Пятое время года

Ксения Михайловна Велембовская, 2022

Роман о любви и судьбах четырех женщин, представительниц разных поколений интеллигентной московской семьи, на фоне событий XX – начала XXI века.

То пятое время года,

Только его славословь.

Дыши последней свободой,

Оттого что это — любовь.

А.Ахматова

Мощное тело лорда Клевеля упало на ее тело, и она почувствовала, как в ее организме напрягся каждый нерв… Ничего не скажешь, высокий стиль! Хи-хи-хи…

Сдержанное хихиканье в книжку в неожиданно образовавшейся тишине прозвучало до неприличия громко — черепаха-электричка, черт бы ее побрал, опять остановилась. И опять к злостной нарушительнице общественного спокойствия со всех сторон устремились неодобрительные взгляды по-воскресному скучающей вагонной публики: мол, чего эта девчонка у окна все смеется? Небось, ненормальная! Пришлось срочно выровнять смеющиеся губы и вернуться к сцене бешеной страсти лорда Клевеля, полковника колониальных войск, и его возлюбленной индианки Мури с глубокомысленно-скорбным видом. Впрочем, вполне соответствующим моменту: не слишком ли лорд придавил бедняжку? Будет жить крошка?

Индианка оказалась на удивление живучей, и дальше пошла жуткая порноахинея, со всей очевидностью свидетельствующая о том, что сей бестселлер сочинила какая-нибудь старушенция. Типа: бойцы вспоминают минувшие дни, а память уже отшибло. К тому же, судя по гиперболизации отдельных органов лорда, у престарелой миссис, мягко выражаясь, «не все дома». Одним словом — гадость страшная! А ведь кому-то нравится. Кому-то — ладно. Прискорбно, что эта тошнотворная белиберда нравится тете Жене. Интересно чем? Если только экзотикой, яркими красками — ультрамарином и пурпуром, которых катастрофически не хватает в «медвежьем углу» на краю столицы, где ранним утром-ночью от однотипных серых девятиэтажек тянется к электричке серая толпа. Страстей тетеньке, кажется, и так вполне хватает. Особенно в связи с появлением нового, знойного возлюбленного. Тот еще экземплярчик!

Электричка дернулась, будто собралась в обратный путь. Что ж, можно и обратно. Предстоящая через пятьдесят минут встреча вдохновляла приблизительно так же, как возвращение домой, к тетеньке. Поезд двинулся вперед. Мимо снова поплыли заброшенные фабрики, склады и доживающие свой век «хрущевки» с вывешенным на балконах мокрым бельем. Обзеваешься… Эх, надо было взять у Жеки какой-нибудь детективчик! Вчера, например, по дороге в альма-матер удалось совсем неплохо скоротать время в компании с частным детективом Джеймсом Хуком. Правда, первые сорок шесть страниц тоже вызывали исключительно зевоту, зато потом сюжет принял весьма нестандартный поворот: Джеймс Хук, чье поведение досель казалось полностью прогнозируемым, внезапно исчез. При том, что все остальные были на месте: дон Паскуале, крестный отец сицилийских мафиози, прибравших к рукам штат Оклахома, доел свою лазанью и промокнул губы салфеткой, медиамагнат Магнус допил виски с содовой и тоже промокнул, рыжий Макферсон, не промокнув, потащился в Конгресс США лоббировать интересы колумбийских наркодельцов. Какой-то парень выслеживал Макферсона, спрятавшись за колонной Капитолия, но звали его Джимом. А ларчик-то просто открывался! С сорок шестой страницы Джеймс Хук трансформировался в Джима Хака. Закончились Хуковы-Хаковы приключения тем, что, срочно вылетев в Денвер, бедолага приземлился… в Детройте.

Как тут было не испытать наиприятнейшее чувство собственного интеллектуального превосходства? В чем, в сущности, и состоит смысл подобного чтения…

Без криминального чтива время тянулось мучительно медленно. Искать объект для веселой иронии во внешнем мире было бесполезно — вдольжелезнодорожный осенне-зимний пейзаж по беспросветному унынию не имеет аналогов. «Невинные» серые глаза забродили по вагону. Объект нашелся: на вполне безопасном расстоянии, через две скамейки слева, в такт движению поезда покачивал сизым носом среднестатистический дядька в лыжной шапке времен сдачи норм ГТО и посверкивающей, как антрацит, кожаной куртке, купленной, надо полагать, на Черкизовском рынке. Тоска во взоре — вселенская! Ни дать ни взять — принц датский Гамлет после встречи с папой.

