#ЖИЗНИГРА

Клуб космических пахарей

#Жизнигра – второй сборник «Клуба космических пахарей». Авторы – выпускники Creative Writing School. Тема – игра, во всех ее проявлениях, не важно – покер или шахматы, нарды или преферанс, с правилами или без, на деньги или на жизнь. Важно, что в фокусе – человек играющий, а иногда и проигрывающий. Каждый рассказ – погружение в свой мир, не отпускающий до последней строчки: ожившие статуи в московском метро, рыжий иерусалимский кот, обледенелая крыша старого склада, запах инжира, гудок парохода… Книга содержит нецензурную брань.

^{Александр Дымов}

Кандагар, тебе на «Р»

«Здесь ходят трамваи. Небо расчерчено нотным станом витых проводов. Между тактовых линий бетонных столбов замерзшие птицы. Они заняли строчку в верхней октаве единственной нотой. На всем протяжении — соль. Трамвай тянет альтовый ключ металлических ромбов и сыплет бенгальским огнем в оркестровую яму двора. Невидимый взмах. Дирижерские ветви. Ноты-птицы. Они вскинули штили и взвились над крышей больничного корпуса под литерой А. Этот аккорд каждый день в пять утра. Время года без листьев».

«Не похоже на прозу», — подумал Алексей, услышав звон склянок на процедурном столе.

— Вам надо писать, — сказала девочка в белом халате,

— Поэтому я и прошу вас пересадить мне бабочек на левое запястье.

— У вас там живого места нет, — ответил строгий детский голос. — Сегодня отменили первую пару, я могла бы записывать. До обхода еще два часа.

— Много чести…

На пологую вершину холма размером с футбольное поле вскарабкался военный грузовик и остановился недалеко от строительных вагончиков. Двери кабины одновременно распахнулись, из них выпрыгнули, словно бы вышли в открытый космос, две фигуры в военной форме. Коснувшись пыльной планеты, они кинулись в разные стороны, беспорядочно размахивая руками.

Петличные знаки танковых войск, прикрученные в уголках воротников выцветшей камуфляжной ткани, были единственным опознавательным знаком военнослужащих, и только по приталенной гимнастерке одного и по мешковатому балахону другого угадывалась нехитрая табель о рангах.

Младший по званию остановился, присел на корточки, превратившись в груду камуфляжного тряпья, небрежно брошенного на землю. Он опасливо осмотрел бескрайнее небо над головой, убедился, что никто и ничто его не преследует и осторожно, не разгибаясь, направился к кабине, крича во всю глотку:

— Сейчас я его выгоню, товарищ сержант!

Полог брезентового тента откинулся и из кузова выглянул мужчина лет сорока, на нем брезентовая рыбацкая куртка и застиранная панама армейского образца.

— Что случилось? — крикнул мужчина из кузова, прикрываясь ладонью от солнца и тщетно закидывая сползающий тент обратно на крышу.

— Гусейнов, тварь черножопая, я убью его сегодня! — истошно заорал сержант, но, повернувшись к мужчине в кузове, стал шепотом докладывать:

— Извините, конечно, товарищ майор, но он меня уже достал. Представляете. Шмель залетел в кабину еще вчера. Я его спрашиваю: ты шмеля придавил? Он говорит: нет, товарищ сержант, но я видел, как шмель улетел. Ладно. Едем сегодня за вами, эта мохнатая тварь вылезает из решетки вентиляции и прямо на меня. Останавливаемся. Гусейнов опять полчаса гоняет шмеля, потом докладывает: товарищ сержант — все! Я спрашиваю: прихлопнул? Он говорит: нет, но я видел, как он улетел. Сволочь такая, а?!

— Сержант! Сюда иди! — грубо скомандовал мужчина.

Сержант спешно подскочил к кузову и виновато затараторил:

— Опять где-то жужжит, товарищ майор.

— Звание забудь, понял? — строго произнес мужчина.

— Так точно! — отрапортовал сержант, обрадованный простотой полученной команды.

Мужчина, раздраженный затянувшейся сценой и ярким туркестанским солнцем, опустил край тента и скрылся в глубине кузова со словами:

— Клуб юных энтомологов.

— Убью гада! — прокричал сержант и широким шагом устремился к кабине, не разгибаясь и озираясь по сторонам.

Из кабины донесся треск и шипение радиоэфира, сержант осторожно поднялся на ступеньку, выхватил рывком радиостанцию и отбежал на безопасное расстояние, настороженно оглядываясь. Послышался неразборчивый шепот позывного и громкий, еще более искаженный голос отзыва.

Мужчина в кузове приник глазом к одному из светящихся отверстий тента. Слева от строительных вагончиков видны длинные мачты антенн и огромный локатор на крыше обветшалого сарая песочного цвета, кое-где укрытого лохмотьями маскировочной сетки, выгоревшей на солнце и потрепанной ветрами.

— А почему майор? Почему не генерал? — сказал второй пассажир в кузове, молодой человек лет двадцати пяти, который все это время лежал на лавке в темном углу, держась одной рукой за борт. В его голосе угадывалась некоторая наигранность и даже развязность.

— Отставить паясничать, — прошипел сквозь зубы мужчина постарше. — Не знаю… Видимо Романов, когда договаривался, чтобы нас встретили, сказанул что-то лишнее. Думаю, он не мог сказать много лишнего. Не более чем это самое «майор».

Услышав больше чем одно слово «отставить», молодой человек заметно оживился, в одно движение развернулся и сел верхом на лавке, скинув капюшон своего анорака.

— Ага, конечно, — улыбаясь, сказал молодой человек. — Когда говорят о вас, обычно начинают со слова «контора», а потом уже упоминают звание.

— Ты чего развеселился? — спросил старший, но тут же смахнул с лица строгость и продолжил: — Не согласен, как раз, наоборот, это произносится в уставном порядке: «майор такого-то отдела такого-то подразделения таких-то войск».

— А я говорю, что о вас шепчутся неторопливо, сначала говорят «товарищ из конторы», а потом уже говорят звание «майор». Словосочетание «товарищ из конторы» производит на слушателей внезапное и гипнотическое воздействие, а звание, тем более «майор», окончательно добивает и вводит аудиторию в состоянии легкого транса.

— Прекрати шуточки! — начал выходить из себя старший. — Лучше продолжай, пока стоим.

— Хорошо, для конспирации я буду обращаться к вам Семен Семеныч, — не сдавался молодой человек, но, почувствовав, что переигрывает, продолжил с того места, на котором недавно остановился: — Я совсем не понимаю женщин. Приезжаем в Ташкент. В почтовом ящике конверт трехмесячной давности — от моей бывшей, мы даже женаты не были. Я рву на мелкие кусочки письмо, переполненное ревностью. Ревностью к моему будущему. Лиля увидела на конверте надпись «От кого» и надулась на весь день, в глазах слезы. Слезы ревности к моему прошлому. Стою между двух ревностей и думаю: у мужчины не может быть алиби в прошлом и в будущем. Алиби может быть только в настоящем, и только тогда, когда он постоянно рядом. И все.

Молодой человек хотел продолжить в запальчивости, но старший его остановил, достал из рюкзака термос, отвинтил крышку термоса, плеснул в нее темной жидкости и протянул молодому человеку:

— Ревнуемый пьет до дна.

Молодой человек усмехнулся, взял металлическую полусферу, обрамленную черным пластмассовым кантом, и сделал короткий глоток.

Солнце еще высоко. Отверстия в тенте полыхают яркими лампочками.

— Выгружаемся, — скомандовал пока-еще-Семен-Семеныч, решительно откинув полог и отмахиваясь от поднятой пыли. — Сейчас я машину отпущу.

— А мы что, уже прибыли? — спросил молодой человек.

— Да, — ответил старший, разглядывая пейзаж за бортом, размытый солнечным светом, — тут пару километров вниз. Пешком будет быстрее.

— Есть, товарищ майор! — браво ответил молодой человек.

