Чужбина

Иосиф Антонович Циммерманн, 2023

Сокровенная тайна обер-фельдфебеля вермахта, попавшего в советский плен и добровольно отказавшегося возвращаться назад в Германию, раскроется спустя почти полвека. В разгар развала СССР его семья будет вынуждена эмигрировать из Казахстана в ФРГ, где на пороге приемного лагеря бывшего обер-фельдфебеля встречает его первая жена, из довоенного брака. Автор романа, девятый ребенок многодетной семьи советских немцев, в исторической прозе повествует о нелегкой, зачастую трагичной судьбе близких и знакомых ему земляков.Все персонажи романа являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Адьё, Аккемир

За свою, почти тысячелетнюю историю, Москва повидала всякого люду. Сохранились писания о том, как русский город не один раз полонили полчища татаро-монголов, было время, что его разграбили и сожгли войска крымского ханства, захватили и правили им польско-литовские интервенты, французская армия чуть больше месяца оккупировала столицу всея Росея.

Издревле по улицам Москвы хаживали иноземные послы, торговцы, люди науки и искусства. Со всех сторон света, разных цветов радуги были их тела и одеяния.

Удивить чем-то Казанский вокзал столицы вообще не представлялось возможным. Поезда из Сибири, Дальнего Востока, Азии и Кавказа ежедневно везли сюда представителей более ста национальностей Советского Союза.

Но Якову и Виктору, видимо, попался совсем молодой и не видавший жизни таксист. Он еще издалека приметил подходящего к цыплячьего цвета волге необычного пассажира. Белокурый шофер то и дело опускал голову, часто отворачивался, едва скрывая свою широкую улыбку.

— Я же говорил тебе, — прошипел со злостью Виктор, — Купил бы себе нормальную одежду. А то, как в зоопарке, на нас теперь все пялятся.

— Мне и в этой удобно, — отрезал Яков.

Действительно, не по-столичному смотрелся приезжий. Полушубок из овчины был по традиции степных народов независимо от пола заправлен на левую сторону и подвязан белбейем — широким кожаным ремнем с небольшим патронташем и чехлом для ножа. Огромный лисий малахай на голове сидел по самые брови. Как два завернутые в темно-зеленую упаковочную бумагу букета торчали из голенищ светло-серых валенок в калошах широкие бархатные штаны шалбар. В руках он держал черный дипломат.

Подобную экзотику таксист видел, наверное, впервые, поэтому, даже позабыв поприветствовать своих клиентов, не удержался и первым делом спросил, откуда будут гости столицы.

— Мы из Казахстана, — ответил Виктор.

— Сбежали что ли? — пошутил юноша.

— Почему?

— Так вы ж без чемоданов.

Среди тысячной толпы прибывающих и отправляющихся в путь пассажиров действительно странным показались путешественники без багажа. И если смешно одетый старик прижимал к груди, как будто внутри лежало все обмененное на золото наследство его рода, какой-никакой, но все же чемоданчик, то в руках у его спутника был лишь полиэтиленовый пакет с картинкой.

— А на что тогда камера хранения? — все же ответил Виктор, хотя ему скорее хотелось сказать, что это не собачьего ума дело. Он был явно раздражен чрезмерным любопытством таксиста, а еще больше тем, что придорожная вода просачивалась в его обувь и уже намочила подошвы.

— Вам куда? — немного успокоившись, спросил парень.

— В немецкое посольство, — проговорил Яков.

— Куда? — переспросил таксист и снова удивленно осмотрел с ног до головы рядом стоящего старика. Ему тяжело было поверить, что нелепо выряженный человек действительно собирается ввалиться в учреждение одной из самых развитых европейских стран. В этот момент парень впервые напрямую посмотрел в лицо, полускрытое под нахлобученным малахаем.

Старик зыркнул на него правым глазом. Его левый глаз остался закрытым, в нем не дрогнула ни одна ресница. А, увидев шрам, таксист даже отшатнулся. Рана на лице степного пирата, рубцы которой почему-то не загорели и чужеродными пятнами белели на бронзовом лице, показалась ему зловещей.

— В посольство ФРГ, — раздраженно и повышенным тоном повторил Виктор.

Москва зимой чаще мрачная, чем белоснежная. А в этот год еще и погода чудила. В начале января шел дождь. На крещенские морозы столбик термометра опускался почти до минус 25, а к концу месяца температура снова поднялась до плюс одного. В отличие от привокзальной площади, Садовое кольцо, на которое вырулило такси, оказалось почти безлюдным. Было десять часов утра, а рассвет так и не наступил. Небо застилал смог или низкие пепельные облака. Вперемешку со снегом шел дождь. Смесь воды, кусочков льда и грязи как кисель заполняла проезжую часть. Создавалось впечатление, что асфальтовое покрытие шевелится. Изредка на обочине можно было заметить спешащего по своим делам одинокого пешехода. Саму магистраль сплошь покрывали растяжки рекламных плакатов. Они, как волны океана, бушевали над крышами автомобилей. Порывистый ветер неистово трепал и часто переворачивал их. Шоферы и пассажиры молились, чтобы полотнища не сорвались и не накрыли лобовое стекло проезжающих. Редкие, стоящие вдоль дороги как избушки на одной куриной ножке огромные яркие баннеры не делали столицу красивей.

— Тр-р-р, лошадка! — нажал на тормоза таксист. — Приехали!

Водитель повернулся к пассажирам на заднем сиденье. Светлое круглое лицо шофера было усыпано веснушками. Белокурые волосы доставали до плеч, непослушно лезли в лицо, цепляясь за густые ресницы. Правой рукой юноша откинул со лба прядь. Широко открытые голубые глаза, как и светлое лицо его сияли улыбкой. Почти час езды он не промолвил ни слова. То ли пиратский шрам так напугал молодого водителя, то ли грозный тон Виктора заставил его молчать. А может быть, юноша обдумывал слова своей заключительной речи:

— Итак, уважаемые дорогие гости столицы, перед вами Мосфильмовская, пятьдесят шесть. Как и заказывали — немецкое посольство.

