Искупление кровью

Карин Жибель, 2010

«Искупление кровью» – роман Карин Жибель, лауреата Prix Polar du meilleur roman Francophone, чьи детективы и психологические триллеры заворожили Францию. Марианне де Гревиль всего двадцать лет. Но путешествия по свету, лекции в университете, ночная музыка или посиделки с друзьями в кафе ей недоступны. Единственное, что ей суждено видеть долгие годы, – квадрат бледного неба сквозь тюремную решетку. Вспышка неконтролируемой ярости обернулась для нее пожизненным заключением. А это означает ненависть, жестокость и повседневные унижения. Бежать из ада можно лишь в забытьи – благодаря сигарете, книге или отдаленному грохоту скорого поезда. Гордость, независимость и красота девушки лишь усугубляют ситуацию. Но дружеское участие и невероятное чудо – любовь способны пролить свет в самое сердце тьмы. Дать надежду, что однажды дверь откроется и забрезжит свобода. Но ее цена для Марианны – это искупление. Искупление кровью. Впервые на русском!

Пятница, 27 мая, 12:00

Даниэль вошел в комнату надзирателей с безмятежным видом и радужной улыбкой на устах. Моника Дельбек ела какую-то пакость, входящую в гиперпротеиновую диету. Даниэль ее приветствовал крепким мужским рукопожатием, та скривилась. Он обожал такие шуточки. Его это забавляло.

— Как дела? — весело осведомился он.

— Нормально! А вы как? Хорошо отдохнули?

Моника старалась не показывать, до какой степени ее смутило то, что Даниэль застал ее в самый разгар диетических усилий.

Ведь таким образом она признавала, что считает себя чересчур полной. И это ставило под сомнение ее женские чары.

— Чудесно выглядите! — заверил ее начальник, наливая себе чашку кофе.

— Ваша электробритва в ремонте или это новый стиль?

— Вам нравится? — вкрадчиво осведомился он, дабы избежать дальнейших расспросов.

Моника не успела ответить, только залилась румянцем, когда в комнату вошла Жюстина. Одним своим взглядом она как будто окатила Даниэля кислотой.

— Под этой щетиной он что-то скрывает! — выпалила она. — След от удара, может быть…

— Какая ты у нас проницательная, малютка Жюстина! От тебя, честное слово, ничего не скроешь!

— Это, главным образом, Марианне нелегко скрывать…

Моника оставила их сводить счеты, а сама продолжала стоически хлебать свой дурно пахнущий суп.

— Как она? — спросил Даниэль.

— Плохо, — отвечала Жюстина.

Даниэль принял безразличный вид:

— Моника, ваша еда аппетитно выглядит!

— Не смейтесь!

— Да что вы! Я не смеюсь. Из чего это приготовлено? Из подтухшего мяса?

Она вздернула плечи, Даниэль рассмеялся. Жюстина не смогла сдержать улыбку. Шеф в своем репертуаре.

— Вы правы, Моника: красота требует жертв!

Шутка не удалась, наступило долгое молчание. Моника решилась вскрыть нарыв:

— Жюстина рассказала мне о мадемуазель де Гревиль.

— Да ну? И что же она вам поведала?

— Что… что заключенная впала в истерику, набросилась на вас, а вы увели ее в дисциплинарный корпус и там… там дрались с ней.

Начальник бросил на Жюстину удивленный взгляд.

— Примерно так все и было, — признался он.

— Вы не хотите составить рапорт о произошедшем? Такое поведение требует разбирательства в суде.

— Нет. Думаю, она достаточно наказана. Она меня ударила, я дал сдачи. Только такие методы действуют на нее. Вы не согласны?

— И все же! — не унималась Дельбек. — Это идет вразрез с…

— Регламентом? Нужна вам лишняя бумажная волокита, Моника? У вас мало работы?

Моника перестала протестовать, зато вступила Жюстина:

— Вчера Марианна отказалась от прогулки. И сегодня тоже не вышла…

— Это ее право, — бесстрастно заметил шеф.

— Она не смогла пойти на прогулку потому, что не держится на ногах! Я хотела отвести ее в санчасть, но она отказалась.

— Значит, ей это не нужно… Прекрасный кофе! Вы его приготовили, Моника? По-настоящему вкусный. Мои поздравления! А мадам Оберже?

— Еще жива, — отвечала Дельбек. — Она тоже отказалась выйти во двор. И… женщины в курсе насчет нее… За что ее посадили.

— Уже? — изумился шеф. — Быстро же разлетаются новости в нашем тесном мирке!

— Думаю, это Соланж проболталась, — сказала Жюстина.

— Почему сразу Соланж? — возмутилась Моника. — Любая заключенная могла узнать ее по фотографии в газете или даже увидеть по телевизору!

— Не важно, — заключил Даниэль. — Если она решится выйти во двор, следует глаз с нее не спускать. То же самое — в душевой. Усиленный надзор…

— Почему бы не прибегнуть к одиночному заключению? — спросила Моника, с облегчением проглотив последнюю ложку супа для похудания.

— Доктора говорят, она не вынесет изоляции, — объяснил шеф. — Склонна к самоубийству…

— Отдать ее на съедение во дворе — все равно что самоубийство. — Жюстина упрямо настаивала на своем.

— Я это прекрасно знаю, — согласился Даниэль. — Но у нас нет выбора! Хоть Марианна усвоила, что не должна ее трогать: уже хорошо.

— Она не в том состоянии, чтобы кого-то трогать! — снова пошла в наступление Жюстина. — Но когда к ней вернутся силы… Если когда-нибудь вернутся…

Даниэль поставил чашку в раковину с такой силой, что от нее откололся кусочек.

— Что ты такое плетешь! Она вовсе не умирает, насколько мне известно! Она даже неплохо себя чувствовала, когда я ее привел в камеру.

— Кстати, я ждала до восьми вечера, а вы так и не поднялись, — продолжила надзирательница, будто что-то заподозрив. — Это почему?

— Ей нужно было излить душу.

— Тебе?

— Да, мне! И я выслушал ее, не пожалел времени… Видишь, не такое уж я чудовище!

Жюстина вдруг почувствовала себя обездоленной. Обычно девушка ей изливала душу.

— Но все же ты ее отделал как следует.

— Сразу видно, что ты никогда не дралась с Марианной!

— Когда ее вели в карцер, она была в наручниках.

Даниэль уселся. Беседа явно начинала его тяготить. Он закурил. Моника поспешно открыла окно и закашлялась, для проформы.

— Я их снял, когда ты ушла. Намеревался поговорить с ней, но она на меня набросилась.

— Не верю ни единому слову! — вскричала Жюстина.

— А синяк на моей физиономии? Как, по-твоему, она мне поставила его? Ведь не со скованными за спиной руками!

— Безумие — снимать с нее наручники, когда она в таком состоянии! Нужно было дать ей угомониться…

— Ты еще будешь меня учить моей работе! — отрезал шеф самым властным тоном. — И потом, мы все уже обсудили, незачем без конца поднимать этот вопрос! Ты слишком над ней трясешься, честное слово. Несколько тычков не…

— Несколько тычков? Да ты на ней места живого не оставил! Ты должен был наказать ее, а не избивать до полусмерти! Среди заключенных уже пронесся слух: надзиратели, дескать, отлупили девчонку!

