Жена винодела

Кристин Хармель, 2019

Три молодые женщины… две во Франции в мрачные дни немецкой оккупации, одна в сегодняшней Америке… и давняя тайна, которая их связывает, – в новой книге о любви и предательстве, прощении и искуплении автора всемирных бестселлеров «Забвение пахнет корицей» и «Жизнь, которая не стала моей» Кристин Хармель.

Глава 7

Июль 1941

Селин

Во второй четверг июля Тео и Мишель с утра собрались в Эперне — городок в двадцати километрах к югу от Виль-Домманжа — на ежегодное собрание Syndicat Général des Vignerons — союза виноделов. Участникам передали, что Морис Дойяр, один из ведущих виноградарей региона, и Робер-Жан де Вогюэ, владелец дома «Моэт э Шандон», сделают важное объявление.

— У де Вогюэ есть какие-то идеи насчет того, как противостоять немцам и не навлечь неприятностей на свою голову, — сказал Тео жене, направляясь к двери.

— Надеюсь, он не предлагает ничего опасного, — отозвалась Селин.

— Думаю, это больше вопрос отношений с Клебишем — как выстроить взаимодействие с ним максимально эффективно.

Это немного успокоило Селин, но она знала, что все равно будет волноваться, пока Тео и Мишель не вернутся. Коротко поцеловавшись с Тео на прощание, она пошла в погреба, а мужчины тем временем уселись в ситроен Мишеля и уехали.

Инес была уже внизу, занятая тем, что вытаскивала пустые бочки из зала, где они хранились, и перекатывала в главный зал. На прошлой неделе Мишель дал жене задание проверить бочки и подготовить их для следующего урожая: особых умений это не требует, а заодно и отвлечет. Селин надеялась, что Инес не догадывается о такой подоплеке поручения. С начала войны женщинам приходилось работать бок о бок, и Селин все чаще жалела Инес, видя, как та старается. Дружить с ней, слишком взбалмошной и не сознающей всей серьезности положения, Селин не собиралась, но держалась как можно любезнее. Вокруг Инес в эти дни сгустилось одиночество отчаяния, а Селин знала, каково это.

— Как дела? — спросила она, подойдя к складу бочек.

Инес отерла лицо: левая щека у нее была в грязи, на лбу выступил пот.

— Я начала вот с этих. Бочки, требующие особого внимания, я перекатываю в пустой зал вон там по левой стороне.

— Хорошо. — Повязывая косынку, Селин окинула взглядом бочки, которые Инес успела вытащить. — А мне тогда начать с тех, которые вы залили вчера?

Проверка бочки начиналась с простукивания. Глухой звук означал возможный дефект, если же он был правильным, звонким, бочку следовало откатить в другой зал, вымыть, после чего налить в нее некоторое количество воды. Если на следующий день вода никуда не девалась, бочку переворачивали, чтобы убедиться, что она нигде не течет. Было важно проверить все бочки: именно в них происходило первое брожение, так что каждая покоробившаяся или треснувшая бочка означала большие потери вина.

— Хорошо. — Инес нагнулась к очередной бочке, постучала по ней костяшками пальцев сверху, затем в нескольких местах вдоль вертикальной оси и одобрительно кивнула.

— Я ее заберу, — сказала Селин и положила бочку на бок, чтобы покатить, — мне же все равно в тот зал.

— Спасибо. — Инес взялась за следующую бочку. — Не перестаю удивляться, сколько вы всего умеете по винодельческой части.

— С детства этим занимаюсь — у меня отец винодел, я же говорила? — У Селин кольнуло сердце: вестей от отца так и не было, и с каждым новым днем делалось все тревожнее.

Инес кивнула:

— То есть вы научились всему этому еще прежде, чем вышли замуж за Тео?

— Задолго до того. — Обе замолчали, потом Селин, понимая, что надо поддержать беседу, заставила себя продолжать:

— На самом деле мы и познакомились благодаря виноделию. Через моего отца.

— Я не знала.

— Игристое вино отца довольно известно в Бургундии, и Тео некоторое время у нас стажировался. — Селин покатила бочку по проходу. — Отец заметил его талант. Кроме того, — добавила она через плечо, — он знал, что Тео собирается переехать в Шампань, и, можно сказать, устроил наш брак. Отец чувствовал, что Тео станет отличным мастером и сумеет обеспечить мне лучшую жизнь, чем была бы у меня в Бургундии.

