Искусство французского убийства

Коллин Кембридж (2023)

Табита недавно приехала из Детройта к своему французскому дедушке, который живет в Париже. Послевоенный Париж — это город истории, романтики, потрясающей архитектуры и… еды. Благодаря своей подруге Джулии Табита учится готовить настоящие французские блюда. Все идет превосходно до одного холодного декабрьского дня, когда они возвращаются в дом Джулии и узнают, что в подвале обнаружено тело молодой женщины. Орудие убийства, найденное неподалеку, — нож с кухни Джулии. Подруги еще больше потрясены, когда узнают, что в кармане жертвы лежит записка, написанная рукой… Табиты. Теперь найти убийцу — дело чести, и Табита с головой погружается в расследование. Цепочка улик приводит ее в театральный гардероб. А вскоре девушка оказывается в смертельной опасности! Почему убийца охотится на нее? И какая тайна связана с обыкновенным театральным гардеробом?

Глава четвертая

— Я не знаю, — пробормотала я, ненавидя себя за то, что заикаюсь, но еще больше ненавидя то, что Мервель загнал меня в тупик.

Я отчаянно желала хлебнуть виски, которое по-прежнему стояло на кухне.

Инспектор смотрел на меня. Его глаза цвета морской волны были холодными и бесстрастными. Мне казалось, что его взгляд пригвоздил меня к стулу.

— Вы не можете отрицать, что это довольно странно: в кармане мертвой женщины находился листок с вашим именем и адресом. На канцелярском бланке «Лё Банк Мэн-Сен-Лежер» — банка, носящего имя вашего дедушки.

— Это странно, я не отрицаю, — пролепетала я. Мое беспокойство немного улеглось, когда я поняла, что Мервель не знает, что это мой почерк. — Но я не представляю, зачем Тереза носила это в кармане. Как я уже сказала, я никогда ее не встречала и даже не слышала ее имени до прошлой ночи.

— Какое совпадение, что она ушла с вечеринки вместе с вами, — заметил инспектор, по-прежнему приковывая меня взглядом к стулу.

— Скорее неудача, чем совпадение, — возразила я. — Я не имею к ее убийству никакого отношения, инспектор, даже если у нее в кармане были мое имя и адрес.

— Вы не знаете, кто мог написать это или передать мадемуазель Лоньон? — поинтересовался Мервель.

Проклятие. Я попала впросак. У меня не было намерения лгать полиции, но и уличать себя дальше я не хотела.

— Позвольте мне, monsieur le inspecteur? — К счастью, дедушка спросил прежде, чем я успела ответить. Его тонкая, покрытая венами рука была твердой, когда он протянул ее за бумагой.

Не сводя с меня взгляда, Мервель передал ему лист:

— Почерк явно не французский.

Я сглотнула. Он был прав. Европейское чистописание — с его аккуратными засечками, орнаментальными завитками и скрещенными семерками — стилистически отличалось от того, чему нас учили в Америке.

— Да. Потому что это написала я.

Мервель кивнул, как будто другого ответа и не ожидал.

— И ты это кому-то отдала, — констатировал дедушка как раз в тот момент, когда инспектор собирался сделать очередное важное замечание. Или выдвинуть обвинение. Тем не менее Мервель почтительно молчал, пока мой дедушка говорил: — Табита, кому ты передала эту бумагу?

Я покачала головой:

— Не помню, дедушка. Мне жаль. Видите ли, — я посмотрела на Мервеля, — я занимаюсь репетиторством, преподаю французский язык нескольким американским семьям здесь, в Париже. Я пару раз записала свои данные для этих потенциальных клиентов, и я не знаю, кому предназначалась именно эта бумага.

Мервель кивнул, но я не понимала, поверил он мне или нет. Не то чтобы у него была какая-то причина мне не верить, но он казался таким… непреклонным. Таким подозрительным.

Я сжала руки на коленях и спрятала их в складках шерстяной юбки в надежде, что он не заметит. Оказаться на допросе у полицейского после того, как я увидела окровавленное тело убитой женщины было гораздо неприятнее, чем я себе представляла.

— Будьте добры, назовите фамилии семей, которым вы передали свои данные, — попросил Мервель.