— Трофим! — грубо оборвал его старший. — Отставить! Обращаемся по имени-отчеству или по фамилии.

— Так точно! — ответил Трофим. — Все! Я вас понял, Александр Владимирович Ладынский!

Молодой человек, не вставая, продвинулся по скамье ближе к выходу, выглянул из кузова и вдохнул свежего ветра, наполненного запахом утренних трав и дорожной пыли.

— А что это за звук?

— Рация, — ответил Ладынский, надевая солнечные очки.

— Нет. Не этот. Звон какой-то. Слышите? Словно размешивают ложечкой чай.

Ладынский прильнул к отверстию в тенте:

— Это изоляторы звенят на растяжках мачт, белые такие, керамические. Их ставят, чтобы от тросов не искажалась апертура передатчика.

Совсем близко послышалось шарканье сержантских кирзачей, приблизившись к борту, сержант прокомментировал пассажирам свои последние действия:

— Доложил, что строители опять затеяли возню.

Радиолокационную точку поставили здесь еще в семидесятые, и ни о каком населенном пункте тогда и речи не шло. Далеко внизу виднелись стрелы башенных кранов и редкие дымы строительных городков. Неторопливая активность строителей закончилась огромной асфальтовой кляксой, которая оказалась перекрестком, похожим на гигантского черного спрута, дотянувшегося до горизонта щупальцами дорог с белыми пунктирами разделительных линий. Военные обнесли радиолокационную станцию забором из колючей проволоки, и на холмах опять на долгие времена воцарились тишина и покой. К началу девяностых, в предчувствии гражданской войны, строительство остановили.

— А ведь я помню те времена, когда здесь светофор поставили, — сказал Ладынский, снова прильнув к одному из отверстий, — вон на том месте, самый настоящий светофор. Поселок планировали строить, — майор хотел показать это место рукой, но уткнулся пальцами в пыльный брезент тента. — Представляю, сколько дембельских альбомов украшены фотографиями в обнимку со светофором в открытом поле с заснеженными горами на заднем плане. Сейчас там даже бетонной площадки не видно. А ты говоришь — Атлантида.

— А вы, кстати, замечали, как автоматы, висящие на плечах вчерашних школьников, делают их взрослее. Мой младший брат постоянно лез в кадр с сигаретой в зубах, тоже хотел выглядеть старше.

— Больше всего кадров с крупнокалиберными пулеметами встречается в дембельских альбомах писарей и чертежников из штаба, — задумчиво произнес Ладынский.

— Это точно. Все мы торопились быть взрослыми и значимыми, а получилось, так, что многие навсегда остались молодыми.

— Домой вернешься, писать начинай, — ответил Ладынский.

Из ближайшего вагончика вышел небритый полный мужчина кавказской внешности и направился к грузовику, надевая на ходу кепку, аккуратно сложенную из газеты.

— Салям алейкум! — поприветствовал его сержант, защелкивая рацию за пояс.

— Гамарджоба! — ответил строитель по-грузински.

Услышав набор интернациональных приветствий, оба пассажира с любопытством выглянули из кузова. Струйка белого дыма прошла от края до края дальнего вагона-бытовки, и на строительном участке появился смуглый мужчина высокого роста лет сорока, неопределенной татарской внешности. Он швырнул в сторону палку, с которой стекал в траву еще дымящийся гудрон, и громко сказал грузину:

— Валико, а Валико, предложи гостям арбуз.

— Да, конечно, пожалуйста, проходите! — воскликнул строитель в газетном оригами. — Хороший арбуз, прохладный арбуз. Присаживайтесь!

— Я же тебе говорил, — сказал Ладынский, увлекая за собой молодого человека еле заметным толчком корпуса.

— Арбуз, арбуз, прохладный арбуз… — стал напевать Трофим, переступая за борт грузовика. — Ну, что ж, поехали.

Мужчины одновременно спрыгнули с борта, отряхнулись и направились к строительным кόзлам, застеленным клеенкой в сиреневый цветочек, свисающей до самой земли. Военнослужащих больше заинтересовала пачка папирос, лежащая на краю стола. Получив одобрение строителей, солдатики дружно вытянули из пачки по одной папиросе и тут же закурили. Потянуло густым табачным дымом.

Все сели в тени вагончика — по одну сторону. Грузин разрезал арбуз, расставил нехитрую посуду и сел на лавку рядом со всеми. Притянув к себе арбузную дольку, он спохватился, вскочил, поднялся по металлической лестнице в вагончик и вернулся оттуда с пластмассовым постаментом и большим пляжным зонтом. Он установил зонт в постамент и раскрыл над столом. Придвинул два пластиковых стула, один для себя, спинкой к штоку, другой для сержанта.

Арбуз оказался спелым и сладким. Долговязый строитель, увидев заминку гостей, неуклюже выковыривающих косточки из арбуза, неторопливо обернулся, жеманно выдернул охотничий нож, воткнутый в стену вагончика на уровне головы, и протянул его на другой конец стола, ловко провернув нож в ладони — рукояткой вперед. Трофим взял нож, проделал одними пальцами пяток таких же финтов, вращая клинок в обе стороны, коротко сказал «спасибо» и рассек арбузную дольку пополам. Стряхнул косточки в пиалу и передал нож рядовому. Трофим пригнулся, шаркнул по гальке крупным протектором ботинка с высокой парашютной шнуровкой, вынул из-за голенища узбекский нож с цветной наборной ручкой и воткнул в очередную дольку арбуза. Бравая готовность к любым мужским играм на свежем воздухе светилась куражом в его глазах.

Пассажиры, оставив на столе по два тонких полумесяца арбузных корок, показали жестом, что они еще не прощаются и пошли к машине, достали из кузова два рюкзака, сумку со снастями и удочки.

— Ладно, сержант, езжайте, — сказал Ладынский, — мы сами спустимся к реке.

Солдаты опасливо вскарабкались в кабину, не сговариваясь, выхватили из машины головные уборы и вытрясли их — все могло быть пристанищем мохнатого чудища.

— Техника вся ушла? — крикнул Ладынский еще в открытые двери кабины.

— Это военная тайна, — ответил сержант, улыбаясь уголком рта с дымящейся папиросой.

— Да уж, тайна — еле слышно сказал Ладынский, — две недели кирпичное небо от пыли над долиной, а сегодня тугаи видны до горизонта. Тоже мне тайна.

Двери кабины захлопнулись, и грузовик вздрогнул, выдохнув облако черного дыма. После лязга и скрежета в коробке передач, «Урал» отказался демонстрировать исправное состояние задней скорости и, сделав уверенный щелчок в первую передачу, тронулся с места. Руки смуглого водителя широко ухватились за баранку. Машина выписала большую дугу по чистому полю, подминая под себя строительный хлам, переваливаясь, разместилась в колею и скрылась за холмом.

Рыбаки вернулись за стол, разложили на рюкзаке старую армейскую карту и склонились над еле заметной голубой лентой, плутающей между серыми безводными дугами древнего русла некогда полноводной реки.

— А вы, значит, к реке пойдете? — спросил татарин. — И места здешние вам хорошо знакомы?

— Да, — ответил Ладынский, — мы служили здесь неподалеку много лет назад. Вот решили посетить знакомые места напоследок.

— Тоже с войсками уходите? — спросил грузин.

— Нет, я на пенсии, а Трофим давно на дембеле, в гости приехал.

Ладынский достал из планшета еще одну карту, это была красноватая ксерокопия с многочисленными правками от руки. Трофим присел и оперся на рюкзак локтями, погрузив голову в открытые ладони.

— А может, в картишки перекинемся? — спросил татарин.

Предложение сыграть в карты Ладынский хорошо расслышал, но не счел нужным отвечать поспешно, только искорка мелькнула в его глазах, мелькнула и опустилась на нарисованные русла рек и на названия горных вершин, подписанных от руки.

— Кызыл-су, Мук-су, пик Наблюдений, Курай, — произнес он шепотом, доставая бинокль из кармана рюкзака.

