Река

Козырь (2024)

Мы сами придумываем свои страхи? Или они объективны? Столкнуться с необычным и таинственным придется героям повести — группе молодых людей, решивших окунуться в атмосферу детских воспоминаний. Любовь, дружба и красота родной природы красной нитью пройдут через их молодые сердца, стремящиеся разгадать страшную детскую загадку.

Глава 4

Утром меня разбудило счастливое пение птиц. Они чирикали на все лады, решая свои птичьи дела; и это был единственный шум во всем мире. Не было привычного гула машинного движения, человеческих речей, музыки в открытые окна, — только покой и голос той природы, которую все так любят издалека.

Мара еще спала, свернувшись по-детски калачиком и положив под голову ладошку, она спала столь сладко и красиво, что на душе у меня родилось необыкновенное чувство детства. Я сняла носки, закатала джинсы и вышла босой на травку.

Утро ослепило. Заставило отступить и остановиться. Солнце чисто сверкало на небе, голубом и прозрачном, с запада чуть затянутом легкой дымкой нарождающегося жаркого дня. Одинокое белое облачко, теряя себя, бороздило небосклон. Рядом бодро стоял лес, высился холм, внизу, заросшая, как и прежде, текла речушка, а на месте деревни начинал подниматься небольшой лесок.

Все еще спали, лишь на месте сгоревшего вчерашнего костра Никита пытался запалить новый. Лицо его было заспанным, но страшно довольным.

— Доброе утро, — приветливо сказала я, подходя к нему ближе. — Ну что, строишь из себя первобытного человека, пытающегося добыть огонь?

— Стараюсь выглядеть крутым, — весело сказал он, поджигая хворост, и огонь нехотя, как бы с усилием начал лизать дрова, черемуховые — это я поняла по дивному запашистому дыму, тоненькой струйкой потянувшемуся к небушку.

— И всегда-то ты язвишь! — возмутилась я. — Что у нас на завтрак?

— Я, по-правде, сказать не знаю. Тушенка или тушенка?

— Тушенка, — кивнула я. — Но это же скучно. Предлагаю замариновать помидорчики и ополовинить Женькины запасы, а потом всем табуном нырнуть в мутные воды вон той лужи, — и я указала на блестящий под солнцем пересыхающий пруд, куда впадала никчемная моя река.

— Я так понимаю, сегодня будет экскурсия по старым местам, прошлое вспомнить и все такое? — поинтересовался Никита, передавая мне корзинку с помидорами.

— Да, — вяло сказала я, приступая к приготовлению своего коронного блюда. — Сходим на развалины деревни, посмотрим на место, где раньше стоял бабкин дом, может быть, найдем глиняные черепки или археологические памятники старины, типа секретиков из фантиков в земле.

— А что случилось с деревней? — спросил Никита, открывая тушенку.

— Она задохнулась, — раздался заспанный голос Иры. — Ох, и спится на свежем воздухе!

Она довольно потянулась, и короткая футболка, вздрогнув, оголила ее толстенький животик.

— У тебя в деревне кругом свежий воздух, — улыбнулась я, глядя на это чудо жиробесия.

— Не такой, — замотала она всклокоченной головой, — здесь нет печек и коров. Это сакральные места нашего детства, здесь мы молодеем. Вот бы сейчас сбросить лет десять с плеч, все бы сделала в жизни по-другому!

— И за меня бы не вышла? — спросил Игорь, с видом исполненного долга целуя ее в шею.

— И за тебя бы не вышла, а впрочем, кто его знает? — пожала она плечами, сбрасывая прикосновение мужа. — Я вижу, у нас здесь кухня полным ходом.

— Да, почисти картошку, — скомандовал Никита, устанавливая котелок над огнем. — Сделаешь вклад в общее дело и почувствуешь, что не зря ешь свой хлеб.

— В таком случае предлагаю разбудить всех спящих оглоедов и заставить их работать, — немного обиженно и весело сказала Ира.

— Они вымоют посуду, — улыбнулся Игорь.

Завтрак прошел в приподнятом, сонливом и отдыхающем темпе. Не было вчерашнего голодного энтузиазма, народ смаковал походный завтрак, занюхивая его свежим воздухом. Все время я не сводила глаз с Никиты, при чем смотрела на него украдкой, то на ноги, то на руки, то на пейзаж позади него; сердце мое непонятно ожидающе замирало и не хотело верить, что мы только друзья, что я люблю на расстоянии. Он же не обращал на меня внимания, услужливо разбиваясь перед Ирой и Светочкой. Женька на завтрак не вышел и все сыпали остротами по этому веселому поводу, заедая их остренькими помидорчиками.

