Штабная

Катерина Гашева

Повесть «Штабная» – первая часть трилогии «Декларация прав героя». Действие происходит в вымышленной стране, однако все подробности жизни в ней реалистичны и конкретны: выходят журналы, работают аптеки и рынки, во дворах играют дети, функционируют военные штабы… Правда, уже много лет в стране идёт гражданская война, но кто с кем воюет и за что – уже непонятно, словно это война с «условным противником».Повесть входила в шорт лист премии «Дебют» в номинации «Фантастика».

Глава вторая

Владу не нравилось оставаться в одиночестве. Но сейчас Марка вызвали в штаб, а Плотва куда-то смылся. Влад не знал, как так вышло, но делать ему было нечего. Он слонялся по казарме, смотрел в темные окна и думал о Наташке. Кудрявой курносой Наташке со второго курса.

За окнами стоял по стойке смирно город Макаров.

Два года назад они как обычно прощались на его лестничной клетке. Она его провожала до квартиры. Наташка была за равноправие. Влад обижался, он хотел быть мужчиной, но терпел. А тут засада. На телефоне кончились деньги, а терминала по дороге не встретилось.

— Кинешь мне денег на мобильный? — попросил он, когда они стояли возле его двери, и протянул мятую купюру.

— Ага.

Через час Владу пришла эсэмэска, что на счет поступили деньги. Наташку он больше не видел. Она пропала. Совсем. Растворилась в вечернем мареве. Влад видел такое в фильмах.

После этого его жизнь расклеилась. Как будто стоило ей пропасть, и мир изменился. Затаил на Влада зло.

Его отчислили из университета, он потерял сотовый телефон, а потом началась война.

Когда Влад уезжал на фронт, ему померещилась на перроне, в толпе, знакомая фигурка в красном пуховике, но это был обман зрения. Зрение часто играет с нами шутки.

Влад слушал, как гулко в пустой казарме разносятся звуки. Скорее бы пришили Марк и Плотва. Марк, может, расскажет про своего командира, а Плотва просто веселый.

Нет. Никого. Не идут. Владу стало совсем тоскливо. Это чувство знакомо многим, детское чувство, когда забыли вовремя забрать из школы или детского сада, и страшно, что уже не придут. Вечное чувство брошенности, безнадежности, оно хватило Влада. Он боролся, как мог. Он же боевой офицер, он полон сил и всегда готов. Вот только к чему?

Чтобы отвлечься, Влад стал думать о кураторше. Как ее зовут? Мария. Машка! Машка-таракашка! Машка-промокашка! Задирай рубашку! Тьфу, чушь какая.

Влад помотал головой.

— Смотри, последнее вытрясешь, — проговорил Марк, который незаметно появился на пороге. — Будешь как Плотва — пустая голова.

— Сам такой, — огрызнулся Влад.

Он обрадовался приходу друга, но сделала вид, что Марк отвлек его от важных раздумий, а то еще догадается, что Владу одному плохо.

— Тебя эта вызывает. Сходи. Пообщайся.

По дороге Влад храбрился, но почему-то почувствовал себя неуверенно, когда оказался перед дверью салона красоты «Эвридика» со следом от пули чуть ниже и левее «Э». Влад помялся и постучал. И тут же выругал себя за это. Надо было войти без стука с высоко поднятой головой.

— Войдите.

И вот он уже сидит и отвечает на дурацкие вопросы казенного бланка. Машка напротив чистила ногти кончиком ножа для бумаг. Влад дошел до вопроса «Можете ли вы провести прямую линию без линейки на шумной вечеринке или предпочитаете заниматься этим в одиночку?» и замер.

— Что такое? — спросила Машка.

— Ничего, — Влад уставился в тест.

— Вопросы не нравятся?

— Нет, все прекрасно.

— Вы отвечайте, отвечайте, а заодно расскажите о своих друзьях. О девушке Наташе, например.

— Я полагаю, все есть в моем личном деле.