— А ты, ты меня лупишь по нервам! Если ей силой не внушить некоторые вещи, она, возможно, на вас отыграется в следующий раз. Или убьет мадам Оберже. Вы этого хотите? Плевать на слухи! Они то и дело носятся по двору, этот не первый и не последний.

Моника выбрала свой лагерь. Хотя она почти по-военному подчинялась регламенту, но в деле Гревиль разделяла мнение офицера. Дикий зверь требует особого обращения.

— Вы поступили правильно, — заявила она, гордая тем, что подольстилась к начальству, в отличие от коллеги.

Даниэль поблагодарил ее улыбкой и повернулся к Жюстине:

— Перестань над ней трястись, ладно? Есть и другие девушки, займись ими… Через несколько дней это все забудется.

Жюстина сложила оружие: кончились боеприпасы. Выйдя в коридор, двинулась следом за арестанткой, которая собирала посуду после обеда. Шеф налил себе еще чашку кофе. Радужную улыбку сменил насупленный вид.

— Моника, сходите за Марианной. Приведите ее ко мне в кабинет, пожалуйста.

Он прошел в свой крохотный офис, в двух шагах от комнаты надзирателей. Закурил, расположился в кресле. Ему нужно было увидеть ее, поговорить с ней. Но что он ей скажет? Нужно было подумать об этом до того, как отправлять за ней Дельбек. Он уже сутки над этим думал. Придется импровизировать.

Через пять минут его потряс вид Марианны. Бледная, под глазами темно-лиловые круги. Рассеченная губа распухла, на правой стороне лица огромный синяк. У нее был влажный лоб, и она с трудом удерживала равновесие. К нему медленно приближалось воплощенное страдание. Их взгляды на секунду встретились, потом Даниэль прочистил горло:

— Моника, не могли бы вы оставить нас?

Надзирательница, зануда такая, в полном ступоре уставилась на него. Нет, она не могла. Это запрещает регламент. Даниэль ее вывел в коридор.

— Чего вы боитесь, Моника? Я просто хочу с ней поговорить, ничего больше… Никто не узнает!

— И все же…

— Что? Думаете, я собираюсь ее трахнуть?

Он нарочно выбрал самое грубое слово, чтобы оно точно попало в цель.

— Нет, конечно нет! — возмутилась она. — Как вам только в голову пришло!

От возмущения она вся вспыхнула; казалось, ее круглые щеки вот-вот лопнут, как слишком туго надутые воздушные шары.

— Что ж, в таком случае дайте мне десять минут с ней поговорить наедине, ладно?

Марианна не сдвинулась с места, так и стояла перед пластиковым столом, заваленным разноцветными досье. Даниэль открыл окно, глянул наружу через решетки. Это свидание было ему отчаянно необходимо. Но теперь он понял, что не может позволить себе дать волю чувствам.

— Как ты объясняешь следы побоев у тебя на лице? — спросил он, не поворачиваясь.

Марианна тоже долго думала об этой встрече, мечтала о ней. Сто раз прокручивала ее в голове. Готовилась изобразить полное равнодушие, ранить его, оскорбить. Ничего не показывать, ни в чем не признаваться. Дать ему понять, что все забыто. Что она не страдает, даже не думает об этом больше. Но, по ее сценарию, он-то должен еще об этом думать, должен страдать. Он не сможет скрыть свои чувства, то, что он испытал, что испытывает до сих пор. Он выкажет слабость. Его слабость — это она сама, разумеется. Она предвкушала сцену, разыгрывала ее в четырех стенах. Она все предусмотрела. Иначе просто не могло быть.

Предусмотрела все. Кроме того, что сердце у нее забьется быстрее, стоит увидеть его лицо. Что все сожмется внутри, когда их взгляды встретятся, когда она посмотрит на его руки. Руки, да.

Она предусмотрела все, кроме того, что она сама уже не такая сильная, как раньше.

— Итак? — повторил он, повышая голос. — Как ты это объясняешь?

Она вздрогнула, собралась с мыслями:

— Говорю, что оступилась и упала с лестницы.

— Тогда почему среди заключенных ходит слух, будто тебя избили надзиратели?

— Ты видишь мою рожу? Думаешь, они скушают такую чушь?! Что, по-твоему, я должна придумать?

Разумеется. Он явно терял сноровку. К чему такой напор? Напирать начинаешь, когда находишься в слабой позиции.

— Ладно, проехали… Почему ты не захотела идти на прогулку?

— Я не в состоянии идти. У меня кружится голова.

Даниэль повернулся к ней, пощупал пылающий лоб. Марианна содрогнулась с головы до ног. Рука, прикосновение его руки.

— Похоже, ты сломал мне ребро… Может, и два.

Он поморщился:

— Ребра здесь ни при чем! Подцепила простуду или еще какую-то дрянь… Почему не примешь лекарство?

— Вчера я просила Париотти принести аспирин. Но она, разумеется, забыла!

Как фокусник вынимает кролика из шляпы, он вытащил из ящика стола упаковку «Аспежик».

— Примешь здесь, не хочу, чтобы об этом узнали…

Он вышел на минутку и вернулся с уже готовой смесью. Опять нарушение распорядка. Вообще-то, он только и делал целыми днями, что нарушал его. Вот уже двадцать лет.

— На, выпей.

Она подчинилась, как автомат, стараясь не смотреть ему в глаза. Вообще на него не смотреть. Особенно руки стали настоящим наваждением. Взять эти руки в свои, позволить им проследовать за каждым изгибом ее тела. Освоить каждый миллиметр кожи. Марианна глубоко вздохнула, разглядывая замусоренный плиточный пол и собственные ноги. Поставила на стол пустой стакан, благоразумно ожидая продолжения. Но что-то в ней возрастало и ширилось… Желание, чтобы Даниэль заключил ее в объятия, прижал к себе. Такое сильное, что, наверное, читалось на ее лице. Значит, все насмарку. А Даниэль тем временем видел только белый мрамор с голубыми прожилками. Он задумался, подыскивая нужные слова.

— Никто не должен знать, что между нами было, — вдруг прошептал он. — Чем мы занимаемся уже целый год…

Она подняла на него взгляд. Полные отравы зрачки плотоядного растения.

— Боишься, да? Если я выдам тебя, ты многое потеряешь, а?

— Ничего я не боюсь, — возразил он спокойно. — В любом случае твое слово против моего… И мое более весомо.

Ей стало плохо, но она ничем не выдала себя.

— Можно, я вернусь к себе и лягу?

Лучше сбежать как можно быстрее. Такая странная смесь желания и ярости взрывоопасна.

— С каких это пор ты спишь целыми днями?

— С тех самых, как разбила себе морду о ступеньки.

Он улыбнулся и решил наконец засыпать ров, разделявший их. Присел на стол, обхватил руками запястья Марианны. Электрошок. Мягко привлек к себе. Но у нее хватило духу сопротивляться. Сама удивилась, насколько успешно. Тогда он удвоил усилия. Ей пришлось сделать шаг ему навстречу.

— Кажется, это ты меня боишься! — усмехнулся он.

— Никого я не боюсь.

— Ну конечно, совсем забыл! А что с мадам Оберже?

— Я ее не трогала, — заверила Марианна, опуская глаза.