А после завтрака Мара, Рома и Света с кислыми лицами мыли посуду, но это никому не испортило настроение.

Когда с уборкой и веселой беготней было покончено, мы сели вокруг кострища и устроили совет вождей с пивом по кругу. Решено было спуститься вниз и посетить деревню-лес, отыскать бабкин огород и погрузиться в томную ностальгию детства, когда мы были друг к другу ближе и верили ярче; а после этого нырнуть в мутные воды пруда, — не зря же мы сюда приехали.

И забряцала амуниция, Женя настоял на том, чтобы взять с собой пивка, а Мара чего-нибудь перекусить, так что и здесь не обошлось без небольших сборов. Игорь остался сторожить машины и палатки. Хотя, кому они здесь могли понадобиться?!

И вот мы начали свою первую прогулку. До заросшей деревни идти было вовсе не далеко, но дело осложнялось отсутствием дороги. Мы шли по полю, высокая, не ниже колена трава царапала ноги Маре, которая несмотря на все уговоры, надела шорты. Ромка победно шел впереди, прокладывая тропу, за ним Женя, бренча бутылками, затем девушки, причем Мара цеплялась за мою руку и стонала. Замыкал процессию Никита, и я спиной остро чувствовала его слегка запыхавшееся от непривычки и долгой ходьбы дыхание.

Слева от нас высился березовый лес, он слегка шумел, будто возмущался на группу людей, посмевших вернуться туда, откуда природа их изгнала. Справа торчал холм, который звали яр, потому что среди берез и осин, создававших впечатление леса, в самое сердце холма углублялся лог, где было сыро, тек ручей и всегда было полно грибов.

— Предлагаю на обратном пути зайти, — я махнула рукой в сторону яра. — Тушенка это, конечно, не плохо, но представьте себе: свежая грибная похлебка. Просто прелесть!

После двадцати минут ходьбы мы оказались на том самом заросшем осокой берегу, той самой реки. Рядом с нами в нетронутом виде высились древние ветлы.

— Господи, они совсем не изменились! — воскликнула Ира, проведя рукой по шершавому замшелому стволу. Дерево довольно покряхтело в ответ своим старым телом.

— Для них все эти годы были минутой! — сказала я, прижимаясь щекой к своему любимому дереву, которое когда-то так надежно защищало меня от жары.

— Сколько же им лет? — удивился Никита.

— Не меньше сотни, — ответил Рома. — Баба Тася рассказывала, что в ее молодости они уже были большими.

Мы сели на траву. Я молча глядела вдаль, там за холмом-яром был мой холм, и я хотела сказать всем: ребята, давайте же пойдем туда, ведь мы для этого здесь. Но я боялась, что они не поймут.

Мы молча сидели, отдавая дань старости и опыту деревьев, думая о скоротечности времени и бренности нашего существования. Невольно я поймала задумчивый взгляд Никиты, и не смогла понять его значения. Он с трудом оторвался от меня и сказал:

— Кончай рассиживаться, а то искупаться не успеем.

Все загалдели, встали и пошли дальше, к Реке. Река оказалась совсем уж заросшим ручьем, и посреди него красочным напоминанием торчала ржавая бочка.

— Как она обмелела, — сокрушенно сказала я, вставая на бочку, которая теперь служила как бы мостом. — Раньше я могла ходить по ней, и вода была мне по колено.

— Так у тебя и ноги раньше были короче, — рассмеялся Женя, толкая меня с бочки.

Все весело расхохотались. Это смешное замечание расслабило атмосферу грустных воспоминаний.

Забора не было и в помине, впереди простиралось мощнейшее поле крапивы, из которого редко торчали молодые талинки, выросшие, вероятно, из забора, который мы городили перед тем, как окончательно все забросить.

— Проблема, — констатировал Рома. — Поздравляю вас, товарищи туристы, кто-нибудь хочет пройтись по этим джунглям?

Все нерешительно остановились: никому не хотелось.

— Так, ребята, дело не пойдет! — возмутилась я. — Что же мы повернем назад, напугавшись какой-то крапивы?! Вперед, Мара за мной!

И я двинулась вперед, крепко сжав зубы. Прямо перед колючей стеной меня остановила сильная рука.

— Ну куда ты, постой, — тихо сказал Никита, отстраняя меня в сторону. — Я пойду вперед.

