Крест над Глетчером. Часть 1

Карл Дюпрель

Карл Дю-Прель (1839—1899) – немецкий писатель, философ, спиритист и оккультист. Проводил учение о двойственности и чередовании человеческого сознания, – в зависимости от состояний сна или бодрствования. Герои его романа путешествуют по Европе и странам Востока в поисках путей к разгадкам загадочных явлений призраков.

VI

Весело было на душе у Мойделе, когда она проснулась на другой день рано утром от шелеста ветвей лиственницы, ударявших в окно ее комнаты. Сплошь посеребренное свежей росой деревцо слегка раскачивалось утренним ветерком. Первая мысль девушки была, конечно, о письме, которое она должна была по условию получить от Альфреда в тот же день. Она встала и, поспешно одевшись, вышла на лужайку. С ледяных вершин и склонов веяло прохладой, распространявшейся по долине. Все утопало в золотистом блеске солнечных лучей. Мойделе очень хотелось сбегать самой на село за письмом, но она никогда не решилась бы спросить его у почтового чиновника, не раз уже несколько грубо выражавшего свое расположение красивой девушке. Да и притом она наверно выдала бы себя чрезмерной радостью при виде письма. Теперь, после разговора с отцом, скрывать переписку было совершенно лишнее, и письма могли приходить прямо на его имя, о чем, во избежание всяких толков, Мойделе решила попросить Альфреда.

Но на этот раз ее должна была еще выручить Фефи. В отношениях этой старой, преданной служанки к своей юной госпоже было что-то материнское. Они особенно сблизились после смерти матери Мойделе. Фефи сделалась ее поверенной во всем, что требовало женской сообразительности и заботливости. Она поступила в дом Добланера еще до рождения Мойделе и стала как бы членом семьи. Молодая девушка выросла на глазах Фефи, которая не меньше матери заботилась о ней.

При таких близких отношениях, Мойделе ни мало не стеснилась поручить ей доставку письма, а все же невольная краска смущения покрыла ее щеки, когда Фефи произнесла имя графа. То, что совершенно ускользнуло от самого Добланера, давно уже не было тайной для преданной служанки, которая заметила с первого же дня, что Мойделе очень приглянулась графу. Она следила за постепенным сближением молодых людей и от души радовалась ему, не сомневаясь нисколько в самом благоприятном исходе дела. Фефи представляла себе блестящую свадьбу своей юной любимицы, которая, по ее понятиям, была вполне достойна графского титула, как красивейшая и лучшая из девушек.

С почти юношеской поспешностью засуетилась Фефи. Поручив Мойделе кое-что по хозяйству и, обещав вернуться как можно скорее, она отправилась в село. С трепетным сердцем смотрела ей вслед молодая девушка.

Хлопоты по хозяйству несколько отвлекали Мойделе от неотступной мысли об ожидаемом письме. По ее расчетам, Фефи не могла вернуться ранее обеда, но нетерпение брало верх, и молодая девушка то и дело выбегала и тревожно всматривалась вдаль по направлению опушки леса, из-за которого должна была показаться посланная.

