Нечаянный дар. Мистические и просто необычные истории

Клара Шахова

Иногда, написав очередную произошедшую со мной историю, ловлю себя на мысли: а если бы мне кто-то такое рассказал – поверила бы? Не знаю. Все эти невероятные, нереальные, на первый взгляд, происшествия происходили РЕАЛЬНО – со мной, с моими близкими, знакомыми. В этом сборнике нет ни одной выдуманной байки. Хотя часть историй написана от третьего лица, то есть в форме рассказа, тем не менее, произошли они именно СО МНОЙ или при моём непосредственном участии.

НЕПОЗНАННОЕ

БУДЕМ ЖИТЬ!

без вины виноватая

Самые страшные мистические истории, которые со мной приключались, связаны с «маской смерти» — ну, это когда видишь её на чьём-то лице и чувствуешь неизбывную вину: предотвратить ведь невозможно. Утешаешь себя: я только увидела! В чём моя вина?

Даже сейчас, когда давно вымолила у Бога освободить меня от этого «дара», вспоминая тех людей, которые были обречены, с трудом ухожу от переживаний. Поэтому рассказывать эти истории не буду. Разве что про человека, с которым никак не была связана. Например, про Марину Голуб. Эта актриса в начале двухтысячных была известна по телесериалам, ТВ-шоу и особенно по рекламе чистящего средства «Комет». Наше знакомство тем и ограничивалось. То есть мы никоим образом не пересекались и не соприкасались. И вот очередная реклама «Комет». И с первой же секунды у меня ощущение, что её — Марины Голуб — на самом деле нет. Всматриваюсь в телеэкран в изумлении — вижу эту самую страшную маску на лице актрисы, а затем всю её — как голограмму, картинку-имитацию! Закончилась реклама — не могу выйти из ступора: почему мне это привиделось?.. Когда — вчера, сегодня, завтра? Нет-нет, мне это только показалось! Увы, на следующий день сообщают, что она попала в автомобильную аварию… именно в тот день и час, когда я увидела её как голограмму.

И таких историй с «масками» было очень много, но только две закончились благополучно. Первая, потому что человек находился далеко, и лица его я не видела. Это был мой отец. Ему тогда как раз исполнилось семьдесят лет. Мама прислала мне письмо (мы с родителями жили в разных городах), где написала, что папа серьёзно болен и лежит в больнице: «Приезжай, посмотри, чего нам ждать». Я поехала, сделала маме выговор при встрече:

— Как ты себе это представляешь? Вот я захожу в палату и что?!. Как мне справиться с эмоциями, если увижу… Ты, наверное, забыла, что не только в вашем роду были люди с обострённой интуицией. В папином — тоже. Он же сразу догадается! Всё, я приехала только навестить больного отца — никаких «экспертиз»!

Мама умоляюще смотрела на меня и ничего не говорила. Мне стало её жалко.

— Ну, хорошо, — говорю, — только я первая зайду. Одна.

Сделала непроницаемое лицо и вошла в палату. Она была просторная, папина кровать стояла довольно далеко, но я сразу же, от двери, поняла: будем жить! Тревожное выражение папиного лица, когда он увидел меня, сменилось на радостное. Он тоже понял: будем жить!

…Мы с мамой вышли из больницы.

— Ну, слава Богу! — сказала она, — значит, выздоровеет.

— Да, и скоро. И жить будет ещё очень долго.

Папы не стало через двадцать лет, когда ему было уже за девяносто. Он пережил маму на четыре с половиной года, хотя был старше неё более чем на шесть лет.

Вторая благополучно закончившаяся история случилась в очень тяжёлый для нашей страны перестроечный период — в начале 90-х. И она — единственная в своём роде. Дело в том, что я никогда не видела эту женщину — ни до, ни после. Мы работали с её мужем в одной редакции. Он был фотокорреспондентом, очень любил своё дело и…свою жену. Часто в общем застолье и просто при случае нахваливал её с мечтательным выражением лица. Будто они были в долгой разлуке и вот, наконец, предстоит долгожданная встреча. Как-то раз, наблюдая такую «картинку», я обмолвилась:

— Миш, фотографию что ли принеси — мы хотя бы будем представлять о ком речь.

И он принёс, и первой мне показал. С первого же взгляда на неё мне стало плохо.