Он спустил рукава своей рубашки и отвел рукой ветку крапивы, одновременно надламывая ее ногой у основания. Зеленое море колыхнулось и подалось в сторону.

Я неотступно следовала за своим героем, ибо в ту минуту он был для меня реальным сильным мужчиной. И этот его жест, и желание идти вперед, беспокоясь, что я обожгусь, — все это подняло его в моих глазах до уровня божества.

Остальная компания следовала за нами, буквально втянувшись в одежду. Ноги Мары пришлось обмотать Женькиной футболкой, сам он шел в одной спортивке на голую грудь. Народ спустил рукава, брючины, и даже панамы натянул на уши, потому что крапива была выше человеческого роста.

Когда джунгли закончились, я с облегчением оглянулась и улыбнулась: среди моря зелени зияла тропа, будто стадо слонов прошло к водопою. Всем снова стало весело и грустно: мы увидели развалины дома.

Обломки шиферной крыши валялись на скособоченных бревнах, от дома осталось пол роста, и из остатков окон выглядывала большая мохнатая трава. Это была жертва времени, тлеющий труп дома, результат прогресса.

— Господи, — тихо шепнула Ира и оперлась на плечо Ромы.

Я осторожно подошла и заглянула внутрь, сквозь слезы различив в темноте изъеденный диван, пружины ржавые, торчащие, кирпичные обломки печи и рухнувшие трубы.

— Это, ребята, кладбище, — грустно сказал Никита, глядя на развалины соседних домов, — это кладбище домов.

Трудно было представить, что когда-то здесь была деревня, были люди, домашние животные, что люди обрабатывали эту землю, собирали урожай, гуляли вечерами по длинной улице, заросшей сейчас травой, и что когда-то мы здесь росли и радовались жизни от всей души так же, как сейчас скорбели и леденели от горечи и потрясения. Когда-то в этом доме я лежала на кровати и с восторгом любовалась старым ковром, на котором были два павлина, озеро, дворец вдалеке, — и мечты одолевали меня. Трудно было представить, что здесь я взрослела, влюблялась в деревенских мальчишек и поверяла рыжему коту тайны своего сердца. Здесь я обожала землю и растения, что она рождала, и жила вместе с природой. Теперь это только куча гнилых бревен и бурелом.

— Как грустно, — сказал Мара, легонько меня обнимая. — Неужели здесь была деревня?

— Пойдемте лучше за грибами, — глухим голосом сказал Рома. — Это даже не ностальгия обещанная, это горе.

Никита ласково развернул меня, и мы пошли обратно, молча и не замечая крапивы; сердце мое было полно слезами и горечью потери. Будто посмеялись над частью моей жизни, сказали, что это можно всего лишь забыть.

Только возле яра Женька деловито поинтересовался:

— А во что грибы собирать будем?

— В твою футболку, — сказала я, снимая ее с бедер Мары.

Женька состроил недовольную рожицу, и все весело рассмеялись. Коллективное настроение немного поднялось, и мы углубились в царство лешего.

Крутые склоны внутреннего оврага были обсижены осинками, а у вершины — березами. Стволы их были кривыми, узловатыми, от темноты внизу не было листьев, на земле росла редкая слабая травка и грибы, которые теперь никто не собирал. Женя даже заохал от такого изобилия:

— Как их здесь много! Не просто на суп, на жареху хватит!

Но его радости оказались поспешными: большинство грибов были червивы, так что жареха отменялась.

Я карабкалась по яру, в памяти моей непроизвольно всплывали картины из детства, и было грустно. Сбор грибов всех утомил, туристы вспотели, устали и на лицах читалось желание окунуться даже в грязную и мутную воду пруда.

И мы пошли к пруду. Это был совершенно гиблый водоем. Черная застойная вода буйно заросла цветущими кувшинками. Одним концом пруд примыкал к лесу, а на другом стояли мы. Кое-что все же было хорошо: отсутствие на травянистом берегу следов копыт — значит, здесь не пасли коров.

Женя с тихим сопение стянул с себя джинсы и молча погрузился в воду. Он дошел до середины, и только тогда вода скрыла его плечи.

— Как водичка? — с жаждой спросила Мара, снимая тапки.

— Теплая, как моча, — ответил Женя и нырнул.

Все тут же начали поспешно раздеваться. Побросав в беспорядке вещи, группа путешественников размутила темную воду, подняв со дна тину и грязь. Раздался визг, бульканье воды, веселый смех — Ромка ущипнул Светку, отчего та метнулась в сторону и уселась на корягу, зацепившись за нее трусами. Мы весело барахтались в воде, не замечая времени, настолько нам было хорошо!