— Ты врешь. Я это чувствую… А ведь ты обещала.

— Ничего я не обещала! И потом, это она набросилась на меня!

Тут он расхохотался:

— Она? Она на тебя напала? Издеваешься, да? Да она и мухи не обидит!

О последней реплике он тут же пожалел, настолько нелепо она прозвучала.

— Она запустила мне стулом в физиономию, била головой о стену…

Он изумленно, с восхищением свистнул, что вывело Марианну из себя.

— Я показала, кто сильнее! — заявила она с надменной улыбкой. — Но оставила в живых.

Он вздохнул, обнял ее за талию, привлек к себе. Разворошил, раздул угли, тлеющие внутри. Мучительный жар.

— Отпусти, — потребовала она, сама себе противореча.

— Ну, не дичись! Поцелуй меня…

— Говорю, отпусти. Иначе пожалеешь.

С окаменевшим, непроницаемым лицом он выпустил ее запястья. Она нырнула вниз головой прямо в ледяное озеро.

— Как тебе будет угодно!

Он позвал Монику, та незамедлительно явилась.

— Не могли бы вы отвести мадемуазель де Гревиль в ее камеру?

Марианна следом за Дельбек вышла в коридор. Ноги у нее дрожали, кулаки никак не хотели разжиматься. Нужно время, чтобы стереть воспоминания. Чтобы снова найти свой собственный путь. Залатать пробоины в броне. Времени хватит. Как ни у кого.

Пожизненно.

21:30 — камера 119

Эмманюэль посматривала на Марианну с беспокойством. День, правда, прошел тихо. Девушка спала без задних ног. Но после ужина ее состояние ухудшилось, это было видно невооруженным взглядом. Она не притронулась к еде, даже не встала с койки. Беспрерывно дрожала, даже под одеялом. Хрипела, корчилась, все время закусывала губу. Вся подушка была залита кровью. Жуткое зрелище.

Эмманюэль решила действовать. Обмирая от страха. Марианна была ей врагом, но все-таки они вместе сидели. Она ведь тоже человек. Для начала Эмманюэль взяла собственное одеяло и осторожно укрыла им съежившееся, застывшее тело.

— Спасибо, — еле слышно прошептала Марианна.

— Хотите, позову на помощь?

Марианна повернула голову. Впервые в ее взгляде не сквозила воля к убийству. Скорее отчаяние.

— Поговори со мной…

Справившись с изумлением, Эмманюэль придвинула стул к койке. Странное ощущение: сидеть у изголовья девушки, которая пыталась ее задушить несколько часов назад.

— О чем мне с тобой поговорить?

В конце концов, не так и трудно обращаться к ней на «ты». Она такая молоденькая. Почти что в дочери ей годится. Марианна казалась такой хрупкой, что Эмманюэль вдруг успокоилась, ошибочно решив, что перед ней измученная безобидная девчонка.

— Не знаю, — слабо откликнулась Марианна. — Все равно… О себе, если хочешь… Или придумай какую-нибудь историю.

— В том, как я жила, нет ничего интересного.

— Почему ты это сделала?

Почему я спросила? Зачем задавать этот запретный вопрос, изгнанный из тюремного обихода? Но ей было нужно знать. Изучить врага, чтобы успешнее бороться с ним. Услышать о чужом несчастье, чтобы забыть о своем. Осудить ужасное преступление, чтобы сгладить собственную вину.

Эмманюэль застыла на стуле, этот простой вопрос вогнал ее в панику.

— Можешь наврать, если хочешь, — добавила Марианна.

— Я… Я сама толком не знаю почему…

— Да знаешь, знаешь! Не хочешь говорить — твое право. Я не судья, не следователь.

— Я больше не могла… Не находила выхода. Полный тупик, дальше пути нет…

Флешбэк кошмара. Марианна поняла, что мадам Фантом собирается опорожнить свою совесть, как опорожняют мочевой пузырь. Начнешь и уже не остановишься. Муж пустил себе пулю в лоб, способ не хуже других избавиться от дерьмовой жизни. Длительная безработица, долги выше крыши. Пьянство как простое прибежище. Вечные хлопоты, постыдная необходимость идти по людям с протянутой рукой. Судебные исполнители, истеричный домохозяин, банкир-стервятник, отточивши клюв, нацеливающийся на добычу. Благотворительные столовки. Приговор суда, согласно которому вас выбросят на улицу, когда ласточки прилетят. И я прохожу через все это. Классика жанра, тысячу раз дежавю. Превратности, на которые всем наплевать.

— Я не была плохой матерью, но…

Она расплакалась, но это не помешало ей, будто рвоту в канализацию, извергать свою историю на Марианну.

— Они хотели забрать у меня детей, поместить в приют… Я не знала, как выйти из положения… Только я никак не могла допустить, чтобы нас разлучили. Дети не вынесли бы этого. И я тоже…

Эмманюэль вновь переживала драму в реальном времени. Положив руки на колени, вглядывалась в пол, будто могила разверзалась у нее под ногами. Нервы у Марианны дрожали, как струны «Фендера» под пальцами гитариста, нюхнувшего кокаина.

— Накануне выселения я дала им выпить снотворного, ничего не сказав…

Омерзительному рассказу прерывистое дыхание задавало ритм. Марианна проникала в ужас, вслушиваясь в этот чужой голос, который без лишних виражей вел ее прямо в ад, отвлекая от собственных страданий.

— Я тоже выпила снотворное. Хотела, чтобы мы ушли все вчетвером…

— Вчетвером?

— Я и трое… моих детей. Думала, мы встретимся там, наверху…

— Наверху? И ты веришь в эту бурду? — вскрикнула Марианна.

Эмманюэль метнула в нее взгляд, хлесткий, как пощечина. Как она смеет перебивать? Ведь она должна дойти до конца. Вот только конец пути уже обозначился.

— Вот только ты проснулась, да?

Она кивнула, задыхаясь от муки.

— Я и Тома, — наконец удалось ей проговорить.

Услышав это имя, Марианна вздрогнула.

— В больнице мне сказали, что Амандина и Сильвен умерли, а Тома впал в кому. Меня нашли как раз вовремя. Почему они не дали мне уйти? Почему?

— Ты должна была позволить, чтобы детей забрали в приют… Ты бы могла их когда-нибудь забрать.

— Нет, я знала, что если нас разлучат, то навсегда! — отчаянно защищалась Эмманюэль. — Это было невыносимо! Тебе не понять!

Она зарыдала. Марианна плотнее завернулась в одеяло. Непростое чудовище эта мадам Фантом.

— Если бы ты знала, как я сожалею! — простонала она. — Как я могла такое сотворить!.. Убить тех, кого любила больше всего на свете! Ради кого жила.

Рыдания становились все неистовей. Марианна пожалела, что подтолкнула ее к таким ужасным откровениям. Будто открыла затвор шлюза и потоки грязной воды хлынули в камеру. Но рано или поздно это все равно бы вышло наружу. Слушая, как она плачет, Марианна погрузилась в собственную боль. Аспирин принес облегчение, но сейчас опять болело все тело. Да и ломка спешила присоединиться к банкету. С каждым вздохом становилось все тяжелее.

Скоро станет невозможно терпеть. Надо подумать о чем-то другом.

— А… Тома? — спросила она.

