Долгая дорога к миру

Йоси Бейлин, 2009

Йоси Бейлин говорит о себе, что он в первую очередь еврей, а уже потом израильтянин. Он один из самых выдающихся сионистов своего поколения. Его уникальное умение – взять на себя ответственность и воплотить идею в жизнь, исходя исключительно из безграничной любви и заботе о будущем народа и государства Израиль, не задумываясь, насколько популярны его действия, выражается во всех его предприятиях, от «Женевской инициативы» и до законодательства, которое отменило прямые выборы премьер-министра. Все это делает Йоси Бейлина редким политиком, чья автобиография, безусловно, увлечет вас. Президент Государства Израиль Шимон Перес

Долгая дорога к миру

Дом на улице Калишер

В доме, в котором я родился, надо всем витал дух моего деда со стороны матери — Йосефа Брегмана, в честь которого меня и назвали. Он был единственным дедушкой, не дожившим до моего рождения, и, тем не менее, даже для меня он много лет оставался главной фигурой в семье. Его образ присутствовал во всем и везде — до такой степени, что я даже не подозревал, что его нет в живых. Он родился в Пинске в 1880 году, в религиозной семье. Оба его дедушки были адморами^[1], а он сам — блестяще образован в области религии. Но это не помешало ему стать светским человеком, еще в молодости категорически отвернувшимся от религии и принципиально не посещавшим синагогу. Он занимался финансами и придерживался, если так можно выразиться, крайне сионистской идеологии.

А крайний сионист по тем временам, — это, в первую очередь, категорический противник Теодора Герцля^[2]. Дедушка был приближенным к Усышкину^[3] и принадлежал к демократической фракции, членов которой еще называли «казаками Усышкина» или «русскими сионистами». Я совсем недавно получил из архивов письма, которые мой дед писал Усышкину, начиная с 1903 года — с тех пор, как Герцль заявил о возможности создания еврейского государства в Уганде. Все они, кстати, написаны на блестящем иврите. И только прочитав их, я понял, как велика была ненависть к Герцлю со стороны крайних сионистов, к которым относился Усышкин.

Мой дед, так же как Усышкин, считал, что возращение на землю Израиля важнее всего остального. Его идеология заключалась в алие^[4], а не в спасении народа.

В 1905 году дедушка женился на моей бабушке Ривке, а в 1917 году по поручению Усышкина поехал вместе с семьей в Екатеринославль — создавать сионистский банк (к тому времени у него уже было двое детей — мой дядя и моя мама, родившаяся в 1910 году). Там их застала революция. Шесть лет дедушке с бабушкой с двумя детьми пришлось скитаться по революционной России, из которой им удалось выбраться только в 1923 году. Они приехали в Тель-Авив.

Дедушка-финансист начал работать в пекарне, и это вполне вписывалось в рамки его сионистской идеологии. Только по прошествии нескольких лет его приняли на работу в Тель-Авивское отделение банка «Альваа ве-хисахон», которым он впоследствии руководил до конца своей жизни. Кстати, у него банке работала мать Ицхака Рабина, Роза Коэн. Дедушку все знали, везде приглашали, считали за честь с ним познакомиться. Это выражалось и в положении семьи. К примеру, в доме, который он приобрел в Тель-Авиве, был телефон, холодильник, его возили на работу на такси. Все это по тем временам было огромной редкостью. Сам дом всегда был полон народу. Когда мои родители поженились, они тоже поселились в этом доме. Дедушка скончался от инфаркта в 1946 году, в 66-летнем возрасте, за два года до моего рождения.