Виктор достал из внутреннего кармана портмоне и стал рассчитываться. Яков смотрел в окно автомобиля. Над высоким забором из бордово-коричневого кирпича на флагштоке развевался черно-красно-золотой флаг. В центре полотна, словно силач показывал свои бицепсы, — крылья устрашающего вида черного орла. Он будто вцепился красными когтями в стяг, приоткрыл свой красный клюв и вдобавок высунул длинный язык, будто насмехаясь над всеми.

— Видимо, не всем здесь рады, — сказал Яков, намекая о неприличии показывать на людях язык.

— Я думал, у них тут огромный дворец, — вслух удивился Виктор.

Здание самого посольства со стороны проезжей части вообще не было видно.

— А вас уже ждут, — пытался скрыть смех таксист, обеими руками показывая на растянувшуюся вдоль ограды огромную очередь: — Кстати, если что, здесь недалеко “Мосфильм”. Можете попробовать себя в роли Чингисхана.

Яков промолчал. Зажав под мышкой черный кожаный дипломат, он вышел из машины. За ним последовал и сын. Они спешно направились к концу очереди.

В отличие от таксиста ожидающие приема в посольство вообще не обратили внимание на наряд новоприбывшего Якова. Лишь пара явно невыспавшихся молодых людей равнодушно посмотрела в их сторону.

— Кто здесь последний? — спросил Виктор.

К нему подошел мужчина в темно-синей униформе.

— Это ваш номер, — он красным фломастером нанес на ладони Виктора число 587 и предупредил: — Два-три дня ждать придется.

— Ничего себе, — присвистнул Виктор.

— А вы бы еще вечером приехали, — развела руками стоящая в очереди пожилая женщина.

— Отлучаться не советую, — поднял вверх фломастер блюститель здешних порядков, — очередь можете потерять.

Мелкая мокрая масса летела в лицо и пеленала глаза. Снежинки таяли на лбу и щеках, но оставались на бровях и ресницах.

В углублениях разбитого тротуара ступни ожидавших почти до щиколотки уходили под воду.

— Промокну тут, — сказал Яков, сожалея, что вместо валенок в калошах не обул в дорогу резиновые или хотя бы кирзовые сапоги.

Виктор вообще стоял на цыпочках. Он старался спастись от потопа, но в его модных туфлях уже хлюпала вода.

— Батя, я пойду выясню что тут почем, — не выдержал ситуации сын и вприпрыжку, стараясь не утонуть в воде, двинулся вдоль очереди в сторону проходной посольства.

Яков остался стоять у забора. Прислушивался, о чем говорят в толпе. Он успел приметить, что общаются, в основном, оглядываясь и полушепотом.

— А нас отсюда не прогонят? — набрался храбрости и тоже вполголоса спросил Яков у впереди стоящей с участливым выражением лица пожилой женщины.

— А кто? — удивилась она.

— Ну, милиция или КГБ, — еще тише произнес старик.

— Не те уж времена. — уверенно встрял в разговор сосед. — В газетах писали, что для советских немцев при правительстве особый комитет создали. Я уже не говорю про общество “Возрождение”.

— А что это? — поинтересовался Яков.

— Ну типа партии, только для немцев, — подключился к разговору высокий мужчина в очках и кожаном на меху пальто, — они отстаивают наши права.

— Скорее вредят нам, — вступил в разговор другой знаток положения дел в стране. Мужчина был одет в длинное клетчатое пальто с покатыми широкими плечами: — Их председатель Гроут как баран уперся рогами в одну точку: “Верните нам республику в Поволжье! Мы там все восстановим!”. А меня он спросил, хочу ли я там вкалывать. Немцы в ссылке и трудармии уже свое сполна отпахали.

— Придумали же название “Видергебурт”. — послышалось из глубины очереди. — Возрождение! А родиться-то заново не бывает. Мы как были здесь фашистами, так ими и помрем.

— Бежать отсюда надо! — сказал полубоком стоящий у самой ограды мужчина с большой сумкой. Создавалось впечатление, что он готов это сделать сегодня же: — Пока еще Германия нас принимает и ОВИР палки в колеса не вставляет.

— Не знаю, что вы так взъелись на “Возрождение”. — опять подала голос женщина с участливым лицом. — Мне там и бланки заявления на выезд распечатали и заполнить их на немецком языке помогли.

— Вот, вот! — снова подал голос противник автономии. — И я про это. Одной рукой голосуют за восстановление республики, а другой эмиграционные бланки печатают. Себе они там поди уже документы на выезд оформили.

— А вы слышали, что Мартенс нам предлагает? — спросил мужчина в клетчатом пальто.

— Кто он такой?

— Соперник Гроута. Мне нравится его идея переселения советских немцев в Кёнигсберг. Я бы туда первым рванул. Мы с латышами и поляками скорей уживемся. Они нас больше понимают.

— Москва не дура! — усмехнулся участник дебатов в очках и в кожанке. — Это же чистой воды провокация. Сегодня нам бывшие немецкие земли давай, а завтра мы с ними захотим присоединиться к Германии.

— Батя, пошли! — как из-под земли появился запыхавшийся Виктор. Крепко схватил под локоть отца и потащил его к центральному входу: — Мы зря тут стоим.

Все враз замолкли. Толпа с недоумением и явным возмущением глядела на крайних в очереди, которые собрались попасть в посольство раньше их.

— По нашему делу там отдельный вход, — пояснил им Виктор.

И, хотя никто из ожидающих не знал цели их визита, почему-то все закивали и как-то быстро успокоились.

КПП посольства было построено из того же бордово-коричневого кирпича. Двери и окна прятались за солидными решетками.

— Ваш номер? — с акцентом на русском языке потребовал на входе мужчина в штатском. Белоснежная улыбка расплылась по ухоженному лицу. Костюм пришельца явно его веселил. Он несколько раз с ног до головы осмотрел Якова.

— Так я же вас уже спрашивал! — протиснулся вперед Виктор. — Мы подданные Германии.

— Да, конечно, — согласился немец, — показывайте документ.

— У нас есть учетная карточка военнопленного, — Виктор суетливо достал из дипломата и протянул служащему пожелтевший листок МВД.

— Soldbuch²⁴ у меня в плену отобрали, — добавил на немецком Яков.