— Видите ли, я записала свое имя и адрес на шести или семи разных бумагах и передала их Полу Чайлду, чтобы он отнес их в офис. Я уверена, вы в курсе, что он работает в посольстве в Службе безопасности США. Мы условились, что он передаст их тем, кому интересны мои услуги. У меня нет никакой возможности узнать, откуда взялась эта конкретная бумага или как она попала к Терезе.

Мервель выглядел неудовлетворенным.

— Понимаю. Но по крайней мере вы могли бы назвать имена тех, кого вы сейчас обучаете, или тех, кому вы предлагали свои услуги.

— Разумеется. — Меня охватил ужас при мысли о том, как почувствуют себя семьи, которых я обучала, когда их начнет допрашивать полицейский инспектор. Наверняка они не захотят заниматься французским с молодой особой, замешанной в расследовании убийства. Дядя Раф похлопал меня по руке, я вздохнула и немного успокоилась.

— Прости, ma petite. — Он сжал мои пальцы и посмотрел на Мервеля. — Вдруг существует какой-то другой способ решить этот вопрос, кроме как вовлечь в это дело клиентов Табиты, инспектор? Наверняка вы понимаете, что это ввергнет их в шок.

— Другого способа не существует, если только мадемуазель Найт каким-нибудь образом не идентифицирует эту бумагу, — ответил Мервель. — Или, по крайней мере, не объяснит, зачем мадемуазель Лоньон хранила ее у себя.

Я поморщилась:

— Дайте-ка я еще раз на нее взгляну.

Дедушка протянул мне бумагу. Когда инспектор Мервель впервые мне ее вручил, я на нее едва взглянула, настолько я была потрясена и обескуражена.

— Что это? — удивилась я. Я вертела лист в руках в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы понять, кто передал записку Терезе: пятно от вина или кофе, остатки лака для ногтей или губной помады… — Тут что-то написано на обороте. «Детройт». — Я посмотрела на инспектора Мервеля. — Вы не заметили эту надпись на оборотной стороне? — возмутилась я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

— Естественно, заметил, — ответил он в той беззаботной французской манере, которая могла как привлекать, так и раздражать. В данном случае она раздражала. — Это ведь так, мадемуазель, non? Вы из Детройта?

Он произносил название города как «Де-труа», как сказал бы любой истинный француз вместо англизированного «Дии-тройт», на котором говорили коренные жители Мичигана.

— Да… ну, я из маленького городка неподалёку. Бельвиль.

— Значит, мадемуазель Лоньон, вероятно, отметила для себя город вашего происхождения, — продолжал инспектор. — Или кто-то, кто рассматривал возможность брать у вас уроки.

— Да, — согласилась я.

— Было бы очень полезно составить список имен тех, кто проявил интерес к вашим услугам, мадемуазель, — решительно заявил Мервель.

— Тереза могла забрать этот листок прошлой ночью в квартире Чайлдов, — проговорила я в последней отчаянной попытке отговорить его от получения имен моих клиентов.

— Вы предполагаете, что эта бумага с написанными вами данными вчера вечером все еще находилась у месье Чайлда? Вы сказали, что он отнес все бумаги в свой офис для распространения, — напомнил Мервель.

Меня стало раздражать, что столько времени и внимания уделяется бумаге с моим именем и адресом; это казалось таким неуместным, когда убили женщину. По крайней мере, я точно знала, что не имела к этому убийству никакого отношения, как и Джулия, Пол и Дор.

Таким образом, главными подозреваемыми оставались те, кто вчера вечером находился в квартире Чайлдов. Мое сердце дрогнуло. Неужели я развлекалась в одной компании с убийцей? Или какой-то прохожий или другой житель дома подкараулил Терезу, пока она ждала такси, и заманил ее в подвал?

— Не могу сказать наверняка, инспектор. Но, возможно, эта бумага все еще находилась в квартире супругов Чайлд, потому что вчера вечером я написала еще несколько записок со своими данными, чтобы у Пола Чайлда был их запас для раздачи в посольстве. Полагаю, мне следует заказать визитные карточки. — Я пожала плечами.

Мервель мрачно посмотрел на меня, но кивнул:

— Понимаю. Но не могли бы вы назвать имена тех, кто получил ваши данные до прошлой ночи, мадемуазель Найт. В интересах тщательного расследования, как вы понимаете.