Однако признаки его присутствия оставались повсюду. Его рабочий кабинет (он так и назывался по-русски — «кабинет»), был «святая святых» в доме, в нем все осталось так, как было в день его смерти. Я обожал эту комнату. Там было огромное количество книг и фотографий выдающихся деятелей сионистского движения, которые я мог рассматривать без конца. Среди снимков было и множество фотографий Герцля. Не знаю, простил ли ему дедушка Уганду, но ненависть к идеологическому противнику, как видно, с годами прошла. Меня не покидало ощущение, что дедушка Йосеф вот-вот появится. Я постоянно спрашивал, когда же это, наконец, произойдет. Сначала мне говорили, что он в Америке. Я понимал, что из Америки так быстро не возвращаются, и ждал. Но однажды, когда мне было пять лет, мама призналась, что дедушки нет в живых. И тогда я действительно очень тяжело это воспринял. Мне ведь до того так часто снилось, как он приезжает и обнимает меня.

Бабушка Ривка воспитывала меня вместе с мамой и была для меня одной из самых близких в детстве. Ее не стало, когда мне было 10 лет. Она была «русской» бабушкой, говорящей на иврите. Много читала. Чтение, как основное занятие в доме, вообще было главной составной частью семейной культуры. Я неспроста стал «книжным червем» — меня к этому приучали с детства. Это происходило даже не специально, а само по себе. Я просто брал пример со взрослых. И хорошо помню, как мечтал научиться читать, чтобы начать изучать всю имеющуюся в доме библиотеку, которая была везде, во всех комнатах.

При таких авторитетных дедушки и бабушки со стороны мамы, семья отца могла отойти в детском представлении на задний план, но этого не случилось.

Просто бабушка и дедушка с отцовской стороны — Зеев и Рахель-Лея Бейлины — были полной противоположностью родителям мамы. Выходцы из религиозных варшавских семей они не имели ничего общего с сионизмом. Если «русские» дедушка с бабушкой, говорили исключительно на иврите, то «польские» — только на идиш. Благодаря им я выучил этот язык, чтобы как-то общаться с бабушкой. Их познакомила сваха. Дедушка был третьим женихом, который сватался к бабушке. Первым двум она категорически отказала. Не знаю, в чем состояла причина разочарования в первом кавалере, но второму была дана отставка из-за того, что он имел неосторожность показаться ей на глаза в рубашке, на которой не хватало одной пуговицы. Бабушка рассудила, что если в таком виде он пришел на столь важную встречу, то он — безалаберный человек, за которого не стоит идти замуж. Следующим был мой дедушка. У него, как видно, все пуговицы были на месте, и они поженились. В Палестину они приехали в 1926 году.

Бабушка из Варшавы почти никогда не выходила из кухни, и если с бабушкой из Пинска я мог говорить обо всем на свете, то с ней — почти ни о чем. Ее не стало, когда мне было 7 лет, а дедушка дожил до глубокой старости, переехал к нам, и моя мама ухаживала за ним как сиделка. Дедушка был очень тихим, деликатным человеком. Кстати, тоже работал в банке, но не достиг уровня дедушки Йосефа. Он был одним из основателей синагоги, названной в память о первом мэре Тель-Авива Меире Дизенгофе «Оэль-Меир», на улице Ибн-Гвироль.

Мои родители встретились на вечеринке в Тель-Авиве. Папу послали принести патефон, а мама его сопровождала. Так они познакомились, потом год не виделись, потом снова встретились и очень скоро поженились. Это было в 1936 году. Мама окончила гимназию «Герцлия» и поступила в Университет на Горе Скопус в Иерусалиме, на факультет востоковедения. Она проучилась там три года, но из-за болезни вынуждена была бросить учебу и вернуться в Тель-Авив. Она вообще всю жизнь была очень слабой физически. Папа окончил гимназию «Геула» в Тель-Авиве, очень хотел продолжить учебу, но не смог себе этого позволить. Он был умным и талантливым человеком, много читал и много знал. Не было вопроса, на который он не мог ответить. Не было предмета, по которому он не мог мне помочь в случае необходимости. Сейчас я думаю, что все эти знания были несколько поверхностными, но, вместе с тем, совершенно безграничными. У него была невероятная способность к иностранным языкам. Он владел латынью, итальянским, французским, английским, русским, польским, идиш и арабским языками. Он работал в банке «Апотикаи», впоследствии превратившемся в банк «Леуми ле-машкантаот», до последнего дня своей жизни. Он прожил всего 62 года…