Ну, ничего, сейчас страдалец распрямит плечи, выпятит грудь колесом и предстанет в образе дона Паскуале, которому сам черт не брат… Не получилось — фактура не та. А как насчет медиамагната, упакованного в смокинг и заявившегося, для алиби, на вечеринку в Беверли-Хиллз? Никому и в голову не придет, что улыбчивый мистер Магнус — ну просто душка! — только что утопил в морской пучине свою жену — ведущую новостных программ.

Судя по косым, злобным взглядам, которые лыжник то и дело бросал на восседающую рядом с ним мордатую мадам мелкооптового вида, сплевывающую шелуху от семечек в полиэтиленовый пакет, он тоже был совсем не прочь кое-кого утопить. Еще бы! Так хотелось в воскресенье расслабиться — попить пивка, поглядеть футбол, а эта «злыдня» заставила тащиться… куда? Пусть будет — в гости к непьющим родственникам. Хотя таковые вряд ли имеются.

Дядька заерзал, насторожился. Посчитав за лучшее отвернуться, порядочная при всем при том трусиха, она так и сделала. По путям деловито прохаживались толстенькие вороны, в поисках пропитания долбили клювами по мусору, присыпанному снегом, и, подхватив добычу, уносились в свинцовые облака. Поздняя осень, грачи улетели и остались одни вороны.

В метро всегда дышится легче. Это сегодня народ в электричке подобрался на редкость неагрессивный, предпенсионный, вот и удалось слегка поприкалываться над почтенной публикой, взять реванш за свои обиды, а в будние дни, стоит только влезть в битком набитый вагон, как тут же привязываются какие-нибудь немытые парни. На днях один такой мерзавец, как ни закрывалась она учебником по медиевистике, всю дорогу до Москвы щелкал зажигалкой перед носом и, ни на секунду не сомневаясь в своей неотразимости, скалил желтые, нечищеные, как в Средние века, зубы. Но что самое противное — во всем вагоне не нашлось ни одного человека, кто хотя бы попытался защитить перепуганную девочку.

Ближе к «Охотному ряду» и лица поприветливей, и общий стиль поэксклюзивней, однако стремление к совершенству, увы, присуще исключительно прекрасной половине человечества. Мужчин, по крайней мере подземных, достойный имидж мало волнует. Такое впечатление, что все те ухоженные, загорелые красавчики, которые мелькают в рекламе по «ящику», — пришельцы с иных планет. Фантомы. Персонажи чисто виртуальные.

Выскочив из метро на Тверскую, она невольно замедлила шаг: ничего себе! А что, собственно говоря, рассчитывала увидеть здесь по прошествии лет десяти провинциалка, чьи современные столичные впечатления второй год ограничиваются университетом, метро и электричками? Прежнюю добрую-предобрую улицу, раскрывающую свои широкие, радостные объятия навстречу маленькой девочке, которая наконец-то приехала к ней в гости? Как казалось в детстве, когда они с бабушкой выходили из метро, чтобы весело зашагать вверх по горячей, по-летнему нарядной улице Горького, потом повернуть налево и через проходные дворы и каменные подворотни выйти в старинный переулок — бабушкины пенаты…