Ощущая на себе тяжесть всеобщего внимания, я неохотно встала, взяла бумагу и карандаш, нацарапала имена и передала список Мервелю:

— Вот. Я считаю, это все, с кем я говорила о своих уроках или кому преподавала. Я указала, кто является клиентом, а кто нет — по крайней мере на данный момент. Гм… Был один человек, который со мной связался, некая мадам Коулман. Хотя я с ней не говорила. Я ответила на ее звонок и оставила сообщение горничной, но мне так никто и не перезвонил. Поэтому в список я ее не внесла.

— Возможно, чтобы соблюсти точность и аккуратность, вам следует внести в список и эту мадам Коулман, — заметил Мервель. Я со вздохом забрала листок, дописала внизу имя Коулман и передала ему. — Спасибо, мадемуазель. Я буду максимально осторожен в общении с ними.

Он встал, собираясь уходить.

— Это все, что вы хотели у меня спросить? — осведомилась я.

— Я должен спросить вас о чем-то еще, мадемуазель?

Я чувствовала, как вспыхнули мои щеки.

— Нет-нет, конечно нет.

— Но если вспомните что-то важное, свяжитесь со мной, — сказал он, и его слова прозвучали скорее как приказ, нежели как просьба. Он положил на стол белоснежную визитку.

— Да, хорошо, — ответила я. Я понимала, что бесполезно даже надеяться, что он поступит так же.

Я проводила Мервеля вниз, в холл, и взяла его шляпу и перчатки. Когда я открыла дверь навстречу пронизывающему холоду, у меня на мгновение возникло сочувствие к детективу, которого от безжалостной погоды защищали только фетровая шляпа, перчатки и шерстяное пальто. Я представила себе, как он проведет остаток дня, слоняясь по пронизывающему холоду, входя и выходя из зданий, поднимаясь и спускаясь по улицам, пытаясь восстановить важные моменты жизни Терезы Лоньон.

Но он, выйдя из дома, казалось, ничуть не сожалел и даже не страдал от стужи.

— Au revoir, mademoiselle^[26], — попрощался он и отважно зашагал по дорожке.

Я закрыла за ним дверь, радуясь, что он ушел, но тут зазвонил телефон. Этот звук — пронзительный, дребезжащий звук настолько отличался от звонка нашего телефона дома, в Мичигане, что до сих пор заставил меня врасплох, даже после шести месяцев жизни здесь. Не то чтобы нам часто звонили; возможно, именно поэтому я к нему так и не привыкла.

— Резиденция Сен-Леже, — представилась я.

— О, слава богу, ты здесь! — В трубке прогремел голос Джулии.

— Все в порядке? — Я внезапно испугалась, что Мервель вышел из нашего дома, перешел через улицу и арестовал — или просто допрашивал — Джулию, Пола или Дор.

— Да, да… ну, настолько хорошо, насколько возможно, учитывая, что в нашем подвале лежит мертвая женщина, заколотая моим несчастным поварским ножом, — ответила Джулия и болезненно усмехнулась. — Ну и дела! Бедная, бедная девочка. Мне до сих пор в это не верится! — Ее голос стал тише.

— Это ужасно, — дрожа, произнесла я.

— Но, Табита, я звоню потому, что ты забыла здесь мадам курочку вместе с прекрасной репой и всем остальным, что было в твоей сумке, — продолжала Джулия, едва переводя дыхание. Ее звонкий голос всегда был наполнен энергией и радостью, и она говорила взахлеб, словно слегка запыхавшись, особенно когда болтала по-английски, как сейчас, и ей было легче подбирать слова.

— О, господи! Ну, конечно, я забыла! Я сейчас зайду.

Неудивительно, что из-за всего происходящего я забыла свою сумку, а еще меня взбесили подозрения Мервеля в отношении Джулии.

— Надеюсь, что зайдешь, — проговорила Джулия. — Иначе твои бедные дедушки останутся без ужина, а я выпью великолепное «Бордо-Медок», которое ты выбрала!

Мне пришлось поспешить наверх в гостиную сообщить, куда я направляюсь.

— Жареная курочка? — Глаза дедушки расширились от восторга. — А пюре из репы? Мадам Чайлд приготовит это для нас?

— Э…нет, приготовлю я сама, но под ее руководством, — поспешно добавила я, и выражение надежды на его лице угасло. — Я обещаю, что получится лучше, чем в прошлый раз.

— Конечно, так и будет, ma petite, — сказал дядя Раф с некоторой настороженностью.