Приметив, наконец, что-то двигавшееся вдали, Мойделе с громким криком радости бросилась бегом по тропинке через лужайку. Она признала Фефи, издали махавшую чем-то, что она держала высоко над головой. Еще минуты две, три, и она вручила Мойделе толстый сверток. С трудом переводя дух, Фефи не могла выговорить ни слова. Тронутая ее усердием, Мойделе ласково поблагодарила ее и стала поспешно развязывать посылку. Усевшись тут же на траве, молодая девушка распечатала лежавшее сверху письмо; пробежав его радостным взглядом, Мойделе принялась разбирать посылку. Не глядя на две роскошно переплетенные книги, она вынула из коробочки золотую монету с той же знаменательной пометкой, которую Альфред вырезал в сарае избушки. Невыразимо счастливая, молодая девушка покрыла ее поцелуями. Вспомнив о Фефи, она смутилась и, сконфуженная, обернулась, но кругом никого не было, Фефи незаметно скрылась и успела уже дойти до дому. Мойделе еще раз перечитала письмо; как хороша была она, озаренная ярким солнечным светом и неземным блаженством, наполнявшим все ее существо при каждом слове любви в дорогой весточке. Поцеловав еще раз письмо, она взяла посылку и поспешила домой. Войдя в комнату отца, молодая девушка положила все ею полученное на стол и, прежде чем он успел что-либо спросить, быстро вышла. Вбежав в кухню, Мойделе бросилась к Фефи на шею, но не находя себе нигде места, от радости, ушла и оттуда, и уселась на скамейке перед домом в ожидании отца. Юная шалунья, в своем нетерпении, жалела уж о том, что еще один раз не перечитала письма прежде, чем отдать его отцу.

Она украдкой посматривала в открытое окно, пока Добланер, увидав ее, не вышел наконец. Из письма ему стало ясно, что отношения молодых людей были несравненно ближе, чем он думал, но что в то же время граф действительно глубоко любил дочь его и твердо решился преодолеть все препятствия к женитьбе на ней, так что всякие упреки оказывались в глазах Добланера излишними. Смущенная девушка уловила на себе взгляд отца, в котором выражалась безграничная доброта. Мойделе была беззаветно счастлива нежностью и любовью, которыми дышало письмо Альфреда, но Добланер смотрел на дело не с одной этой стороны, тем более, что и сам граф ни мало не скрывал, что опекун наотрез отказал в своем согласии на брак его с Мойделе. Молодая девушка ждала такого ответа и была к нему готова, но она вполне положилась на искреннюю любовь Альфреда и на его непоколебимую надежду на все хорошее. Добланер ласково вторил дочери, а все же его пугала мысль, что счастье всей жизни его Мойделе должно было быть поставлено на карту. Он, тем не менее, отдавал полную справедливость молодому графу, который, как он выразился, окажется, без сомнения, достойным представителем именитого рода своих предков. Их добрая слава вошла в поговорку, и вот что гласили о них уста народа из века в век:

«Ни от кого из Карлштейнов никогда еще никто не видел никакого зла».

Но при всем том, Добланер считал своим священным долгом не слишком поддерживать надежды в своей дочери до совершеннолетия графа. Молодым людям предстояло очень и очень продолжительное испытание, и устояла ли бы перед ним молодая, пылкая, но так внезапно зародившаяся страсть? Вот в чем невольно сомневался Добланер и не утаивал этого от Мойделе. Она же со своей стороны была неизменно стойка в безграничном доверии к Альфреду, и не предстоявшее испытание страшило ее, а очень уж тяжело было воспоминание о том, в чем нельзя было признаться отцу и что связывало ее на всю жизнь с графом. Молодая девушка переживала минуты горького раскаяния, которые роняли темную тень на ее счастье. Что сказал бы отец, если бы узнал обо всем и как жестоко отозвался бы он о графе, которого теперь так хвалил. Поддерживать это хорошее расположение было необходимо, и потому предстояло молчать до последней возможности.