— И тогда вы с Тео начали встречаться? — Инес с округлившимися от любопытства глазами пошла вслед за Селин. — И полюбили друг друга?

Селин закатила бочку в зал и поставила ее стоймя.

— Мы поженились очень быстро, даже не успели по-настоящему друг друга узнать, потому что Тео уже запланировал отъезд из Бургундии. Мне очень подходил такой брак — я ведь дочь винодела и привыкла, что вся жизнь крутится вокруг вина. А для Тео женитьба, как мне кажется, стала некоторым облегчением — теперь он мог не думать об ухаживании за девушками и полностью сосредоточиться на работе.

— Вы вышли замуж не по любви? — На лице Инес было написано разочарование. — Как грустно!

Такая реакция несколько раздосадовала Селин. Неужели Инес правда считает, что любовь должна приходить сама? Нет, ради любви надо трудиться, и Селин делала это годами.

— Сейчас мы любим друг друга, — просто сказала она, хотя и без особой уверенности: течение времени показало, как мало общего у них с Тео.

— И все же… — растерянно начала Инес, но так и не придумала, что сказать дальше.

— Честно говоря, Инес, далеко не всем так повезло, как вам с Мишелем, — отрезала Селин, но, увидев обиду на лице Инес, поспешила добавить: — Сразу влюбиться в того, кто влюбится в тебя, — большая удача.

На самом деле Селин тяжело было наблюдать за развитием их романа. Она всегда уважала Мишеля и временами — особенно когда Тео уходил в себя, размышляя о производстве вина, — ощущала с ним внутреннее сродство, поражавшее ее саму. А потом он по уши втюрился в худенькую красотку, ослепительный вихрь в юбке, и это немного разочаровало Селин. Ей-то мечталось, что Мишель приведет в дом более солидную и серьезную женщину, — может быть, в чем-то похожую на нее, Селин, так что они смогут по-настоящему сдружиться.

— Да. — Инес снова замолчала, но, когда Селин уже решила, что разговор окончен, добавила тихим голосом: — Но иногда мне приходит в голову, что Мишель влюбился не в меня, а в мой образ. Как будто смотрел на меня, но видел не то, что есть, а то, что хотел во мне видеть. А действительность его разочаровала.

— Уверена, что это не так.

— Правда? — Инес испустила тихий прерывистый вздох. — А у меня ощущение, что я ничего не могу сделать так, как ему нужно. Я по его глазам вижу.

— Это все война. На нем столько всего висит. — Селин сочувствовала Инес, но понимала и состояние Мишеля. Слишком большой груз он нес на своих плечах, чтобы еще и баловать супругу, — хотя первое время явно готов был это делать, видя в ней лучшее украшение своего дома.

— Понимаю. Но именно поэтому мне хочется, чтобы он мог на меня полагаться, как полагается на вас.

В голосе Инес явственно слышалась горечь, при том что Мишель с Тео не раз давали ей шанс быть полезной. Совсем недавно им остро понадобилась помощь с дегоржированием — удалением осадка из бутылок, в которых уже образовался газ, — и они стали учить этому Селин и Инес. Процедура требовала сноровки: следовало, держа бутылку горлышком вниз, быстро вынуть пробку специальной открывалкой, называемой pince à dégorger, и одновременно перевернуть бутылку. Едва давление газа выбивало осадок, горлышко нужно было заткнуть большим пальцем, чтобы не вылилось само вино. У Селин это начало получаться попытки с тридцатой, а Инес так и не приноровилась, так что на второй сотне бутылок ее пришлось остановить — слишком много вина растеклось по полу погреба.

— Ну, сейчас-то вы ему помогаете, — сказала Селин.

— Да. — Инес шмыгнула носом. — Но постучать по дереву и залить бочку водой мог бы кто угодно, правда?

Селин заставила себя улыбнуться:

— Все же это нужное дело.

— Да, — отозвалась Инес погасшим голосом. — Мишель именно так и говорит.

Следующие несколько часов две женщины работали, почти не разговаривая, — разве что обменялись несколькими репликами о том, куда поставить бочки и в котором часу вернутся мужья.