Эмманюэль вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Все еще в больнице… Судья говорил, что он выживет. Я даже не могу пойти навестить его! Я больше никогда его не увижу!

— Да увидишь, увидишь! Он сможет прийти к тебе на свидание. Когда поправится. Сколько ему лет?

— Четырнадцать. Он и говорить со мной не захочет после того, что было!

Марианна смотрела, как Эмманюэль ломает руки, как наливаются кровью ее глаза. Ясно представляла себе, как ее сердце вот-вот расколется, даст трещину под грузом вины. Но сочувствовать не могла. Просто попыталась найти какое-то утешение.

— Откуда ты знаешь… Может быть, он придет тебя навестить, и ты объяснишь, зачем это сделала…

Эмманюэль отрицательно покачала головой:

— Я хотела умереть! Я и сейчас хочу умереть!

— Ты нужна Тома… Ты не можешь так с ним поступить! Не имеешь права!

Марианна поражалась самой себе. Что на меня нашло с этой хреновой моралью? Раз она хочет умереть… Так ли, иначе, все вдребезги. Сын станет ее ненавидеть, и с каждым днем все сильнее. Жизнь ее пошла насмарку. Стало быть…

А моя? Разве моя не пошла насмарку? В конце концов, что мне за дело до ее жизни и ее проблем? Нужно быть совершенно больной, чтобы убить своих детишек…

Эмманюэль высморкалась в туалетную бумагу.

— А ты? Ты здесь за что? — продолжала она, закинув в рот анксиолитик, словно мятную конфетку.

— Не хочу об этом говорить.

Такой отказ задел Эмманюэль, она-то ведь излила душу полностью, без оглядки.

— Тебя судили? — спросила она после долгого молчания.

— Да.

— И сколько тебе осталось сидеть?

— Столько, сколько осталось жить.

— Мой бог!..

— Нет никакого бога! — вскричала Марианна в ярости. — Это все фигня! Трюк, чтобы люди не испытывали боли! Ты что, вообще не врубаешься?!

Она вдруг отчаянно заметалась. Что оживило недуг: трагическое признание, которое она только что вынесла, или приступ гнева? Все тело ее напряглось самым ужасным образом. Спазмы сотрясали ее, спина выгибалась, руки непроизвольно стискивались. Будто на нее нападали со всех сторон, кололи множеством невидимых кинжалов. Она расслаблялась на несколько секунд, закрывала глаза. Потом наступал следующий кризис. Эмманюэль беспомощно смотрела, как она бьется в припадке.

— Пусть придет начальник! — простонала Марианна.

— Начальник?.. Но как это устроить?

Марианна резко отбросила одеяла, попыталась встать и сразу рухнула на пол. Эмманюэль тут же бросилась к двери, забарабанила своими хрупкими кулачками.

— На помощь! — кричала она. — Сюда, скорее!

Она неустанно повторяла эту литанию, то и дело оглядываясь на сокамерницу, свернувшуюся клубком на полу. Через пять минут глазок наконец открылся. Моника заглянула в сто девятнадцатую, но осталась в коридоре.

— Что случилось?

— Пожалуйста! Скорее! Марианне плохо!

— Успокойтесь! — велела Дельбек. — Что с ней такое?

— Не знаю! Ей нездоровилось, ее трясло, а потом… Она хотела встать, упала…

— Хорошо, я позову офицера.

— Но поторопитесь, бога ради!

— Спокойно, мадам Оберже. В такой поздний час у меня нет ключей от камер. Только начальник может открыть дверь. Мы вернемся через несколько минут.

С тяжелым вздохом Моника направилась в кабинет. Вечер явно не задался… У младшенького температура, у самой жжение в желудке… Еще и голод одолевает. Черт бы побрал эти диеты! Ко всему прочему Даниэль дежурит всю ночь. Тут не выспишься… Теперь еще и заключенная заболела. Да не абы какая заключенная!

В камере Эмманюэль присела на корточки рядом с Марианной. Положила дрожащую руку ей на плечо, не зная, что делать дальше.

— Это пройдет, — повторяла она вполголоса. — Все пройдет. Потерпи…

Как будто Марианна могла услышать. Ей всего лишь хотелось, чтобы Эмманюэль убрала руку, но не было сил попросить. Тем более отодвинуться.

Через десять нескончаемых минут Моника явилась в компании Даниэля. Осторожно приблизилась к Марианне. Что, если это очередной ее фокус?

— Мадемуазель де Гревиль!

Марианна открыла глаза. Застывшая, свернувшаяся на полу, она была похожа на пластмассовую куклу в человеческий рост, более натуральную, чем сама природа.

— Хотите, чтобы мы вызвали врача?

Даниэль подошел тоже и несколько секунд смотрел на девушку. Потом взял ее на руки и вынес из камеры. Моника следовала за ним тенью. Он зашел в комнату отдыха и положил Марианну на кровать, где обычно спали охранницы во время ночных дежурств. Теперь нужно было отделаться от Моники.

— Я ею займусь, — сказал Даниэль. — Продолжайте обход.

— Разве мы не должны доставить ее в санчасть?

— Там ей ничем не помогут. У нее нервный припадок. Это пройдет.

— Нервный припадок? Мне это больше напоминает абстинентный синдром…

— Если даже и так, все равно это пройдет! — раздраженно проговорил он.

Моника пыталась было возразить, но, встретив гневный взгляд шефа, передумала. Она выплыла в коридор, что-то бормоча себе под нос. Это не по правилам. Офицер определенно слишком вольно обращается с регламентом, это плохо кончится.

Даниэль закрыл дверь и присел на край кровати. Вгляделся в лицо молодой женщины, прикоснулся к ее ноге, твердой, как кусок дерева.

— Что ты вытворяешь, а? — спросил он мягко.

— Мне нужно…

— Речи быть не может.

Она расплакалась, как капризная девочка, стала кусать пальцы; он взял ее за руку.

— Пожалуйста!

— У меня нет! Думаешь, я так и хожу все время с карманами, полными дури? Дам тебе кодеин. Это все, что я могу для тебя сделать… Лежи тихо, о’кей?

Как еще она могла лежать? Через минуту он вернулся с двумя таблетками. Ей было трудно пить, губы окаменели. Оставалось только ждать, пока лекарство подействует. Даниэль держал ее за руку, это успокаивало. Еще четверть часа длился припадок, близкий к агонии. Впечатляющее зрелище: но он навидался наркоманов в ломке, которые, казалось, вот-вот умрут.

Но Марианна пришла в себя. Мышцы расслабились, дыхание выровнялось. Даниэль вытер кровь носовым платком. Простыни испачканы, Моника станет ворчать.

— Полегчало? Я отведу тебя…

— Погоди немного… Ты мне дашь еще? Кодеина…

— Дам две таблетки, выпьешь завтра утром. Хорошо?

Он помог ей приподняться, какое-то время она сидела на постели, положив голову на руки. Даниэль курил сигарету и терпеливо ждал.

Припадок прошел, и Марианна горько укоряла себя за то, что позвала его. Выказала слабость в очередной раз. Выдала себя так глупо. Почему, черт побери, было не подождать, пока все пройдет! Потому, что ничего бы не прошло, наверное.

— Отчего этот припадок? — спросил начальник.

— Оттого, что у меня все болит! — ответила она, вставая.

