пятерку выводили из строя, отчитывали и даже грозили выгнать из школы. Никогда и ничто не помогало. А тут — гробовая тишина…

А потом был суд. Похоже, что все жители четырех отделений совхоза собрались на центральной усадьбе в поселковом клубе, который находился вблизи железнодорожного вокзала. Никогда до этого, да и после тоже, стены длинной саманной постройки не видели такого столпотворения.

Не всем желающим удалось попасть внутрь. Еще сотня людей толпилась вокруг клуба. Некоторые из них пытались своим горячим дыханием растопить толстый слой ледяных узоров, которыми декабрьский мороз успел разрисовать не утепленные на зиму окна. Большинство же зевак следило за происходящим через нараспашку открытые двери главного входа и запасного выхода.

Еще до начала заседания суда не только разъяренные родители пострадавших девочек, но и все остальные сельчане потребовали у охранников выдать им Князева и Третьяка на растерзание. Мужская половина призывала к мести. Женщины тоже были беспощадны в своих высказываниях. Над головами раздавались возгласы:

— Яйца им поотрывать!

— Живьем спалить этих кобелей.

— Кастрировать!

— На кол их посадить!

— Пулю жаль на них потратить. Четвертовать!

— Глаза им бесстыжие выколоть да руки отрубить.

Из всех девочек интерната в зале присутствовали лишь пострадавшие. Их по очереди вызывали на трибуну, и они должны были рассказывать и отвечать на вопросы о том, что произошло в ту ночь. Когда-то назвали и имя Ботакоз. Девочка обеими руками вцепилась в свою мать. Она не кричала и не плакала. Ей было одновременно ужасно страшно и стыдно. Когда Ботакоз увидела тянущиеся к ней мужские руки милиционера — девочка потеряла сознание.