Ладынский вспомнил несколько сводок, поступавших в отдел о каких-то карточных разборках на том берегу, но тогда не придал этому значения.

Грузин возил по столу мокрой тряпкой и иногда хлестал ею по мухам.

— Я в буру умею, — с неожиданной веселостью сказал Трофим, не отрываясь от карты. Ладынский накинул ремень бинокля на шею и снял защитные колпачки с объективов.

— Какая бура! Э… Какая бура! — внезапно взвизгнул полный грузинский строитель, да так, словно бы до этого за столом только и говорили, как о разнообразии карточных игр.

Лицо Трофима в недоумении вытянулось, он вопросительно посмотрел на старшего товарища, но тот продолжал пристально всматриваться в долину, делая вид, что ничего не слышит. Однако боковое движение глаз Ладынского перед окулярами не осталось незамеченным Трофимом.

Высокий татарин молниеносным движением схватил грузина правой рукой за загривок и пригнул его голову к столу с такой силой, что газетный кулек скатился на стол. Упитанный горец недовольно водрузил оригами обратно на свою редкую шевелюру и нервно сдвинул кепку набекрень, козырьком на ухо.

— Бура, так бура, — спокойно сказал татарин, — сдавай… Валико.

Грузин подвернул подранные манжеты рубашки из комплекта солдатского нижнего белья и стал торопливо тасовать замусоленную колоду, которая невесть откуда уже вертелась в его руках. Он раскидал карты по сторонам. Трофим взял свою тройку и развернул ее растопыренным веером, мол, что тут играть с эдаким количеством неизвестных, все еще вопросительно поглядывая на старшего товарища.

Поначалу играли в тишине. Первые карты покрыли стол. Две черные шестерки, бубновый валет и туз червей. Грузин с удовлетворением сгреб первую взятку. Постепенно стали появляться привычные для карточных игр легкие и малозначимые словечки, обрывки фраз, прибаутки.

После десятка раздач долговязый татарин артистично бросил на стол свои карты, услышав очередной возглас Трофима:

— Бура!

— Я не понимаю, как так? — сказал татарин, доставая папиросу из пачки «Наша марка» и разминая ее пальцами. Количество окурков в пепельнице ровнялось количеству побед молодого человека. Непримятые цилиндры лежали горой.

— Ты их что, считаешь, что ли? — спросил грузин. — Почему в прошлом кону ты вытянул только на молодках, а теперь раз — и бура?

— Пардон, — сказал Трофим, — не бура, а маленькая Москва.

— Что такое? — возмущенно произнес грузин, приподнимаясь и отклоняя пухлым указательным пальцем все три карты Трофима на себя.

— Маленькая Москва, — повторил Ладынский.

— Что такое маленькая Москва? — еле слышно спросил татарин.

— Три шестерки, — ответил Трофим, — с козырной.

— Почему раньше не сказал? — безразлично промямлил грузин, сгребая карты со стола.

— А три семерки, что значат? — спросил татарин.

— Ничего, — ответил Ладынский.

Долгое молчание вызывало неловкость за столом, и Ладынский решил вернуться к разговору с Трофимом, начатому в дороге:

— Пока сдают, рассказывай дальше, кого видишь, где бываешь?

Молодой человек хлестко припечатал свои карты о стол и охотно заговорил:

— Никого я не вижу. К нам гости не ходят. В Москве еще некому, а в Ташкенте — уже некому. Сейчас живем у родителей жены в Самарканде. Вот и рванул к вам, как только позвонили.

И Трофим вспомнил, как три дня назад, не включая свет, бесшумно вынес рюкзак в прихожую. Поворотом ключа пытался сдержать щелчок замка, но звук затвора эхом упал в темноту квартиры. Прислушался, кажется, никого не разбудил. Узкий луч света из подъезда полоснул прихожую по диагонали, преломился под прямым углом на тумбочке и ярким клином лег на почтовый конверт. Первая мысль — «Кому» — заставила склониться и задержать дыхание. Черт возьми, да что из этого всего — «Кому»: Санкт-Петербург, Фурштатская, Московская, Домодедово, Ташкент, Гафура Гуляма. «Что из этого всего „Кому“?» — вопрос внезапно сменился неожиданным и спасительным ответом: «Да какая разница!» — вырвалось почти вслух. Первый глоток свободы оказался сразу за дверью, потом на каждом этаже по глотку. На улице вернулось дыхание полной грудью, и земное притяжение растворилось в ночном бульваре. Вслух произнес только:

— Что из этого всего «Кому?»

— Что значит «Кому?» — переспросил Ладынский.

— Да нет, это я о своем, — ответил задумчиво Трофим и продолжил: — Приезжаю из командировки. Федерация приглашала провести несколько сеансов одновременной игры в Норильске. Лиля встретила меня в аэропорту, по дороге домой заехали в центр. Ну, и вот, она купила себе кольцо. Кольцо стоимостью в половину моего гонорара.

— Так ты все-таки скряга? — усмехнулся Ладынский.

— Да, скряга. Была бы у меня работа… — Трофим сделал паузу, взял карты и продолжил: — Если бы у меня была работа, я бы так и подумал: «Черт возьми, месяц работы!» Это звучит привычно и обыденно. Но работы у меня нет, и я подумал: «Черт возьми, месяц жизни!» Плохо подумал, знаю. Но подумал же. И это осталось звоном в ушах. Звоном, кстати, и в бокальчике, куда колечко благополучно закатилось и запылилось, ни разу не надеванное.

— Такой молодой, а без работы, — сказал грузин, — нехорошо.

— А он у нас спортсмен, — ответил Ладынский, — шахматист из Москвы, — с гордостью добавил он и продолжил: — Что там Полетаев, как у него?

Трофим рассмеялся во весь голос:

— Встречаемся, как пилигримы в залах ожидания да на Красной площади. Димка теперь большой начальник, его карьерная лестница на сегодняшний день выглядит примерно так. — Трофим очистил песочную площадку под ногами и начертил обломком соломинки на песке «XL — XXL — XXXL». Кстати, в семейном бюджете он делает непомерные дыры по той же самой линейной схеме.

— Не понял, — Ладынский повернулся к Трофиму, искренно удивляясь своему непониманию.

— Это размеры одежды, — сказал Трофим, — он теперь вот такой огромный. — Трофим широко расставил руки в районе талии. — Вечно по командировкам на Северах, да еще и начальник, он дома бывает всего по два месяца в году.

— Да, но боец он был бравый, ничего не скажешь, — ответил Ладынский.

Внезапный порыв ветра вызвал небольшой, но стремительный смерч, который тронул край стола, вскинул угол клеенки в сиреневый цветочек, опрокинул арбузные корки возле пепельницы и увлек хоровод карт под стол.

Трофим отодвинул свой пластиковый стул, заглянул под стол, полез еще ниже, чтобы дотянуться до пиковой дамы. Случайно глянул в сторону скамейки и увидел деревянную рукоятку револьвера, неряшливо торчащую из кармана грузина. Трофим не спеша поднялся, часто моргая и отдуваясь, протер мокрой тряпкой ладони. «Smith&Wesson — подумал он, — не меньше, надо найти повод, чтобы уединиться с Ладынским на почтенном расстоянии и сообщить об увиденном».

— Обедать пора, — сказал татарин.

Трофим изобразил на лице улыбку, шлепком опустил руки на стол и привстал

— Пойдемте, Александр Владимирович окрес-с-стности ос-с-смотрим, — произнес он, вульгарно удлиняя в словах каждую «с», — аппетит нагуляем.

Трофим, подкрепил предложение многозначительным кивком и на ходу подхватил бинокль. Сделав несколько шагов за угол вагончика, Трофим заговорщическим голосом начал шептать про пистолет в кармане грузина, на что Ладынский легкой ухмылкой дал ему понять, что все это давно заметил, перехватил бинокль и как ни в чем ни бывало сказал:

— Каково это будет жить в тех местах, где на горизонте нет гор.