— Принести вам кофе перед уходом? Немного хлеба и сыра? Вы же знаете, как это бывает с Джулией: мы начнем разговаривать, вернее, она начнет, и пройдет битый час, прежде чем я от нее уйду.

— Ну, если ты пробудешь там так долго, то почему бы вам не пожарить курицу у мадам Чайлд? — жизнерадостно предложил дедушка. — Э-э… сэкономите время, так сказать.

— Морис, — оборвал его дядя Раф, улыбаясь. — Оставь бедную девушку в покое. Если курица не получится, у нас будут тосты с холодной ветчиной и вареными яйцами.

— Да, да, конечно, — согласился дедушка, наказанный должным образом. Мое сердце сжалось, и я была полна решимости добиться успеха с этой madame poulet^[27], даже если мне придется уговорить Джулию поджарить ее для меня. — Тогда беги, ma petite Табита, и передай нашу любовь — и благодарность — мадам Чайлд. И внимательно слушай все, что она рассказывает о цыпленке! А еще лучше записывай!

Я рассмеялась и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

— Я обещаю, что курочка получится восхитительная, дедушка.

Я подхватила с дивана пальто и подошла, чтобы поцеловать в щеку дядю Рафа. Потом похлопала Оскара Уайльда между ушками, и он быстро лизнул меня в знак признательности крошечным язычком, но мадам Икс нисколько не заинтересовалась моим скорым уходом. Она сидела на подоконнике и разглядывала меня со свойственным ей кошачьим высокомерием, подергивая кончиком хвоста.

Хотя мне предстояло лишь перейти Университетскую улицу, я накинула на шею толстый шарф и натянула самую теплую шапку, какую смогла найти, — одну из шапок дяди Рафа, меховую и квадратной формы. Наверное, закутанная в тяжелое пальто, шапку и шарф, я выглядела как русская кукла.

Не в первый раз после приезда в Париж я скучала по легкости и удовольствию от ношения брюк, в которых ногам было бы теплее, чем в юбке до колен и шерстяных колготках.

К брюкам я привыкла, когда работала на заводе по производству бомбардировщиков. Мы, женщины, каждый день, прежде чем забраться на самолеты, крылья и в турбины, надевали комбинезоны. Я даже стала иногда носить брюки дома — к обоюдному ужасу мамы и бабушки. Но здесь, в Париже, женщине запрещалось носить брюки, не получив разрешения от полиции! Насколько я понимала, для женщины считалось приемлемым надевать брюки, если она ехала на велосипеде или скакала на лошади, но она не могла просто ходить в них по улице или отправиться в магазин.

Ожидая, пока замедлится поток машин и я смогу пересечь улицу, я подумала о том, что французы представляют собой странную смесь формальности и bon homie^[28], ограниченности и эпатажа, грубости и обаяния. Но я обожала французов со всеми их причудами и полюбила их «город света».

Когда я вошла на первый этаж дома Джулии, мое внимание сразу привлекла дверь в подвал. В большом вестибюле было пусто, если не считать одинокого жандарма, стоявшего на страже у входа на место преступления. Вид у него был скучающий, но решительный, и как только он убедился, что я не собираюсь к нему подходить, он отвернулся.

Я вздрогнула, вспомнив о том, что видела внизу, в подвале, возле мусорных баков, и посмотрела на похожий на клетку лифт, который должен был доставить меня в квартиру Джулии на втором и третьем этажах. Заходя в лифт, я подумала, что стояла в нем прошлой ночью, когда мы с Терезой Лоньон спускались вместе.

Догадывалась ли она, что ее жизнь в опасности? Что она оборвется через несколько мгновений после того, как мы выйдем из лифта?

Конечно, если бы она боялась за свою безопасность, то бы подала знак… Она бы попросила меня подождать с ней или что-нибудь в этом роде. Разве нет?

Я попробовала вспомнить, говорили ли мы о чем-нибудь важном; было поздно, я устала и немного выпила, потому что в квартире Чайлдов вино и виски лились рекой, а коктейль помогал мне меньше стесняться незнакомых людей.

Тереза и я стояли бок о бок в клетке без крыши, лицом вперед. Я произнесла что-то вроде:

— Я так рада, что мне достаточно перейти улицу — и я дома. На улице так холодно и темно.

Она ответила:

— Вам повезло. Так удобно, что вы живете прямо здесь. А мне понадобится такси.

По крайней мере, мне показалось, что именно это она сказала. Мне стало стыдно, что я не обратила внимания на слова женщины, которые стали для нее последними.