— Пройдемте со мной, господа Шмидт, — приветливо показал на двери служащий посольства…

Известие о необычном посетителе вмиг облетело все этажи дипмиссии. В посольстве Федеративной Республики Германии из кабинета в кабинет, как по цепочке, передавалась почти сенсационная информация об объявившемся пленнике почти полвека назад закончившейся войны. Это было из серии невероятного. Ведь согласно базе данных последние немецкие военнопленные покинули СССР в 1956 году.

Отца и сына Шмидт провели в кабинет пресс-атташе. Оставляя на полированном паркете темные следы, старик, оглядываясь, прошел до середины кабинета и замер перед лежащим здесь красивым ковром. Он догадался скинуть с валенок калоши и несмело ступил на шерстяную узорчатую поверхность.

— Простите меня, — обеими руками, традиционный в степи жест дружелюбия, он долго тряс протянутую ему руку атташе, — на улице такая грязь.

— Не переживайте, сейчас все уберут, — миролюбиво успокоил дипломат.

Он провел старика к низкому столику, вокруг которого стояли два кресла и диванчик. На ходу представился. От переживания Яков не расслышал имени, а переспрашивать постеснялся.

Виктор было задержался на входе. Набравшись смелости, он обошел напольный шедевр ткацкого мастерства и аккуратно присел на самое близкое от края ковра кресло.

— В Москве часто идут дожди, — продолжил разговор немецкий чиновник. В его очках многоцветьем отражались хрусталики старинной люстры: — Такая же серая погода, как у нас в Германии. Наши сотрудники, можно сказать, чувствует себя здесь как дома.

Подали кофе.

— Я последний раз пил кофе во время войны, — признался седой посетитель. Яков снял лисью шапку и поправил узорную тюбетейку: — Боюсь, что и вкус уже позабыл.

— Могу вам чай заказать, — уважительно предложил атташе. Его взгляд невольно задержался на безобразном шраме.

— Не беспокойтесь, — в знак протеста оторвал руки от лежащего у него на коленях дипломата и слегка поднял их Яков: — Будем снова привыкать.

— Ты только не волнуйся, папа! — сын успокаивающе сжал ладонью кисть отцовской руки.

В открытые нараспашку высокие двухстворчатые двери кабинета периодически заглядывали служащие других отделов. Немцы по своей природе, а сотрудники посольства еще и по специальности — люди не любопытные. Но ситуация, как говорится, была из ряда вон выходящих. Каждый хотел воочию увидеть объявившегося из глубины бескрайнего Советского Союза земляка. От сочувствия, неверия или необычного одеяния посетителя неустанно качали головами. У каждого были свои предположения, почему солдат опоздал с возвращением на родину? Мнения мужского состава расходились. Одни были сторонниками версии, что вина их земляка перед русскими должна была быть такой великой, что он получил пожизненное заключение и лишь сейчас, в период перестройки и демократизации попал под амнистию.

Другие предполагали, что бывший солдат Вермахта таким образом просто решил избежать наказания у себя на родине. Кто знает, что за ним в Германии могло числиться.

Третьи считали, что военнопленный мог быть ярым коммунистом, который после победы над фашистами остался в СССР строить социализм. И теперь, когда перестройка пошатнула светлые идеалы, он решил вернуться на родину своих идеологов: Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

У женщин посольства была исключительно одна версия — виной всему любовь. Известны же сотни случаев, когда немецкие военнопленные женились на местных девушках и вдовах…

Якова, несомненно, смущали эти посторонние взгляды. Он почувствовал чрезмерную неловкость и решительно не знал, как с этим справиться. Его напряженная неподвижная осанка говорила сама за себя. Как будто он сидел не на мягком диване, а стоял на эшафоте. Как приговоренный к смертной казни, старик плотно скрестил руки на груди и поежился. Этот жест не ускользнул от атташе. Хозяин кабинета встал и закрыл двери.

— Как говорил афорист Мечислав Шарган, больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается, — оправдывался он, возвращаясь к гостям.

Не успел атташе расположиться в своем кресле, как вновь отворилась одна створка. В кабинет вошел статный мужчина в сером дорогом костюме и, не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. В правой руке он держал пожелтевшую учетную карточку военнопленного.

— Клаус Блех. — приятным голосом представился вошедший. — Посол Федеративной Республики Германии.

— Яков Шмидт, обер-фельдфебель роты технического обеспечения, — почти на вытяжку отрапортовал старик. Он хотел еще добавить номер их подразделения, но не смог сейчас его вспомнить и вместо этого поспешил навстречу дипломату, обеими руками сжал протянутую ему руку и тихо добавил: — Бывший.

— Матушка Россия не перестает удивлять. — на все помещение воскликнул господин Блех. — Надо же, полвека после войны вдруг объявляется из советского плена наш земляк.

— Да, страна огромная. — беспрерывно кивал Яков. Он развел руками и как в примерочном салоне в пол-оборота повернулся сначала в одну, а потом в другую сторону: — И, как видите, меня сослали в самый дальний уголок.

Посол не мог оторвать свой взгляд от шрама гостя.

— Вы это на войне получили?

— Да, под Данцигом, — Яков прикрыл рукой старое ранение и сконфуженно опустил голову.

Он давно уже привык и, похоже, перестал замечать свое увечье, мог даже бриться без зеркала, не боясь порезать рубцы раны. Но ужас в глазах каждого нового встречного или собеседника постоянно напоминал ему об этом.

— Там же я и в плен попал.

Клаус Блех представил себе, как это должно быть больно и ужасно, когда ядовитые края железного обломка снаряда своими металлическими зубами впиваются в кожу, режут и отхватывают кусок твоей плоти.

— Мы хотим всей семьей переехать жить в Германию. — подошел и встал рядом с отцом Виктор. — Если, конечно, нам разрешат.

— Что значит «если»? — посол приветственно протянул ему руку. — Вы граждане нашей страны, имеете на то полное право.

— Но у нас нет немецких документов, вот только эта бумажка.

— Если бы вы знали, молодой человек. — посол поднял над собой пожелтевший листок. — Это единственный и главный документ солдата, попавшего во вражеский плен.

Господин Блех отвел в сторону и дал пару распоряжений пресс-атташе. На прощанье он снова обратился к Якову.