Около семи они услышали знакомый грохот — это наверху к дому подъехал ситроен. Спустя еще мгновение по винтовой лестнице спустился Мишель, а за ним — улыбающийся Тео.

— Как все прошло? — обратилась к нему Селин, поднимая глаза от очередной бочки и отряхивая руки.

— Чудесно, — ответил Тео, и впервые за много месяцев Селин увидела, что в его глазах светится надежда. — Цель в том, чтобы заставить Клебиша иметь дело не с каждым из нас в отдельности, а с организацией, представляющей нас всех. Тогда мы сможем разделить этот оброк по справедливости.

— Идеальное решение! — радостно воскликнула Инес и захлопала в ладоши, однако хмурый взгляд мужа ее остановил.

— Шаг в верном направлении, — осторожно заметил Мишель. — Но на собрании было также сказано, что Клебиш еженедельно реквизирует в Шампани пятьсот тысяч бутылок.

— Пятьсот тысяч? — переспросила Селин. — Как же мы это выдержим? Если виноград снова не уродится…

— По крайней мере, — Тео взглянул на жену, — они прекратят стоять у нас над душой, требуя самые ценные сорта. Верь мне, Селин, объединение — правильная вещь, и отрасль выстоит. Все будет хорошо.

Мишель кашлянул, Селин подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Похоже, им обоим пришло в голову одно и то же — что Тео не понял сути. Война ставит под угрозу не только производство вина.

— Так или иначе, с новой схемой наверняка будет легче, — заключил Мишель, после чего еще раз посмотрел на Селин и какую-то долю секунды удерживал ее взгляд. — Ну, а как у нас продвигается проверка бочек?

Тем вечером Тео притянул к себе Селин, как только та улеглась рядом с ним в постель, но она с удивлением обнаружила, что тело отказывается отвечать на ласки, и лишь усилием воли смогла заставить себя расслабиться.

— Шампанское выживет. — Тео погладил ее по щеке. Прикосновение мозолистой руки казалось странным и непривычным, Селин не помнила этого ощущения. — Сегодняшнее собрание, Селин, понимаешь, сегодня я впервые почувствовал, что решение существует. Де Вогюэ — умнейший человек.

— Да.

— Он о нас позаботится. С вином все будет в порядке. — Тео опять коснулся ее лица, потянулся губами к ее губам, и тут она не сдержалась:

— А с людьми? Неужели тебе есть дело только до вина?

Тео замер, потом отодвинулся и перевернулся на спину. Селин закрыла глаза в темноте. Она сердилась на себя: не стоило напоминать мужу о страхах, которых тот не разделял.

— Конечно, не только, — поспешно ответил Тео. — Но о вине приходится думать — ведь в нем вся наша жизнь, Селин.

— Нет, Тео, не вся. Мы делаем вино, но оно — не мы сами. Если немцы завтра уничтожат наши виноградники, мы попробуем что-нибудь придумать. Но что, если они уничтожат моих родных? Если это уже случилось?

— Селин, не надо. Твои родные в безопасности, все будет хорошо, увидишь.

— Как знать? — Перед глазами Селин встало лицо отца, плечо ощутило тяжесть сильной руки деда, а щека — прикосновение теплых бабушкиных губ, и ей вдруг стало невмоготу лежать рядом с Тео. Без единого слова она выбралась из постели и двинулась к двери спальни, задержавшись лишь для того, чтобы взять длинный свитер, который висел на спинке стула в углу.

— Селин, что это за сцена? Куда ты?

— Подышать воздухом. — В темноте она прошла к задней двери, отчасти ожидая, что Тео бросится за ней и попросит прощения за свою черствость. Но он не стал вставать, и Селин подумала, что это многое о нем говорит.

Снаружи все было залито светом почти полной луны. Селин направилась к погребам. Там, наедине с дремлющими бутылками, она могла успокоиться. Тео не верил, что вино ее заботит, а зря — на самом деле заботило, и очень глубоко. Просто ее сильнее, чем мужа, беспокоила реальная жизнь работников; в каждой бутылке она чувствовала их сердца и души.

Оказавшись под землей, Селин попала в привычные объятия чернильно-черной тьмы, а у подножия каменной лестницы зажгла керосиновую лампу, и по стенам заплясали знакомые тени. Она глубоко вздохнула и тут же замерла: в одной из камер впереди справа послышалось легкое царапанье. Неужели там кто-то есть? Селин стояла не двигаясь, ее сердце колотилось.