— Ну, ты чего молчишь, — встряхнул меня его голос, — не нравится?

Я что-то стала ему лепетать о том, какая у него в самом деле симпатичная жена, какие у неё милые черты лица… Но вдруг встала и неожиданно даже для себя самой пошла по лестнице наверх — к себе (фотостудия была на первом этаже).

Кабинет у нас был на двоих с Люцией.

— Что с тобой? — встревожилась она, увидев меня.

— У Мишки жена смертельно больна, — выпалила я, едва закрыв за собой дверь.

— Это он тебе сейчас сказал?

— Нет, он фотографию её показал.

–…Ты ему об этом сказала?

Я отрицательно покачала головой. Через некоторое время выдавила из себя: «Не могу! А вдруг я ошибаюсь?..»

Прошло немногим меньше месяца. Однажды к нам с Люцией вошёл редактор и предупредил: придётся пока обходиться без фотографа. У Мишки ночью жену увезли на «скорой», сделали срочную операцию. Неизвестно, выживет или нет. Нужны дорогие лекарства, которые в аптеках просто так не купишь. Да и за ней ухаживать надо. Вот он и взял неоплачиваемый отпуск… Когда редактор это говорил, мы с Люцией смотрели на него и друг на друга ошарашенные: в рабочей текучке подзабыли о злосчастной фотографии, потом и вовсе успокоились, а оно — чего боялись — всё-таки случилось!

Даст Бог — обойдётся! Это были наши первые слова после ухода редактора. Потом Люция отправилась на задание, а я начала «рисовать» макет следующего номера. Нашего фотокора мы не видели недели две, хотя через редактора были в курсе его дел. Он крутился на свадьбах и юбилеях, отрабатывая деньги, которые занял на лечение жены. Наконец, и сам объявился, сказал, что всё в порядке, опасность миновала, теперь только остаётся следовать рекомендациям врачей. Несколькими днями позже мы встретились с ним в его студии.

— Знаешь, при всех не стал говорить. Хотел вот так — тет-а-тет… Я тебе очень благодарен.

У меня от удивления брови поползли вверх:

— За что?!

— За то, что ты хоть кому-то сказала… ну, что увидела на фото…

— Тебе Люция проговорилась?

— Нет… Ну, она, конечно, кое-кому сказала, а мне… неважно кто!.. Главное, что до меня дошло. Если бы я этого не знал — понадеялся бы на наше бесплатное здравоохранение, не полез бы в такие долги. А тут как случилось — впечатался в меня твой «диагноз». Я наизнанку вывернулся, чтобы найти то, чего в больницах… даже не знаю, бывает ли вообще. Да и в аптеках практически невозможно по номиналу купить. Через третьи руки доставал за сумасшедшие деньги, которые, сама знаешь, где и как зарабатывал. И пока остаюсь в этом «графике» — не со всеми расплатился. Но…зато теперь точно знаю: будем жить!

И я снова увидела на его лице то мечтательное выражение. Им и в самом деле предстояла долгожданная встреча — дома: на следующий день её выписывали из больницы.

НП ПОД ПОТОЛКОМ

У меня в детстве часто болело горло. К восемнадцати годам миндалины совсем утратили свою защитную функцию.

Хуже того, они стали рыхлыми, как сказала мне лор-врач во время очередного к ней визита. А стало быть, уязвимыми для всяких там микробов, бактерий, вирусов. В общем, стали не только бесполезными, как аппендикс, но и вредными. Аппендикс-то животом защищён, да и воспаляется он не у всех и не так часто. А тут хоть рот не раскрывай — что-нибудь да прицепится: не ангина, так ОРЗ. Словом, приговор в единственном варианте: удалять!

Не знаю почему, но перед операцией, хотя она и не полостная, не разрешили есть целый день. Соседки мои по палате украдкой что-то жевали, а я даже ничего с собой не прихватила. Нельзя — так нельзя! Правда, тут обещали спецпитание, чтобы не разбередить свежие раны. Но не сразу — только на следующий день. Сегодня же можно было только пить негазированные напитки, причём не слишком горячие и не слишком холодные. Мы заранее поставили на свои тумбочки кто сок, а кто просто кипячёную водичку.