Хотя какая разница, как бедной женщине предстояло добираться домой. Однако я предположила, что наш короткий разговор означал, что она пришла на вечеринку одна или, по крайней мере, она не рассчитывала, что кто-нибудь из друзей Дор отвезет ее домой.

Интересно, важная ли это информация? Когда лифт остановился, я задумчиво прищурилась, пытаясь вспомнить, замечала ли я вообще Терезу Лоньон до того, как мы вместе вошли в лифт.

Когда двери открылись, она отступила назад, а я вышла первой; почему-то этот момент я запомнила. Но когда я начала отходить от лифта, она поспешила меня догнать. Она подошла ко мне вплотную, оглянулась…

Тогда я не придала этому значения, но теперь задумалась: а не хотела ли она что-нибудь мне сказать, не пыталась ли понять, с какой стороны ко мне подойти… или просто боялась остаться одна после того, как я уйду.

Но я не остановилась, а она не произнесла ни слова и не сделала никакого жеста, пока мы шли к парадным дверям. Я помахала ей:

— Спокойной ночи! Надеюсь, ваше такси скоро приедет, — и поспешила выйти в холодную ночь.

— Спасибо, — ответила она.

Я вдруг вспомнила, как она произнесла это спасибо. Это слово прозвучало… тоскливо.

А может, я это выдумала. Было поздно, я немного выпила, и, конечно, на мою память влияло осознание того, что Тереза была зверски убита всего через несколько минут после нашего расставания.

Двери лифта открылись на втором этаже, и это отвлекло меня от мрачных мыслей.

Я вышла из лифта в гостиную квартиры Джулии и Пола. Сейчас там никого не было, но прошлой ночью мы в восьмером заняли тут все свободные места: стулья, диван и даже подушки на полу. Комната была очень похожа на покои в доме дедушки: просторная, с высоким потолком и множеством больших окон, пропускавших не только свет, но и прохладу.

В комнате стоял газовый радиатор, который Джулия и Пол купили от отчаяния месяц или около того назад, вспомнив, какой ужасной была их первая зима в Париже. Только благодаря этому прибору в их квартире не было невыносимых сквозняков и холода. Джулия рассказывала, что в первую зиму они сидели у маленькой угольной печки и кутались в какую только можно одежду. Газовый радиатор значительно улучшил условия их жизни по сравнению с прошлой зимой.

В гостиной сохранились некоторые свидетельства вчерашнего разгула: откупоренная бутылка с виски, разбросанные диванные подушки, раскиданная стопка глянцевых журналов и две полные окурков пепельницы. На одном из столиков возле лифта лежали портсигар, маленькая сумочка и пара перчаток — моих! В комнате витали запахи застоявшегося сигаретного дыма, виски и духов.

Неудивительно, что у Матильды не хватило ни сил, ни желания производить уборку после того, что она обнаружила в подвале.

Минетт лежала, свернувшись калачиком в цветочном горшке, как она часто делала по какой-то непонятной кошачьей причине, и когда я позвала Джулию, посмотрела на меня с легким интересом. Было почти четыре часа, я знала, что Дор на работе, поэтому и не боялась ее побеспокоить.

Джулия не ответила, зато наверху я услышала шум и догадалась, что она на кухне. Неудивительно. Пол шутил, что если ему хочется увидеть свою жену, ему приходится заседать на кухне.

Я поднялась по лестнице и увидела, что моя подруга энергично, грациозно и громко вышагивает туда-сюда.

— Ох, вот и ты, Табита, — сказала она, помешивая что-то в двух кастрюлях на плите, в то время как третья стояла на конфорке. Из-за своего роста ей приходилось сгибаться под неудобным углом над низкими газовыми конфорками, но это, казалось, ее не стесняло. Поверх юбки и блузки на ней был надет джинсовый фартук, а за пояс заткнуто кухонное полотенце. — Нашла свои перчатки на столике в гостиной? И сумочка на столе тоже твоя?

— Да, перчатки я забрала. Нет, сумочка не моя. Чем это так вкусно пахнет? — Я оценивающе принюхалась и ощутила укол сожаления о том, что мне не удавалось создавать такие удивительные ароматы — не говоря уже о вкусах — на моей собственной кухне для моей семьи.