Марианна ополоснула лицо над старой раковиной.

— Завтра схожу в санчасть, возьму для тебя кодеина на всю неделю.

Она хотела поблагодарить, но слова не шли с языка. Запила их водой, как горькую пилюлю. Сострадание ранило ее сильнее, чем ломка или тумаки. От него ей было нужно другое. Но что?

— Ты до посинения напугала мадам Оберже!

— Ничего, оклемается! Она ведь и своей тени боится…

— Дай ей шанс.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Это произвело обычный эффект.

— А я? Кто мне даст шанс?

— Что, по-твоему, я для тебя делаю? Я мог оставить тебя в камере, корчиться на полу от боли… Я ведь не доктор, в конце концов!

— Это из-за тебя мне так плохо! — закричала она.

— И что? Я мог бы на это наплевать с высокой колокольни, поверь!

Марианна шла за ним по темному коридору. Желая всадить ему нож между лопаток. Ранить насмерть мужчину, одно присутствие которого превратилось в пытку. И она сама позвала на помощь мучителя.

— Нужно будет заплатить за кодеин? — вдруг спросила она. — И какая цена?

Он развернулся. Выстрел достиг цели. Это было видно по его лицу. Весьма отрадно. Думает, можно купить меня пилюлями и этой повадкой доброго сенбернара!

Но у сенбернара, кроме всего прочего, отличные зубы.

— Ты знаешь расценки! Но расплатишься, когда будешь в состоянии, — припечатал он. — Сейчас на тебя жалко смотреть.

Чешутся кулаки, возникает горячее желание разорвать его на мелкие клочья. Самый природный ее рефлекс. Но она дошла за ним следом до двери в сто девятнадцатую, слишком вымотанная, чтобы ранить как-то иначе, кроме как словами.

— Ты нападаешь, я даю сдачи, — добавил он.

— Хватит болтать, открывай, и чтобы я больше не видела твоей рожи!

— В следующий раз я пальцем не пошевелю ради тебя.

— Открывай! Тебе за это платят. Чтобы ты открывал и закрывал решетки. Ты ничего другого и не умеешь делать, заметь. Это тебе по руке! Ведь во всем остальном ты полное ничтожество. Не знаю, как твоя жена тебя терпит!

Тут она ударила сильно. Слишком сильно, без сомнения. Сильней, чем в прошлый раз по яйцам. Она наконец истребила всякую жалость в нем, ни следа ее не осталось в его взгляде. Наконец. Один только гнев. Это принесло ей больше облегчения, чем кодеин.

— Но она, наверное, не хочет ложиться с тобой! Потому-то я тебе и нужна, — продолжала она язвительно.

Нетрудно пойти до конца! Поставить под сомнение его мужское достоинство — это хуже любого удара. Даниэль вдруг схватил ее за руку, силой втащил в кабинет. Дверь хлопнула, перегородки задрожали. Бой начался. Она всегда любила вступать на ринг. Улыбалась дерзко, как она одна умела.

— В какую игру ты играешь, Марианна?

— Я? Я не играю, начальник!

— У тебя проблемы?

— Никаких проблем. Разве что приходится кувыркаться с жалким типом вроде тебя!

— Уймись, прекрати меня провоцировать! — закричал он. — Иначе…

— Иначе — что? Снова меня изобьешь? Подожди хоть, пока эти синяки сойдут!

— Незачем бить! Я знаю более действенный способ! Мне достаточно забыть о твоем существовании… Ты останешься ни с чем. Ни сигарет, ни дури — ничего!

Бой становился опасным. Даниэль бил ниже пояса, наносил удары, запрещенные правилами потому, что их нельзя отразить. Она на мгновение забыла о своей ахиллесовой пяте. Он — нет. Она заставила себя сдержаться. Приготовилась к мучительному отступлению.

— Ну что? Будешь еще меня изводить? Говорить со мной, как со своей собакой?

— У меня нет собаки!

— А у меня — есть. Сука.

— Вот и прекрасно. Мне-то что за дело до этого!

Того гляди еще и о детках заговорит! И почему бы не о жене, раз о ней речь зашла! Марианна уселась на стул с развязным видом.

— Не хочешь знать, как ее зовут?

— Говорю тебе: чихать мне на твою псину! — буркнула она.

— Ее зовут Марианна… Красивое имя, не находишь?

И он вступил в игру, убийственную, беспощадную. Марианна приняла оскорбление близко к сердцу. Полная ярости, взвилась, словно подброшенная пружиной. Даниэль прочитал угрозу в ее взгляде. Марианна бросилась на него, но эффект неожиданности пропал, да и сил недоставало. Он схватил ее, даже не дав к себе прикоснуться. Повалил на стол, завел руки за спину, защелкнул наручники на запястьях. Она сопротивлялась для проформы: слишком поздно. Только боль усилилась.

Даниэль развернул ее к себе, увидел глаза, полные бешенства, лицо, искаженное яростью.

— Что с тобой, Марианна? Затаила злобу? Хочешь свести счеты?

— Отпусти, сволочь!

— Думаю, ночка в карцере тебя образумит!

— Мерзавец! Кусок дерьма!

— Эй! Повежливей, красавица!

Он силой выволок ее из кабинета, крепко держа за руку. Толкал вперед, вниз по лестнице, ведущей в дисциплинарный отсек. Этот путь она могла пройти с закрытыми глазами. Такая сцена с ее участием разыгрывалась сотню раз. Только в этот раз она сама навлекла на себя суровое наказание. Когда они спустились, Даниэль так сильно пихнул ее, что она приземлилась на колени. Он открыл камеру для буйных, подхватил узницу и затащил ее внутрь. Безмерная тревога ударами молота отдавалась в животе. Что он с ней сделает, как отомстит? Защищаться не было сил, даже желания не было. Она сама его довела. Разбудила в нем ярость. Только затем, чтобы он причинил ей боль. Чтобы найти повод его возненавидеть. Раз и навсегда. Единственное оружие, которым она еще могла потрясать, — дерзкая улыбка, подобная последнему жалкому лоскуту, прикрывающему наготу.

Ну же! Давай, начальник! Бей!

Но он не угрожал, не набрасывался. Пристально глядел на нее, прислонившись к решетке, скрестив руки на груди.

— Я не совсем понимаю. Почему ты любой ценой пытаешься меня разозлить?

У нее не было объяснения. Она просто хотела, чтобы Даниэль ударил ее. Со всего размаха. Так, чтобы она не встала. Чтобы страстно ее поцеловал. То или это — все равно. Но он не двигался с места.

— Ты не можешь вынести того, что между нами произошло, да? Видишь ли, я думал, ты достаточно взрослая, чтобы понять… Очевидно, я ошибался.

Нестерпимо. Даже эта фальшивая улыбочка не стерлась с губ.

— Заткнись! — заорала она.

— Это тебя мучает, Марианна? Что ты приятно провела со мной время?

— Ты сам веришь в то, что говоришь? Бред какой-то!

— Конечно! — подтвердил он с той же обидной улыбкой. — И что теперь? Ты меня испытываешь? Хочешь знать, как далеко ты можешь зайти? Что я готов вытерпеть ради тебя?

Явилась надежда. Вот сейчас он скажет то, что она мечтала услышать. Он в смятении, он страдает. Из-за нее.