Операция, как мне казалось, предстояла не такая уж серьёзная. И я в самом деле перенесла её довольно легко. Но после, уже полежав немного в постели, почувствовала себя гораздо хуже. Может быть, с голодухи, может, потому что заморозка начала отходить, боль с каждой минутой всё яростнее рвала моё горло, шею, голову. Соседки, кстати, раньше меня пришедшие с операции, уже начали вставать. Некоторые отправились прогуляться по коридору или в фойе — к кому-то после «тихого часа» пришли родственники. У меня же была такая слабость, что я не решалась даже посидеть на кровати. И позвать кого-то на помощь не могла — у меня пропал голос. Как потом выяснилось, операция оказалась не такой уж и простой — для врача — из-за рыхлости моих миндалин, поэтому нечаянно были задеты голосовые связки. Голос потом, через несколько дней, к большой моей радости, восстановился. Но тогда, сразу после операции, я чувствовала себя совершенно беспомощной, всеми покинутой, как в песне из одного старого кинофильма про беспризорников: «Позабыт-позаброшен с молодых, юных лет…». Кстати, мои родные жили в другом городе и даже не знали о том, что я в больнице.

К концу дня я всё-таки заставила себя подняться. Держась за всё, что попадалось под руку, я вышла в коридор и по стеночке стала продвигаться вперёд. Но вот стенка кончилась. Дальше — в глубокой и широкой нише — пост дежурной медсестры, где она сидит, беседуя о чём-то с медсестрой из соседнего отделения. К ним подходит дежурный врач. Отцепившись от стены, я пытаюсь пойти дальше и… отключаюсь.

Через некоторое время начинаю понимать, что… лечу! Но как-то странно: назад и вбок, не разворачиваясь лицом в сторону полёта, и, конечно, вверх спиной с безвольно раскинутыми руками и ногами. Вдруг мягко так стукаюсь спиной о потолок и… зависаю в таком положении. Оглядываю с высоты своего НП (наблюдательного пункта) место, где упала, и вижу, что меня там нет! А на посту дежурной медсестры три женщины в белых халатах хлопочут над чьим-то распростёртым на диване телом. У меня же — ни дать ни взять — отличный НП: мне сверху видно всё! Присматриваюсь: кто же там на диване? Боже мой! Да это же я! Бледная, как полотно, с закрытыми глазами. Медсестра вынимает из моей руки шприц, с нетерпением вглядывается в моё лицо и в отчаянии произносит:

— Вторую дозу вколола, а девочка в себя не приходит! — она вопросительно смотрит на врача. — Может, не камфару, а что-нибудь посильнее?

Врач согласно кивает головой и направляется в «сестринскую», видимо, за новой ампулой. Но тут я, стремительно ринувшись со своего НП вниз, открываю глаза. Вздох облегчения вырывается из груди не на шутку перепугавшейся медсестры:

— Слава Богу!

На её возглас врач оборачивается, видит, что пациент скорее жив, чем мёртв, и возвращается, тоже радостно улыбаясь. Я приподнимаюсь на диване, смотрю на потолок. Ничего не понимаю. В сопровождении медсестры возвращаюсь в палату, забираюсь под одеяло и засыпаю…

Вспоминая это происшествие, я никак не могла объяснить себе его природу. Что это было? Гораздо позже узнала, что такие видения бывают при кратковременной остановке сердца. При долговременной — более, чем на 2—3 минуты — говорят, перед человеком открывается тоннель с ослепительным манящим светом в самом его конце. Некоторые идут на тот свет (в прямом и переносном смысле), но не все возвращаются. Слава Богу, что мне не привиделся этот тоннель, который, наверное, мог бы в самом деле увести в вечность.

ЧАСЫ ПРОБИЛИ ПОЛНОЧЬ

Это случилось в Ульяновске много лет назад. У одной женщины умер муж. Заканчивался високосный год, а муж долго и тяжело болел — словом, его близкие были к этому готовы. Но всё же вызвали «скорую». Врачи констатировали «летальный исход» и уехали.