— Не буду задавать вам вопрос, почему вы раньше не обратились в наше посольство. Это не в моей компетенции. Думаю, что у вас были на то веские причины.

Яков в ответ утвердительно кивнул головой.

— Пойду позвоню в министерство иностранных дел, — уже в дверях на ходу сказал глава дипмиссии…

Вернувшись из Москвы, Виктор уволился с работы, и они с Таней переехали жить к родителям.

А через два месяца Яков на почте Аккемира, под расписку, получил увесистую бандероль со множеством документов: разрешение на въезд в Германию, четыре паспорта с вклеенными бессрочными визами, с открытой датой билеты авиалинии “Lufthansa”. Среди прочих бумаг лежало от руки написанное письмо посла. Господин Блех вкратце объяснил причину, из-за которой германские власти не требовали освобождения из плена обер-фельдфебеля Якова Шмидта. По противоречивым документам МВД Свердловской области он добровольно согласился остаться в СССР и умер 23.05.1949 года от тифа.

— Вот идиоты. — возмущалась Татьяна. — Живого человека похоронили. А я еще удивлялась, почему ваши родственники из Германии вас не искали.

— Ну ошиблись, — успокаивал ее свекор, — может, с кем перепутали. Нас ведь тогда миллионы через плен проходило.

— Это, может быть, не мое дело, — невестка сверлила взглядом свекра. — Хабхабыч, а ты был женат? У тебя есть семья и дети в Германии?

— Нет у него там никого, — пришла на помощь супругу Алтын, — они расстались еще до войны. Она вышла замуж за другого.

Яков счел нужным положить руку на плечо супруге. Края его губ самодовольно расплылись в легкой улыбке. Он утер ладонью несуществующие усы и с благодарностью вспомнил своего свердловского друга, штабного лагерного писаря Урмаса Рюйтеля, который сдержал слово и сделал все так, как его когда-то попросил Яков Шмидт.

***

В небе медленно разгоралась заря. Ее свет, неудержимо проникавший сквозь сети сумрака, неумолимо гасил звезды, давая им понять, что их время истекло. Его величеству, могучему солнцу, заря, как прислуга, выстелила на небосводе ярко-красный ковер.

Солнце всходило! Вначале на горизонте появилась лишь тоненькая сверкающая полоска. С востока по дальним холмам помчался первый солнечный луч. Совсем крохотный, желторотый, он ударился о возвышающуюся над окрестностью водонапорную башню, позолотил ее верхушку и, разорвавшись на миллионы ярких осколков, залил местность утренним радостным светом.

Зеркальные зайчики понеслись в обе стороны по бесконечным железнодорожным рельсам, разбежались по окнам и карнизам каменного здания вокзала и, убегая дальше, буквально на секунды задержались на до блеска выскобленном казане и другой домашней утвари близлежащего дома Хабхабыча.

Пара солнечных бликов, отражаясь, заигрывала с ярко сияющими украшениями казашки. Ее волосы покрывал снежно-белый с вырезом для лица платок, кимишек, поверх которого возвышался того же цвета тюрбан. Алтын была по-праздничному одета в длинную нераспашную женскую с глухим воротом и стоячим воротником рубашку, койлек. Поверх платья женщины красовался достающий до колен черный бархатный без рукавов камзол. Открытый ворот его обрамляли по краям полочек и подолу витиеватая вышивка, позумент и серебро, а также пришитые металлические посеребренные пряжки и застежки. В районе талии камзол украшали горизонтально пришитые серебряные пуговицы, туйме, близко расположенные друг к другу.

Рядом с ней сидел по-европейски одетый муж Яков. Серого цвета костюм, белая рубашка, на голове соломенная шляпа. На две головы ниже, чем Алтын с ее высоким головным убором, он выглядел по-взрослому одетым ребенком.

Было смешно и в то же время мило видеть сидящую в обнимку столь противоречивую влюбленную пару. Они не спали всю последнюю ночь. А как только начало смеркаться, пришли к скамейке, которую много лет назад установил здесь Яков. Это было их любимым местом.

Отсюда открывалась прекрасная панорама заросшей камышом и черноталом родниковой низины реки Илек. На ее противоположном берегу белым лебедем раскинула свои длинные крылья огромная известняковая круча. А над ней до самого горизонта расстилалась ровная и бескрайняя степь. Весна в этом году немного запоздала и, как бы оправдываясь, в начале мая покрыла ее щедрым ковром ярких диких тюльпанов.

— Я не припомню, чтобы раньше так много красных цвело, — прервал молчание Яков.

— Как и мое сердце, — всхлипнула Алтын, — степь кровью обливается.

Яков крепче прижал супругу к себе, целуя ее в щеку, и тихо прошептал:

— Перестань, родная! Пожалуйста! И так тяжело.

Оно взошло! Весеннее утреннее солнце — это не палящая все и вся летняя мачеха. На него можно прямо смотреть, не рискуя обжечь глаза. Утреннее светило как возлюбленная, оно гладит, целует и успокаивает.

Алтын освободилась из тесных объятий мужа и кокетливо заявила:

— Хорошо! Теперь ты мне больше не нужен. Я согрелась.

Яков бережно ухватил плечо супруги и повернул ее лицо к себе. Он долго всматривался в столь родные черты милой Алтын. Несмотря на годы, черные глаза супруги сохранили тот озорной блеск молодости.

— Если твою Алтын в переводе золотом зовут, то мою можно в “змея подколодная” перекрестить, — с открытой завистью сказал ему однажды сосед.

Яков знал, как щедро его одарила судьба. Он был безгранично счастлив и благодарен за Алтын. И в этом признавался он себе не только сейчас, при расставании. Он целовал жену: каждое веко в отдельности, затем лоб, ее губы. Как не пыталась она сдерживать слезы, они все равно непроизвольно текли из ее прекрасных глаз.

— Это не навсегда, милая, — успокаивал ее мужчина.

— Да, конечно, Жаке, — сквозь слезы соглашалась супруга, — как только дом продам, так сразу и приеду. Паспорт-то у меня на руках. Танечка мне и билет на немецкую люхтханзу оставила.

— Да сдался тебе этот дом, — со злостью сплюнул на сторону Яков.