— Есть. Но я хочу послушать вас.

Влад поставил еще один плюсик в бланке. У него почему-то пересохло в горле. Отвечать не хотелось.

— Ясно, — сказала Машка, — клиент на контакт идти отказывается.

— Почему я должен идти на контакт? Я заполняю ваш дурацкий тест.

— Вместо того чтобы гибнуть в бою? — она привстала, улыбнулась, но только губами. — А тест, и правда, дурацкий.

— Я глупее не видел.

— Ага, я тоже.

Она отвернулась и посмотрела в окно. За окном было лето, которое почему-то оказалось ненужным. И все-таки пахло вишней, созревшей среди дождей.

— Про девушку вы все-таки расскажите, вдруг я о ней что-нибудь знаю. Так просто, ради контакта.

— Что?

— Вы заполняйте тест, заполняйте.

«Как долго вы можете сохранять спокойствие, когда встает солнце в утро перед вашим расстрелом?»

— Вы не можете иметь доступ к такой информации.

— Я унаследовала звание. И парочку наград. И профессию.

Влад стиснул ручку в кулаке. Машка выбралась из-за стола, как-то неожиданно тяжело.

— Наташа училась на два курса младше. Мы с ней встречались. Ну, или дружили.

Погас свет. И в кабинете стало пасмурно. Небо уже не светилось. Влад опять видел только спину Машки. Он вдруг подумал, что сейчас, во время войны, показывать спину — скорее акт доверия, чем неуважения. Он даже почувствовал что-то вроде симпатии, но одернул себя.

— Про таких как она, — сказала Машка внезапно, — говорят: она родилась с зеленкой на лбу.

— А почему с зеленкой?

— Разве ты не знаешь? Чтобы расстреливать удобно. Люди с десятой верой долго не живут. И мы часто не знаем, что с ними произошло.

— У нее была десятая вера?!

— Она не говорила?

— Нет.

«Надо же, был рядом с таким чудом и не заметил», — подумал Влад.

— Но как она пропала? Куда?

Машка обернулась и посмотрела на него долгим взглядом.

— Про Дизеля слышал?

— Который штаны или моторы?

— Моторы, разумеется. Осенью девятьсот тринадцатого он исчез посреди Атлантики. Отплыл на пароходе из Антверпена, был в хорошем настроении, шутил. Вечером ушел в каюту и больше его никто не видел. Никогда. У него тоже была десятая вера.

— Тогда же не измеряли.

— Восстановили по биографии.

— А Наташа тут причем? Она ничего такого не сделала. Ну, не изобрела ничего. А с десятой должны мир менять, по-любому.

— Да. Может быть, удалиться из мира — это и есть его изменить? Давай тест, заканчивай, умник. Фонарик дать?

Влад отвечал на вопросы и думал о вере. Он толком не понимал, что это. Знал только, что это очень важная вещь — степень веры. Насколько человек может поверить. Как сильно. Говорят, у психов вера запредельная, только управлять ею нельзя, потому что не хватает чувства. Может, психи оттого и психи. Вера мощная, шестая, даже восьмая, а чувство нулевое.

В неровном луче фонарика тест казался особенно глупым. А Машка молчала и кормила крысенка в клетке. Еще бы канарейку завела…

Влад снова нашел, за что можно неуважать кураторшу, и это придало ему сил.

«Если вы не боитесь жирафов, можете ли начать бояться, если попросит Родина?»

Влад поразмыслил и ответил утвердительно.

Он шел обратно в темноте, подсвечивая себе дорогу телефоном. Электричество уже возвращалось в вены здания. Жужжали какие-то моторчики, свистели насосы, эскалаторы возили тени покупателей. Жаль, что на долю освещения не досталось ни ватта.

На первом этаже в свете уличных фонарей тренировалась группа солдат.

— Шире шаг! — орал командир и бойцы бежали бесконечно вверх по движущейся вниз лестнице.