Занятная «перетяжечка»! «Казино «Алдан». Каждое воскресенье разыгрываются семь призов по 10 000 $». Интересно, каков социальный состав потенциальных счастливчиков? Учителя? Преподаватели высших учебных заведений? Или студенты? Витрины дорогущих бутиков, ресторанов, черный поток иномарок, буйная латиница не то чтобы угнетали, но чувство душевного дискомфорта вызывали определенно. Тетенькина пролетарская окраина по ощущению демократизма уже казалась Землей обетованной. Гигантская светящаяся реклама немецкого автомобильного концерна на помпезном сталинском доме с цоколем из коричневого мрамора навела на размышления иного рода: о парадоксах истории. Говорят, один известный всему миру зарвавшийся неудачник, в девичестве Шикльгрубер, собирался где-то здесь неподалеку соорудить из этого самого мрамора ворота «третьего рейха», наподобие Бранденбургских. Впрочем, предание об эшелонах мрамора, брошенных при стремительном отступлении вермахта, — скорее всего, вымысел, народное мифотворчество. Каждая эпоха создает свои легенды. Случаются, правда, и смутно-суетные времена — без романтических легенд и сказочных героев: ни тебе робин гудов, ни тебе чапаевых или генералов жуковых. В переизбытке лишь антигерои. О властителях дум тоже что-то давненько не слышно. Ау! Где вы там? Кричи не кричи — бесполезно! Великое не терпит суеты, вот и перевелись великие гуманисты и моралисты, всякие там томасы моры, жан-жаки руссо и прочие чернышевские.

«11.50» на Телеграфе сменилось напоминанием о слякотной погоде «+1°». Четырехподъездный дом, обвешанный коробками кондиционеров и тарелками антенн, нашелся в большом сонном дворе ровно через десять минут. А как же ему не найтись, если здесь каждый камень знаком? Ну, камень — это, конечно, сильное преувеличение, однако именно мимо этого кирпичного дома и пролегал когда-то их с бабушкой маршрут. И, между прочим, под козырьком того самого подъезда, куда сейчас предстояло войти, они однажды пережидали летний дождик сквозь солнышко вместе с очень важной дворнягой и двумя ее ужасно милыми, кусачими щенками… Бывают же такие совпадения! К чему бы это?

В просторном, теплом подъезде, куда не проникал сырой, холодный туман, пышно цвела китайская роза. Из-за конторки поднялась пожилая женщина, видимо, консьержка, в точно таком же пестреньком костюме, какой был у мамы бог знает сколько лет тому назад. Несмотря на свой видавший виды костюмчик, консьержка с подозрением оглядела вновь прибывшую, экипированную в дешевенькую куртку, джинсы и по-окраинному не очень чистые ботинки на толстой подошве.

— Вы к кому, девушка?

— Добрый день. Будьте добры, разрешите мне, пожалуйста, пройти к Швырковым, в десятую квартиру.

Вежливость, как известно, открывает любые двери: консьержка заулыбалась и приветливо закивала головой:

— Проходите, проходите! Правый лифт, пятый этаж.

В таких домах бывать еще не случалось: чистота, коврики, никаких нецензурных надписей, выбитых стекол, лифт с зеркалом. И, что удивительно, работает. На пятом этаже приятно пахло свежемолотым кофе и были всего две квартиры с массивными полированными дверями. Дверь десятой выглядела, пожалуй, даже пошикарней, внушала невольный трепет. Звонок получился не слишком уверенный…

— Ой, Таньк, привет! Заходи давай! —

Узкоглазая крошка Швыркова, в коротком розовом кимоно здорово смахивающая на японку, впустила в квартиру, снова высунула нос на лестничную клетку, нервно огляделась и зачем-то закрыла дверь изнутри на оба замка. — Тапки дать? Но можешь и без них, у меня пол с подогревом. Раздевайся и приходи на кухню. Я завтракаю. Только встала.

От крупных плиток пола и в самом деле исходило чарующее тепло. Зеркальный шкаф-купе во всю стену отразил бело-золотистые обои, написанный маслом морской пейзаж в дорогой раме, хрустальную люстру и слегка обалдевшую от окружающего великолепия юную блондинку в голубом свитерочке домашнего производства. Впрочем, вполне симпатичную. Несильно портили даже овечьи кудряшки над лбом, образующиеся всякий раз, когда погода оставляет желать много лучшего. Расчесав волосы щеткой и помотав головой, чтобы волосы непринужденно рассыпались по плечам, она подтянула вечно сваливающиеся джинсы и, напоследок широко улыбнувшись самой себе, потопала к Анжелке на кухню.

Кухня впечатляла! Ого-го! Не меньше, чем большая комната в тетенькиной квартире.

— Как кухня?

— Умопомрачительная! Как на картинке. Живьем, признаться, я такой никода не видела.

— Да ты чего? У нас дома кухня ваще тридцать метров и с колоннами! Кофе будешь?

— Спасибо, с удовольствием… И какое же у колонн предназначение, если не секрет?