Он догадался о том, что ее точит, он может это прекратить. Протянуть ей руку или оставить тонуть.

Я, наверное, рехнулась, честное слово! Почему было не придержать язык?

— Так вот, ты зашла слишком далеко, — продолжал Даниэль. — Если мы переспали, это не значит, что ты можешь вертеть мной или что я готов терпеть твои выходки. Ты для меня ничто. Всего лишь заключенная, одна среди сотен других.

Она опустила веки, скрывая боль. А он продолжал убивать ее своим холодом:

— Я не влюблен в тебя, если ты это хотела выяснить, затеяв дурацкую игру! Я могу без тебя обойтись, даже глазом не моргнув. Так оно, собственно, и будет.

Каждая его фраза — бандерилья. Не хватало только последнего удара шпагой.

— Конец нашим маленьким сделкам! Все, Марианна. Ты понимаешь? Ты больше ничего от меня не получишь. Признаюсь, я совершил ошибку. В чем раскаиваюсь, видя твою реакцию. По этой самой причине такое не повторится. Вот увидишь, ты привыкнешь обходиться без сигарет, даже без наркотика. Через несколько месяцев ты о них и думать забудешь. По крайней мере, я на это надеюсь, ради тебя…

На смену боли пришел страх, настоящий взрыв страха. Марианна бросилась в бой, хорошенько не зная, чего она хочет. Может быть, совсем не того, что предполагала, а вовсе противоположного. Она сама себя обрекла на худшее мучение. И все ради того, чтобы не выказывать, не признаваться! Все потому, что у нее была мечта. Но может быть, Даниэль берет ее на испуг: не в первый раз он этим угрожает. Марианна немного успокоилась.

— Ты не можешь так со мной поступить!

— Могу даже и похуже, — возразил он все с тем же ужасающим спокойствием. — Но я не такой уж и мерзавец. Что бы ты там ни думала…

Отступить, быстро. Хотя бы скарб спасти. Весь сценарий наперекосяк.

— Я и не говорила, что ты мерзавец, — прошептала она.

— Ну, приехали!

— Я сильно разозлилась, была вне себя!

— И что? Думаешь, ты имеешь право срывать на мне свою злость? Бросать мне в лицо худшие оскорбления и оставаться безнаказанной? Вот уж нет! Ты затеяла игру и проиграла.

— Ты не можешь так поступить со мной! — кричала она.

— Могу, Марианна. Можешь поставить крест на наших былых отношениях. Даю тебе слово. Ты ничего больше от меня не получишь. И когда на тебя снова накатит, зови кого-нибудь другого. Потому что я больше не приду.

Даниэль направился к двери, а Марианну охватила паника. На сей раз он не блефовал.

— Посидишь здесь до утра… Так будет лучше.

— Не имеешь права меня оставлять тут на ночь! Тут даже койки нет!

— Поспишь на полу. Не хочу, чтобы ты выместила зло на сокамернице…

— Погоди! — взмолилась Марианна. — Погоди! Не уходи!

Свет погас, дверь с грохотом закрылась. Стоя у стены, со скованными запястьями, Марианна вглядывалась в темноту. Погребенная под лавой злосчастья. Брошенная.

Но что же я натворила? Что на меня нашло? Я что, спятила? Достаточно было промолчать. Сказать ему «спасибо».

Марианна осторожно уселась у стены. Теперь можешь хныкать. Никто тебя не увидит, никто не услышит. Можешь рыдать над своей судьбой. Над своими выкрутасами и всем прочим. Всегда и во всем сама виновата. Всегда. Всегда все делаю наперекор. Все разрушаю. Зачем я мучила старика? Зачем стреляла в патрульных? Зачем изуродовала охранницу? Зачем? Что я такое?

Она молча заплакала, уткнувшись лбом в колени. Минуты тянулись долго, возвещая ночь, полную ужаса. Мне не выстоять без его помощи. Я умру. В страшных мучениях.

Я хотела одного: пусть бы он сказал, что это и для него имело значение. Я бы могла это хранить в самой глубине. Я выставила себя на посмешище. Как никогда. Выказала слабость как никогда. Потеряла то немногое, что имела.

Заслышав шаги в коридоре, Марианна подняла голову. Дверь заскрипела, в камеру ворвался свет. Это он. Он вернулся. А ей даже не вытереть слез. Хотя так хочется их скрыть.

— Забыл расковать тебя, — буднично произнес он. — Встань, сниму наручники.

Марианна не двинулась с места, глядя на него с трогательным сокрушением. Нужно было использовать эту последнюю возможность. Но Даниэль казался таким же равнодушным, как тюремные стены.

— Я извиняюсь, — пролепетала она с почти непомерным усилием.

— Вставай! Иначе останешься скованной на всю ночь.

— Я попросила прощения…

— Я понял. Но мне все равно. Слишком поздно. Я пришел не затем, чтобы тебя слушать.

Марианна встала и повернулась к нему спиной.

Когда наручники были сняты, она развернулась и посмотрела ему в лицо с молчаливой мольбой.

Но он, казалось, даже ее не видел. И уже уходил.

— Погоди!

Ключ в замочной скважине. Гаснет свет.

— Пожалуйста, Даниэль!

Марианна впервые произнесла его имя в полный голос. Он уже держался за дверную ручку.

— Чего ты еще хочешь?

Она с облегчением вздохнула. Может быть, у нее еще остался шанс.

— Просто поговорить… Пожалуйста!

За несколько секунд два раза произнести «пожалуйста»: личный рекорд! Даниэль оценил это и обернулся. Она и в полутьме различала его торжествующую улыбку. Марианна глубоко вздохнула:

— Прости, что так говорила с тобой.

— Нетрудно, да? Нападаешь, а когда видишь, что дело плохо, просишь прощения.

— Думаешь, просить прощения легко? По-моему, нет ничего труднее…

— Ты боишься, что я тебя оставлю изнывать в нищете! Боишься ломки, а, Марианна?

— Все верно. Но ведь это тебе и нравится, правда? Что я у тебя под контролем.

Он не ответил. Незачем подтверждать ее правоту.

— Я хочу, чтобы… чтобы все было как раньше.

Она ненавидела себя за то, что так низко пала. Что приходится так жестоко уязвлять собственную гордость.

— Ты хочешь? Но почему я должен этого хотеть? Если для того, чтобы терпеть твои выходки и твои оскорбления, овчинка не стоит выделки!

— Я больше не буду, — пообещала она.

Он принялся мерить шагами камеру, ключи и наручники, прикрепленные к поясу, звякали, будто отбивая ритм какого-то адского танца.

— Я все-таки хотел бы понять, откуда такое неприятие, почему ты так на меня взъелась…

— Потому что я тебя ненавижу, — отвечала она, потупив взгляд.

— Хорошая причина, в самом деле! Вот только я не верю ни единому слову.

Теперь лучше выложить карты на стол. В ее положении это уже не так страшно. Ей больше нечего терять. Даже гордость она предложила по сходной цене всякому, кто больше заплатит.

— Ты прав… На самом деле какая там ненависть! Но я немного дезориентирована после той ночи…

— Это я как раз могу понять… Долго же ты тянула с признанием!

— Я сама не знаю, что чувствую, это так запутанно…

— Вот бы и поговорила со мной об этом, вместо того чтобы нападать!