Вода была комфортной, не хотелось даже выходить из нее, но как известно, купание провоцирует аппетит, к тому же мы достаточно ходили пешком.

— Что-то кушать хочется! — мечтательно сказал Женя, направляясь к берегу.

— В самом деле, — поддержала я его. — Скоро уже вечер, а мы еще не обедали, так ведь и фигуру можно испортить.

— В смысле похудеть? — рассмеялся Никита.

— Да нет, в смысле прийти и нажраться до отвала, — ответила я.

— У меня создается впечатление, что мы приехали сюда только для того, чтобы плотненько покушать, — сказала Мара, тем не менее выбираясь из воды.

— Пища — одно из величайших удовольствий, — глубокомысленно заявил Никита, накидывая мне на плечи полотенце, — после женщин, конечно.

— А вот и нет, — сказала я, яростно обтираясь, — приятнейшее из удовольствий — это сон. Без него не нужны ни еда, ни бабы.

— Тебе бы только дрыхнуть, — рассмеялся Ромка. — Пора, пора возвращаться в лагерь. За мной, следуйте за своим вождем.

И он двинулся вперед под язвительные высказывания ведомых.

Шагая по густой траве, я с удивлением отмечала про себя, что мы будто вернулись в детство, изменились наши речи, поступки, стало легче дышать и проще делать, мы облегчили наши нравы, позволяли себе вольности и балагурство. Удивительно, почему мы не могли так себя вести в городе? Это природа? Или просто старые места? Или… но мы пришли.

Игорь залихватски насаживал мясо на шампуры, старательно и извращенно, так что мы даже застали его врасплох; он удивленно закряхтел и извиняюще улыбнулся.

— Шашлычки! — благоговейно сглотнул Рома и побежал за дровами.

Голодные туристы активно взялись за приготовление пищи, лишенные обеда, они не могли пропустить и ужин. Теперь уже никого не пришлось подгонять, заставлять, шантажировать. Все понимали, что чем скорее они разведут костер и приготовят пищу, тем быстрее смогут ее поглотить.

Запылал огонь, затлели угли, над поляной понесся аппетитный аромат, усталые путешественники плотным кольцом сидели вокруг костра, с нетерпением ожидая, когда будет готово самое вкусное блюдо на свете: то, на которое смотрит голодный человек.

Игорь снял с огня первый готовый шашлык и протянул его Маре. Я сидела напротив Иры, поэтому сразу заметила, как она изменилась в лице, а глаза наполнились страшной обидой. Мне хотелось сказать ей, что мелочи слишком гадки, чтобы позволять им портить нам жизнь, что обида, нанесенная по неосторожности, не есть признак плохого отношения, — но не смогла.

Никита поспешно протянул Ире шашлык, который уже собирался передать мне, но она резко вскочила и, развернувшись, убежала в палатку. Воцарилось недоуменное молчание. Мы с Никитой понимающе переглянулись. Игорь, будто ничего не произошло, со спокойным видом переворачивал шашлык.

— Игорь… — робко начала я.

— Не обращайте внимания, — холодно сказал он, — с ней такое часто бывает.

У меня пропал аппетит, я вяло жевала мясо, представляя, какие муки сейчас испытывает моя сестра, что вообще она испытывает в браке. Я кое-как доела свой шашлык, взяла парочку горячих и без комментариев направилась в дом плача, к Ире. Пока я шла, мне представилось, что после моего ухода все бурно начнут обсуждать случившееся, а я, адвокат, так не вовремя покидаю суд.

Ира сидела на одеяле и молча смотрела, как муха пытается выбраться через щель в палатке; она даже не пошевелилась, когда я вошла.

— Я принесла тебе ужин, — сказала я, протягивая ей шашлык.

Ира взяла шампуры и сказала:

— Спасибо.

— Ира, ты не права. Это же мелочи, на них нельзя обижаться, — я ласково погладила ее по плечу.

— Ты не понимаешь, — нетерпеливо перебила она. — Дело вовсе не в этой мелочи, а во всем миллионе мелочей, происходящих с нами. Он не любит меня, и я не люблю его, но чувство собственности и гордости не дает мне покоя. В каждой мелочи, в каждом незначащем поступке он старается меня оскорбить.