Мама была лектором-преподавателем ТАНАХа^[5], вела кружки, выступала с недельными комментариями по радио, была автором книги и множества статей о ТАНАХе, которому я учился у нее. Если папа мог помочь по любому предмету, то к ней с вопросом по математике мне бы в голову никогда не пришло обратиться. Я помню ее либо читающей, либо пишущей. Кроме того, она много занималась общественной деятельностью.

То есть была сугубо деловой женщиной, особенно по тем временам.

Когда я видел ее на кухне, готовившей еду, мне становилось обидно, и я всегда говорил ей, что за это время она могла написать или сделать что-то поважнее котлет. Тогда я еще не отдавал себе в этом отчета, но благодаря маме я с годами стал феминистом.

А в первую очередь она была просто мамой.

Она уделяла нам много времени, была общественно активной, состояла в родительском комитете школы. Но вместе с тем она была известным человеком — выступала по радио, а поскольку тогда был только один радиоканал, то ее все знали. Я тоже знал все и всех, о ком говорили по радио. К примеру, первое имя в жизни, которое я произнес внятно, было Дов Йосеф — министр, ответственный за карточную систему…

Послевоенный период, период талонов на продовольствие и «черного рынка». Период, когда одежда, обувь и игрушки переходили от одного поколения к другому, когда все понимали, что нельзя много тратить и довольствоваться надо тем, что есть. Но все это было в порядке вещей и не вызывало раздражения, так как все так жили. И мы тоже жили очень скромно — как все. Я, к примеру, долгие годы думал, что печень — это баклажаны, потому что мама готовила баклажаны со вкусом печенки. Мороженое было редкостью. В кафе ходили на День независимости, а о ресторанах и речи быть не могло (впервые я туда попал в 15-летнем возрасте). Считалось, что это безумие — есть в ресторане, когда еду можно приготовить дома. Во мне это осталось по сей день. Я терпеть не могу рестораны и считаю, что это место для сибаритов, не говоря уже о том, что там невозможно спокойно поговорить.

Только в 27 лет я впервые попали за Гранину. Семейный отдых — и то не каждый год — заключался в поездке в район Бейт ха-Керем в Иерусалиме, там был чистый воздух. Мы снимали комнату в доме, в котором продолжала проживать семья его владельцев, мама также ходила в магазин, также покупала продукты и также готовила, как дома. Это называлось поездкой на отдых. В кино мы ходили, но очень мало и с неким угрызением совести за потраченные деньги. Концерты и спектакли посещали «пополам»: первое отделение смотрели мы с братом, на второе, по тем же билетам, заходили родители. Приходилось экономить, но любовь к искусству нам прививали.

Папа с мамой поженились после убийства Хаима Арлозорова, вызвавшего в еврейском ишуве большие политические споры^[6]. Мама была уверена, что его убили ревизионисты — приверженцы Жаботинского, а папа считал, что еврей не мог этого сделать. Тогда они порешили между собой: во избежание семейных ссор никогда не касаться этой темы. Никто из них никогда в жизни не говорил мне, за кого голосует на выборах. Папа объяснил, что это — очень личное дело. Он не голосовал за Менахема Бегина^[7], так как считал его антитезой Жаботинскому. В Жаботинском он видел в то время важного сионистского лидера, в Бегине — фашиста. В том, что он был приверженцем Бен-Гуриона, я ни на минуту не сомневаюсь.

При этом он был членом Гистадрута^[8], но не был социалистом. Когда я в 1972 году рассказал ему, что вступил в партию Авода, его это расстроило. Я думаю, он был центристом с легким левым уклоном. Мама, как мне кажется, голосовала за МАПАЙ^[9]. Моего старшего брата Инона политика не интересует вообще, ее для него не существует по опр е делению.