Cuisine^[29] Джулии представляла собой небольшое помещение с окнами во всю стену, которые освещали унылое пространство, но также пропускали холодный воздух. К счастью, когда работали духовка и плита, как сейчас, здесь было комфортно и тепло. Я сразу же заняла место за столом, потому что пока моя подруга металась от плиты к столешнице из мыльного камня, к раковине и обратно, стоять там было негде. Плиту она купила сама, вскоре после переезда сюда, на Рю-де-Лу, и я знала, что горячая вода на кухне есть лишь потому, что Джулия с самого начала установила собственную систему: ванну с водой над газовым гейзером. Пойдет ли вода в раковину, зависело от погоды: если было холодно, трубы, идущие по зданию снаружи, замерзали, и когда она открывала кран, из него ничего не текло.

На крючках под длинными полками висели многочисленные кастрюли и сковородки, а на верхних полках стояло еще больше кастрюль, сковородок, мерных приборов и банок. Две длинные столешницы, которые тянулись рядом с плитой, также были заставлены банками, посудой и приспособлениями, большинство из которых я не могла идентифицировать, а также такими хитроумными приборами, как мясорубка, ступки, пестики и многое другое. Пол называл свою жену Галкой Жюли за ее одержимость кухонными принадлежностями и склонности приобретать все блестящие новинки.

Я наблюдала, как одна из ложек перестала помешивать, дверца духовки открылась, Джулия наклонилась, сунула внутрь руку с третьей ложкой, которую она где-то раздобыла, затем выпрямилась, с грохотом захлопнула дверцу и вернулась к помешиванию дуэта кастрюль на плите. Она двигалась плавно, как балерина, но до того быстро, что я едва улавливала некоторые движения.

Такой была Джулия Чайлд на кухне.

— Чесночный суп, креветки и гребешки с тушеным рисом — в Италии это называется ризотто, но это то же самое, что плов, и зависит только от того, что в него добавишь, сливки или сыр, и jambon braisé^[30] Morvandelle. Это ветчина, обжаренная в вине на закрытой сковороде со сливочно-грибным соусом. Я возьму немного тимьяна и петрушки твоего дедушки. Это будет божественно.

— Боже правый, неужели ты собираешься съесть все это сегодня вечером? — воскликнула я.

Джулия заливисто рассмеялась.

— Нет, jambon^[31] я приберегу на завтра — он еще вкуснее, если его разогреть. Я должна была что-то приготовить. — Она подлила в кастрюлю с рисом какую-то жидкость и помешала. Я даже не заметила, как ее рука переместилась к половнику.

— Я думала, ты будешь готовить майонез, — с усмешкой произнесла я. — Миску за миской!

Она взглянула на меня и хохотнула.

— Завтра! Завтра начнутся эксперименты. А сегодня, чтобы отвлечься, мне пришлось заняться чем-то бездумным, над чем не нужно ломать голову.

Приготовление восхитительной запеченной ветчины, тушеного риса с морепродуктами и супа было бездумным? Святые небеса, сколькому же мне еще предстояло научиться!

— Мне было необходимо отвлечься. Ты хоть представляешь, Табита? Кто-то убил женщину в этом доме — моим ножом! Это значит, что они были у меня на кухне! На этой кухне!

Она повернулась и посмотрела на меня. Ее голубые глаза расширились от ужаса, а на щеках появились два ярко-красных пятна, пока она продолжала помешивать, приправлять и пробовать рис и суп, стоявшие на плите вместе с третьей кастрюлей, в которой кипел бульон. Окорок запекался в духовке, но каждые несколько минут она открывала дверцу, снимала крышку с формы для запекания и смазывала мясо подливой.

От невероятно насыщенных ароматов чеснока, лука и бог знает чего еще у меня потекли слюнки. До этого мне казалось, что на какое-то время я потеряла аппетит, но в ту минуту, когда я вошла на кухню Джулии, все изменилось.

— В это невозможно поверить! Я пока просто в ужасе и не знаю, что и думать обо всем этом. Но я не стану тебя задерживать. — Я оглянулась в поисках своей сумки. Я предположила, что поскольку Джулия знала, что я забыла ее здесь, она принесла ее сюда. — Я вижу, ты занята, а мне пора ставить курицу в духовку. Дедушка и дядя Раф очень оживились, узнав о перспективе поесть на ужин жареного цыпленка.