— Не начинай, — миролюбиво погладила Алтын супруга по плечу, — мы же уже все обсудили. Бесплатно он Исинам не достанется. Это уже вопрос чести рода Шукеновых. Тебе с детьми здесь оставаться опасно. А меня аксакалы в обиду не дадут.

Супруг не нашел что ей ответить. Жена напоминала ему сейчас девятнадцатилетнюю настырную дикарку, играющую с мальчишками в лянги²⁵.

Казахские женщины своевольны. Это коренным образом отличает их от остальных восточных народов. Не стоит особо описывать жизнь кочевников. И так понятно, что мужчины постоянно находились с отарами и табунами в степи. В отсутствии супруга казашка оставалась в прямом смысле слова защитницей дома.

Яков не мог изменить ситуацию, не получилось и переубедить супругу. Оставалось искать помощи на стороне. В очередном письме восьмидесяти двух летнему дяде Алтын, полковнику КГБ в отставке, он рассказал, как ведут себя в поселке грабители братья Исины.

Данда Шукенов приехал в Аккемир при параде и регалиях. Его сопровождал тоже постаревший бывший директор совхоза “Пролетарский”. Первым делом они направились в контору элеватора. Нет свидетелей, но ходят слухи, что директор с ходу приставил дуло пистолета ко лбу заведующего и категоричным тоном потребовал, чтобы его сыновья прекратили чинить в поселке произвол. Так ли было на самом деле, никому не известно…

— О! — Алтын всматривалась в тень Илекской низины. — Оказывается, не только мы сейчас не спим.

Теперь и Яков обернулся в ту сторону.

По слабо протоптанной тропинке в это время еще полноводной реки к ним направлялась хрупкая старая женщина. Отсюда, с холма, она казалась черным маленьким муравьем в белом платочке.

— Ассалам Малейкум! — тяжело, переводя дух, приветствовала, поднявшись на бугор Амалия.

— Малейкум Ассалам! — ответил ей старик и указал на скамейку. — Присаживайся к нам.

— А это кто тут нацарапал? — подходя ближе, спросила соседка, тыкая своим костылем в спинку скамейки.

Там на почерневшем от времени дереве виднелись свежие следы ножа: “Хабхабыч + Алтын”.

Все дружно рассмеялись.

— Я это не писал, — категорически запротестовал Яков. Алтын спрятала свою улыбку в рукаве.

— Немыс ага²⁶, тебя и так здесь долго вспоминать будут! — с пафосом заключила Амалия. — А рассиживаться нам, кажется, особо и некогда.

Она снова ткнула своим посохом, но в этот раз в сторону железнодорожного вокзала. Оттуда по тропинке к ним приближались Таня и Виктор.

— Целуй Малю! — толкнула Алтын мужа в бок. — В губы целуй! Кто знает, повезет ли тебе еще раз ее встретить.

Было лишь шесть часов утра, но солнце уже во весь рост высилось над горизонтом. Оно, как всегда, было готово воспевать день, дарить счастье и вдохновение.

— Нам надо будет скоро выезжать, — по-своему приветствовал собравшихся Виктор.

— Я свежий чай заварила, — Таня ухватила женщин под руки, — выпьем на дорожку.

В доме действительно был уже накрыт щедрый дастархан. Стол ломился под наполненными до краев тарелочками и вазочками: сухофрукты, тары²⁷ и талкан²⁸, печенье, курт, конфеты, мед и варенье, сливочное масло, сыр, колбаса казы. С краю дымился паром на электроплитке заварочный фарфоровый чайничек. Рядом стоял эмалированный чайник с кипятком и глубокая пиала со свежими сливками. Таня умело разливала в кисайки, как ее научила свекровь, чай по-казахски: столовая ложка сливок, потом хорошую порцию крепко заваренного черного чая и в последнюю очередь немного кипятка. Настоящий казахский чай должен быть карамельного цвета.

Яков следил за каждым движением рук невестки. Ему хотелось как на фотографиях запечатлеть в своей памяти каждую деталь этого завтрака, каждое лакомство на столе, каждый уголок комнаты и даже цветочки на клеенке. Он до боли в сердце понимал, что это последний раз, когда он сидит за столом своего дома.

— Таня, ты не забудь передать Ёсе мои гостинцы, — перебила мысли Якова Амалия.

— Баб Маль! — опустила между колен руки и демонстративно закатила глаза Татьяна. — Ну сколько можно? Вы мне это уже пятый раз говорите. Забыли что ли? Мы же в Москве у вашего Иосифа останавливаемся. Конечно же, я отдам ему посылку.

— Там главное — шерстяные носки. У него постоянно ноги мерзнут.

Утреннее чаепитие оказалось очень коротким. К дому подъехал и пропибикал автомобиль.

— А что за парень за рулем? — тихо спросил у сына Яков, выходя из калитки двора.

— Мирболат Сексенбаев, — тоже негромко ответил Виктор, — из аккемирских, сейчас живет в райцентре.

— Доброе утро, немыс ага! — водитель подбежал и обеими руками пожал кисть правой руки Якова, в которой он держал чемоданчик. — Давайте, я вам помогу.

— Рахмет! — поблагодарил старик и прижал к груди свой багаж. — Я уж сам. Он легкий.

— С брильянтами что ли? — пошутил Мирболат. — Вы, наверное, меня не помните. Я был тогда совсем маленький, когда вы моему деду разбитый вдребезги в аварии мотоцикл Урал с коляской восстановили.

— Вот, а сегодня ты нам помогаешь. И так должно хат быть в жизни! — философски заявил Яков, пытаясь вспомнить, кто такие Сексембаевы.

Столько лет прошло, сотни мотоциклов довелось починить — не грех было старику забыть внука Сексенбаева.

— Есть еще хорошие люди в Казахстане, — подошла с двумя чемоданами в руках Таня. Она вспомнила, как жена родного брата Мирболата помогла ей, даже нарушая закон, рубли на доллары поменять. Да еще и по хорошему курсу.

Настало время прощаться.

Яков подошел к жене. Алтын стояла у калитки с прижатыми к груди руками. Он обнял ее, а она правой рукой погладила его по шраму на лице.