— Ира, это не так…

— Это так! Он никогда ничего не сделает для меня, пока я не попрошу его об этом, хотя для других женщин он готов на все. Ему безразлична наша семейная жизнь, наш быт, наши заботы. Нет, не наши, — с горечью поправилась она, — мои заботы, а он живет на всем готовеньком, не понимая, что я на работе пашу, как лошадь, и еще дома веду хозяйство, воспитываю дочь, а он лежит на диване и смотрит в телефон, переписывается с дружками, с бабами! — зло сказала Ира. — Его не интересуют мои желания, я его не интересую.

Ира всхлипнула, и слезы закапали на шашлык. Мы обнялись, и я невольно заплакала тоже. Мне стало жаль ее горечи, ее злобы, неудовлетворенности и беспросветности, рутины существования. Даже этот маленький прорыв в детство не освободил ее ни от чего.

И тут мне на ум пришла мысль, что мое положение ничем не радостнее. Я ведь люблю его, а он… подарил мне за день пару взглядов, пару прикосновений, пару слов. Неужели это все, что я заслужила?! Его невнимание хуже любой ненависти! А я так надеялась, что на природе мы будем проводить время вдвоем, не будет никого, кто мог бы нас остановить, а он…

— Ты-то чего плачешь, дуреха! — сквозь всхлипы сказала Ира, ласково поглаживая меня по спине.

— А он не любит, не любит меня, — прорыдала я, уткнувшись в ее плечо.

Слезы Иры мгновенно высохли, и спокойные глаза с интересом на меня посмотрели. Она по-матерински отвела прядь с моего лица и ласково улыбнулась.

— Тебе это просто кажется, — попыталась она меня успокоить. — Когда мужчина не уделяет внимания, кажется, что он разлюбил. Но это не так. Он не может всегда видеть только тебя, и думать о любви, есть много разных дел и мыслей. Главное, что все они ради тебя.

— Ты сама себе противоречишь, — возмутилась я. — Ты только что плакала о том, что Игорь не уделяет тебе внимания.

— Это другое, — грустно сказала Ира, — между нами нет больше любви, и мне никогда не пользоваться плодами его дел. Я, наверное, даже ненавижу его.

— Только от вас зависит, что будет дальше с вашей семьей, — подала я умную мысль.

— Если бы это зависело только от меня! — с горечью сказала Ира и крепко меня обняла. — У нас устоявшийся быт, дочь, рутина, которая и есть семья.

— Неправда! — я вырвалась из ее объятий. — Это не семья, а сожительство…

Я осеклась, поняв, что зашла далеко, и это не мое дело вовсе.

— Извини, Ира, — тихо сказала я, — тебе виднее.

Я вышла из палатки. Заходящее солнце очернило лес и высветило небо во всей его прелести. Одинокая птица молча парила над лагерем, черным крестиком мелькая в небе. Дул свежий слабый ветерок; а на душе было гадко, будто я прикоснулась к чужому грязному телу.

Женя в обнимку с ноутбуком дремал под кустом, Ромка и Света куда-то исчезли, Игорь, Мара и Никита сидели у костра и пили чай. При моем появлении Никита встал и подошел ко мне. Сердце мое екнуло и защемило от обиды.

— Ты что, плакала? — удивленно спросил он, участливо глядя на меня.

— Да нет, соринка в глаз попала, — я старательно потерла веко.

Никита укоризненно покачал головой и сказал:

— Обманщица.

— Ну и пусть, — буркнула я и, толкнув его плечом, пошла к костру.

Все очень устали, поэтому ночь наступила быстро. Утомленные путешественники разбрелись по своим палаткам. Перед сном Мара попыталась выведать у меня весь набор эмоций, но я отвернулась к стенке и пожелала ей спокойной ночи.

На душе у меня было неспокойно. День был сложным. Сердечные муки, встреча со старым домом, слова Иры, — все не давало мне уснуть. Сердце билось часто, над ухом звенел надоедливый комар, тошнило.

Я откинула одеяло и вышла на свежий воздух. Ночь была великолепна."Зачем ночью так красиво, если все спят?" — подумала я и подошла к умирающим углям костра. Алые угольки будто бы еще жили, краснота их пульсировала, как сердце, готовое вот-вот потухнуть. Мне стало жаль себя.

Невольно взгляд мой устремился на заветный холм, черной кочкой он возвышался во тьме, зловещий и манящий. Мне тогда подумалось, что надо поскорей разгадать эту тайну, и ехать домой, потому что пикник, как я о нем мечтала, не удался.

Я тихо прокралась к машине и вытащила оттуда лопату и ведро. Очень важно было никого не разбудить, ведь мне не нужны были свидетели. Все, что пошло, гадко, глупо, — становится таким только в присутствии свидетелей.