— И пюре из репы. Не забудь про пюре из репы, Табс! — Джулия, крутясь, вертясь, за что-то дергая, гремела тарелками, столовыми приборами и кастрюлями. — Я подпалила для тебя оставшиеся перья у мадам Пуле. — Она кивнула на завернутый в бумагу сверток на столешнице.

— Спасибо! — Я догадалась, что в свертке моя курица, очевидно, теперь окончательно ощипанная. — По крайней мере, сегодня я не ошибусь.

— О, не уходи пока, — спохватилась Джулия и поставила на стол передо мной чашку горячего шоколада — угощение, от которого, как она знала, я не в силах отказаться. Если французский кофе был потрясающим, то французский горячий шоколад — это вообще нечто божественное.

— Мы обязаны об этом поговорить, Табс! Как могло совершиться убийство в моем доме, моим собственным ножом? Мы не можем это игнорировать!

— Это невозможно игнорировать, — согласилась я и макнула ложку в горячий шоколад, чтобы попробовать. — Особенно когда детектив-инспектор считает, что ты или я имеем к этому отношение. В первую очередь подозрение падает на меня, — уныло добавила я.

— На тебя? — Джулия схватила с крючка на стене маленькую сковородку. Сковородка звякнула, когда она поставила ее на плиту, а потом Джулия потянулась за висевшим на стене венчиком и за горшочком с маслом на столешнице. — С чего бы ему думать, что ты имеешь к этому какое-то отношение? В конце концов, это мой нож! — Она нервно рассмеялась. — Хорошо еще, что он меня не арестовал!

— Я спускалась в лифте вместе с Терезой Лоньон. И у нее в кармане один из листков, которые я написала для Пола, — с моим адресом и номером телефона. Судя по всему, это делает меня главной подозреваемой. — Горячий шоколад был превосходным, и на этот раз я позволила себе сделать большой глоток. Я едва не застонала от восторга. День выдался ужасный, и я оценила это простое удовольствие.

— Это смешно, — сказала Джулия, подчеркивая свои слова взмахом сковородки. — Ты и мухи не обидишь. Мало того, ты такая тщедушная! Ума не приложу, как ты смогла бы заколоть женщину, даже если бы у тебя была на то причина. А у тебя этого не было — мотива, я имею в виду.

Такой уж крошечной и тщедушной я не была, по крайней мере по сравнению с моей бабушкой метр пятьдесят ростом и весом всего около сорока пяти килограммов. Однако Джулия была права. Разве для того, чтобы расправиться с Терезой Лоньон подобным образом, убийца не должен был обладать недюжинной силой?

— Ты права. Это наверняка мужчина. — Я уловила аромат тающего сливочного масла, и у меня потекли слюнки. А я вообще ела что-нибудь после утреннего кофе с круассаном?

— Или такая великанша, как я, или Дор, — заметила Джулия.

— Не говори так, — предостерегла ее я. — Не стоит подкидывать инспектору Мервелю лишние идеи.

— Но его же нет рядом, не так ли? Кроме того, у него есть глаза — я уверена, он заметил, как я над ним нависала.

— Джулия, давай серьезно.

— Я серьезно. Я смотрю на ситуацию практично и серьезно — а что мне еще остается? Кто-то воспользовался моим ножом, и он — между прочим, я твердо уверена, что это был мужчина, — каким-то образом взял его отсюда прошлой ночью. — Продолжая помешивать рис, она одной рукой разбила в маленькую миску два яйца, затем добавила щепотку соли, что-то зеленое, что нарезала незаметно для меня, и перестала все это перемешивать, чтобы добавить в яйца несколько щепоток перца.

— О, и еще я поговорила с Полом по телефону, — продолжила она, выливая в рис еще один ковш бульона из третьей кастрюли. — Он позвонил из офиса и спросил, хочу ли я, чтобы он вернулся домой. Я ответила, что он все равно никак не поможет, но что сегодня вечером он вполне может рассчитывать на разговор с инспектором и великолепный ужин. Я очень надеюсь, что инспектор в посольстве устоит перед искушением загнать Пола в угол.

Я вздрогнула. Будет совсем некстати, если Пола навестят в его офисе по поводу убийства, совершенного кухонным ножом его жены. Но Джулию это, похоже, не слишком беспокоило.