— А сам-то? Смотри, как меня отделал!

— Ты получила по заслугам! У тебя здесь не больше прав, чем у других заключенных! Ты меня провоцируешь — я отвечаю! Логично, а?

— О’кей, я извинилась… Чего ты еще хочешь?

— Я? Да ничего, Марианна! Это ты хотела поговорить. Так давай! Изливай душу!

— Это… правда, что ты недавно сказал? Что… я ничего для тебя не значу…

Он казался таким уверенным в себе. Будто каждым взглядом, брошенным на нее, втаптывал ее в грязь.

— Да, правда. Жаль, если для тебя это проблема.

Он ко всему вдобавок сует ей прямо в морду свое сочувствие! Марианна присела на пол, не в силах уже стоять на ногах.

— Ты решила, что я в тебя влюблен, да?

— Нет! Но… хотя бы… после того, что было… что я для тебя — не то, что другие…

Даниэль скрыл волнение за своей обычной улыбкой:

— Ты сейчас говоришь о чувствах или мне это снится?

Марианна сжала кулаки, стиснула зубы, готовая принять очередной удар. Даниэль нагнулся к ней. Они едва различали друг друга в слабом свете, проникавшем из коридора.

— Скажем, ты мне нравишься, Марианна. Я тебя нахожу горячей штучкой. Но это все. Ничего больше.

Горячая штучка. Хуже не придумаешь. Он ведь не случайно так сказал. Почему такие слова стало невыносимо слушать? Почему она отдала этому мужчине все, что у нее было? Почему ей от этого так больно?

— Понятно! — проговорила она хриплым от обиды голосом.

Даниэль присел рядом. Марианна сдерживалась, как могла, но слезы скоро выдадут ее, ждать недолго. Катастрофа, худший кошмар. Сценарий, обратный тому, который она задумала. Он — безразличный, жестокий. Она обнажается до конца. Величайшее несчастье. Самое горькое поражение.

— Ты что-то пытаешься дать мне понять: что именно? — спросил он более мягким тоном.

Ниже опускаться она не желала. Пора было выпустить когти.

— Ничего! — взорвалась она. — Просто хочу и дальше иметь сигареты и наркоту!

Даниэль положил ей руку на бедро, она вздрогнула. Осушила первую волну, хлынувшую из глаз. Он не мог ничего разглядеть, это главное.

— Тебе больно, потому что ты ждала от меня чего-то другого… Что ты чувствуешь? Скажи, не стесняйся…

Когда же наконец он перестанет мучить ее?

— Ничего я не чувствую! — закричала она.

— Вовсе ни к чему вопить.

— Я просто хочу получать сигареты, на остальное плевать!

— Ну разумеется! В любом случае, раз это приводит тебя в такое состояние, в следующий раз я устрою так, чтобы ты не слишком задирала нос!

Марианна резко сбросила его руку с бедра. И все-таки она победила. Он сказал: в следующий раз. Но победа изрядно отдавала горечью.

Даниэль зажег сигарету, она умирала от желания тоже покурить. Но он сунул пачку обратно в карман.

— Я хочу подняться наверх! — потребовала она, вставая. — Ты не имеешь права держать меня тут всю ночь!

— Да ну? Ты хочешь? Можно, я хотя бы докурю, а?

Он еще и издевался. Марианна нашла то, что искала. Повод ненавидеть. И это еще не конец. У него все козыри на руках, широкий выбор.

— Ты хотела, чтобы я остался, да? Я не в твоем полном распоряжении, мадемуазель де Гревиль! А еще ты мне сейчас возместишь моральный ущерб…

Она снова вытерла слезы — слезы ярости.

— Размечтался!

— Предпочитаешь ночевать в этой дыре?

— Говнюк!

Он захихикал, будто зашлепал по болоту, утопая в грязи.

— Предупреждаю: если не дашь мне то, чего я хочу, будешь долго ждать следующего подношения! И если мои подсчеты верны, у тебя почти ничего не осталось…

Она ходила кругами по камере, чувствуя всю глубину своего унижения.

— Что осталось-то, если разобраться? Початая пачка сигарет? Наркоты, конечно же, нет… Скоро станет совсем невтерпеж… Тогда ты станешь валяться у меня в ногах! Умолять! Плачевное будет зрелище, но, думаю, мне понравится.

— Ты в самом деле сволочь!

— Но ведь таким ты меня и любишь, Марианна!

Ее замутило.

— Иди ты на хрен! Меня от тебя тошнит!

— Тем хуже, красавица! Но не вздумай звать меня, когда наступит ломка.

Он растоптал окурок и тоже встал. Похоже, ничуть ее не боялся. Такое трудно стерпеть. Все боялись ее, когда она поднимала крик.

— Ты в самом деле последнее дерьмо! — процедила она сквозь зубы. — Когда-нибудь я сдеру с тебя шкуру!

— А тем временем переночуешь здесь. Кстати, Моника предупреждала меня, что снова расплодились крысы!

Он знал, что Марианна их боится до дрожи.

— Я закрою решетку, дверь запирать не стану… Так они смогут прийти и составить тебе компанию!

Желание убить, чтобы умерить боль. Разодрать в клочья кого-нибудь или что-нибудь. Вдавить пальцы в трепещущую плоть. Она бесновалась, он ликовал. Сомкнулись стальные челюсти капкана. Уступить или медленно агонизировать. Такова дилемма. Ведь он, как всегда, сдержит слово.

— Спокойной ночи, милая!

Марианна преградила ему дорогу, встав перед дверью.

— Не хочешь, чтобы я уходил? — продолжал он насмехаться.

Она не ответила. Выбора нет. Он побеждал по всем фронтам.

Даниэль притиснул ее к решетке, запустил руки под свитер. Без позволения. Горькая обида… Молчание, конечно, знак согласия. Он бы не тронул ее без приглашения. Даже не выраженного в словах. Это означало, что он все-таки ее боится. Смехотворное преимущество, позволившее ей встретить лицом к лицу испытание, которое ее ожидало. Вся застыв с головы до ног, она убрала защиту. Даниэль немного отступил.

— Раздевайся, — сухо приказал он.

Все еще хуже, чем она боялась. Но лучше покончить с этим поскорее. Даже если она предпочла бы умереть.

Представь, Марианна, как ты будешь жить без дури и без сигарет. Это ничего. Это быстро закончится. Какой-то несчастный миг, вот и все. Это не важно… Она сняла свитер, холод обдал ее своим дыханием, вцепился всеми зубами. Глаза начальника сверкали в полутьме, Марианне хотелось их выцарапать. Потом она сняла джинсы, кроссовки. На ней мало что осталось. Скоро не осталось ничего.

Даниэль грубо развернул ее к решетке, притиснул лицом к стальным прутьям. Держал за руки, прижимал к леденящей стали. Нарочно бередил раны. Но потом стало еще хуже. От боли у нее вырвался крик. К великому ее отчаянию.

Не показывай ему, как ты страдаешь, Марианна! Он и так до невозможности гордится собой!

Без дури и без табака будет сущий ад.

Но разве здесь и сейчас что-то другое?

Каждый рывок раздирал ей сердце, отдавался в мозгу. Одна мысль преследовала ее: почему я вынуждена быть шлюхой в грязном карцере? Потому что я их всех убила. Потому что я этого заслуживаю.