Старик был готов стоять так вечность, пока ноги держат, не выпуская жену из объятий. Алтын на вид была спокойной, хотя лишь Бог знал, что творилось в эти минуты в ее душе.

Виктор подтолкнул отца, мол ты здесь не один.

— Gute Reise!²⁹ — протянула Якову худую руку Амалия.

— Ты береги себя, — он обеими руками пожал женскую ладонь, — присматривайте с Алтын друг за другом.

Виктор молча обнял и поцеловал мать. Спешно чмокнул в старческую щеку Амалию.

— Мама, — Таня обняла и крепко прижала к себе свекровь, — ты за дом особо не торгуйся. Соглашайся на любую цену.

— Деньги не главное, доченька! — кивая, сквозь слезы соглашалась свекровь. Ей было очень приятно, что Таня впервые назвала ее мамой. — Лишь бы наш дом хорошим людям достался.

Таня кратко обняла и Амалию. Подойдя к задней двери волги и уже открыв дверцу, она как бы вспомнила о чем-то важном и вернулась к Алтын.

Прижалась щекой к лицу свекрови и тихо прошептала:

— Ты поторопись с приездом. Я ведь беременна.

— Опырма³⁰! — воскликнула и всплеснула от радости руками Алтын.

Таня приложила ей палец к губам.

Напоследок Яков, Виктор и Татьяна, не сговариваясь, застыли в проеме открытых дверей автомобиля. Только тут, при расставании, стало очевидным, как им, растерявшимся и в душе плачущим, тяжело было покидать родные места…

Легковушка вывернула на дорогу и двинулась в сторону железнодорожного переезда. Вскоре она скрылась в клубах поднятой пыли.

В кабине автомобиля было душно. И даже приоткрытое окно не избавляло от этой духоты. Яков уткнулся носом в ворот своей рубашки и благодарно почувствовал свежий запах.

Попариться перед дальней дорогой в своей сауне Якову не удалось. Уже давно не подавалась вода в трубопроводы. Выручил сосед Коваль, который кочегарил в маленькой бане для работников железной дороги. Там был свой водяной насос. Открывали ее на выходные дни. Но ради отъезда Хабхабыча Семен сделал исключение и зажег уголь в печи уже в среду.

— Помийся, як пан, один! — на свой лад пожелал он старику легкого пару.

На очередной ухабине Яков ударился подбородком об чемоданчик. Было больно, но старик почему-то погладил свой багаж. И пусть смеется Мирболат про бриллианты, эта вещь была Якову по-особому дорога.

Летом сорок пятого, в Польше, когда немецких пленных гнали пешком на восток, Шмидт заметил в кустах на обочине дороги этот чемоданчик. Надеясь, что внутри может быть что-то съедобное, он прихватил его с собой. Это заметил конвойный. Он заставил Шмидта выйти из колонны и отобрал у него находку. Солдат сбил крошечный навесной замочек и концом штык-ножа осторожно откинул крышку.

— Хрень какая-то, — с досадой отвернулся солдат. Содержимым оказались застиранные детские пеленки и деревянная погремушка.

Конвоир пошел дальше, а Яков сунул чемоданчик под мышку и поспешил догнать свою шеренгу. “Пеленки можно использовать как портянки”, — по-хозяйски на ходу рассудил военнопленный.

Не раз он потом гадал, кому принадлежали эти вещи. Выжил ли хозяин чемодана в этой страшной военной мясорубке…

А еще чаще Яков задавал себе вопрос, почему он вообще подобрал эту находку? Другие пленные, бывало, шутили над ним:

— Ребенком в лагере решил обзавестись?

— В детстве погремушками не наигрался?

— А может, тебе еще куклу найдем, станешь ее в пеленки заворачивать.

Он долго терпел насмешки. Но однажды не выдержал и по-философски им ответил:

— У вас и этого нет. Кроме разбитых ботинок и нестиранных подштанников лишь воздух да мозоли.

Именно в этот момент он нашел для себя ответ на вопрос, почему он подобрал эту вещь? Когда человека лишают главного — свободы, пленнику в разы становится необходимым заиметь что-то свое, личное. Вот, наверное, почему он вцепился в этот чемоданчик. Такая у человека сущность. Ведь у любого, пусть даже самого нищего путника или бродяги, обязательно имеется котомка и посох.

И вот еще, о чем он подумал: пеленки — это ребенок. Ребенок — это семья. Якову хотелось выжить. А эти подобранные вещи чужой семьи давали ему надежду на возвращение домой.

Когда Яков начал собираться в Германию, он знал, какой верный попутчик отправится с ним в дальнюю дорогу. Алтын пыталась убедить мужа взять новый чемодан, который и выглядел солидней, и был гораздо вместительней.

— Нет, мне и этого хватит, — отказывался супруг.

— Туда же, кроме носков и паспорта, больше ничего не поместится, — доказывала свою правоту Алтын.

— А мне больше и не надо.

Женщина махнула в его сторону рукой, мол, делай как знаешь, и со слезами на глазах поспешила покинуть комнату.

Под окном, у изножья кровати, стоял большой резной сундук. Из него Яков бережно достал черный чапан. Это был подарок тестя Кудайбергенова по случаю выхода Якова на пенсию. Халату не было цены. Вернее сказать, он стоил несколько лошадей.

— Спасибо, аке³¹! — поблагодарил он тогда родственника.

— В этой жизни я его носить не посмею — боюсь запачкать. Я перед богом в нем предстану.

— Носи, немыс, этот чапан живым, — как из Корана наизусть читал тесть, — ведь написано, что Азраил³² заберет тебя в том одеянии, что ты сам себе в жизни сотворишь. И пошито оно будет из твоих темных и светлых деяний. И чем ярче твой наряд, тем ближе твое место к раю. Аминь.

Яков аккуратно сложил чапан и положил его в чемоданчик. Больше туда уже ничего не поместилось бы…

Не успела осесть за умчавшейся в райцентр волгой дорожная пыль, а Алтын уже торопилась и почти силком потащила за собой в сторону вокзала восьмидесятилетнюю Амалию.

— Да не беги ты так, молодуха, — на ходу ворчала Амалия, — тут идти-то три минуты. А Яшин поезд только через три часа здесь пройдет.