— Ну, ладно бы гладкоствольное или нарезное зачехленное, но такое! — продолжил возмущаться Трофим, принимая бинокль от командира.

— А как ты хотел! До тридцать восьмого года гонялись за басмачами, через сорок лет — за душманами, потом гражданская… Здесь всю историю у каждого поколения своя война. Рахмонов на встрече с парламентом признал, что только шестая часть границы охраняется таджикскими пограничниками. Но по факту они делают все, чтобы ускорить вывод нашей группировки. Это местных душманов можно распустить по домам, и они сменят автоматы на кирки. А наемников продолжают поддерживать — для финансовой отчетности. Возможно, и эти картежники из них либо ждут приглашения на вакантные должности, но то, что они не строители, это очевидно.

Ладынский вспомнил, как неделю назад получил ответ на свой рапорт об отсутствии в совместном производстве дел, подлежащих передаче таджикским коллегам. Сдал три кабинета с мебелью прапорщику из хозяйственной службы, оставил на столе начальника заявление об увольнении по причине выхода на пенсию и приложил записку: «До понедельника буду на рыбалке, на нашем месте. Прошу заявление передать в кадры».

— Расслабься. Посмотрим. Пойдем, а то начнут волноваться, — сказал Ладынский и направился к стоянке.

Трофим на миг обернулся к Ладынскому, но ничего не сказал. Он подхватил бинокль за длинный ремень, быстрым шагом догнал майора и пошел с ним рядом, выжидая продолжения разговора. Продолжения не последовало.

— Александр Владимирович, товарищ майор, а вы жалеете, что тогда нас так и не вывели на задание? — сказал Трофим, вслед уходящему командиру. — Столько готовились…

— Отставить вопросы! — коротко отрезал майор. — Я с понедельника в отставке. Закончили тему.

Трофим попытался изобразить радостную физиономию, но получилось только полоумное веселье с ухмылкой до ушей, да глаза моргали.

Потянуло смесью древесного и табачного дыма. В вагончике гремели посудой. Татарин крошил топором остатки деревянного ящика.

Появившись у стола, рыбаки еще на ходу непринужденно продолжили свой разговор:

— Поехали мы как-то в торговый центр, — громко заговорил Трофим. — Это называется «купить кофточку на весну». Впоследствии кофточка была надета один раз, а через неделю мы уже едем покупать джинсы на лето.

— А что ты хотел? Дочь большого начальника, к тому же красивая женщина. Это же нормально, — перебил его Ладынский.

— Слушайте, я ей говорю: весны не будет. Времена года — это единица измерения времени, а время — это характеристика движения. Знаешь, говорю, почему у тебя не было зимы? Потому что тебе никуда не надо было идти, бежать, ехать, лететь. И весны не будет. Если стоять на месте и смотреть на весну в упор, то весны не будет, она не случится. Листья будут, солнце будет, будут цветы, запахи, а весны не будет. Надо торопиться, надо опаздывать, надо не успевать. Тогда проявится и весна, и лето. Время вернется.

— И ты это все говоришь женщине? Кошмар какой-то. Ты ошибся с профессией, тебе ни в шахматы надо играть, а писать. А то ты договоришься, если не научишься помалкивать, а помалкивать, похоже, ты учиться не собираешься, так что «пишите, Шура, пишите».

— Да надо. Человек начинает писать, когда его перестают слушать. Вот я и примчался, когда вы позвали, потому что поговорить больше не с кем, — печально ответил Трофим.

— Приходится признать, что некоторые слова не предназначены для женщин. Игра, в которой нет правил, не игра, в ней нет партнеров. Это не игра, это заигрывание.

— Ладно, забудь, — задумчиво сказал Ладынский, пытаясь сменить тему.

Вдали серебрится изгиб реки, высоковольтные опоры утопают в зелени тугайных лесов и скрываются за перевалом. Кажется, что слышен манящий шум воды, но солнце медленно покидает зенит, и выходить по жаре путешественникам не хочется.

— Рыбаки! — прозвучал окрик за дверью вагончика, сопровождаемый громом посуды,

— Может, еще партийку, на посошок? Идет?

Запах вареного мяса и свеженарезанного лука изысканно дополнил композицию из смеси дымов.

— Тогда арбуз! — выкрикнул Ладынский. — Мне и моему товарищу.

— Яхши, — ответил приглушенный голос, — только пускай спортсмен рассказывает, что делает, когда играет.

— Ну, не, тогда еще мяса, — отозвался Ладынский шутливо.

— Мне и моему товарищу, — подыграл Трофим.

— И побольше, — подтвердил Ладынский.

— Баранину! — выкрикнул Трофим и, закашлявшись, повторил по слогам: — Ба-ра-ни-ну.

— Другое не держим, — ответили за дверью, — другое не мясо для настоящего воина.

— Только давай не на солнце играть, вчетвером-то у вас поместимся? — спросил Ладынский, чтобы иметь возможность осмотреть и оценить внутреннее убранство. Игроки разместились по обе стороны крохотного стола. Треть вагончика отделена металлической решеткой, за которой находился складской отсек, заваленный пустыми мешками из-под строительных смесей. «Пока все логично», — подумал Ладынский и обратил внимание, что начали игру торопливо.

Татарин ел неохотно, он как будто погрузился в себя, но, когда Трофимом стал сбрасывать тузов — один за другим, внезапно опомнился и завопил:

— Обещал говорить — говори! Почему зря тузов бросаешь?

— Хорошо, — сказал Трофим голосом школьного преподавателя, привыкшего давать материал под запись. — Внимательно смотрим и чувствуем. Вот, пожалуйста. С королями — все. Да? Да. Дальше. На красных — ловить нечего. Это понятно же? Понятно. Шесть крести — мы видели. Дальше — все как-то просто, не правда ли?

Трофим дождался еще пару чужих взяток, напевая «прум-пум-пум» и снизывая очередной кусок мяса с вилки, протянул над столом три карты.

— А вот зачем! — жуя и торжествуя, произнес он.

— Опять маленькая Москва? — зашипел грузин.

— Нет, — ответил молодой рыбак, — не опять. Тогда была маленькая Москва, а теперь просто Москва.

— А три семерк что значат? — спросил татарин, совсем уже теряя за акцентом разборчивость русских слов.

— Ничего, — произнес Ладынский нараспев и стянул зубами остатки мяса с бараньего ребра. Затем он поднес к губам чашу, украшенную синими вензелями, чтобы отхлебнуть, но шар вареной картошки прокатился от края до края и выплеснул на Ладынского содержимое посудины. За столом раздался дружный хохот.

— Три семерки будут обозначать Кабул, — утвердительно сказал татарин.

— Нет. Лучше Ташкент, — сказал Ладынский, весело поглядывая на Трофима, — там тепло, там моя мама.

— Может быть, мы сразу в города начнем играть, — сострил Трофим, приняв от командира эстафету искрометного юмора. — Кабул — значит мне на «л».

Но сама по себе идея ему понравилась своим вольным отношением к правилам, и Трофим уточнил это предложение:

— Хорошо, пускай все тройки младших карт с козырной тоже будут бурой. — И, чуть поразмыслив, добавил: — Называйте их любыми городами.

Невзирая на нововведения, татарин, значительно подрастеряв энтузиазм, но не без азарта, выбросил в воздух свои карты после очередного восторженного выкрика Трофима:

— Кандагар! Тебе на «р». — В руке Трофима было три девятки с козырной.

— Шайтан, — завопил татарин, обращаясь к Ладынскому, — как он это делает?

— Странные вы рыбаки, — обиженно зашептал грузин, — приехали на рыбалку, природой любоваться, а сами всю дорогу только о женщинах и говорите. А этот спортсмен говорит, что шахматист, а сам в карты играет как черт.

— Вы тоже, как я посмотрю, строители с изюминкой, — не выдержал Трофим, — и ваш строительный инвентарь сорок пятого калибра, наверное, не меньше? А?