Жена с дочерью и соседкой обмыли, обрядили покойника, положили в передний угол зала на табуретки. Предстояла ночь бдения. Сидели без слёз, тихо обсуждая, что и в каком порядке нужно сделать завтра, что — в день похорон…

И вдруг настенные часы забили полночь. Муж, то бишь покойник, стал медленно подниматься на своём ложе. Сел, открыл глаза, обвёл мутным взором комнату и остановил взгляд на жене. Она, повинуясь укоренившейся в ней за время его болезни постоянной готовности помочь, бросилась к мужу, подставила плечо и повела его в спальню. Пока укладывала в постель, успела обидеться на дочь и соседку: «Надо же — и не помогут!» Вышла в зал — соседку словно ветром сдуло, дочь лежала в глубоком обмороке!..

Снова вызвала «скорую». Приехавшие врач и медсестра долго приводили в чувство дочь, потом осмотрели покойника… Да, он снова уже был покойником — на этот раз взаправду. Подивились медики рассказу жены о нечаянном его воскресении, но поверили. Хотя в их практике самостоятельный выход из клинической смерти при таком заболевании ещё не встречался, мировой медицине, оказывается, такие случаи в общем-то известны. И происходят они по разным причинам. Здесь, как предположили медики, скорее всего, сработал бой часов.

ЗМЕЙ ИЗ ТРУБЫ

(бабушкины сказки)

«Сказки» в подзаголовке — не потому, что это выдуманная история, а потому, что её СКАЗывала моя бабушка — Наталия Васильевна Костырева, родившаяся и прожившая всю жизнь в селе Головинщино Каменского района Пензенской области.

Это случилось как раз тогда, когда детки её, повзрослев, все семеро поехали искать счастья в далёких краях. В середине-конце 30-х годов прошлого века вся наша страна, оправившись от гражданской войны, кипела великими индустриальными стройками, занималась обустройством окраинных территорий. Молодёжь по призыву партии и правительства и по зову собственных сердец стала главной движущей силой возрождения и развития страны. Уезжали всерьёз и надолго. Сначала уехали старшие: Василий — на Дальний Восток, Александра — на Сахалин, Валентина — в Монголию. Потом началась Великая Отечественная. Павел и Анна пошли воевать, Мария с мужем (мои родители) работали в одном из городов Поволжья на военном заводе. Самый младший Николай не сразу, но всё же добился в военкомате досрочного призыва и, окончив курсы младшего командного состава, тоже отправился на фронт. А вскоре бабушка получила на него «похоронку». Но тут вернулась домой Анна — её комиссовали после тяжёлой болезни. Однако радость бабушки была недолгой: дочь неожиданно быстро вышла замуж и уехала с мужем в Таджикистан. Павел тоже ещё до окончания войны был комиссован по серьёзному ранению. И тоже дома не остался — уехал на Дальний Восток к старшему брату, который не воевал по инвалидности. Бабушка поняла, что теперь не будет видеть своих деток годами. И затосковала. Особенно переживала за Валентину. Ещё тогда, когда та только обмолвилась, а потом засобиралась в дорогу, долго её не отпускала. И была на то основательная причина.

…Годам к пятнадцати Валя стала самой красивой из сестёр, да ещё с такой же шикарной косой, как у матери. Все ею любовались. Как-то в начале весны девочка шла из школы в прохудившихся ботинках и провалилась сквозь рыхлый снег в глубокую лужу. Пока выбиралась из неё, почувствовала озноб: пальтишко старенькое — донашивала после старшей сестры — продувалось насквозь. И так закоченела, а теперь ещё и ботинки хлюпают водой со снегом… Её догнала сестра Маруся. Она поняла, что случилось, позвала к себе домой. Дело в том, что Маруся с младенчества жила не в своей семье, а со старшими сёстрами матери. Они никогда не выходили замуж, и детей у них не было. Чем могли — помогали младшей сестрице. Их дом был недалеко от школы.

Когда девочки пришли, Валя, едва успев раздеться, прислонилась к горячей печке. В доме была гостья, соседка тётушек. Увидев Валю, она начала восхищаться её необыкновенной красотой. От этих громких восторгов девочке стало не по себе. Потом, когда, переболев простудой, Валя продолжала страдать какой-то непонятной немочью, её близкие решили, что это сглаз. Гораздо позже сама она пришла к выводу, что это всё-таки было осложнение после той злосчастной простуды.