— Хорошо, — пробурчала я, уткнувшись в свой шоколад, пока Джулия продолжала сновать по кухне. Теперь она взбивала яйца — для этого ей понадобилось две руки — и внимательно разглядывала рис. — Давай попробуем разобраться, — продолжала я. — Мы умные женщины. Это кто-то, кто имел доступ к вашей кухне, чтобы взять орудие убийства. Когда ты в последний раз видел этот нож?

— Вчера после того, как вернулась домой с рынка, — не раздумывая ответила Джулия. — Это мой любимый поварской нож, и я использовала его, чтобы нарезать зеленый лук и кервель для омлета, который я приготовила на обед для Пола (кстати, тот, который я делаю для тебя, будет скоро готов). Затем я вымыла нож и положила у раковины сушиться. Когда я готовила ужин, то использовала другой нож, потому что того не было на его обычном месте, и я взяла нож среднего размера. Я рассказала это Мервелю, но кто знает, поверил ли он мне. У него такие глазищи, ты заметила?

— Да, — с чувством промолвила я. — Они как кинжалы. Страшные, злые кинжалы.

Джулия от души рассмеялась.

— Я имела в виду цвет. Ты обратила внимание? Они темно-серые, но с оттенком темно-синего.

— О, да. Темно-серые, как разъяренный океан, — сухо произнесла я. — Подходящее сравнение. Ты сказала, что приготовишь мне омлет?

— Ты выглядишь голодной, — заметила она, вылила взбитые яйца в маленькую сковородку и одарила меня широкой улыбкой. Не прошло и нескольких секунд, как она начала резко двигать сковороду с омлетом над конфоркой, одновременно взяв ложку, чтобы размешать рис.

Я наблюдала за ней с изумлением и предвкушением. Омлеты Джулии, приготовленные менее чем за минуту при перемещении сковороды способом, который я пока не освоила, получались вкуснейшими. От такого лакомства я отказываться не собиралась.

— У кого была возможность прийти сюда прошлой ночью и взять нож? — задумалась я. — Это должен был быть кто-то из гостей Дор, тебе не кажется? Никто другой не мог его взять.

— Никто. Точно никто. — Джулия пристально смотрела на сковородку, продолжая держать ее над конфоркой и время от времени помешивать рис другой рукой.

— Подожди… ты сказала, что взяла другой нож, потому что твоего на месте не было. Но когда ты в последний раз видела нож? Ты вымыла его и оставила у раковины, и?…

Впервые с тех пор, как я пришла на кухню, Джулия остановилась, повернулась и взглянула на меня.

— Черт… я не помню. Я вымыла его, отложила в сторону и не знаю, видела ли я его снова, по крайней мере до тех пор, пока monsieur le inspecteur, — она произнесла французскую фразу с преувеличенным придыханием, — не показал мне его испачканный кровью. — Она нахмурилась и нервно захихикала. — Этот нож и прежде знавал кровь, но уж точно не человеческую.

Я сдержала смешок. Поверьте, юмор у Джулии был грубоват.

— Я хочу знать, как инспектор Мервель узнал, что это твой нож. А ты как узнала, Джулия?

— Матильда, я полагаю. Скорее всего, она его узнала или, по крайней мере, подумала, что это мой нож. Не у всех есть великолепный поварской нож из углеродистой стали от Dehillerin. — Она отвернулась от плиты, сняла со сковороды и положила на маленькую тарелку пышный омлет и поставила его передо мной. Я встала, чтобы не утруждать Джулию и самой взять вилку, и заметила, что ручка ящика расшатана. Я бы воспользовалась моментом, чтобы ее затянуть, но не хотела мешать Джулии: на кухне она была настоящим торнадо.

— Верно. Логично, что Матильда узнала твой нож. Значит… его могли взять в любое время после обеда, — задумчиво произнесла я, садясь обратно за стол.

— Я не понимаю, как это могло произойти. Кто-то должен был прийти сюда и украсть его — но зачем? Приходить с улицы и искать орудие убийства? Мы на третьем этаже. Нет! — Подав мне мой омлет, она снова вернулась к своему кухонному танцу. — Я уверена, что это кто-то, кто был здесь прошлой ночью. Один из так называемых друзей Дор. Ты можешь в это поверить? Моя сестра дружит с убийцей!

Примечания

26

До встречи, мадемуазель (фр.).

27

Мадам курицей (фр.).

28

Дружелюбие, добродушие (фр.).

29

Кухня (фр.).

30

Свиной жареный окорок (фр.).

31

Ветчина, окорок (фр.).