— Девять миллиметров, — угрюмо ответил татарин и с силой хлопнул ладонью по шее грузина, добавив коротко: — Ахмок!

Изрядно смятая газетная конструкция снова скатилась на стол. Горец схватил свой головной убор, скомкал его и зашвырнул в угол.

— Дело у нас к вам, — начал татарин.

Рейсовый автобус номер пятьдесят три остановился возле бетонного сооружения, больше напоминающего развалины долговременной огневой точки, чем автобусную остановку. На лобовом стекле транспортного средства виднелся набор табличек на все случаи жизни: «Дети», «Заказной», «Домбрачи». Мощные руки раздвинули неисправные секции складных дверей, и на бетонную площадку соскочил мужчина лет пятидесяти. Он осмотрелся, улыбнулся окружающему пейзажу и широким шагом двинулся по грунтовой дороге, ведущей круто вверх. Мужчина шел уверенно, как человек знакомый с местностью, только изредка останавливался и с интересом рассматривал окрестности. На пологой площадке он перешел на другую строну дороги, которую каждый год в этом месте выкладывали глиняными комьями, но она все равно вымывалась дождями до скальных пород, и к маю снова показывались темные трещины в буром граните, как жабры гигантского кита, на котором растянулся кишлак. Велосипедист, поравнявшийся с мужчиной, остановился и спешился. После обмена приветствиями «салам алейкум — алейкум асалам» велосипедист развернулся и шел рядом с мужчиной, не приставая с расспросами и не сводя с незнакомца глаз. Тем временем мужчина свернул к ближайшему дому. Велосипедист постоял на пригорке и покатился вниз, оставляя за собой дорожку неподвижной пыли.

Мужчина вытер со лба пот белоснежным платком, беззвучно отодвинул калитку, прошел по узкой тропинке недавно политого огорода и остановился у открытого окна, на котором играли солнечные зайчики в тени густого виноградника. Сквозь шепот узбекской речи он узнал голос Марины. «Иккинчи хафтадавомида», — сказал мужской голос из репродуктора. «Мне его подарила Людка где она сейчас кто знает сама уехала или была какая переписка и Серега ее как застрял в том городе так уже рыпаться больше некуда», — говорила Марина сама с собой. «Бухудудда хеч кандай йукингарчилик йокликига гарамай», — перебивал ее голос диктора.

Дальше Марина продолжала без пауз: «Еще и на лампе висит брелок тоже ее подарок в том магазине если б ни они с Надей я бы и не купила себе серый плащ он же половину моей зарплаты тогда стоил я его померила дома а Сашка мину состряпал равнодушную ну и что я все равно его еще лет десять потом носила и кофемолка так и стоит на кухне но теперь я в этот плащ и не помещаюсь надо поменьше хлеба есть ведь варенье же бросила варить хотя удержаться от шоколада все равно не могу скопище болванов с кем-то сошлась это же мы его пятидесятилетие праздновали и Сашка когда баню построил все хотел его позвать как будто посоветоваться а сам похвастаться хотел пижон приехал из командировки в новых джинсах в красных кроссовках все отшучивался что это спецодежда».

— Здравствуй, Марина, — сказал мужчина.

— Я же вам говорила, — ответил женский голос из глубины комнаты, — …никогда больше не приходите в наш дом… надо же… как чувствовала…

Мужчина скинул сумку, прислонился спиной к глиняной стене и, сползая по ней вниз, присел в тени под самым окном.

— Полковник? Ты же теперь у нас полковник? Рассказывай, чего пришел. Хотя, не надо ничего рассказывать, и так все понятно. И вам, похоже, тоже все понятно. А, полковник? Вы же приходите не тогда, когда у вас есть вопросы, а тогда, когда у вас уже есть ответы, когда вы знаете правильные ответы. А, полковник? Чего молчишь?

— Я, правда, ничего не знаю. Просто так зашел. А Сашка где?

— К нему солдатик в гости приехал. Они на рыбалку пошли.

— Какой солдатик?

— Трофим. Молоденький такой, помнишь, в шахматы все играл. Округ выиграл. В Москву ездил. Потом его к Сашке во взвод перевели. Раз ты здесь, значит и Трофим не зря приехал. Так, да, полковник?

— А вы когда собираетесь домой?

— Не знаю, вот у него и спросишь.

Марина вышла во двор и, не обращая внимания на сидящего мужчину, выплеснула воду из желтого эмалированного таза, развеяв ее над бетонной площадкой перед верандой. В соседнем дворе из глиняного одноэтажного строения без дверей выбежал пацаненок в белоснежной школьной рубашке и галстуке, он держал в руках большого рыжего кота и несся напрямик на улицу, шлепая босыми ногами по мокрой дорожке. Из строения появилась женщина, одетая с ног до головы в цветные одежды, догнала сорванца у самой калитки и потащила его в дом. Через мгновение пацан появился на пороге в ярко-зеленом пуховике на три размера больше и снова помчался за котом. В этот раз женщина догнала его гораздо раньше.

Не прошло и минуты, как мальчик снова появился у порога, теперь он был в шортах и огромной соломенной дамской шляпе.

— Э, Данияр! — выкрикнула Марина. — Мама еще не пришла?

— Джок, — ответил пацан и пустился наутек.

— У нас в Тушино, — сказала Марина, не утруждая себя быть услышанной полковником, зная, что он ловит каждое ее слово или, догадываясь, что он ловит каждое ее слово, — в нашем подъезде дворник живет, Марат, так вот, не поверишь, здесь у нас сосед — через дорогу — его двоюродный брат. Так что у меня тут все, как дома. Соседи в Тушино с утра до ночи на работе, двор пустой, так мы втроем и гуляли: я, Дашка и дворник Марат.

Марина подошла ближе к кустам малины, росшим вдоль забора, и зычно крикнула в соседний двор:

— Эй, бола, каерга кетабсиз? — Не получив ответа обратилась к соседке: — Сония-апа, отправь его ко мне, пускай со мной побудет.

— Мама у них в правление пошла, а тетка с ним не справляется, — сказала Марина, повернувшись к полковнику. — Представляешь, он сегодня, в воскресение, собрался в школу и не один пошел, с котом пошел.

Марина подождала немного у ограды и сказала усталым голосом:

— И ты иди, полковник. У нас тут все хорошо. У нас тут маленькая Москва.

— Дело у нас к вам, — начал татарин.

— Сначала, скажи, почему этот добряк так взбесился, — перебил его Ладынский, кивая на грузина, — когда Трофим сказал, что только в буру играть умеет.

— Да, проигрался он в пух, — улыбаясь, ответил татарин, — те трое тоже начинали с того, что, ой, мол, мы только в дурака играть умеем, а потом обобрали его начисто.

— Предложение у нас. Поехали к нам, — продолжил татарин, — дорогими гостями будете. Мы вам такую рыбалку покажем, век помнить будете. У нас сильную игру любят. И Абай сильную игру любит, порадуем старика перед отъездом. Безработный спортсмен заработает неплохо, обещаю.

— Я же так понимаю, что ты правила любой игры быстро понимаешь, да? — добавил грузин, обращаясь к Трофиму. — Кольцо жене купишь.

— Это какой такой Абай? — спросил Ладынский.

— Тот самый, — сказал татарин и пододвинул карту местности рыбаков к себе поближе. — Старик совсем забыл про нарды, теперь он карты любит.

— Спортсмен два кольца жене купит, — сказал грузин и ткнул пальцем в точку на карте в том месте, где ущелье на противоположной стороне горной гряды за рекой выходило в долину. — Машина через час будет, все поместимся.

— Когда-то врагами были, а тут в гости ехать, — ухмыльнулся Ладынский, — Трофим, ты хочешь увидеть живого Абая?

— Сколько лет прошло, — ответил грузин. — Война дело молодое, а мы лучше вина попьем, в карты поиграем.