Новая болезнь тем временем вдруг обнаружила себя самым неожиданным и страшным образом. У девочки, которая обещала быть писаной красавицей, стало портиться лицо. Это случилось уже в Мокшане, районном центре Пензенской области, где тётя Валя вместе с моей мамой учились в сельскохозяйственном техникуме. В местной больнице при виде неё только руками развели и направили в областную, оттуда — в Москву. И вот в столичной клинике ей, наконец, здорово повезло. Во-первых, точно был поставлен диагноз: туберкулёз лицевых костей. Во-вторых, сразу же началась интенсивная терапия. В-третьих, была сделана косметическая операция. Конечно, не на сегодняшнем уровне — тогда не было такого оборудования и инструментов. В-четвёртых, после лечения девушку направили на месячную реабилитацию в Крым, в санаторий именно по специфике её заболевания. И всё это — бесплатно! Сейчас просто невозможно представить, чтобы для лечения такой редкой и трудноизлечимой хвори, требующей колоссальных затрат всякого рода, больного вместе с родственниками и друзьями не заставили бы пойти по миру с протянутой рукой. А ведь при просрочке под угрозой могла оказаться сама жизнь! В советское время быстрое и, как правило, эффективное лечение было доступно всем.

Вернувшись домой, девушка, к сожалению, уже не производила фурора своей красотой: нос был немного неправильной формы, стянутая к уголкам глаз кожа сделала их заметно меньше, чем угадывалась их былая величина. Но всё же Валя с её весёлым нравом оставалась привлекательной. А самое главное — она выздоровела! Она была молода и полна сил. Страна бурлила комсомольскими стройками. И Валентина решила вслед за сестрами и братьями отправиться на великие дела в края неизведанные…

Бабушка по вечерам старалась чем-то себя занять — ей не спалось, а всё думалось: где, как она там? О других детях тоже вспоминала. Коленьки нет, но вот пенсию офицерскую ей за него каждый месяц приносят. Эх, сыночек! Был бы жив — сам бы заработал. Может, и не уехал бы никуда — очень к ней был привязан. Василий и Павел редко пишут, некогда им — свои семьи завели. Да и случись что — мужики сами за себя постоят, ну что уж больно за них беспокоиться? Аннушка тоже с мужем — есть кому оберечь. Шурынька с кавалером уехала, может, поженятся там?.. А вот Валюшка — каково-то ей одной на чужой сторонушке? Да ещё с лицом испорченным. Легко такую обидеть. Мало она что ли настрадалась, горемычная?..

Однажды так же сидела она в горьких раздумьях вечером за столом и при керосиновой лампе штопала чьи-то чулки: ещё понадобятся — приедут девчонки… Вдруг — стук в дверь. Поспешила в сени, спросила: кто? В ответ — валин голос. Боже мой! Открыла дверь, обняла, всплакнула, на стол, что было, собрала. Всю ночь они проговорили. Рано утром Наталья вспомнила, что надо козу в стадо провожать. Сказала Вале: ложись, мол, поспи. Сама направилась в закуток, отгороженный в сенях, где стояла её кормилица. Та как-то странно себя повела: брыкалась, не хотела идти — упиралась, жалобно блеяла. Кое-как справившись с упрямицей, бабушка вывела её на улицу, и еле-еле догнали они уходящее стадо.

Увидев, что её Белка потрусила вслед за подружками, Наталья поспешила домой: завтрак надо готовить, обед — кормить дочку. Однако, заглянув в спаленку, никого там не увидела. Наверное, к подружкам убежала — подумала и решила прилечь. Когда проснулась, попыталась встать — почувствовала необъяснимую слабость. Остаток дня прошёл в каком-то полусне. Вроде бы что-то делала, потом ложилась, снова вставала… Когда стемнело, села к столу и вдруг услышала стук. Бросилась к входной двери. В голове мелькнуло — дверь-то не запирала… Открыла — Валя стоит. Снова всю ночь они проговорили. Чуть рассвет забрезжил в окошках — забеспокоилась: козу пора выгонять. Хотела Вале об этом сказать, голову повернула — ан, нет Вали! Подумала: спать пошла. А сама — в сени, за Белкой. На этот раз они не опоздали: коза присоединилась к проходящему мимо их дома стаду. И Наталья уже было приоткрыла калитку, чтобы войти в свой двор, как её окликнула соседка Настасья. Наталья отмахнулась:

— Некогда мне разговоры вести, завтрак надо готовить — Валентину кормить.