Альфред между тем писал очень исправно и неделю за неделей приходили его известия в условленные дни. Они адресовались теперь прямо на имя Добланера, и по особому распоряжению доставлялись к нему на дом. Переговоры графа с опекуном оказались совершенно безуспешными, но в то же время вполне выяснили положение дела для обеих сторон. Альфред, движимый сильными ощущениями и стойким решением, разом развился и возмужал. Он со своей стороны объяснил опекуну в очень почтительной форме, что сдержать данное им слово было его священным долгом столько же в силу любви, сколько в силу чести. Генерал скоро усмотрел, что в данном случае не могло быть и речи о тех заблуждениях и увлечениях молодости, которые проходят сами собой, и потому решил противопоставить всему высказанному Альфредом только свои опекунские права. Так как Альфред выразил полную готовность безусловно подчиниться им только до своего совершеннолетия, то генерал вынужден был прибегнуть к последнему средству: он задел благоговейное отношение молодого графа к памяти покойного отца и объявил ему волю последнего относительно будущности сына. Покойный граф выразил опекуну желание, чтобы Альфред посвятил себя дипломатической карьере и, кроме того, занялся бы управлением майората. В связи с этим планом предполагалась, само собой разумеется, женитьба молодого графа на одной из представительниц самых высших сфер в Вене, чтобы еще увеличить значение дома графов Карлштейнов и обеспечить успех карьеры Альфреда. Все это очень не трудно было бы осуществить при значительных связях опекуна, которому покойный граф оставил обстоятельное распоряжение относительно устройства судьбы своих детей. При благоговейном почитании памяти покойного отца, Альфреду не могло, конечно, и в голову прийти возражать, что бы то ни было, на слова опекуна, но вопрос о любви к Мойделе оставался, тем не менее, неприкосновенным. Отрешиться от этого чувства было ему не по силам. Мало по малу перестал протестовать и генерал. Оказалось, что Альфреду была небезызвестна история жизни покойного графа, который в свою очередь уклонился от женитьбы, предназначенной ему отцом. И, следуя выбору своего сердца, оставил дипломатическую карьеру и посвятил себя науке, к которой чувствовал непреодолимое влечение, и которая преобразила его, как читатель уже знает, в Фауста новейших времен. Это, конечно, жестоко противоречило желаниям родителей, готовивших своего даровитого сына к высшему назначению, и примирение между ними состоялось только после размолвки многих лет. Граф Эрих, дед Альфреда, переживший много разочарований в своей дипломатической деятельности, в конце концов, пришел к убеждению, что сын его, безусловно, счастливый в супружестве и посвятивший свою жизнь спокойным, правильным занятиям наукой и управлению имением, избрал лучшую долю именно потому, что предпочел нравственное удовлетворение наружному блеску. Обо всем этом Альфред узнал, разбирая переписку отца, и мог по праву сказать, что намеревался только следовать его примеру.

Но в то же время он заявил опекуну о своем твердом намерении продолжать занятия в университете, а затем уже, с наступлением совершеннолетия, распорядиться своей свободой так же, как это сделал отец.

Генерал остался очень доволен решением Альфреда: продолжительная разлука влюбленных должна была, по его соображениям, оказать желаемое действие и он не сомневался в том, что столичная жизнь с ее разнообразными развлечениями рассеет в конце концов юношескую блажь молодого графа.

На том и покончили разговор. Все недоразумения выяснились и опекун дружески обнял Альфреда. Он любил его как родного сына и был твердо убежден, что он честно сдержит свое слово.

В тот же вечер Альфред подробно написал обо всем Мойделе. Ссылаясь на волю своего покойного отца, которой он не мог не подчиниться из благоговения к его памяти, он в то же время категорически ставил ей вопрос: сможет ли она остаться верной своей любви вопреки всему, что бы ни последовало до наступления его совершеннолетия.

Мойделе отвечала утвердительно. Она напрягла все силы к тому, чтобы не выдать в письме своих страданий и далее утешала Альфреда, упоминая о чудном будущем, которое ожидало их после разлуки. А между тем бедная девушка сама бесконечно нуждалась в поддержке. Не смотря на ясное сближение с отцом после первого письма Альфреда, которое убедило Добланера в его честных намерениях, Мойделе представлялось ближайшее будущее крайне мрачным: Альфред сообщил ей, что опекун настаивал на прекращении переписки между ними. С его решением подчиниться этой воле исчезали последние проблески света для молодой девушки.

И так им предстоял тяжелый год разлуки! Преисполненная чудными воспоминаниями дорогого прошлого, Мойделе переживала то состояние души, о котором итальянский поэт выразился словами: Nessun maggior dolore che ricordarsi del tempo felice nella miseria.