Машка проснулась посреди ночи. Комната плыла и шаталась, как каюта лайнера, внезапно попавшего в шторм. Выли сирены, по стенам бродили лучи прожекторов. И, также внезапно, все успокоилось. Но Машка уже не могла заснуть. Она думала о Рудольфе Дизеле.

Вот он открыл дверь своей каюты, вот остался один. С качкой и шепотом волн наедине. О чем он думал? Какое было у него лицо в тот момент?

Машка не столько верила, сколько на самом деле знала, что бывают такие разломы, куда, раз, и проваливается человек. Исчезает. Падает все ниже, ниже.

Машка закинула руки за голову. Ее муж вписал в завещание графу о передаче жене звания и наград только после долгих уговоров. Она могла бы, конечно, сейчас быть не здесь. Не помнить, не думать о войне. И о муже не думать. Неужели нет других тем в такую-то ночь.

Вот, Влад. Мальчик, готовый бояться жирафов по велению Родины. Вера у него небольшая, и слава Всевышнему. Были еще мысли, но она не запомнила. Потом в бывший салон «Эвридика» заглянули, и муж Виктор, и друг его Олег Глумус. Они о чем-то говорили над ней на неясном языке. Только тогда Машка поняла, что спит. «Не приходите больше», — попросила она. И они обещали.

— Ты че шаришься после отбоя? — спросил Марк у Влада.

Он сидел на подоконнике открытого настежь окна и курил.

— Эта задержала.

— Задержала она его…

Плотва, оказывается, тоже не спал, но его не было видно. Из-под одеяла раздавался только голос. Плотва читал что-то при свете фонарика, вернее не читал, а смотрел. «Веселые» картинки, наверняка.

Влад сел на подоконник рядом с Марком.

— Чего спрашивала?

— Да, тест какой-то дала дурацкий. Не пойму этих психологов. Идиотизм.

Марк смотрел на крыши пустых многоэтажек, откуда в полном соответствии с планом эвакуации сбежала человеческая жизнь.

— Мой командир говорил, что не понимает и не хочет понимать психологов, но понимает психологинь.

— Ага. Я тоже, — раздалось из-под одеяла.

Влад поменял затекшую ногу.

— Марк, а он как погиб?

— Мы не видели. Вернее, все всё видели, но каждый по-своему, очень по-своему. На нас то ли газ какой пустили, то ли чё. И вообще, спи. Я байки из склепа травить не собираюсь. Я тебе не Плотва.

Марк соскочил с подоконника, подмигнул Владу и ткнул кулаком в холм на одеяле. Одеяло взвыло. После потасовки красный лохматый Плотва вылез и сел, подобрав под себя ноги.

— А эта… про мою бывшую знает все.

— Откуда у нее доступ? — удивился Плотва и почесал лоб.

— Ладно врать-то! — Марк ещё пытался отдышаться.

— Есть у нее доступ. И звание, знаете, знание! — Влад поднял палец к потолку.

— Да ладно…

— Это у нее наследственное, — объяснил Влад, — по наследству передали.

— Это у нее половое, — сказал Плотва. — Как передали, сами нафантазируйте.

— Придурки вы! — непонятно на что обиделся Влад, лег закрыл глаза и почти мгновенно уснул.

Плотва скрылся под одеялом, слабый свет фонарика почти не выбивался наружу.

Марк лежал и вспоминал Олега Глумуса. Особенно тот момент, когда Олег разбил нос проверяющему из Центра. Там, в воспоминании, все было ярко, по-киношному. Марк до войны любил боевики. Яркая кровь. Белый зимний день.

И какая-то девочка в красном пуховике (ее видно из окна) бежит по заснеженному шоссе.

Кирилл Плотвинин вынырнул из-под одеяла, когда друзья уже спали. Он не улыбался. И лицо его изменилось, будто повзрослело, осунулось, стало резче. Он огляделся и сунул под матрац ближней пустующей койки книгу. Джером Сэлинджер «Эсме с любовью и всякой мерзостью».

И четыре часа до рассвета.