— Как, разве она приехала?

— Ну да, позавчера ещё.

— Позавчера? А что же я её не видела?.. А вот кое-что другое видела! Вчера подумала: почудилось мне. А сегодня пораньше вышла с Зорькой. Вдруг корова моя как вскинется! Еле удержала. Глянула, от чего она шарахается, а из твоей трубы змей огненный вылетает! В сумерках его ох как хорошо видно было!

— Что ты такое говоришь? Какой ещё змей? Огненный?!. Сказки какие-то суеверные!

Бабушка была верующей, но не суеверной. Ходила по праздникам в церковь, где батюшка не раз повторял: «Суеверие — страшный грех!». Да и вера её была далекой от фанатизма: на Бога надейся, а сам не плошай! Рано оставшись вдовой, она привыкла во всём полагаться только на себя. Однажды я приехала её навестить с подругой Тамарой. Наутро после вкуснейших бабушкиных блинов на завтрак мы немного расслабились. А бабушка принялась за дела. Нам стало неловко. Спросили, чем можем помочь. И она послала нас… рубить дрова. Оторопев от такого предложения и с испугу посмеиваясь, мы вышли во двор. В одном его углу стояла невысокая поленница. А перед ней вокруг колоды с топором навалом лежали довольно «упитанные» чурбаки. Топора мы в руках никогда не держали, да и брёвен, хотя и распиленных, тоже. Вдвоём затащили на колоду один чурбак и начали по очереди по нему тюкать. На чурбаке даже зазубрин не оставалось. Замерли в растерянности.

— Не получается? — услышали за своими спинами сочувственный голос бабушки.

— Руки — крюки, — сказала я виновато.

— Руки — как руки, — возразила бабушка, забирая у меня топор. — Глаза боятся — руки делают.

Ей тогда было уже за семьдесят. Нам с Тамарой — по пятнадцать. Но мы были выше неё ростом. Да и костью покрепче. Маленькая и щуплая, бабушка подняла топор высоко над головой и, приговаривая: «Ничто не уйдёт от рук человеческих!», с силой опустила его на чурбак, который тут же разлетелся на две половинки. Отдала топор мне. Я подняла его, как и она, высоко над головой. Тамара быстренько подставила под него одну из половинок. «Ничто не уйдёт от рук человеческих!» — сказали мы с ней в один голос…

— Сама бы не поверила, если бы кто другой рассказал, продолжала между тем соседка. — А это — своими глазами! Ну как щас тебя… А вот скажи — где она, твоя Валентина, в сей момент?

— Дома. Спит.

— А ну-ка, пойдём, проверим!

Они вошли в дом, прошли в спаленку, проверили все углы и закутки. Нигде — никого!

— Позавчера, говоришь, объявился? Стало быть, два раза уже прилетал. А на третий раз что бывает — знаешь? Вспомни, как в Скворечном (соседнее село — К.Ш.) вдовица по мужу, преставившемуся, убивалась, и начал змей её облётывать. Две ночки поразговаривал, а в третий раз — хвать! — нашли её наутро задушенной. В общем, так: кресты надо рисовать, чтобы не было ему больше к тебе дороги.

Они нескоро, но всё-таки нашли несколько кусков мела. Начертили кресты на всех дверях, окнах, под стрехами. До трубы не смогли добраться, так всю заслонку в печи и вокруг неё изрисовали — не протиснуться чертяке! Делали всё это, сотворяя молитвы. Теперь бабушке предстояло встретить ночь — хоть и во всеоружии, но по негласным правилам противостояния с дьяволом — одной.

— И как же ты, одинёшенька, сидела тут и не боялась? — спросила я её с замиранием сердца, когда она повествовала мне эту историю. — Страшно ведь было…

Она лишь усмехнулась и пожала печами. Конечно, ей было страшно. Да ведь столько раз за жизнь уже было страшно! Не уйти от неизбежного — его просто надо переступить, иначе оно тебя сломает. Сидела, ждала. Вдруг завыл ветер… Как потом ей рассказала Настасья, наблюдавшая из своего окна, это змей со свистом нарезал круги вокруг её дома, попробовал было сунуться в трубу, да выскочил оттуда, как ошпаренный. И вдруг рассыпался мелкими затухающими угольками, громко выдохнув напоследок: «А-а-ха-ха, до-га-да-лась!». Бабушка уверяла меня, что эту фразу она и сама услышала и трижды перекрестилась, сказав потом «Аминь!». Что значит — быть по сему! То есть переступаем через поверженного змея и живём дальше.