Словно бы и сама удивившись, Швыркова стала жевать помедленнее, наморщила лоб, но, так ни до чего и не додумавшись, пожала плечиками:

— Не знаю. Для красоты. Мать как бы захотела. Увидала там, у одних. Еще у нас стойка барная — улет! Дизайнер из Москвы делал. У нас ваще дом суперский! Двенадцать комнат. — Развоображавшаяся Анжелка небрежно выплеснула остатки кофе из кофеварки в прозрачную чашку и придвинула. — Сахара нет. Я сахар не кушаю — вредно. Вчера ваще целый день как бы на одних яблоках сидела.

— И зачем такие муки? Ты и так худенькая.

— Потому и худенькая. У меня мать знаешь как разжирела! Я ей говорю: кончай торты наворачивать, а то отец тебя бросит! А она мне: отстань! Всю жизнь жрать было нечего, теперь обратно, что ль, голодать? Дура такая! Отец и так уже с ней спать не хочет. Дома бывает раз в год. Все по заграницам мотается. Вот найдет там себе бабу — и привет горячий! Тогда матери мало не покажется, быстро похудеет.

Глоток холодного, горького кофе чуть было не застрял в горле: никогда еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь в подобном тоне говорил о своих родителях и уж тем более выкладывал интимные подробности их жизни. Охватившее смущение породило острое желание сменить тему, и побыстрее. Пока внимание изголодавшейся Швырковой вновь переключилось на батон сырокопченой колбасы.

— Ты так и не сдала вчера зачет по английскому?

— Не-а, у меня с этим английским полный облом!

— Ничего, позанимаемся сегодня, и в среду сдашь.

— Да ладно, наплевать! Сдам, куда они денутся? Я ж на платном. Короче, заниматься не будем, неохота до ужаса.

Интересно! Только вчера Швыркова умоляла приехать позаниматься с ней английским, а теперь заявляет, что ей наплевать на несданный зачет. Испытующего взгляда Анжелка не заметила: отправив в рот очередной кусок колбасы, она подхватила пакет с соком.

— Слушай, Таньк, я чего сказать хотела, ты переезжай ко мне жить.

— То есть?.. Я что-то не совсем понимаю…

— А чего особенного? Будем английским вместе заниматься, и тебе как бы лучше. Ты ведь у тетки живешь, мотаешься на электричке, а здесь метро рядом и ваще классно. Соку хочешь?

— Нет, спасибо.

Предложение насчет «переезжай» выглядело по меньшей мере странно: с чего бы это вдруг Швырковой взбрело в голову приглашать к себе жить однокурсницу, с которой у нее до сих пор не было никаких дружеских отношений? Привет — привет! Пока — пока! — не больше. Шальная мысль: а что если она элементарная лесбиянка и заманивает девочку Таню в свои порочные сети? — позабавила, но недолго. Чепуха! Собираясь на «большом сачке», девчонки часто обсуждают крутую-раскрутую троечницу Швыркову, однако о ее нетрадиционной сексуальной ориентации никто никогда и не заикался. Стало быть, причина крылась в другой плоскости.

— Объясни популярно, зачем я тебе понадобилась?

— Ну как зачем? Я одна боюсь.

После такого ответа напрашивались два предположения: либо девушка — полная шизе, либо дело попахивает криминалом. Чего здесь бояться? Центр города, домофон, консьержка.

Анжелка тем временем задумалась, тупо глядя в стакан с соком, и, точно как ненормальная, передернулась всем телом. Очередной глюк!

— Днем еще ничего, а ночью проснусь, прям ужасть! Короче, я когда маленькая была, мы на буровой в бараке жили. Мать с отцом на работу уйдут, а меня в комнате запирают. У нас там сосед был, алкаш. С ночной придет и давай мне в дверь дубасить! После на улицу выскочит, в окно колотит. Я реву, а он ржет, сволочь такая! А если, грит, отцу скажешь, я в другой раз дверь сломаю и тебя убью! С тех пор я дома одна ваще не могу.