Нет! Нет! Я не заслуживаю такого! Такого не заслуживает никто…

Казалось, это никогда не кончится. Вечное проклятие. Она никогда от этого не избавится. Он не остановится никогда… Но он поневоле остановился. Излился в нее. Он ведь не дьявол, просто мужчина. Мгновение оставался неподвижным, навалившись на нее всем своим весом. Утомленный наслаждением. Потом отпустил ее руки, но она так и осталась распятой на своей голгофе. Будто бы он все еще продолжал. Даниэль застегнул ремень, подобрал одежду Марианны, бросил ей в лицо:

— Одевайся.

Глаз с нее не сводил, полный нестерпимого самодовольства. Ты выиграла, Марианна! Ничего себе победа… Он закурил, а она надевала на себя свои шмотки. Даниэль ничего не упустил, насладился каждым мигом.

— Ладно, пошли, — сказал наконец.

Сохраняй достоинство, Марианна. Но как сохранишь достоинство после такого? И все-таки она высоко держала голову. Хотя черная, грязная волна и захлестнула ее. Так, что почти прервалось дыхание. От резкого света в коридоре ее хрупкая маска едва не распалась на тысячу кусков. Еще несколько минут продержалась, скрывая под собой руины напрасно погубленной жизни.

Даниэль придержал ее. Последняя пытка, его усмешка, до омерзения жестокая. Почти нечеловеческая.

— Ну вот! Теперь у тебя есть веская причина ненавидеть меня. Ведь ты этого хотела, да?

Она вырвалась, пошла вверх по ступенькам, облачившись в то, что еще оставалось от ее гордости. Цеплялась за железные перила, чтобы не упасть. Трудно идти, когда тебе отпилили ноги. Но главное, единственно важное — не плакать. Если придется, она продолжит путь на коленях. Потом — ползком.

Ничего не выказывать, ни в чем не признаваться. В том, что ей больно, до смерти больно.

Даниэль шел впереди, она смотрела в его широкую, мощную спину. Даже и не хотела уже всадить в нее нож. Хотела лишь в одиночестве отдаться на волю прилива, захлестнувшего ее. На верхней площадке Даниэль проверил, свободен ли путь.

Моника храпела в комнате отдыха. Он схватил Марианну за руку, повел к сто девятнадцатой. Каменные лица, ледяные взгляды. Даниэль крепко стиснул ее запястье.

— Вот видишь, мне очень легко причинить тебе боль, — прошептал он.

— Вижу. Ты придешь в понедельник вечером? — спросила она тусклым голосом.

— Конечно приду… Я держу слово. И потом, ты все-таки права: с тобой так хорошо, зачем лишать себя удовольствия?

— Ладно.

То, что она не противилась, его немного удивило, даже слегка испортило пьянящее ощущение победы. Он осторожно открыл дверь, Марианна вошла. Вздрогнула, когда ключ вонзился в замочную скважину. Мадам Фантом, грубо вырванная из своего химического сна, приподнялась на койке:

— Марианна? Как ты?

— Ничего. Спи.

— Где ты была?

— У меня нет охоты разговаривать! — огрызнулась она, вкладывая последние силы. — Так что спи и забудь обо мне!

Эмманюэль вновь повалилась на подушку. Марианна прислушивалась к малейшему шороху. Через минуту ровное дыхание сокамерницы показало, что та опять впала в кому. Марианна взяла сигарету. Встала под открытым окном, держась за стену, чтобы не упасть.

Теперь можно было позволить бушующей тьме завладеть сознанием. Захлестнуть всю камеру целиком. Сорвать маску с лица.

Даниэль растянулся на старой раскладушке, стоявшей в углу его кабинета. Закурил, глядя в потолок, покрытый трещинами. Странное ощущение. Как будто выпил лишнего. Слегка охмелел. Наслаждение, конечно. Такое сильное… Он пытался смаковать свой триумф. Как он показал, кто сильнее. Кто вожак стаи. Как заставил ее замолчать. Покориться.

Но что-то мешало. Что-то отравляло победу. Что-то толкалось внутри, в самой глубине.

Вооружившись фонариком, он выбрался в коридор. Ощутил странную необходимость. Увидеть, как она спит. Успокоить себя. Перед сто девятнадцатой помедлил, заколебался. Странное предчувствие, будто стоит ему открыть глазок, как в лицо ему бросится какое-то чудище. Однако следовало поторопиться. Моника скоро отправится в ночной обход. Он осторожно отодвинул заслонку. Ничего не увидел в кромешной тьме. Но услышал звуки, от которых стеснилась грудь.

Еле слышный, сдавленный плач, стоны умирающего зверя.

Он наставил фонарик, нажал на кнопку…

И тотчас же отрезвел. Даже затаил дыхание, завороженный страданием, терзающим взгляд.

Марианна, повернувшись к нему спиной, стояла на коленях под окном, лицом к стене; голова ее почти касалась пола. Одной рукой упиралась в бетон, другой зажимала рот, сдерживая рвущийся крик. Тело, такое знакомое, все во власти стихийных, из земли идущих толчков. Комок измученной плоти.

Он погасил светящийся луч, быстро закрыл глазок. Может быть, она повернула к двери истомленное лицо. Он, по крайней мере, избежит ее взгляда. Ему пришлось на несколько минут прижаться к стене, чтобы восстановить дыхание. Зазвонил будильник Моники, он поспешил к своему кабинету, чтобы избежать встречи. Запер дверь на два оборота, рухнул на раскладушку. Слышал, как охранница начинает обход. Она увидит, как плачет Марианна. Но ничего. Моника пройдет мимо.

Но он видел одну только Марианну. Невозможно стереть этот образ. Он поспешно закурил. Сделал затяжку, выпустил дым в потолок, будто это могло его сделать слепым и глухим. Согнувшись пополам, поджав под себя ноги, Марианна раскачивалась назад и вперед. Здесь, перед его глазами. Он заплакал. Вместе с ней, в унисон.

Прижать бы ее к себе, тогда бы их слезы смешались.

Да, Марианна, ты угадала. Ты для меня не то, что другие. Но я никогда бы не смог тебе в этом признаться. Не хватает смелости. Да и права такого у меня все равно нет.

Он пытался думать о своих детишках, об их матери. Совсем недавно казалось, будто он дорожит ими больше всего на свете. Но теперь у них у всех было лицо Марианны. Он закрыл глаза: стало еще хуже. Даниэль видел перед собой ее затылок, белую шею, плечи, в то время как он… Нестерпимо. Низ живота пронзила боль, будто от удара кинжалом.

Даниэль отвернулся к стене, сжав кулаки. Забарабанил неистово по матрасу.

Ни смелости, ни права.

Это пройдет, как и все остальное. Затянется, как все раны. Лишний шрам, чтобы лелеять его. Это забудется, как все ужасы, которых он навидался.

Она сама напросилась, сама пробудила во мне это скотство. Я ведь отказывался продолжать.

Годы в тюрьме меняют человека. Превращают его в чудовище. Учат боли. Потом равнодушию.

Она всего лишь преступница. Убийца.

Сигарет больше не было, и он улегся. Через несколько минут заснул.

Марианна уже давно приникла лицом к полу.