— Кому ты рассказываешь? — от возмущения даже остановилась Алтын. — Как будто я сама не знаю расписания поездов. Кто из нас, ты или я, работала начальником станции?

— Ты только на бумаге там числилась. Мы то знаем, что твой Жаке за тебя пахал.

— Ну что за люди! — наигранно возмутилась Алтын, хлопая себя по полу кафтана. — Понапридумывают же.

— Ты лучше скажи, почему на нашей станции пассажирские поезда перестали останавливаться? — сняла Амалия платок и вытерла им вспотевшую шею. Седая коса обрамляла ее голову: — Ведь раньше три или четыре в сутки здесь тормозили. Помнишь, наша Ганна на перроне свои пирожки пассажирам продавала?

— После ее пирожков с протухшей капустой пассажиров, видимо, поносило, — хихикая, прикрыла обеими ладонями свой рот Алтын, — вот и запретили поездам в Аккемире останавливаться.

Амалия тоже не могла удержаться от смеха. Вытирая тем же платком слезящиеся глаза, постаралась все же вернуться к прежнему разговору:

— Парадокс получается. Захочешь сесть на поезд, так нужно минимум час по разбитой дороге на машине добираться до районного вокзала, чтобы потом проехать мимо своего Аккемира.

— Такая логистика теперь, — беспомощно развела руками бывшая начальница станции.

Женщины вошли в привокзальный, кругом огороженный сад. Многолетние высокие деревья спасительно обняли их своей прохладой. Клейкая чешуя распустившихся тополиных почек густо усыпала дорожку. Они пахли медом и над ними кружились шмели. В центре сквера белел круглый фонтан. Правда, его нельзя было теперь так назвать. Из его ржавых труб сейчас лишь слабо лилась, скорее даже капала вода.

— Михайло не стало, и никто не берется починить насос водокачки. — возмущалась Амалия, поглядывая на эту скромную струю. — Молодые не могут или не хотят работать.

— Так было бы за что… — не соглашалась Алтын. — Молодежь умнее нас стала, за дарма пахать не собираются. Нашим железнодорожникам вон уже год зарплату не платят. В совхозе вместо денег хоть зерно и мясо выдают. А путейцам что, шпалами да рельсами семьи кормить прикажете?

— Хорошо, что я коромысло в печке не спалила, — продолжила Амалия, — Опять приходится воду с речки носить. Колонка на улице уже полгода не работает.

Алтын с облегчением сняла с головы тюрбан и кимишек, затем расстегнула верхние пуговицы койлек. Обеими руками, как лебедь взмахом крыльев раскинула в стороны длинные, туго сплетенные две черные косы. Слегка ополоснула ладони и, сложив их лодочкой, терпеливо дождалась, когда они наполнятся холодной живительной влагой.

— Пей! — преподнесла “живую” кисайку подруге.

Амалия охотно удалила жажду.

Второй порцией воды Алтын с величайшим наслаждением умыла сверху вниз лицо, оросила голову и косы. Вытерла вспотевшую шею. И лишь потом правой рукой напилась сама. Подошла к скамейке и облегченно откинулась на ней в тени уже зеленого старого карагача. Рядом поспешила присесть соседка.

— Теперь ты понимаешь, куда я так спешила? — умиротворенно промолвила Алтын.

— А я было решила, что ты одумалась, — беззубым ртом улыбалась Амалия.

— В смысле?

— Представила себе, как ты сейчас взберешься на водонапорную башню, дождешься проходящего поезда и спрыгнешь к своему мужу на вагон.

— У тебя фантазий больше, чем кур в сарае, — отмахнулась Алтын.

— Да есть еще пара. — вмиг стал серьезным голос Амалии. — А вот у тебя мозгов точно не хватает. Почему отпустила Якова и детей одних? Сдался тебе этот дом?

— Дом тут ни при чем. Я уже давно покупателя нашла.

— Так ты ж другое говорила, — не веря своим ушам, Амалия кулачком толкнула Алтын в предплечье, — обманула значит? А зачем?

— Не поеду я в Германию, — повесив голову и опустив руки меж колен, тихо промолвила Алтын.

— Не придумывай. У тебя все документы уже готовы.

— У меня рак, — произнесла это страшное слово и не сдержала слез Алтын, — врачи сказали: жить осталось совсем немного.

Амалия сидела не двигаясь. Казалось, что она забыла, что такое дышать. Сердце старухи билось колоколом. Лишь через некоторое время она нашла в себе силы и костлявой рукой осторожно взяла ладонь Алтын.

Надо понимать, что означает взять человека за руку. Это движение важнее, чем все объятия и поцелуи, и его обычно дарят только самым близким людям. Рука в руке порой сильнее всех остальных жестов и эмоций, ибо это самая неподдельная и прочная молчаливая поддержка в минуты человеческого горя и одиночества.

Амалия, наверное, как никто другой знала, что такое смерть и что она неизбежна. Именно поэтому она даже не попыталась успокаивать Алтын, а лишь дала подруге почувствовать, что она рядом и постарается облегчить ее последние дни жизни.

Так они и просидели несколько часов, пока не услышали вдали гудок приближающегося скорого поезда.

***

На вокзале Кандагача семья Шмидт поблагодарила и распрощалась с Мирболатом.

— Передавайте привет всем нашим немцам в Германии, — сказал на прощание парень, — я вот тут купил у одного немца дом, скотину и бахчу. Эта волга мне тоже от немца досталась. А если у меня так много немецких вещей, то я тоже считай теперь ваш! Витя, пришлешь мне вызов на ПМЖ в Германию?

— Заведи себе еще немецкую овчарку, — смеясь вмешалась в разговор Таня, — вот тогда смело можешь немцем записываться.

До Москвы им предстояло ехать почти двое суток. Так получилось, что у Якова и Татьяны с Виктором места оказались в разных вагонах. Яков не переживал. Ему даже хотелось сегодня побыть наедине.

Раздался свисток проводника вагона. Поезд тронулся. Двери закрывали уже на ходу. Через двадцать минут они проедут Аккемир. Яков прильнул правым глазом к грязному окну тамбура.