В правдивость леденящего душу рассказа как-то не очень верилось: не может нормальный человек с такой легкостью делиться своими детскими страхами и переживаниями. Фактически с первым встречным. Не переставая кромсать колбасу. Единственное, что не вызывало сомнений, — это Анжелкино барачное детство…

— Раньше я здесь с хозяйкой квартиры вместе жила. Но она меня так достала, Людмила эта! Завистливая, жуть! Как бы дочка какого-то академика, кандидатка каких-то наук, а сама все мне в кошелек смотрит: а это сколько стоит, а это почем? — С завидным артистизмом изобразив тетку, которая сует нос в чужой кошелек, Анжелка презрительно фыркнула, и ее раскосые агатовые глазки, зло сощурившись, стали совсем как щелочки. — Я отцу сказала: пусть Людмила выкатывается, а то я институт бросаю и к матери обратно в Тюмень отваливаю! Короче, она на дачу к себе переехала. Теперь только два раза в неделю приходит. Убираться как бы! Шпионка такая! Отец ей знаешь какие деньги за квартиру плотит, а ей все мало! Жадина! Тут как бы полы моет, а летом в Ниццу на целый месяц ездиет. Или еще куда. В самых дорогих отелях ошивается! В общем, отец мне велел: найди себе подружку с института, пусть с тобой живет. Только приличную. Чтоб училась хорошо, не пила, не курила, не кололась.

— И твой выбор пал на меня?

— Да… а чего? Ты отличница. Нормальная, хорошая девчонка. Правда, давай переезжай ко мне? Пошли, я тебе квартиру покажу.

Лесть сделала свое дело: Швыркова больше не казалась чокнутой. В противном случае она не могла бы так адекватно оценивать окружающих. Кроме того, вряд ли Анжелка, с ее троечными способностями, была в состоянии сочинить столь реалистические истории — и про соседа-алкоголика, и про жадину хозяйку. Ничего Анжелка не привирала! Другой вопрос, что она была ужасно смешной, эта Швыркова Анжела, — с самым серьезным видом, будто экскурсовод в музее, водила по квартире и тоже, между прочим, не забывала упомянуть что почем и страну-производителя. В довершение продемонстрировала работу блестящих никелированных кранов, похожих на клювы экзотических птиц. Как будто кто-то сомневался, что в доме есть водопровод.

— Ты чего, Таньк, смеешься? Не нравится?

— Ой, что ты! Как может не нравиться? Здорово!

Все действительно было здорово, но ни магические ароматы дорогой парфюмерии, витавшие в чистейшей сиренево-голубой ванной, ни даже потрясающий компьютер с большим экраном, лазерным принтером и модемом, стоящий на письменном столе в так называемой «маленькой» комнате, которая и предназначалась квартирантке-охраннице, не могли изменить ее первоначального решения. Хотя жизнь с тетенькой с тех пор, как редкий счастливый вечер не приперается ее драгоценный Алик, утратила свою былую прелесть, перспектива существовать в чужих шикарных интерьерах и постоянно рефлексировать из-за материальной и душевной несовместимости все равно не прельщала. Однако это вовсе не значило, что нужно скрывать свои восторги, тем более они доставляли Анжелке несказанное удовольствие.

— Прямо «Семь дней»!.. — Анжелка не врубилась, и пришлось пояснить. — Интерьеры, как в журнале «Семь дней». Даже отпадней! Как говорится, Кобзон курит в углу!

Выраженьица из арсенала тети Жени привели Швыркову в полный экстаз — взвизгнув, крошка с хохотом повалилась в испанское кожаное кресло за «две тысячи у.е.»:

— Ха-ха-ха!.. Так чего, договорились? Переезжаешь ко мне?

— Ты извини, Анжел, вряд ли. Боюсь, тетка обидится.

На улице было еще совсем светло. Времени вполне хватало, чтобы навестить бабушкин переулок: бродить в сумерках по чужому, в сущности, городу — удовольствие ниже среднего, однако с учетом всех сегодняшних неожиданно сильных современных впечатлений мысль о возможном свидании с прошлым показалась нелепой. Зачем лишние стрессы? Наверняка старичок переулок тоже изменился до неузнаваемости: помолодел, обуржуазился, опростился. Пусть теплые детские воспоминания таковыми и останутся! В одну реку нельзя войти дважды.