— Ну, не знаю, а во что там играют? — безразлично спросил Трофим, — хотя «барабир», — ответил он сам себе, читая на лице Ладынского принятое решение, — ехать.

Через час, с удивительной для этих мест пунктуальностью, на строительной площадке появился старый пикап, запорошенный красной неместной пылью. Строители принарядились в разгрузочные жилеты с подсумками, побросав их поверх рабочей одежды, в кузов покидали рыбацкие снасти. Грузин сел в кабину, а татарин разместился наверху вместе с рыбаками. Как только машина тронулась, татарин протянул путешественникам две повязки со словами: «Наденьте для порядка, сами понимаете».

Трофим брезгливо натянул повязку на глаза, подмял под себя какую-то ветошь и повалился рядом с командиром. Машина набрала ход. Трофим нетерпеливо начал шептать Ладынскому на ухо:

— Ничего не понимаю. Куда едем? Зачем едем?

Майор улыбнулся, не оборачиваясь. Помолодевшие впадины на щеках, повязка, как опущенное забрало рыцарского шлема, вид человека, у которого все в надежных руках и все идет по плану.

— Завтра-послезавтра в округе все узнают, — начал он, — а я узнаю Альпиниста. Он у них тюки по скалам катает на веревках через перевал. Они там молятся на него. Если, конечно, я правильно понимаю, куда нас везут.

— И все это я слышу от пенсионера, почти гражданского человека? От штабного работника? Или как всегда? Бывших особистов не бывает? — Трофим улегся поудобнее, подвинул рюкзак под голову повыше.

— Мы с ним около года назад встречались, и он мне говорил, что этим летом банда уйдет в горы, похоже, считанные дни остались, — продолжил майор. — Он нас с легкостью спустит к реке, а там немного вплавь, немного броду — и дома. Только уходить будем по очереди. Ты первый пойдешь, а я следом. Через день, через два, как получится. Альпинисту с нами нельзя, его миссия продолжается, он уходит с ними. Только бы я не ошибся, куда нас везут.

— Вот знал же, знал, куда еду. У нас, похоже, и задания никакого нет, так, да? Так? А? Так? Да? — допытывался Трофим, подвигаясь к командиру все ближе.

— Нашу часть расформировывают. Всех разбросают по округам. А я на пенсию. Как представил, что на этом все. Понимаешь — все! И никогда я до него больше не дотянусь… С меня весь штабной лоск разом слетел. Я просто знаю одну штольню еще со времен афганской… Хочу ее посетить.

Ладынский повернулся набок, подложив локоть под голову, и уже не для Трофима прошептал:

— Сидел там, тайнописью занимался. Болван.

К вечеру раскрасневшийся полковник ворвался в кабинет дежурного, сорвал трубку с пульта, нажал три черные кнопки и без вступлений прокричал:

— Что там?

В громкоговорителе начали отвечать сразу несколько голосов. Полковник отпустил две крайние кнопки и дослушал доклад:

— На месте их не было. Кострище месячной давности, если не больше. «Урал» после РЛС вернулся в часть. Строителей наверху тоже нет.

Шифрограмма

Код «Султан»

Совершенно секретно

По прочтении уничтожить

Монгол и Пионер самостоятельно вышли на контакт с Альпинистом. Установить связь не представляется возможным. Прошу разрешить использовать канала Гюрза.

Улугбек

Машина остановилась на большом расстоянии от КПП в стороне от очереди из нескольких машин. Татарин спрыгнул, открылась водительская дверь, и послышались удаляющиеся шаги. После нескольких минут тишины путешественники скинули повязки.

Поначалу показалось, что машина стоит рядом со съемочной площадкой какого-то боевика. Высокие стены, наспех воздвигнутые из глиняных комьев, из которых свежими спицами торчит солома. Громадное глиняное здание оштукатурено и побелено с фасадной стороны, боковые стены кое-как замазаны. Пластиковые окна и двери в глиняном строении вызвали у рыбаков улыбку. Из глины можно строить здания любой этажности и любой архитектурной смелости, но все равно это будут хижины. Из мрамора получаются дворцы, из гранита — замки, а из глины всегда только хижины. Свет в окнах белоснежных фургонов на еле заметных колесах. Блок-модуль на высоком фундаменте с надписью «Чайхона». На пороге стоит группа людей в песочных камуфляжах.

Зенитная установка без шасси красуется посередине плаца, она увешана елочными гирляндами, как новогодняя елка, по ней катятся волны бегущих огней. Флагшток с повисшей тряпицей. Ошеломленные путешественники с трудом сдерживали хохот.

— Что-то мне подсказывает, что строевой подготовкой они здесь не занимаются, — сказал Ладынский.

— Зато елку до сих пор не убрали, — поддержал шутку командира Трофим.

Полукруглые быстровозводимые ангары как будто специально поставлены по сторонам, чтобы приумножать в зеркалах никелированного металла весь этот бред декораций. Подсветка софитов обнажает целлюлит глиняных стен, в их рельефе угадывается размах рук штукатура-дервиша.

Факелы по углам, прожекторы на крышах. Группа мужчин в шапочках под чалму вместе с парнями в касках и в форме американского спецназа волочат деревянные ящики.

— Эклектика какая-то. Чалмы, тюрбаны, пуштунки. Я такое разнообразие головных уборов видел только в костюмерной ТЮЗа, не хватает тирольских шлемов. О,и буденовок тоже не хватает!

Возле ворот курил мужчина в густой бороде. Бородач обвешен пулеметными лентами поверх футболки с надписью «Deep Purple», он чиркает зажигалкой, освещая смуглое лицо своего товарища. Арафатки намотаны куда попало, пураханы и халаты у всех чистенькие, выглаженные.

— Слышал, что в райдере американского спецназа присутствует апельсиночистка, — съязвил Трофим.

— Спокойно, — остановил его Ладынский.

— Мне, помнится, мама две недели выкройку буденовки искала, ну, мода такая была у нас в пятом классе, потом неделю шила. Кусок шинели, ножницы, машинка, а в результате такая красивая вещь получилась.

— Ты что-то совсем разошелся, Трофим, неудобно же, наемники кругом, мать твою, логово как-никак, — еле сдерживая смех, произнес Ладынский. — Посерьезнее, пожалуйста, посерьезнее!

— Так меня потом в школе все спрашивали: шили или покупали, шили или покупали?

Одного из охранников вызвали по рации, и он что-то улюлюкает басом по-арабски. Столбы пыли за двумя грузовиками напоминают дымовую завесу, которую используют для объемной засветки кинопленки. Все это как будто бы под пение муэдзина, ан, нет, слышны ударные и что-то смычковое. Звучит красиво. Не хватает только шального салюта в небе, автоматной очереди трассирующими пулями или лучше бы из крупнокалиберного пулемета. Стоило только подумать и… «Есть салюты, товарищ генерал, много салюта», — подумал Трофим. Две очереди подряд, одна из чего-то крупного, две-три из калибра помельче. Где-то вдалеке отчетливо слышно «та-та-та-та».

— О! — Ладынский поднял указательный палец, — АКМ, а то я уже думал, определенно фантастику снимают.

Как и положено в кино, из клубов дыма и пыли появился подтянутый силуэт военного. К его спортивному виду напрашивался гранатомет за спиной. Вместо этого у него в руках была папка-планшет с листами формата А4, зажатыми в металлической прищепке. Силуэт приблизился к пикапу, поглядывая то по сторонам, то в папку.

Майор Ладынский сразу узнал Альпиниста, который сосредоточенно прикладывал карандаш, как линейку, к строчкам таблицы. Майор оценил расстояние до КПП, прикинул углы и секторы захвата видеокамер и, не опасаясь, сказал:

— Здравия желаю!

С трудом сдерживая смех, вызванный окружающим бедламом, стараясь несильно напугать старого приятеля, майор произнес это с полной уверенностью, что узнаваемости его голоса будет достаточно.