Пион старше меня на 11 лет, и с момента моего появления на свет добровольно взял на себя функции воспитателя. Он был мне маленьким отцом, а я его «хвостом». Несмотря на то, что нас связывают очень тесные отношения, я думаю, он сам до сих пор не догадывается, какое огромное влияние оказал на мое формирование. Он стал для меня тем человеком, которому я подражаю во всем — в манерах, жестах, вкусах. Он любит оперу, и я ее люблю, он любит французский шансон, и я его полюбил. Я ходил с ним к его друзьям и подругам. Пока мы жили вместе, он был моей радостью и гордостью. Мы никогда не ругались, кроме единственного случая, когда я случайно поломал его оловянного солдатика. Тогда он в первый и последний раз в жизни на меня накричал, и это было так странно, что я запомнил эту историю на всю жизнь. Когда мне исполнилось семь лет, Пиона призвали в армию. Я остался один, без человека, к которому обращался в первую очередь. Когда что-то надо было решать, единственным выходом стало задаваться вопросом, а как бы он сейчас поступил на моем месте, и это во многом определило мой характер и нормы, по которым я живу и сегодня. В армии он служил в бригаде «Нахаль», стал одним из основателей кибуца «Йответа» и почти не приезжал домой. Тогда добраться из Эйлата в Тель-Авив было, примерно, как сейчас слетать в Нью-Йорк. Я сходил с ума, а когда он приезжал, не отходил от него ни на шаг. А потом он уезжал, и я начинал дожидаться следующего приезда. Когда он демобилизовался, сразу уехал учиться в университет в Иерусалиме. И я его снова не видел.

Ездить в Иерусалим было тоже очень трудно, телефонов не было, так что для меня он будто остался в армии. Он приезжал иногда в конце недели и в один из таких приездов отвел меня в сторону и сказал, что женится. Я разрыдался.

Жениться он собирался на нашей соседке из дома напротив по имени Ализа. Она была его подругой еще с детского сада, и я каждый день видел ее из окна, а ее брат был моим близким Другом. Так что речь не шла о ком-то постороннем, но я воспринял это как трагедию. До этого я все время надеялся, что вот-вот получу его обратно — от армии, от университета, а тут понял, что от Ализы я его «обратно» не получу никогда, и это казалось ужасным. В декабре 1958 года они поженились, создав замечательную семью, любящую и очень сплоченную, а потом переехали в Иерусалим. Иной работал в министерстве связи и до выхода на пенсию в 2003 году руководил Службой почтовых марок. Он блестящий менеджер и мог бы занимать гораздо более высокие должности, но в марках он сочетал менеджмент с любовью к искусству, хотя сам при этом так и не стал филателистом. Он человек искусства и абсолютно не человек политики.

И он ни разу не пытался уговорить меня оставить это дело. Никогда. Он следит за моей политической деятельностью, очень за меня переживает, не пропускает ни одно мое выступление по телевидению, но с политикой не имеет ничего общего по определению. Пока он был на государственной службе, он, также как и родители, не признавался мне, за кого голосует. С выходом на пенсию он сказал, что голосует за партию МЕРЕЦ из-за меня. Более того, он даже стал членом этой партии, что, в первую очередь, смешно ему самому.

Но вернемся к тому времени, когда он пошел в армию, а я — в школу.

Я был послушным ребенком и мечтал научиться азбуке, но мама считала, что я должен сделать это только в первом классе, так как иначе мне в школе будет неинтересно. Знали бы вы, как я этого дожидался! Как только настал назначенный срок, я быстренько выучил буквы и налетел на домашнюю библиотеку, которая была в каждой комнате — от кабинета до спален. Это было раздолье. Я поглощал, не разбирая, книгу за книгой, полку за полкой. Домашней «цензуры» не было, никто не запрещал мне читать все то, что я хотел. Итогом этого дела стало то, что к восьми годам я прочитал «Войну и мир», и мне роман очень понравился. Правда, в книге «обнаружились» целые куски на французском языке, которого я не знал, что не помешало общему восприятию романа. Затем последовала «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Идиот». В общем, к 12 годам я был знаком с русской классикой в том объеме, который, наверное, позволил бы мне сдать на «отлично» экзамены по литературе и в средней московской школе.

