Мои университеты

Камиль Галимов

Жизнь наша настолько многообразна и затейлива, что задайся кто-нибудь целью придумать такое специально – не получится. Эта книга – сборник коротких рассказов, приключившихся с автором и его знакомыми – людьми и животными. Реальные истории, наполненные юмором и иронией, иногда опасностями и неожиданными поворотами событий.

ССО

Это произошло при первом «свидании» с ССО (студенческим строительным отрядом), так сказать, прелюдия всех последующих длительных отношений с обязательствами. Всего таких трудовых подвигов было пять, четыре в студенческие годы и один раз — будучи в аспирантуре в Москве (ездил в Сибирь строить избы плотником). А в самый первый раз Мы строили НЗАС — Нефтекамский Завод автосамосвалов. Мы были кровельщиками, как сейчас, сказали бы сертифицированными 2 — 3-го разряда, кажется. Даже удостоверение сохранилось, где-то валяется. Настоящее, действительное удостоверение. Надо будет повесить у себя в кабинете на работе в рамке. Пусть видят мои пациенты, с кем имеют дело… Вот я сейчас расскажу, то, во что сам уже почти не верю. А тем не менее это было. Представьте — стройплощадка размерами в добрый десяток футбольных полей. На ней высоченные фермы — скелет будущего завода, собранный из мощных металлических двутавровых балок. Крыша, вернее каркас под неё — рамы. Лестница наверх и мы, без страховок лазающие по этому зияющему «подобию крыши» со здоровенными перфораторами с кошачьей ловкостью — высверливающие отверстия под будущие окна крыши. Эту работу, совершенно лишенную всяких правил и основ ТБ (технике безопасности) можно было заставить делать только таких болванов, как мы. Ответственного по ТБ стройки и всё, как сейчас бы сказали, коррумпированное руководство нашего ССО, следовало отдать под суд, что собственно и произошло по прошествии лет.

Но это уже другая история. Так мы батрачили с раннего утра и до позднего вечера с часовым перерывом на обед. Работать приходилось постоянно сидя на корточках, периодически вжимаясь в металлические опоры при каждом порыве ветра. За день так уставали, что приезжая в лагерь валились с ног замертво. Кормили нас традиционно, червивым супом… Мы были постоянно голодными, поскольку не были приучены к такой «пищи» и, пожалуй, не смогли бы протянуть и недели, когда бы ни предприимчивый однокурсник и наш товарищ и студент К. Каждый вечер К. возвращался в лагерь с щедрой «добычей» и говорил, что это доверчивые поселяне благодарят его за оказанные им услуги хавчиком и даже давали для голодной студенческой братвы. О, это были замечательные «кулацкие» разносолы, консервы, копчености и пр., сделанные с фантазией и любовью исключительно для себя. Это продолжалось некоторое время пока… пока не явилась в наш лагерь милиция и не устроила обыск в почивальне с пристрастным допросом каждого бойца:

— Кто из вас потрошил погреба в соседней деревне и забрал все продукты? Сознавайтесь! Отпирательство бесполезно! Следы ведут к вам!

Мы довольно быстро сообразили, о чём идёт речь. Ребята были неглупые, все хорошисты и отличники. В памяти сразу всплыли странные просьбы К. — «съедать все быстро и не оставлять за собой следов, в смысле мусора»… «Соратника» никто не сдал. Спасло и то, что мы тщательно выполняли его наставления, съедая, разумеется, буквально всё, а посуду-тару вылизывали так, что ни одна матёрая собака-ищейка не нашла бы даже по запаху экспроприированные у «кулацкого» населения яства. Сотрудники милиции ушли ни с чем. Помню, как после этого случая мы стали безнадёжно голодать. Наш добытчик наглухо затаился. До конца трудовой повинности оставалось ещё больше двух недель. Мы методом замещения пытались, конечно, больше налегать на пищу духовную, ну раз так. У нас тогда на весь лагерь был один кассетный магнитофон, и мы ночи напролёт слушали и засыпали под песни Высоцкого и Джо Дассена. Других не было, да нам других и не надо было. По какому-то мистическому стечению обстоятельств оба они ушли буквально друг за другом — 25 июля и 20 августа и именно в это лето…