— Здра… — начал было Альпинист и осекся в изумлении, медленно поворачивая голову в сторону кузова внедорожника, стоящего поодаль.

— Ты почему один? — спросил Ладынский успокаивающим голосом.

— Ты лучше скажи, что вы тут делаете и где ваши сопровождающие?

Друзья обнялись, как могли, через борт.

— Сбежали, — сказал Трофим, протягивая руку для приветствия. — Вон, видите, толстый грузин, так это наш грузин. А татарина я что-то совсем потерял из виду.

— Привет, пацаны! — сказал Альпинист и продолжил заговорщически: — Ну, вы и натворили делов. Только спокойно, без улыбочек, все увидите, дайте срок. Вот они, плоды цивилизации, берем и пользуемся. Так это значит, вы указаны у меня как спортсмены из Москвы? Отлично! — деловито произнес Альпинист и подчеркнул карандашом какую-то строчку в таблице. — Ничему не удивляйтесь. — И по слогам повторил еще раз: — Ни-че-му. Сейчас здесь мода на бюрократию. Называется «современные методы управления предприятием». Бандформирование — это же тоже своего рода предприятие. Я, например, на прошлой неделе им программу бухгалтерскую ставил, один в один — 1С. Я валяюсь.

Альпинист помог рыбакам спустить багаж из кузова, и они остались возле машины, высматривая своих строителей.

— Абай с руководством, — продолжал Альпинист. — Приезжает всегда под вечер, вот тут и устраивают шоу с демонстрацией бурной подготовки к переезду. «Вспотел, покажись начальству», как говорят. В нашем регионе, как вы понимаете, потоотделение дается без особых усилий, вот и рисуются без устали. Абай рисуется перед касками и беретами, а все остальные перед ним в надежде продлить контракт. Лагерь через пару дней уходит вглубь страны, все грузятся. Даже танк без башни волокут тягачом. Забирают в качестве мишени, чтоб молодежь стрельбу из ПТУР отрабатывала.

Строители, оставив рыбаков возле машины, пошли к блокпосту выяснять, кто есть на базе из начальства, но в их неспешности угадывалось желание как бы невзначай попасться на глаза Абаю лично. Все на базе знали про новое увлечение руководства карточными играми, но никто виду не подавал, а в тайне все мечтали попасть на ночное мероприятие.

До освещенных софитами транспортных ворот метров пятьсот, так что друзья без малейшего опасения взяли багаж и двинулись к КПП самостоятельно, Альпинист имел на это полномочия. На ходу они продолжили разговор, переходя на шепот, только из уважения к обстановке вражеского лагеря.

— Вечером позвонили от Абая, сказали, что будут гости из Москвы и нужен представитель от службы. Как чувствовал, сам себя отправил. Я же теперь начальник. Скажем так, начальник отдела прибытия и отправки иностранных делегаций.

— Не понял! — удивился Ладынский. — А как же все эти твои тюки, веревки, скалы?

— Так это и есть самый настоящий багаж иностранных делегаций, — рассмеялся Альпинист.

— Короче, слушайте внимательно, — начал Ладынский, — скорее всего, нас разместят отдельно. Если это случится, то твоя задача, скалолаз, — майор посмотрел на Альпиниста, — в первую же ночь после игры нас вывести. Первая игра, похоже, будет уже сегодня вечером.

— Так, стоп. Теперь серьезно. Я знать не хочу, что вы тут делаете. Догадываюсь о вашей неслыханной самодеятельности. По каналу «Гюрза» мне приказано организовать спуск по ущелью двоих наших. Я это сделаю. Но утром я ухожу из лагеря, так что выдвигаемся ночью.

— Я осведомлен, — ответил майор.

— Если кто-то из вас останется, это будет на его совести. Черти! — разозлился Альпинист. — На территории нет никаких паролей, персоны типа вас могут перемещаться только в сопровождении, имейте в виду.

— Первая игра будет вечером, — металлическим голосом продолжил майор.

— Какая игра? — перебил Альпинист.

— В города, — пошутил Трофим.

— Трофим, — строго сказал майор, — к тебе большая просьба: уважай старших, смейся их шуткам, поддавайся, поясняй ход игры — конечно, по возможности, но без издевки.

— Что за игра, господа товарищи? — повторил свой вопрос Альпинист.

— Дело в том, что нас пригласили в гости к Абаю. Трофим будет демонстрировать карточные чудеса, — стал пояснять Ладынский

— Ах, вон оно что! — спокойно сказал Альпинист.

— Короче, Трофим, — продолжил майор, — как бы там ни было, стань для них простым парнем, который их порадует. На следующий день ты нас поменяешь, и на игру пойду я, а вы уже уйдете в горы. И вот еще что, Трофим, дай мне свой анорак.

— Зачем? — спросил Трофим.

— У тебя капюшон глубокий, пригодится, ваше поколение любит капюшоны, — ответил Ладынский. — Разучу пару твоих словечек, типа «Кандагар, тебе на „р“», глядишь проскачу. Вы же вдвоем пойдете, это безопасно, а я уйду вправо по тропе. Надо штольню одну посетить, проверить.

— А почему всю эту халабуду не разнесут к чертовой бабушке пополам? — спросил Трофим, озирая окружающий карнавал.

— Нельзя, видишь, сколько там ряженых бейсболистов с наколенниками шастают. Сразу вой поднимут.

— А так, можно подумать, не поднимут? — усмехнулся Трофим.

— А ты знаешь, что мы хотим сделать? — хитро спросил Ладынский.

— Никак нет, — ответил Трофим.

— Тогда все, — подытожил майор, задумался и произнес: — Неосторожное обращение с взрывчатыми веществами было бы очень приемлемой версией, бляха муха.

— Далее, ты Трофим оставляешь для меня все перила, спускаешься к реке и со всех ног бежишь в кишлак. Связи у нас никакой, так что ты у нас и будешь почтовым голубем. Об этом отдельно поговорим.

— Я начинаю сомневаться в том, что все это происходит случайно, — задумчиво произнес Трофим.

— Ты же каждый год катаешься на родину. Что ты удивляешься, в самом деле! — ответил Ладынский.

Первую игру, которая была проведена в тот же вечер, как и предполагал Ладынский, Трофим провел блестяще. За столом люди, совсем непохожие на ту публику, что шастает на плацу. Все цивильно. Одежда присутствующих в черно-белых тонах. Единственную шутку, которая могла испортить атмосферу вечера, произнес сам Абай:

— Это ты игрок от бога? А ты игрок от какого бога?

Но ее быстро затерли, обставили шутками, отвлекли расстановкой посуды, распаковкой новых колод. В остальном все было достаточно дружелюбно. Долго ставок не делали, но, оценив виртуозные способности молодого человека, к столу пригласили татарина. Он сел за спиной Трофима и с восторгом двигал на стол фишки, следя за игрой подопечного, изредка похлопывая его по плечу и что-то переспрашивая. Татарина звали Кайрат. За ужином он рассказал Трофиму, что он крымский татарин из семьи депортированных, до конца девяностых жил в Киргизии. На ночлег их действительно определили отдельно. Все шло по плану Ладынского. Охранник проводил их к соседнему зданию и велел открыть две крайние комнаты. Трофим даже не заснул, он просто провалился в небытие. Словно бы и не находился в чужом месте, да еще и в таком странном.

***

Альпинист пришел затемно, они быстро пробежали через плац, свернули у ангара и вышли на тропу. Трофим сделал несколько шагов и с трудом удержал себя от скатывания вниз по мелкой сыпухе, ему, с его крупным телосложением, показалось, что тропа началась очень круто. Огромная кавказская овчарка, появившаяся неизвестно откуда, посмотрела им вслед и произвела звук, больше похожий на бой бубна, чем на лай. Собака, немного помедлив, пустилась за ними вверх по тропе. Когда одинарный бой бубна прокатился по лагерю повторно, Альпинист подбежал к Трофиму, снял с него куртку майора, издающую устойчивый запах баранины и швырнул ее навстречу поднимающемуся псу со словами: «Вот и пригодилась».