…Валентина, между тем, работая на строительстве железной дороги, связывающей СССР и Монголию, встретила хорошего парня с Украины и вышла за него замуж. Раньше она почему-то мечтала об украинской фамилии. И вот реализовала мечту — стала Валентиной Берестяк. В Забайкалье у них родилась дочка Эльвира. И вскоре все они приехали к бабушке в гости. А был ли огненный змей на самом деле или это просто богатое воображение двух немолодых женщин? Как сказала Настасья, не поверила бы, если кто другой рассказал… Да и не это главное! Бабушкина ситуативная мудрость вошла в меня на подсознательном уровне, как оберег: ничего не бойся и делай то, что должно. Оглядываясь теперь на пройденный путь, немало вижу там самых разных «змеев»: горькие разочарования, коварные происки судьбы, несбывшиеся надежды… Но всё же мне удавалось через них перешагнуть и идти дальше.

ПРИЛЕТЕЛА ПРОСТИТЬСЯ

С Анной Викторовной мы не были подругами. Просто жили в одном доме: она — в шестом подъезде, я — во втором.

Как-то так получилось, что нам с ней и другими активными жильцами дома пришлось заниматься агитацией и сбором подписей против перевода нашего дома из государственной управляющей компании ЖКХ в частную. В ходе общего дела мы с ней подружились. Но приходили друг к другу редко. Когда случайно встречались на улице, очень радовались этой встрече, обнимались, обменивались новостями. Иногда откровенничали, делились друг с другом личными переживаниями. И никогда не слышали, чтобы потом кто-то из нас делал это достоянием всего двора. В общем, у нас были тёплые, добрые соседские отношения. Но вдруг Аня стала мне встречаться всё реже и реже — сказала, что болеет, трудно выходить на улицу.

Однажды с утра я решиала заняться уборкой квартиры и начать с комнат. Но провозилась на кухне с готовкой, потом всё там мыла, чистила. Заодно захватила ванную комнату и туалет. Посмотрела на часы — 14.00! Попеняла себе: уже за полдень, а я к уборке в комнатах ещё не приступала. Поспешила в дальнюю спальню с тазиком и тряпкой — вытирать пыль. Поставила тазик, отжала тряпку, и… почему-то потянуло меня к окну, на которое внезапно нашла некая тень. Я присмотрелась: по стеклу одной из створок окна расползается тёмное пятно, чётко очерченное в виде перевёрнутой капли. Внезапно сквозь него проступило лицо Ани. Оно выглядело моложе, чем на самом деле, его окружал светлый ореол её кудряшек, усыпанных мелкими белыми цветочками с чёрной каймой вокруг лепестков. Её плечи и грудь в белом платье тоже были осыпаны такими же цветочками.

— Как она тут? Ведь это же четвёртый этаж! — пронзила меня совершенно несуразная мысль.

Аня смотрела на меня из этой странной рамки с какой-то ласковой печалью. Мне подумалось, что так можно смотреть только в последний раз. А ещё эти белые цветочки с траурной каймой вокруг лепестков… Неужели?! Нет-нет! Я резко отвернулась от окна, а когда снова на него взглянула, оно было беззаботно прозрачным.

На следующий день, возвращаясь из магазина, я увидела у своего подъезда двух соседок. После взаимных приветствий они остановили меня вопросом:

— Ты ведь знала Аню из шестого подъезда?

Я удивилась вопросу: почему вдруг они меня об этом спрашивают? Мелькнуло страшное предчувствие. Я еле выдавила из себя:

— Почему — знала? Знаю.

— А мы ведь вчера её похоронили…

У меня сразу перед глазами возникла картинка в окне: прощальный взгляд Ани в «перевёрнутой капле». Невольно вырвалось:

— Во сколько?

— В два часа.

Да, это было в 14.00. Перевёрнутая капля — так ведь порой изображают душу человека. Значит, это душа её прилетала ко мне проститься?