Духовная пища, безусловно, помогала, но не всем и не долго… У нас были «бойцы», которые и в «мирное» время не блистали упитанностью, а тут дошли до того, что еле передвигали свои кирзовые сапоги, утяжелённые спекшимся гудроном, при этом буквально буксируя их по асфальту, как «последние крепыши из Бухенвальда». Помню, видел такую «умирающую походку» только по телевизору в видео хронике блокадного Ленинграда. А тут можно было смело снимать наших ребят в фильме о концентрационных лагерях без грима. В те непростые для выживания дни наш отряд стихийно разбился на мелкие «стаи». У нас, трёх студентов одной группы, сложился свой маленький, но дружный коллектив. Это были Марат А., Искандер Р. и я. Марат — интеллигент, настоящий потомственный врач в третьем поколении, его бабушка тоже врач, училась вместе с великим Б. Петровским на одном потоке, его мама, замечательный врач психиатр. Искандер тоже был из врачебной семьи. Мы старались поддерживать друг друга. С трудом дотягивая до выходных, мы мчались в город и покупали что-нибудь съестное. В один из таких выходных мы устроили себе долгожданный праздник живота. Скинулись втроём и купили огромный плоский кремовый торт (в Нефтекамске в то время была довольно хорошая кулинария) и огромный арбуз и пошли на набережную Камы. Был воскресный день. Конец августа. В этих широтах в это время не слишком жарко, а то лето было особенно прохладным. Но нам всё было нипочём. Мы благополучно на троих расправились с… тортом и арбузом, а вы о чем подумали? (спиртного из нас никто не употреблял в том нежном возрасте) и пошли купаться в Каме. Вода была ледяная, течение сильное, а примерно на середине реки я вдруг почувствовал, что у меня полностью свело обе ноги, причём в бедре. Мышцы сгибатели судорожно сократились так, что свои пятки я буквально почувствовал задницей, и… попросту стал молча тонуть… Нет, нет, у меня не было паники, я не кричал, не звал на помощь, просто все оставшиеся силы целиком отдавал спасению самого себя и безнадёжно уходил под воду, глотая мутную камскую воду. Первым заметил неладное мой друг Марат А. и немедленно подплыл ко мне и стал по всем правилам пытаться перевернуть меня на спину, а когда он понял, что у него ничего не выходит (перевернуть в воде скрюченное тело с приведенными ногами оказалось невыполнимым), я увидел на лице моего всегда невозмутимого друга, обладающего от природы устойчивой нервной системой, крепким и достаточно атлетическим двухметровым телом, весь ужас и отчаяние моего положения. Он закричал таким неузнаваемо сдавленным и, как мне показалось, даже женским голосом. Это был не крик, это был стон отчаяния: «Помогите, человек тонет!» — стараясь как можно громче, простонал он. Надо сказать, что ни до, ни после этого я никогда больше не видел своего друга в таком состоянии. Тут стоит заметить, что спустя годы, Марат так описал весь драматизм этого момента: «Что я скажу твоей маме? Будем тонуть вместе! Ой, а что будет с моей мамой? (он в отличие от меня был единственным ребенком в семье). Такое горе! Будем бороться». Такая мотивация была у моего единственного друга в тот трагический момент. Люди на берегу подумали — мы попросту балуемся. Никто с берега не шевельнулся в нашу сторону, и только Искандер (третий из нашей компании), который был в воде у берега. Он всё понял и поплыл к нам. А Марат схватил меня за плечо и стал отчаянно буксировать к берегу одной рукой. Добуксировав почти до берега, они стали делать это уже вдвоём. Дотянув таким образом до отмели и встав наконец на твёрдое дно, они отпустили меня, и я тут же пошел опять ко дну. Вынеся меня на берег и увидев причину, по которой я тонул, у друзей-спасителей случился приступ истерического смеха… Искандер сквозь слёзы смеха говорил: «Плыву, а про себя думаю, я и сам-то плавать толком не умею, щас как потонем все трое». А Марат, замечательный Маратик, как я стал с тех пор звать его, всё пытался узнать у меня, почему я не проронил ни звука и вёл себя так спокойно. А я ему, тоже сквозь смех и слезы отвечал, что просто не было на это сил, а потом, когда говорить? Я либо глотал отчаянно воду, либо пытался сделать вдох… К нам то и дело подходили девушки ССО-шницы, пытаясь понять, что нас так разобрало. Они так и не поняли, что произошло. После всего этого меня несколько дней пучило камской тиной и уже совсем не хотелось есть… Всю жизнь наших мам, мы, не сговариваясь с Маратиком, молчали об этом, как «пингвины на льдине».

С тех пор минуло уже более 40 лет. Мы стали солидными людьми. Каждый нашел себя и дело по душе. У нас появились семьи и свои дети. Было много тяжёлых и радостных событий. Но с годами отчётливее начинаешь сознавать, какой поступок совершили эти два скромных и настоящих Человека. Каждый раз, вспоминая это с Маратом, мы снова и снова становимся мальчишками. Наша дружба с ним только окрепла с годами, и хоть мы живём «за тремя морями», как минимум раз в неделю созваниваемся и подолгу разговариваем и часто смеёмся, вспоминая прошлое…