Через час они были у подножия голубого ледника. Запахло снегом. Трофим глянул вниз и увидел, как Ладынский быстро поднялся по правой тропе и уже скрывался за склоном. В лагере их исчезновения еще никто не заметил. Какие-то солдаты в беретах прыгали с высоких бортов грузовика. Альпинист протянул Трофиму горнолыжные очки и каску со словами:

— Скоро солнце взойдет, ярко будет, и камни будут оттаивать с ледника.

«Не понимаю, — стал шептать про себя Трофим, оглядывая лагерь в розовом цвете очков, — почему, когда солдаты прыгают с бортов грузовика, автоматы, бряцая, издают не металлический звук, а какой-то глухой звук, звук чего-то складывающегося, чего-то комкающегося, что ли. Я заметил, что, если взять отдельные части автомата и стучать ими друг о друга, они будут издавать металлический звук; и гильзы будут издавать металлический звук, а автоматы — в сборе и патроны — в сборе не будут издавать металлический звук. Ничего удивительного, в автокатастрофе — при столкновении автомобилей, нет металлического звука, там тоже что-то складывающееся, сжимающееся, комкающееся. Но я держал в руках оторванный кардан и стучал по нему коренными вкладышами, рассыпанными по асфальту, — всегда получается металлический звук».

***

Ладынский наблюдал начало восхождения своих друзей, укрываясь за стеной минарета. Он дождался, когда большая собака спустилась обратно в лагерь, играя, волочила за собой его заслуженную рыбацкую куртку, и легким шагом пошел вверх по тропе. Его путь был правее, к старым заброшенным штольням. К его удивлению в них кое-где еще встречались фрагменты узкоколейки, обрывки кабелей и тросов. Вторая карта, нарисованная от руки, только с виду напоминала карту местности, а на самом деле это была карта той самой штольни, где когда-то, еще во время афганской войны, они с группой спецназа обнаружили запасы взрывчатки из арсенала английской геологоразведки. Ящики с динамитом и тротилом уложены аккуратными штабелями вдоль стен, оставался только узкий проход для движения дрезины. Пройдя еще с километр вглубь штольни в поисках какой-нибудь тележки, Ладынский вернулся к арсеналу, подумав, что это, пожалуй, и не понадобится: недостающую длину бикфордова шнура он выложит кирпичной дорожкой из тротиловых шашек.

Это не снег, это осколки льда, не поддавшиеся огранке даже в плотных слоях атмосферы, они набирают скорость в этом безвоздушном пространстве и царапают горнолыжные маски. «Если бы здесь был воздух! О, если бы здесь был воздух! Нам было бы, чем дышать», — думал Трофим.

На вдохе он поворачивался к ветру, на выдохе отворачивался от него. Выдохнуть навстречу ветру невозможно, ветер сильнее выдоха. Вдохнуть воздух из вакуума, который создает ветер в куполе каски, как в инжекторе, тоже невозможно — ветер сильнее вдоха.

На вдохе Трофим поворачивался к ветру, на выдохе — отворачивался от него. Ему уже не надо было дышать самому, искусственное дыхание в исполнении ветра возвращало ясность ума, просто достаточно поворачиваться, не отвлекаясь. Но ясность ума — это обман: Трофим начал следить за вдохами и выдохами, сбился с ритма и перепутал их местами.

Ветер душил недолго.

Ветер душил недолго, ровно до тех пор, пока он не коснулся земли всеми своими козырьками, хлястиками, шнурками, темляками, карабинами. Трофима размазало, как небрежный разноцветный мазок с мастерка импрессиониста на белом холсте снежного фирна, — прямо на тропе, сразу после крутого подъема.

А потом видимость исчезла. Оказывается, «ничего не видеть» это не означает «видеть черное». Оказывается, «ничего не видеть» можно, имея в распоряжении любой из цветов, любой, но только один; пока Трофим плавал в двух цветах: белый цвет означал, что он скоро упадет еще раз, а черный означал, что он уже лежит. Между ними был и красный и зеленый.

Альпинист вернулся к тяжело дышащему Трофиму и протянул ему кружку с горячим чаем: «Лежи, лежи, осталось буквально, двести метров до спуска».

Трофим защелкнул карабин в восьмерку, продел веревку и устремился вперед, к самому краю скалы, не натягивая веревку, как будто он готовился взлететь. Посмотрел вниз. Свободный конец веревки колыхался на ветру, слышны птичьи крики.

Через несколько минут Трофим успокоился и перевел взгляд вверх. «Пастор давно не стоял на лыжах», — подумал Альпинист, глядя, как Трофима накидывает петли и собирает очередную станцию. Через полчаса оранжевый рюкзак Альпиниста уже не был различим на белом снегу. Дышать становилось легче.

Скользя по последней веревке, Трофим с силой уткнулся в два спутанных узла. На всякий случай опустил рюкзак ниже на поясницу, попробовал перестегнуть карабин, но это было ему не под силу, узлы налились железом. До земли было еще пять метров. Лезвие ножа коснулось натянутой веревки, и Трофим ощутил неприятную вибрацию по всему телу. Перерезать веревку оказалось нелегко. Когда внешняя оплетка распустилась, Трофим еще оставался висеть на внутренних нитях, как на натянутых струнах. Он некоторое время остро чувствовал земное притяжение и вдруг перестал. Нож не понадобился, струны оборвались. Трофим с криком полетел вниз, отбросив нож, как парашютное кольцо.

Очнувшись, Трофим услышал стоны где-то рядом, совсем-совсем близко. Он приподнялся на руках, стал прислушиваться, медленно вращая головой, и только через время понял, что это его собственный стон. Трофим шел до реки, пытаясь не обращать внимания на невыносимую боль по всей правой стороне, и, дотянувшись рукой до ледяной воды, впервые потерял сознание. Очнувшись, Трофим несколько часов полз по склону и только по окуркам, кем-то брошенным в пыли, понял, что это дорога. Осознание близкой помощи лишило сил, и он снова потерял сознание.

***

Это был не взрыв, просто изгиб перевала ровной волной дотянулся до солнца, ускорив закат в этих местах на целый час. Грохота Трофим не слышал, он только успел подумать: «Товарищ майор, последняя веревка оборвана!» и снова потерял сознание.

***

— Пересадите мне бабочек на левое запястье.

— Я уже вам говорила, у вас там живого места нет.

— Который час? — спросил Трофим и улыбнулся, потому что на самом деле он хотел бы знать и месяц, и год, но задавать такой вопрос девушке это кокетство.

«Трамвай извиняется велосипедным звонком. Далекий от записи нотной фантом.

Кондукторы курят под красным зонтом. Улыбки на лицах. Пахнет дождем.

Подоконник весь в птицах».

***

Только-только начало темнеть. Вывеска гастронома своим ультрафиолетом затмила небесный ультрамарин. Парковку нашел не сразу. Все серое: все кошки, все машины, все водители, пешеходы. Фары трамвая, как стробоскопом, выхватывают отдельные лица из темноты. Из огромной красной машины вышла дама. Выражение ее лица не соответствует размерам машины. Ее сумка не соответствует пуховику, пуховик — сапогам. Она одета, как приезжая, поспешно надевшая все понравившееся разом. Она шлепает по лужам, с запозданием замечая блики под ногами. Видно, что ей все осточертело, пишется с большой буквы «О». Она бросает ключи в сумку, как в колодец, как в мусорный бак, как в черную воду, — навсегда. Трофим узнал Марину. Она зашла в аптеку. Посторонние наблюдатели могли бы ожидать неладное.

А Трофиму стало легко. Он знал только одного человека на земле, который мог так расстроить Марину.

— Жив, курилка! — воскликнул Трофим.

Он потянулся к радиоприемнику и одним движением вывернул ручку на полную громкость — самое начало Soldier of Fortune.

— Жив! Жив! — заорал Трофим в такт нарастающему звуку в колонках.