Положив лопату на плечо и зажав в руке ведро, так что костяшки побелели, я пошла на холм. Не могу точно припомнить, что я тогда чувствовала, но мне кажется, что я была спокойна; у меня была цель, а чувства, воспоминания существовали лишь в предрассудках. Влажная от росы трава промочила мои ноги, легкая прохлада шлейфом тащилась за мной. Тишину сотрясали великолепные трели кузнечиков; и никто не видел меня в темноте. Кажется, я шла наугад, доверяя лишь слабому свету звезд и почти полной луны.

Подняться на холм было дело простым и тягостным; то ли от утомительной ходьбы, то ли от близости заветной цели, сердце мое приуныло.

Очертания ямы возникли передо мной так неожиданно, что я невольно остановилась, боясь, что вот-вот оттуда выйдет неизвестное, сорвет с головы лицо, — и тонкая стенка моего рассудка проломится под напором страхов. Я вздрогнула.

Ничего не произошло. Все так же была ночь, и звезды на небе, и прекрасное стрекотание кузнечиков. Я усмехнулась над собой, и продолжила подъем. Так было странно, что никакая роковая случайность не встала у меня на пути, пропал даже азарт, и все казалось бессмысленным, но задуманным кем-то свыше.

Я с легким звонким хрустом воткнула лопату в землю и встала на месте бывшей ямы, крепко сжимая в руке пустое ведро. Надо было браться за работу, хоть это и казалось по-детски смешным. Я тихо, почти бесшумно, поставила ведро на землю и взялась за лопату. Она, с хрустом разрубая корни трав, методично входила в почву; и это было трудно, как в детстве, ведь копать дерн не так уж и просто. Иногда я оглядывалась по сторонам, мне казалось, что кто-то за мной внимательно наблюдает со склонов ямы.

Наверное, со стороны это было странным зрелищем. Одна, ночью, я старательно копаю яму в центре холма. Как глупо! Эта мысль посетила меня, когда глубина ямы была мне уже по колено. Несмотря на прохладу, я вспотела и устала, ведь я копала дерн, потом глину, а когда дошла до песка, — поняла, что веду себя глупо. И все отчего? Все потому, что мне не везет в любви. Потому что мой любимый не хочет меня замечать, и лишь играет со мной в одну из своих замысловатых игр. А я, как дура, с радостью ему подыгрываю.

Я со злостью взвалила лопату на плечо и, не оглядываясь, пошла прочь с холма, не ощущая даже ни одного оттенка тех чувств, с которыми копала эту яму в детстве, только стыд. Глупость!

Чем дальше я уходила от ямы, тем быстрее шла, в сердце появилась странная тревога и ожидание гадких перемен в жизни…

В короткой ночной сорочке я, захлебываясь воздухом, бежала по бесконечно не кончающемуся подвесному мосту. Ветра не было, но волосы за спиной полоскали, как от урагана. Мне жизненно важно было перебежать по мосту тоненький ручеек, змеившийся далеко внизу. Единственной странностью было то, что мост висел не поперек реки, а по ее течению, он будто бы парил над рекой, следуя за нею по пятам, и в тумане я не видела его конца.

Сердце бешено заклокотало в груди, и я резко остановилась, вцепившись в перила моста. Что-то страшное было позади меня. Я это чувствовала спиной. Что-то холодное и большое притаилось там. Миллион мурашек пробежали по спине, и она стала мокрой от холодного липкого пота. Страшно, невероятно страшно было оглянуться; я пересилила себя и побежала вперед по мосту. Но Это не отставало ни на шаг.

Я долго, мучительно долго бежала, запинаясь о доски моста, и когда дыхание окончательно отказало мне и силы покинули меня, я обреченно обернулась и увидела огромную волну, нависающую надо мной. Я крепко зажмурилась, ожидая, что она вот-вот захлестнет, смоет, утащит меня в пучину, и я сгину навеки в ее чреве…

— Хватит жмуриться, вставай, — рассмеялся у меня над ухом голос Мары.

Я открыла глаза, и на меня напрыгнуло солнце, оно обожгло мои зрачки и старательно захлопало по щекам, приводя в сознание.

— Хватит меня мутузить, — проворчала я, отталкивая солнечную руку.

— Проснись и пой. Утро наступило, — это снова была Мара.

Я, наконец, окончательно проснулась и с облегчением посмотрела на свою дорогую подругу. Как я была рада ее видеть!