Конечно, разумнее было бы развернуться, погасить свет, выбраться наверх и поспешить домой. Но ее внезапно охватила решимость. Пусть немцы навязывают виноделам свои правила и реквизируют у них бутылки, на это священное место под землей у Германии не могло быть никакого права. Во все годы своей истории оно принадлежало только Франции, как стареющее вино принадлежит здесь самой земле, окутывающей его со всех сторон и творящей над ним волшебство. И не сумев себя остановить, Селин сняла туфли и, ступая как можно тише, пошла по узкому проходу.

Звук смолк. Может, это скреблась мышь? Селин осторожно продолжила свой путь и, дойдя до первой камеры справа, посветила туда. Что бы она стала делать, если бы в темноте скрывался немец? Но там лишь спокойно дремали тысячи бутылок.

Во второй по счету камере Селин тоже никого не обнаружила, а когда собралась посветить в третью, в темноте послышался голос:

— Селин?

Она вскрикнула — и тут же поняла, что в нескольких метрах перед ней стоит Мишель с широко раскрытыми от изумления глазами.

— Боже, вы до смерти меня перепугали. — Селин прижала руку к сердцу. — А что вы делаете здесь внизу?

— Мне не спалось. Я спускаюсь сюда, когда мне надо подумать.

— И я. — Селин вдруг забеспокоилась. — Надеюсь, это не против правил? Я понимаю, что это ваши погреба…

— Селин, они не менее ваши, чем мои. После всего того, что вы с Тео здесь сделали, всех тех часов, которые на это потратили, — он покачал головой. — Вы остались, хотя могли бы перебраться на юг и попробовать найти более безопасное место, чтобы переждать войну.

— Конечно. — Селин не знала, как это сказать, но чувствовала, что успела пустить здесь корни, как будто обрела место, в котором ей было назначено оказаться. Ни о каком отъезде у них даже разговора не заходило.

— И я вам благодарен. — Мишель жестом пригласил ее в камеру, из которой только что вышел. — Но раз уж вы здесь, может быть, присядете ненадолго и составите мне компанию?

Наверное, и вежливее, и правильнее сейчас подняться наверх, оставив Мишеля размышлять в одиночестве, понимала Селин. Но он смотрел на нее так ласково, что ей захотелось остаться.

— Мне, — начала она, — надо бы…

— Прошу вас, — перебил ее Мишель. — У меня есть к вам вопрос, который не дает мне покоя.

Селин покрылась гусиной кожей от волнения и, поколебавшись, вслед за Мишелем вошла в камеру. Он жестом указал на каменную скамью, тянувшуюся вдоль задней стены, и Селин пристроилась в ее дальнем конце, оставив побольше места для Мишеля. Но полумрак их каким-то образом сближал, и Мишель, видимо, тоже это почувствовав, тотчас отстранился.

— Все в порядке? — спросила Селин, потому что Мишель молчал.

— Что? Да, да. — Он взъерошил пальцами волосы, и Селин заметила, какой у него усталый и изможденный вид. Конечно, в это тяжелое время все так выглядели, но в глазах Мишеля она уловила то, чего не замечала раньше, — некую печаль. Интересно, что ему в этот миг видится в ее лице?

— Вы собирались что-то у меня спросить.

— Да. Пожалуйста, простите меня, если это слишком личная тема, но… — Он замолчал и опять провел пальцами по волосам. — Я хотел спросить о ваших родных.

Сердце у Селин упало. Она была готова к тому, что в какой-то момент люди начнут выспрашивать ее еврейскую родословную, но совершенно не ожидала этого от Мишеля. Однако она жила в его доме, а значит, была обязана ответить правду.

— Да, все так, мой отец еврей, и, хотя мои родители вовсе не были религиозны, я все же, разумеется, считаюсь…

— Нет-нет, — перебил ее Мишель. Даже в темноте было видно, как краска поднимается у него по шее и заливает щеки. — Прошу прощения, я не это имел в виду. Я знаю, что вы наполовину еврейка, Селин, вопрос был, получали ли вы какие-нибудь известия от родных. Как они? В порядке? Я давно о них беспокоюсь, но не знал, как спросить.