Я учился в Тель-Авиве. Сначала в начальной школе «Эхад ха-ам», затем в гимназии «Герцлия». Весь этот период был очень интенсивным в моей жизни. Мне нравилось учиться. У меня не было ни секунды свободного времени. Я был вечно занятым ребенком и лучшим учеником, привыкшим слышать, что для меня не хватает существующей шкалы оценок. Моя методика заключалась в том, чтобы готовить задания к следующему уроку, поэтому я всегда все знал раньше других. Меня спрашивали тогда, когда никто другой в классе не мог ответить на поставленный вопрос. Такая, знаете, ходячая мечта любого преподавателя, любимцем которых я был, хотя никогда из-за этого не зазнавался.

Кроме того, что я сам постоянно чему-то учился, я еще все время учил других, организовывал кружки, помогал отстающим ученикам и учащимся младших классов. Это положительно влияло на мой статус среди сверстников, так как во мне все время нуждались. И я не страдал от отсутствия друзей. Со второго класса я публиковался в школьной газете, в шестом — стал чемпионом школы по шахматам. Призом для победителя была партия с директором школы, но он так и не согласился ее со мной сыграть, а я ведь только для этого и побеждал в том турнире…

В 12 лет меня приняли юным корреспондентом в молодежную редакцию радиостанции «Коль Исраэль» — «Голос Израиля». Я много выступал и испытывал от этого безумное удовольствие. Но мне этого было мало, и в 13 лет я решил исполнить свою мечту и стать корреспондентом по вопросам молодежи журнала «Маарив ле-ноар». Если радио все слушали, то «Маарив ле-ноар» все читали. С первого раза меня не взяли, и это была трагедия, но приняли через год, и это было счастье. Я писал все — статьи, стихи, рассказы. Я думаю, что большинство моих произведений отправляли в корзину, но я был неисправимым графоманом и продолжал писать еще больше. В 14 лет я был самым настоящим действующим журналистом. Одновременно я был также корреспондентом молодежной секции «Коль Исраэль», редактором гимназической газеты и приглашенным юным участником передач культурной редакции «взрослого» отделения «Голоса Израиля». Параллельно, еще в 13-летнем возрасте, я записался в молодежный кружок национального драматического театра «Габима». Театр, как шахматы и журналистика, привлекал меня всегда, но в «Габиму» до 14 лет не принимали. После длиннющего письма руководителю кружка меня приняли на год раньше. Работа в кружке велась в трех направлениях: мы ставили сцены и этюды, слушали лекции и участвовали в репетициях и спектаклях самой «Габимы». Самым интересным и большой привилегией для нас было посещение генеральных репетиций в театре накануне премьеры. Я по пять раз просмотрел все тогдашние спектакли. Мы были детьми театра и не только сами знали актеров, но и нас узнавали в лицо такие знаменитости того времени как Ровина, Мескин, Бертонов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Адмор (аббр. иврит, словосочетания «адонену морену ве-раббену» — «господин, учитель и наставник наш») — в иудаизме титул цадиков — духовных лидеров общин в хасидизме.

2

Герцль Теодор (1860–1904) — основатель сионизма как политического движения. Разработал план возрождения еврейского независимого государства как убежища для евреев со всего мира перед лицом антисемитизма. Детальный проект осуществления этой идеи изложен в его книге «Еврейское государство» (Der Judenstaat), опубликованной в Вене в 1896 году. За исключением правительства Великобритании (предложившего территорию в Уганде), правительства других государств относились к его идее враждебно или недоверчиво, и даже дружески расположенные политики сомневались в финансовых возможностях сионизма и способности евреев поселиться на новом месте и построить свое государство.