Невесть откуда налетевший ветер погремел железом на крыше, раскачал верхушки голых, статичных тополей и, сорвавшись вниз, подтолкнул в спину — иди, иди, смелее! Современная девочка, а ностальгируешь по прошлому, как какая-нибудь дряхлая старушенция! Смешно, честное слово! Можно подумать, тебе сто лет в обед!

Гераклит оказался прав — на пустыре, где когда-то носилась детвора из окрестных коммуналок и валялись в лопухах бездомные собаки, полным ходом шла стройка: подъемные краны, иноязычные рабочие в касках, ослепляющая сварка, клацанье динозавроподобных машин и ноябрьская грязь из глины и вчерашнего снега. Выбравшись из топкого болота и еле протиснувшись в последней подворотне между «мерсами», «ауди» и «лексусами», она долго стучала ботинками по тротуару и отряхивалась: что ни говори, страшновато встретиться после долгой разлуки! В конце концов все-таки оторвала рассеянный взгляд от пятнышек глины на джинсах и не поверила своим глазам: по-воскресному пустынный, туманный, он был прежним, милый сердцу переулок!

Время словно застыло здесь, остановилось. Дома-пенсионеры, особнячки и церковь, еще крепче прижавшись к друг другу, не пустили в свою симпатичную стариковскую компанию стильную молодежь в островерхих немосковских шляпах. С мемориальных досок смотрели знакомые исторические лица — задумчивые, с едва заметной загадочной улыбкой, обращенной в себя, как и положено великим.

На старинном сером доме нет мемориальной доски. Но ведь есть память! И, кстати, без тех невеликих, которые жили здесь когда-то, история этого города тоже была бы неполной. Уж кому-кому, а студентке исторического факультета это доподлинно известно!

Два окна на третьем этаже, с переплетами, напоминающими голые, декадансные, пальмы, и фонарик-эркер сразу же воскресили в памяти трогательную картинку: бабушка с внучкой стоят напротив старинного дома, и внучка чуть не плачет: почему бабушка говорит «неловко»? Почему она не хочет открыть дверь в подъезд и подняться по лесенке? Ведь там так интересно! На третьем этаже медленно раздвинется занавес, бархатный, тяжелый, с золотыми кистями, и появятся любимые персонажи — прабабушки и прадедушки: ласковые, добрые, очень-очень умные, серьезные и, конечно, веселые. Будут там и другие артисты — не очень умные и поэтому ужасно смешные.

Сейчас-то понятно, почему они так ни разу и не зашли: бабушка старалась уберечь внучку от разочарований, а тогда все тайные догадки на сей счет сводились опять-таки к чародейству — наверное, бабушка боится, что может снова стать маленькой, как только зайдет в свой старый дом. При этой мысли и самой делалось страшновато: если бабушка станет девочкой, в кого же тогда превратится она, Танечка?

Теперь вряд ли уже когда-нибудь посчастливится очутиться в «волшебной» квартире, а жаль! Очень не помешало бы дополнить бабушкины рассказы о славном житье-бытье московских предков, то бишь историю семьи, визуальными впечатлениями. Тем более что и разочарование уже не грозит: если между рамами громоздятся банки с компотом и квашеной капустой, на одном подоконнике сохнет ободранный столетник, а на другом ядовито-розово цветет филлокактус, то лишь совсем маленькая девочка может подумать, что за тюлевыми занавесками происходят всякие чудеса в решете…

Дорожка следов за спиной выглядела на белом тротуаре четкой, ровной, словно ее проложила вполне уверенная в себе особа… С чего бы это вдруг?

Сгущались сумерки, колкий крупчатый снег, так внезапно посыпавший из низкого, сырого неба, превратился в густую метель. Метель накрыла белыми чехлами машины, стоящие вдоль тротуара, задрапировала все приметы дня сегодняшнего. Разгулявшись, обожгла лицо своим по-зимнему ледяным дыханием, и возникло странное ощущение, будто все это уже когда-то было и по заснеженному переулку бредет вовсе не она, Таня, а другая девочка. Вернее, девушка. Девушка в беличьей шубке, чей романтический образ запечатлен в устной семейной хронике.

Ощущение дежавю не покидало, напротив, с каждым новым завихрением снежинок делалось только отчетливей. Может быть, потому, что опять охватило чувство страшного одиночества, а уж руки и ноги мерзнут одинаково во все времена…