Селин, к своему удивлению и смущению, почувствовала, как глаза наполнились слезами, а в горле встал ком. Вновь подняв взгляд на Мишеля, она увидела в его лице такую бездну тревоги и сострадания, что разрыдалась.

Мишель придвинулся к ней — сначала немного, а потом вплотную, — и, чуть помедлив, обнял ее одной рукой, а она склонилась к нему и продолжала плакать, заливая слезами его плечо. Затем поднялась и, отирая остатки слез, проговорила помертвевшим голосом:

— Простите, пожалуйста. Не… не знаю, что на меня нашло.

— Не извиняйтесь. Я ни в коем случае не хотел вас расстроить.

— Вы не виноваты. Дело в том, что я очень о них тревожусь. От них вовсе нет никаких вестей.

Мишель вздохнул:

— Ох, Селин, этого-то я и боялся.

— Я знаю, что связь сейчас ужасная, но…

— У меня есть друг, — перебил Мишель, и его голос вдруг зазвучал тихо и настойчиво.

— Что?

— Друг, который может устроить, чтобы кто-нибудь проверил, что с ними. Если вы хотите.

Селин моргнула в знак согласия, но Мишель избегал встречаться с ней взглядом.

— Да, конечно, но я бы не хотела никого подвергать опасности.

— Мой друг, — чуть улыбнулся Мишель, — постоянно в опасности. Но я знаю, что он будет готов помочь.

У нее была сотня вопросов и, может быть, дюжина причин сказать «нет», но вместо того она прошептала:

— Благодарю вас.

— Не стоит, — теперь Мишель смотрел ей прямо в глаза. — Мы все должны заботиться друг о друге, разве не так?

Селин кивнула и потупилась. Она чувствовала на себе взгляд Мишеля и понимала, что он чего-то ждет, но чего?

— А Тео, — спросил он немного погодя, — он волнуется о вашей родне?

Селин озадаченно посмотрела на него:

— Что вы имеете в виду?

— Меня беспокоит его невозмутимость. Такое впечатление, что он живет в каком-то пузыре, — о вине думает, а о том, что происходит в стране, — почти нет. — Мишель помедлил. — Надеюсь, вы не сочтете мои слова бестактностью.

Селин глянула на него и тут же отвернулась.

— На самом деле я подозреваю, что он мало думает о вещах, которые его прямо не затрагивают. — Даже такое признание заставило ее почувствовать себя предательницей.

— Мне кажется, то же самое происходит и с Инес.

— Она старается, — не сразу ответила Селин. После дневного разговора за проверкой бочек она понимала Инес чуть лучше и считала своим долгом вступиться за нее, хотя вполне сознавала, как мало между ними общего.

— Вижу. Но, может быть, она просто не создана для этой жизни, и глупо было с моей стороны ждать, что она переменится. Я ведь знал, на ком женюсь, верно? — Он покачал головой и посмотрел на свои руки. — Простите меня. Ужасно, когда человек говорит такие вещи о собственной жене. И это не значит, что я ее не люблю.

— Понимаю, — прошептала Селин. Это была правда: к Тео она испытывала нечто похожее.

Оба погрузились в молчание, но Селин ощущала его как уютное и приветливое, и это была достаточная причина, чтобы уйти.

— Мне пора возвращаться, — сказала она, поднимаясь со скамьи, — а то Тео забеспокоится. Но спасибо вам, Мишель. От всей души спасибо за вашу доброту. — Селин испытывала благодарность не столько за предложение разузнать о родных, сколько за участие. Она и не догадывалась, как ей этого не хватало.

— De rien^[8]. — Он улыбнулся Селин, но, когда она вставала, смотрел на нее печально.

— Доброй ночи, Мишель.

— Bonne nuit^[9], Селин. Увидимся завтра.

Через пять минут Селин, поднявшись по лестнице и дойдя при свете луны до их с Тео домика, входила в спальню. Она готовилась объяснить супругу свое долгое отсутствие, но услышала тихое похрапывание. Тео крепко спал и не шелохнулся при ее появлении. До самого утра она неподвижно лежала на спине рядом с мужем и глядела в потолок.

Примечания

8

Не за что (фр.).

9

Спокойной ночи (фр.).