3

Усышкин Аврахам Менахем Мендл (1863, Дубровна, Могилевская губерния, — 1941, Иерусалим), — сионистский лидер. Присоединился к сионистскому движению под сильным впечатлением от личностей Т. Герцля и М. Нордау. На 1-м Сионистском конгрессе (1897) он решительно отказался поддержать «чисто политический» сионизм Т. Герцля и выступил одним из самых энергичных сторонников возвращения в Сион, на землю предков, практического заселения и освоения Эрец-Исраэль (Земли Израиля).

4

Алия (ивр., буквально «подъём», «восхождение», «возвышение») — репатриация евреев в Израиль, а до основания государства Израиль — в Эрец-Исраэль. Является одним из основных понятий сионизма, ныне закреплённым в Законе о возвращении.

5

ТАНАХ — вошедшее в употребление в средние века и принятое в современном иврите название еврейской Библии (в христианской традиции — Ветхого завета). Слово представляет собой акроним названий трех разделов еврейского Священного Писания — Тора (Пятикнижие), Невиим (Пророки) и Ктувим (Писания).

6

Арлозоров Хаим (1899, Ромны, Украина, — 1933, Тель-Авив) — один из руководителей сионистского рабочего движения. В 1933 г. Арлозоров активно участвовал в организации массовой алии евреев из нацистской Германии. В июне 1933 г. был убит во время прогулки на берегу моря в Тель-Авиве. По обвинению в убийстве Арлозорова были преданы суду А. Ахимеир, лидер ревизионистской партии, и два других ее члена: Ц. Розенблат и А. Ставский. Окружной суд оправдал Ахимеира и Розенблата. Ставский был осужден, но впоследствии оправдан Верховным судом за недостаточностью улик. Большинство участников сионистского рабочего движения восприняли убийство Арлозорова как доказательство существования фашистских тенденций в партии ревизионистов. Однако последние, вместе с другими кругами, не примыкавшими к рабочему сионистскому движению, утверждали, что процесс сфабрикован силами, враждебными ревизионистам.

7

Бегин Менахем (1913, Брест-Литовск, — 1992, Иерусалим) — израильский политический и государственный деятель, до возникновения государства глава организации ЭЦЕЛ. Бегин не присоединился к официальному руководству ревизионистского движения. В октябре 1948 г. основал партию Херут и в качестве ее лидера стал членом Кнессета 1-го созыва, был лидером оппозиции в Кнессете 1–8 созывов. В 1977 году избран премьер-министром Израиля, подписал исторический мирный договор с Египтом по принципу «территории в обмен на мир», за что впоследствии получил Нобелевскую премию мира.

8

Гистадрут — основная профсоюзная организация Израиля, объединяющая большинство наемных работников страны, членов киббуцов, мошавов и кооперативных предприятий, а также значительную часть лиц свободных профессий. Как правило, его члены придерживались социалистической идеологии, членство в этой организации было в свое время обязательным для работников гос. предприятий и ведомств.

9

МАПАЙ (аббревиатура от Мифлегет по‘алей Эрец-Исраэль — Рабочая партия Эрец-Исраэль) — социал-демократическая партия, созданная в 1930 г. Под руководством Д. Бен-Гуриона и Б. Кацнельсона она быстро превратилась в крупнейшую партию ишува, а впоследствии — Государства Израиль. МАПАЙ играла центральную роль в руководстве сионистского движения и в Гистадруте, а после образования Государства Израиль руководила правительством в 1948—68 гг. Членами МАПАЙ были премьер-министры Д. Бен-Гурион, М. Шарет, А. Эшколь и Голда Меир.

На политической арене Израиля МАПАЙ представляла собой центристскую партию, идеологическими оппонентами которой были лев о-социалистические течения в Гистадруте и ревизионистское правое движение Херут.