В просторной степи уже за километры виднелись десятиметровые водонапорные башни. Вскоре появилось и само здание вокзала. А через пару минут Яков увидел две крохотные фигурки Алтын и Амалии. Они одиноко стояли на перроне. Старушки не могли видеть в окнах мимо проносящегося скорого поезда лицо и фигуру Якова. Но они знали, что он там и что он машет им на прощание.

Поднятыми к небу руками они махали ему в ответ. Как колосья пшеницы на ветру. Плавно, тихо и долго. Даже когда поезд уже скрылся среди лесопосадок карагача — женщины не опускали рук.

В одно мгновение все осталось позади. И ставший родным казахстанский Аккемир, и река Илек с его белоснежными известняковыми кручами, и его дом, и добрые казахские, русские, украинские и татарские и всех других национальностей друзья и соседи, и эти два самых близких его сердцу человека…

Считай, что вся его жизнь промелькнула в мгновение за стеклом тамбурных дверей.

Якову хотелось сорвать стоп-кран и выскочить на родной станции. Но назиданием звучали в голове слова Алтын:

— Ты должен вывести детей в Германию. А я приеду следом…

Поезд скрылся за горизонтом. Алтын, захлебываясь слезами, неустанно гладила Амалию по голове. Серебро казахских колец на смуглых пальцах сливались с седой косой немки:

— Курбым-жаным³³! Ты только меня одну не оставляй. Пожалуйста!

— Куда же я тебя брошу? Мы ведь дважды породненные души…

Проводив с вокзала соседку домой, Амалия пересекла одну из главных улиц Аккемира и остановилась у калитки забора своей саманки. Взглянула по сторонам. Ограждение давно уже нуждалось не то что в ремонте — скорее в замене. Деревянные штакетины крошились в руках и сыпались между пальцев как опилки. Зимние морозы и летняя жара быстро приводили в негодность и так не особо прочную древесину. За 25 лет жизни в поселке ей пришлось уже четыре раза их менять. Вот и снова, опорные столбы у основания уже почти сгнили и загородка шаталась от малейшего дуновения.

Ветер, этот беспощадный повелитель степи, вдоль и поперек исхлестал снегом и дождем стены землянки. Черные тени исполосовали глубокими линиями и бороздками известь прошлогодней побелки. Непогода мелкими воронками отковыряла глиняную штукатурку. А под одним из двух окон отвалился в метр шириной толстый слой намазанной глины, оголив неровную кладку с соломенными прожилками самана.

Несколько лет назад ее приемный сын Иосиф в последний раз основательно отремонтировал дом. Но так устроено это капризное жилье из глины. Год не поухаживай за саманкой, считай пропала. Поэтому Амалия каждое лето как могла сама месила глину и латала дыры стен. Но в этом году у нее точно не было желания этим заниматься. Да и смысла она уже в этом не видела. Кому сдалась ее лачуга? Доживет ли она сама, восьмидесятидвухлетняя женщина, до следующего года? А завещать-то некому. Дочерям, живущим теперь на далеком Сахалине, эта рухлядь и даром не нужна…

Хозяйка дома устало присела у входной двери на завалинку. К ней подбежала и взобралась на колени рыжая кошка.

— Царапа, одни-одинешеньки мы теперь, — Амалия обеими ладонями взялась за морду единственного, оставшегося в ее доме живого существа, пытаясь заглянуть ей в глаза.

Своенравной кошке с заслуженной кличкой это явно не понравилось, и, поцарапав хозяйку, она вырвалась и убежала. Посмотрев на бескровные ранки и смахнув содранную кожу рук, женщина вдруг поняла, что даже животному не нужна больше ее ласка.

— Господи, ну почему ты молодых забираешь? — подняв руки к небу в сердцах пробормотала Амалия. У нее не было сил разрыдаться. Хотела бы, но не могла: — А я живу и живу… Что тебе толку от меня, старой?

Вместо ожидаемой в таких случаях молитвы она вполголоса стала просто перечислять имена близких ей людей, кого уже успела отнять у нее смерть:

— Коленька. — первым делом упомянула Амалия своего единственного сына. — Злой дух Карачун, приносящий людям смерть в раннем возрасте, уже давно призвал к себе восемнадцатилетнего парня.

— Саркен, — вспомнила она своего мужа, двоюродного брата соседки Алтын. Супруг был на тринадцать лет моложе Амалии, но и он уже покоится в бейит.

— Родители Саркена: Жамиля и Мурат. Вроде понятное дело, что их нет в живых. Они, хоть и ненамного, но были старше Амалии. Жалко только, что пожили они всего чуть больше полувека. Никто из них до пенсии не дожил. Несмотря на то что Амалия их сыну в матери годилась и имела ребенка от первого брака, они с открытым сердцем и душой приняли ее в свою семью. Даже больше — были ей искренне благодарны за то, что она согласилась выйти замуж за их сына-инвалида. Пусть покоятся в руках Аллаха. Аминь!

— Галина, лучшая подруга в Аккемире, сына которой Амалии пришлось вырастить. Совсем молодая, надломленная долгими годами сибирского заключения, она отправилась вслед за своим мужем в мир иной.

Да что там говорить, Амалия была старшая среди детей семьи Лейс, но пережила всех своих пятерых сестер и единственного брата.

— И в этом твое, Божье, распределение? — ее бездонные серые глаза вопросительно смотрели в небо. — Вот как понять, кому и сколько ты даешь жить?

Амалия просидела на завалинке до темноты. Все еще глядя на поцарапанную кошкой руку и, перебирая в памяти всех ушедших, она невольно вспомнила своего первого мужчину — Давида Шмидта, отца их внебрачного сына Николая, и с горечью подумала, как быстротечна жизнь и как несправедливо много в ней потерь и расставаний…

Примечания

24

Soldbuch (нем.) — удостоверение немецкого солдата

25

Лянга — волан, одноименная подростковая игра

26

Немыс-ага (каз.) — дядя немец

27

Тары (каз.) — вручную обработанное просо, лакомство к чаю

28

Талкан (каз.) — дробленая тары

29

Gute Reise! (нем.) — Удачной поездки.

30

Опырма (каз.) — возглас большого удивления

31

Аке (каз.) — отец

32

Азраил (мус.) — ангел смерти

33

Курбым жаным (каз.) — самая близкая подруга